Текст книги "Сальватор. Том 2"

XXXI. Глава, в которой рассказывается, как умеет за себя отомстить любящая женщина

Появление г-жи де Розан было настолько неожиданным, что ошеломило Сюзанну и Камилла.

Они будто -окаменели, внезапно застыв и смертельно побледнев.

– Повторяю: это я! Вы что же, не узнаете меня? – глухо проговорила она.

Любовники опустили головы и молчали.

– Камилл! – продолжала г-жа де Розан, пристально глядя на своего мужа. – Ты меня постыдно обманул, подло предал. Я пришла рассчитаться с тобой за подлость и предательство.

При этих словах Сюзанна подняла голову. Она хотела было ответить, но Камилл зажал ей рукой рот и шепнул, но так, что креолка услышала:

– Молчи!

Госпожа де Розан побледнела и на мгновение прикрыла глаза. Потом, справившись с болью, которую ей причинили слова мужа, проговорила:

– Негодяй! И он еще называет ее на «ты» в моем присутствии!

Камилл решил, что пора вмешаться.

– Послушай, Долорес, – как можно ласковее начал он, – я не собираюсь ни скрывать, ни оправдывать свое предательство.

Но мне кажется, что здесь не место для объяснений, которые ты вправе от меня ожидать.

– Объяснения?! – вздрогнула креолка. – Какие могут быть объяснения? Что ты собираешься мне объяснять? Свое преступление? Вот она я, стою перед тобой! Разве я первая клялась тебе в вечной любви? Разве я обещала хранить верность? Или нарушила клятву? Что нового ты можешь мне сказать?

– Повторяю, – продолжал Камилл, – что эта сцена на постоялом дворе, если тебе так больше нравится, неприлична.

Вернись откуда пришла, я зайду к тебе через минуту.

– Ты с ума сошел, Камилл? – пронзительно расхохоталась креолка. – И ты полагаешь, я попадусь в эту грубую ловушку? Не ты ли клялся, что мы уедем через неделю?

– Богом клянусь, Долорес: через десять минут я буду у тебя.

– Я больше не верю в Бога, Камилл, а ты и вовсе никогда в Него не верил, – возразила креолка.

– Чего же вы хотите? – вмешалась мадемуазель де Вальженез.

Госпожа де Розан не удостоила ее ответом.

– Да замолчите вы, Сюзанна! – повторил Камилл.

Он повернулся к жене:

– Если ты не хочешь, чтобы я к тебе куда-нибудь зашел, чтобы объясниться, чего тебе в таком случае надо?

– Камилл! – молвила г-жа де Розан, с мрачной решимостью вынимая спрятанный на груди кинжал. – Я пришла сюда, чтобы убить тебя и эту женщину. Но после того, что я услышала из своей комнаты, мои намерения изменились.

Угрожающий тон, которым г-жа де Розан произнесла последние слова, ее суровый взгляд, хмурое выражение лица, сверкающие ненавистью глаза, судорожно зажатый в руке кинжал, наконец, сотрясавшая ее тихая ярость смутили любовников, и они непроизвольно схватились за руки.

Первой мыслью или, вернее, инстинктивным движением Сюзанны было броситься на г-жу де Розан и вырвать с помощью Камилла кинжал. Но Камилл ее удержал.

Видя же, что самые худшие его предположения оправдываются, Камилл соскользнул с постели и протянул руку, чтобы привести в исполнение план Сюзанны.

Но креолка остановила его взглядом.

– Не подходи, Камилл! – сказала она. – Не пытайся отнять у меня кинжал. Или, клянусь честью, я убью тебя, как гадину!

Камилл отпрянул, столько решимости было во взгляде г-жи де Розан.

– Прошу тебя, Долорес, выслушай меня! – сказал он.

– А-а, испугался! – усмехнулась мадемуазель де Вальженез.

– Еще раз прошу вас, Сюзанна: молчите! – строго проговорил американец. – Вы же видите, что мне необходимо поговорить с несчастной девочкой!

– Тебе ни к чему со мной говорить, Камилл, ведь я ничего не хочу слушать, – возразила г-жа де Розан.

– Чего же ты от меня требуешь, Долорес? – опустив голову, спросил Камилл. – Я готов сделать все, что пожелаешь.

– Трус! Трус! Трус! – глухо пробормотала Сюзанна.

Камилл не слышал или сделал вид, что не слышит ее слов, и повторил:

– Говори! Чего ты от меня требуешь?

– Я требую, – начала г-жа де Розан, убежденная в том, что наказание в ее руках, – чтобы ты долго и мучительно искупал свой грех.

– Я искуплю!.. – сказал Камилл.

– Да, да, – прошептала креолка. – Дольше, но раньше, чем ты думаешь.

– Начинаю прямо сейчас, Долорес: посмотри, я уже покраснел.

– Этого недостаточно, – покачала головой Долорес.

– Я знаю, что виноват, очень виноват. Я вся жизнь готов заглаживать свою вину.

– А я, Камилл? – усмехнулась Сюзанна. – Какое место в своем искуплении ты отводишь мне?

– Послушай, Долорес, не обращай внимания! – вскричал молодой человек. – Клянусь, что сделаю все от меня зависящее, чтобы ты забыла об этой минутной ошибке.

Но Долорес снова покачала головой.

– Этого недостаточно, – повторила она.

– Чего же ты хочешь?

– Сейчас скажу.

Госпожа де Розан на мгновение задумалась, потом продолжала:

– Я тебе сказала, Камилл, что все слышала из соседней комнаты.

– Продолжай!

– О! – пробормотала Сюзанна.

– Следовательно, тебе известно, – продолжала креолка, что я знаю все. Итак, Камилл, сам того не сознавая, не замечая, ты только и делал что говорил с этой женщиной обо мне, хотя предал меня ради нее.

– Верно! – вскричал Камилл, радуясь тому, что его жена слышала, как ссора разгорелась у него из-за нее с Сюзанной, – Видишь, Долорес, я всегда тебя любил!

Сюзанна издала нечто подобное на рычание.

– Говорить обо мне в такую минуту, – заметила Долорес, – значило признаваться в угрызениях совести.

– Это было воспоминание, больше чем воспоминание – крик души! – пролепетал Камилл.

– Ах, негодяй! – прошептала Сюзанна.

Камилл чуть заметно пожал плечами.

– Я действительно думаю, что это был крик души! – серьезно проговорила Долорес. – Ты меня любил, вспоминал обо мне, даже в присутствии той, ради которой меня предавал.

– Да, да, клянусь, я любил тебя! – выкрикнул Камилл.

– На сей раз можешь не клясться, – с горькой усмешкой разрешила креолка. – Ты говоришь правду, я знаю. И именно на твоей любви ко мне, которую ты так и не смог задушить, я и построю свою месть.

– Что ты хочешь сказать? – спросил Камилл, снова почувствовав беспокойство, хотя он был далек от того, чтобы угадать истинные намерения жены.

– Твоя смерть, Камилл, явилась бы краткой и глупой местью. Нет, нет, я хочу, чтобы ты остался жив, но влачил остатки дней в мучениях, столь же ужасных, как твое преступление, и, чтобы моя месть неизгладимо и навсегда отпечаталась в твоей душе.

В это мгновение мадемуазель де Вальженез, поняв, какую месть замышляет г-жа де Розан, подняла голову, и в ее глазах, на губах, в лице мелькнула злорадная усмешка.

Но ни Камилл, ни его жена этого не заметили.

– Я хочу, – продолжала Долорес, все более оживляясь и приходя в восторженное состояние мученицы, – я хочу, чтобы твоя жизнь превратилась в долгую, томительную смерть. Я хочу, чтобы ты был наказан на столько лет, сколько я выстрадала дней. Я хочу, чтобы ты видел меня каждый час, каждую минуту рядом, перед собой, позади себя, у своего изголовья, за столом.

Я хочу стать твоей вечной тенью, твоим страшным призраком.

Я хочу, чтобы ты плакал до последней своей минуты. Чтобы остаться в твоих мыслях на всю твою жизнь, я ухожу в небытие.

Раз тебе мало Коломбана-призрака, я хочу, чтобы к тебе являлся еще и призрак Долорес.

С этими словами креолка, уже несколько минут нащупывавшая левой рукой место, где бьется ее сердце, приставила туда острие кинжала и, как показалось, без усилий, без крика, вонзила клинок по самую рукоятку.

Кровь брызнула Камиллу в лицо; почувствовав на себе ее мертвящее тепло, он поднес руки, а когда оторвал их от своего лица, они были красными и липкими.

Сюзанна пристально следила за каждым движением Долорес с той самой минуты, как угадала ее намерения.

Оба, и Сюзанна, и Камилл, вскрикнули, но по-разному.

Камилл был изумлен, напуган, растерян. Сюзанна испытала злорадство.

Госпожа де Розан так быстро упала на ковер, что Камилл, бросившись к ней, не успел ее подхватить.

– Долорес! Долорес! – жалобно выкрикивал он.

– Прощай! – едва слышно прошелестел в ответ ее голосок.

– Очнись! – взмолился Камилл, склоняясь над ней. Похоже, она умерла без боли.

Камилл осыпал поцелуями шею, плечи жены, и хлеставшая из раны кровь делала их гладкими и блестящими, словно мрамор.

– Прощай! – выдохнула креолка так тихо, что Камилл с трудом разобрал, что она сказала.

Сделав над собой невероятное усилие, она совершенно отчетливо прибавила:

– Будь ты проклят!

Госпожа де Розан была мертва. Веки ее сомкнулись, будто лепестки цветка с наступлением ночи.

– Долорес, любимая! – вскричал молодой человек, потрясенный внезапной, неожиданной, мгновенной, наконец, мужественной кончиной жены. – Долорес, я люблю тебя! Я только тебя люблю, Долорес! Долорес!

Он позабыл о Сюзанне, а та сидела на краю постели и холодно наблюдала за этой ужасной сценой; внезапно мадемуазель де Вальженез напомнила о себе кощунственным хохотом, и Камилл обернулся в ее сторону:

– Приказываю тебе молчать! – крикнул он. – Слышишь?

Приказываю!

Сюзанна пожала плечами, промолвив:

– Ах, Камилл, до чего ты жалок!

– Сюзанна, Сюзанна. . – отозвался он. – Правду мне говорили! Какое же ты, должно быть, ничтожное создание, если можешь смеяться над еще теплым трупом!

– Ну, допустим, что так, – равнодушно промолвила Сюзанна. – А ты хочешь, чтобы я помолилась за упокой ее души?

– Ты же видела, что здесь произошло, – ужаснулся он ее жестокосердию. – Неужели у тебя нет ни жалости, ни угрызений совести?

– Тебе очень хочется, чтобы я пожалела твою любимую Долорес? – спросила Сюзанна – Ну, так и быть: мне ее жалко.

Доволен?

– Сюзанна! Ты негодяйка! – вскричал Камилл. – Отнесись с уважением хотя бы к телу той, которую мы погубили – Ах, уже мы убили? – язвительно произнесла Сюзанна.

– Несчастное дитя! – прошептал американец, целуя покойную в уже остывший лоб. – Бедная девочка! Я вырвал тебя из родной семьи, отнял у матери, сестер, кормилицы, родины и позволил тебе покончить с жизнью, где некому тебя пожалеть, о тебе помолиться, тебя оплакать. И все-таки я тебя люблю, ты была последним цветком моей юности, самым нежным, свежим, душистым! Рядом с тобой я становился лучше, я мог исправиться О, Долорес, Долорес!

И вот легкомысленный, холодный, бесчувственный, каким мы видели его в начале книги, когда он казался беззаботным, эгоистичным, смешливым, вдруг разразился слезами, едва взглянув на бездыханное тело жены.

Он поднял ее голову и, с воодушевлением целуя, словно живую, воскликнул:

– О, Долорес! Долорес! До чего ты хороша!

Невозможно передать, какое выражение презрения, бешенства, злобы было написано в эту минуту на лице Сюзанны. Она побагровела, ее глаза налились кровью и засверкали. Она задыхалась и смогла только выговорить:

– Должно быть, мне все это снится!

– Это я жил как во сне, в роковом сне, с того дня, как впервые увидел тебя! – рассердился Камилл – Это я жил как во сне в тот день, когда решил, что люблю тебя. Да, я так думал… Разве достойна любви та, чьи губы раскрываются для поцелуев в доме, где течет кровь ее брата? В тот день, Сюзанна, каким бы бесчувственным и пропащим я ни был, я содрогнулся всем телом. Все во мне восставало, когда я говорил тебе: «Люблю», потому что сердце подсказывало мне: «Лжешь: ты ее не любишь!»

– Камилл! Камилл! Ты, несомненно, бредишь, – сказала мадемуазель де Вальженез. – Возможно, ты меня разлюбил, однако я люблю тебя по-прежнему. Но если не любовь, – продолжала она, указывая на труп г-жи де Розан, – то смерть не менее сильная, чем любовь, свяжет нас навсегда.

– Нет! Нет! Нет – задрожал Камилл.

Сюзанна одним прыжком преодолела разделявшее их с Камиллом расстояние и обвила его руками.

– Я люблю тебя! – с обожанием глядя на него, страстно прошептала она.

– Пусти, пусти меня! – пытаясь освободиться, проговорил Камилл.

Но Сюзанна тесно прижималась к нему, висла у него на шее, притягивала к себе, душила в объятиях, словно змея.

– Перестань, говорят тебе! – вскричал Камилл, отталкивая ее так, что она опрокинулась бы навзничь, если бы не налетела на угол камина, благодаря чему удержалась на ногах.

– Ах так! – насупилась она.

Окинув любовника презрительным взглядом и смертельно побледнев, она прибавила:

– Я больше не прошу, я так хочу, я приказываю!

Она протянула в его сторону руку и властно проговорила:

– Скоро рассвет, Камилл. Закрой этот чемодан и следуй за мной!

– Никогда! – возразил американец. – Никогда!

– Хорошо, я уйду одна, – решительно продолжала Сюзанна. – Но, выходя из гостиницы, я всем скажу, что ты убил жену.

Камилл в ужасе закричал.

– Я скажу это и в суде, и перед эшафотом!

– Ты не сделаешь этого, Сюзанна! – испугался Камилл.

– Как я любила тебя пять минут назад, так теперь ненавижу, – хладнокровно вымолвила мадемуазель де Вальженез. – Я это сделаю, и немедленно.

Девушка с угрожающим видом направилась к двери.

– Ты отсюда не выйдешь! – крикнул Камилл, схватил ее за руку и снова подвел к камину.

– Я позову на помощь, – пригрозила Сюзанна, вырываясь из рук Камилла и подбегая к окну.

Камилл схватил ее за волосы, растрепавшиеся во время любовных ласк.

Но Сюзанна успела ухватиться за оконную задвижку и изо всех сил в нее вцепилась. Камиллу никак не удавалось оттащить ее от окна.

Во время борьбы Сюзанна задела рукой стекло и порезалась.

При виде собственной крови она пришла в такое неистовство, что без умысла, не сознавая что делает, что было сил закричала:

– На помощь! Убивают!

– Молчи! – приказал Камилл, зажимая ей рот рукой.

– Убивают! На помощь! – впиваясь зубами в его руку, продолжала она кричать.

– Да замолчишь ты, змея!.. – прорычал Камилл, одной рукой сдавив ей горло, а другой отрывая ее от окна.

– Убивают! Убив… – прохрипела мадемуазель де Вальженез.

Не зная, как еще заставить ее замолчать, он опрокинул ее на себя, все сильнее сдавливая ей горло.

Отвратительная схватка продолжалась. Сюзанна в предсмертной агонии кусалась, пытаясь вырваться, Камилл, понимая, что, если она выйдет из комнаты первой, то он пропал, сжимал ее горло все сильнее. Наконец ему удалось преодолеть ее сопротивление, он поставил колено ей на грудь и сказал:

– Сюзанна! Мы играем жизнью и смертью. Поклянись молчать или, клянусь своей душой, вместо одного трупа здесь будут лежать два.

Сюзанна прохрипела нечто нечленораздельное. Ее хрип был похож на угрозу.

– Ну, будь по-твоему, гадина! – проговорил молодой человек, надавив ей коленом на грудь и изо всех сил сжав ее горло.

Так прошло несколько секунд.

Вдруг Камиллу показалось, что он слышит шаги. Он обернулся.

Через комнату Долорес, обе двери которой оставались открытыми, хозяин гостиницы, вооруженный двустволкой, вошел в сопровождении нескольких человек: постояльцев и слуг, сбежавшихся на крики.

Камилл непроизвольно отпрянул от Сюзанны де Вальженез.

Но она была неподвижна, как и г-жа де Розан. Камилл задушил ее в схватке.

Она была мертва.

Несколько лет спустя после этого происшествия, то есть около 1833 года, когда мы посетили Рошфорскую каторгу, где навещали св. Венсана де Поля XIX века, то есть аббата Доминика Сарранти, тот показал нам возлюбленного прачки Шант-Лила, убийцу Коломбана и Сюзанны. Его когда-то черные как смоль волосы побелели, а лицо носило теперь отпечаток мрачного отчаяния.

Жибасье, все такой же свежий, молодцеватый и смешливый, утверждал, что Камилл де Розан старше его лет на сто.

XXXII. Глава, в которой святоша убивает вольтерьянца

Мы оставили нашего друга Петруса сиделкой у графа Эрбеля, его дяди. Оттуда он написал Регине, что приступ подагры у дяди миновал, что он сам снова свободен и скоро увидит свою прекрасную подругу.

Но подагра, увы, похожа на кредиторов: она отпускает вас только перед смертью, то есть когда ничего другого уже не остается.

Итак, приступ подагры у графа Эрбеля отнюдь не собирался проходить так скоро, как о том мечтал его племянник; напротив, он возобновлялся все чаще, и генерал в иные минуты подумывал о том, чтобы сыграть с подагрой шутку, пустив себе пулю в лоб.

Петрус нежно любил дядюшку. Он угадал, о чем тот думает, и несколькими добрыми словами, сказанными от души, а также невольно выкатившейся слезой смягчил сердце генерала до такой степени, что тот отказался от своего ужасного плана.

На том они и порешили, как вдруг в комнату, где лежал граф, влетела, словно ураган, маркиза де Латурнель, одетая в черное с головы до пят.

– О! – вскричал граф Эрбель. – Неужели смерть близка, если посылает мне самое большое испытание?

– Дорогой генерал! – начала маркиза де Латурнель, попытавшись изобразить волнение.

– В чем дело? – оборвал ее граф. – Не могли бы вы дать мне умереть спокойно, маркиза?

– Генерал, вы знаете о несчастьях, постигших дом ЛамотГуданов!..

– Понимаю, – нахмурился граф Эрбель и закусил губу. – Вы прознали, что мы с племянником искали наикратчайший путь к смерти, и пришли сократить мои дни.

– Что-то вы нынче не в духе, генерал.

– Согласитесь, есть от чего, – отвечал генерал, переводя взгляд с маркизы на свою ногу, – подагра и…

Он чуть было не сказал «и вы», но спохватился и продолжал:

– Что вам угодно?

– Вы согласны меня выслушать? – обрадовалась маркиза.

– А разве у меня есть выбор? – пожал плечами граф.

Он повернулся к племяннику и продолжал:

– Петрус! Ты уже три дня не выходил на воздух. Освобождаю тебя на два часа, дорогой. Я знаю, как любит поговорить маркиза, и не сомневаюсь, что она доставит мне удовольствие сегодняшней беседой вплоть до твоего возвращения. Но не больше двух часов, слышишь? Иначе я за себя не отвечаю.

– Я буду здесь через час, дядя! – воскликнул Петрус, сердечно пожимая генералу руки. – Я только зайду к себе.

– Ба! – вскричал тот. – Если тебе надо с кем-нибудь повидаться, не стесняйся.

– Спасибо, добрый дядюшка! – поблагодарил молодой человек, поклонился маркизе и вышел.

– Теперь мы остались вдвоем, маркиза! – наполовину всерьез, наполовину насмешливо промолвил граф Эрбель, когда племянник удалился. – Ну, скажите откровенно, раз мы одни: вы ведь хотите сократить мои дни, не так ли?

– Я не желаю смерти грешника, генерал! – слащаво пропела святоша.

– Теперь, когда ваш сын граф Рапт…

– Наш сын, – поспешила поправить маркиза де Латурнель.

– Теперь, когда ваш сын граф Рапт предстал перед Высшим судом, – не сдавался генерал, – вы не станете просить меня оставить ему наследство.

– Речь не идет о вашем наследстве, генерал.

– Теперь, – продолжал граф Эрбель, не обращая ни малейшего внимания на слова маркизы, – теперь, когда ваш прославленный брат, маршал де Ламот-Гудан, умер, вы, не станете меня просить поддержать его, как во время вашего последнего визита, чтобы протащить один из чудовищных законов, которыми пользуются народы, когда хотят бросить королей в тюрьму или отправить в изгнание, королевские венцы развеять по ветру, а троны сбросить в реку. Итак, если вы пришли поговорить не о графе Рапте и не о маршале де Ламот-Гудане, то чему же я обязан вашим визитом?

– Генерал! – жалобно проговорила маркиза. – Я много выстрадала, состарилась, изменилась с тех пор, как на меня обрушились несчастья! Я пришла не для того, чтобы говорить о своем брате или нашем сыне…

– Вашем сыне! – нетерпеливо перебил ее граф Эрбель.

– Я пришла поговорить о себе, генерал.

– О вас, маркиза? – недоверчиво взглянув на маркизу, спросил генерал.

– О себе и о вас, генерал.

– Ну, держись! – пробормотал граф Эрбель. – Какую же приятную тему мы можем с вами обсудить, маркиза? – продолжал он громче. – Какой вопрос вас интересует?

– Друг мой! – медовым голосом заговорила маркиза де Латурнель, окинув генерала взглядом, полным любви. – Друг мой, мы уже немолоды!

– Кому вы это рассказываете, маркиза! – вздохнул генерал.

– Не настало ли для вас время исправить ошибки нашей юности, – слащавым тоном продолжала г-жа де Латурнель. – Для меня этот час пробил давно.

– Что вы называете часом исправления ошибок, маркиза? – недоверчиво спросил граф Эрбель и насупился. – На часах какой церкви вы услышали, что он пробил?

– Не пора ли, генерал, вспомнить, что в молодости мы были нежными друзьями?

– Откровенно говоря, маркиза, я не считаю, что об этом нужно вспоминать.

– Вы отрицаете, что любили меня?

– Я не отрицаю, маркиза, я забыл.

– Вы оспариваете у меня права, которые я имею на вашу память?

– Категорически, маркиза, за давностью.

– Вы стали очень злым человеком, друг мой.

– Как вам известно, когда старость придет, так и черт в монастырь пойдет, а старики со временем как раз обращаются в чертей. Раз уж вы так хотите, я вам сейчас покажу свое раздвоенное копыто.

– Значит, вы ни в чем себя не упрекаете?

– Простите, маркиза, я знаю за собой один грех.

– Какой же?

– Отнимаю у вас драгоценное время.

– Вы таким образом хотите от меня избавиться, – рассердилась маркиза.

– Избавиться от вас, маркиза! – с добродушным видом повторил граф Эрбель. – Избавиться!.. Слово-то какое отвратительное! И как вы могли такое сказать!.. Да кто, черт возьми, собирается от вас избавляться?

– Вы! – заметила г-жа де Латурнель. – С той самой минуты, как я сюда вошла, вы только и думаете, как бы наговорить мне дерзостей.

– Признайтесь, маркиза: вы до смерти хотите их от меня услышать.

– Не понимаю вас! – перебила его маркиза де Латурнель.

– Это лишний раз доказывает, маркиза, что мы оба миновали тот возраст, когда делают глупости, а не говорят их.

– Повторяю, что вы очень злой человек и мои молитвы вас не спасут.

– Так я в самом деле в опасности, маркиза?

– Обречены!

– Неужели?

– Я отсюда вижу, в каком месте вы проведете свою загробную жизнь.

– Вы говорите о преисподней, маркиза?

– Да уж не о райских кущах!

– Между раем и адом, маркиза, существует чистилище, и если вы решили устроить мне его прямо сейчас, то сверху я получу отпущение сразу всех грехов.

– Да, если вы исправитесь.

– Каким образом?

– Вы должны признать свои ошибки и исправить их.

– Значит, ошибкой было любить вас, маркиза? – галантно произнес граф Эрбель. – Признайтесь, что с моей стороны было бы неприлично в этом раскаиваться!

– Вполне справедливо было бы это исправить.

– Понимаю, маркиза. Вы хотите меня исповедать и наложить на меня епитимью. Если она окажется мне по силам, даю честное благородное слово: я все исполню.

– Вы шутите, даже когда смерть близка! – с досадой проговорила маркиза.

– И буду шутить еще долго после ее прихода, маркиза.

– Вы хотите исправить свои ошибки, да или нет?

– Скажите, как я должен это сделать?

– Женитесь на мне.

– Одну ошибку другой не исправить, дорогая.

– Вы недостойный человек!

– Недостойный вашей руки, разумеется.

– Вы отказываетесь?

– Решительно. Если это награда, я нахожу ее слишком незначительной, если наказание – то чересчур суровым.

В эту минуту лицо старого дворянина перекосилось от боли, и маркиза де Латурнель непроизвольно вздрогнула.

– Что с вами, генерал? – вскричала она.

– Предвкушаю преисподнюю, маркиза, – невесело усмехнулся граф Эрбель.

– Вам очень плохо?

– Ужасно, маркиза.

– Позвать кого-нибудь?

– Ни к чему.

– Могу ли я быть вам чем-нибудь полезной?

– Разумеется.

– Что я должна сделать?

– Уйти, маркиза.

Эти слова были произнесены настолько недвусмысленно, что маркиза де Латурнель побледнела, торопливо поднялась и метнула на старого генерала взгляд, полный яда, характерного для святош.

– Будь по-вашему! – прошипела она. – Черт бы побрал вашу душу!

– Ах, маркиза, – сказал старый дворянин с печальным вздохом, – я вижу, что даже в вечной жизни не расстанусь с вами.

Петрус вошел в спальню в то мгновение, когда маркиза приотворила дверь.

Не обращая внимания на г-жу де Латурнель, он бросился к дядюшке, когда увидел искаженное болью лицо графа. Петрус обхватил генерала руками и воскликнул:

– Дядюшка! Дорогой мой!

Тот с грустью посмотрел на Петруса и спросил:

– Ушла?

В это время маркиза закрывала дверь.

– Да, дядя, – ответил Петрус.

– Несчастная! – вздохнул генерал. – Она меня доконала!

– Очнитесь, дядюшка! – вскричал молодой человек; бледность, залившая дядины щеки, не на шутку его напугала. – Я привел с собой доктора Людовика. Позвольте я приглашу его войти.

– Хорошо, мальчик мой, – отвечал граф, – хотя доктор уже не нужен… Слишком поздно.

– Дядя! Дядя! – вскричал молодой человек. – Не говорите так!

– Мужайся, мальчик мой! Раз уж я прожил жизнь как благородный человек, не заставляй меня умереть как буржуа, который умиляется собственной смерти. Ступай за своим другом!

Вошел Людовик.

Спустя пять минут Петрус прочел в глазах Людовика смертный приговор графу Эрбелю.

Генерал поблагодарил молодого доктора, потом порывисто схватил руку племянника.

– Мальчик мой, – проникновенно сказал он. – Маркиза де Латурнель меня просила в преддверии близкой кончины исповедаться ей в грехах. Я совершил, насколько мне известно, только одну ошибку, правда непоправимую: пренебрегал знакомством с благороднейшим человеком, какого я только встречал за всю свою жизнь. Я имею в виду твоего разбойника-отца. Скажи этому старому якобинцу, что перед смертью я жалею только об одном: что не могу пожать ему руку.

Молодые люди отвернулись, желая скрыть от старого дворянина слезы.

– Ты что же, Петрус, не мужчина? – продолжал граф Эрбель, заметив это движение и поняв его смысл. – Разве угасающая лампа – настолько необычное зрелище, что в последнюю минуту ты прячешь от меня свое честное лицо? Подойди ко мне, мальчик мой, да и вы тоже, доктор, раз вы его друг.

Я много и долго жил и безуспешно пытался найти смысл жизни.

Не ищите его, дети мои, иначе, как и я, придете к печальному выводу: за исключением одного-двух добрых чувств, как то, которое внушаете мне ты и твой отец, Петрус, самая приятная минута жизни – это когда с ней расстаешься.

– Дядя! Дядя! – разрыдался Петрус. – Умоляю вас, не отнимайте у меня надежду еще не один день пофилософствовать о жизни и смерти.

– Мальчик! – проговорил граф Эрбель, глядя на племянника с сожалением, насмешливостью, смирением. – Ну-ка посмотри на меня!

Приподнявшись, словно его окликнул старший по званию, он, как старый могиканин из «Прерии», отозвался:

– Здесь!

Так умер потомок Куртенеев, генерал граф Эрбель!