Текст книги "Сальватор. Том 2"

XXXIII. Все хорошо, что хорошо кончается

У колдуний есть сердце, как почти у всех «природных натур», и это сердце переполняется при случае чувствами, и тем больше, чем глубже оно спрятано.

Читатель, который помнит, как отталкивающе безобразна Броканта, немало, видимо, удивится, когда мы скажем, что дважды за нее необычную жизнь Броканту сочли красавицей двое мужчин, разбирающихся в красоте: Жан Робер и Петрус – и оба увековечили это воспоминание, один – на бумаге, другой – на полотне.

Но, будучи добросовестным рассказчиком, я, несмотря на удивление и недоверие читателей, считаю необходимым сказать правду.

Броканта была красивой в двух случаях: в первый раз – в день исчезновения Розочки, во второй – в день возвращения девушки домой на Ульмскую улицу.

Известно, что, когда Сальватор хотел добиться чего-нибудь от Броканты, ему довольно было произнести всего три слова (это был его «Сезам, откройся!»); он говорил: «Я увожу Розочку», и Броканта была готова на все.

Старуха обожала своего найденыша.

Любого злодея, любого эгоиста рано или поздно ребенок непременно тронет до глубины души, заставив зазвенеть самые скрытые ее струны.

Старуха, отвратительное и себялюбивое создание, боготворила Розочку, как мы уже сказали в начале этого рассказа.

Вы помните восхитительное pianto Трибуле в романе «Король развлекается» нашего дорогого Гюго? Вот так же оглушительно завопила от ужаса Броканта, когда узнала, что Розочка исчезла.

Разумеется, этот шутовской папаша Трибуле выглядел величественно, узнав о похищении дочери. Вот так и Броканта производила внушительное впечатление, когда убедилась в том, что Розочка пропала.

Если бы я не боялся показаться парадоксальным, я попытался бы показать, что потеря ребенка не менее ужасна для приемной матери, чем для родной. Родная мать кричит от физической боли: похитители вырвали у нее кусок ее плоти; для приемной матери это, скорее, душевная боль: с приемышем уходит жизнь.

Я знавал старика, двадцать пять лет растившего мальчика:

он упал замертво, когда узнал, что его сын смошенничал в игре.

Родной отец пожурил бы его и отправил в Бельгию или Америку дожидаться отмены наказания за давностью лет.

Броканта проявила поистине величие души, узнав эту весть.

Она подняла на ноги всех парижских цыган, призвала на помощь весь городской сброд, предложила отдать при необходимости за этот драгоценный камень по имени «приемное дитя» главную гордость короны первого цыганского короля, завоеванной в памятной битве с самим сатаной. Страдание толкало ее на крайность, как не было ей равных в радости, когда она снова обрела девочку.

В тот же день Жан Робер, Петрус, Людовик и сам Сальватор превозносили красоту торжествовавшей колдуньи. Вот что позволило нам утверждать: эта уродливая старуха была поистине прекрасной дважды за свою жизнь.

Однако продолжалось это недолго.

Читатели помнят, что до замужества Розочка должна была поступить в пансион. Когда Сальватор сообщил эту новость Броканте, колдунья разразилась слезами. Потом она встала и бросила на Сальватора угрожающий взгляд – Никогда! – молвила она.

– Броканта, – ласково проговорил Сальватор, взволнованный в душе добрыми чувствами, заставлявшими Броканту отвечать ему так. – Девочка должна многое узнать о жизни, в которую ей суждено скоро вступить. Ей недостаточно знать язык ворон и собак: общество требует всесторонних знаний. В тот день, когда эта девочка войдет в самую скромную гостиную, она будет чувствовать себя дикарем, попавшим из девственных лесов в Тюильрийский дворец.

– Это моя дочь! – с горечью проговорила Броканта.

– Разумеется, – без улыбки отвечал Сальватор. – И что дальше?

– Она моя, – продолжала Броканта, видя, что Сальватор не покушается на ее материнские чувства.

– Нет, – возразил Сальватор. – Она принадлежит миру, а раньше всего и прежде всего человеку, который вернул ее к жизни. Он ее приемный отец и врач (этб и есть отец!), как ты – ее мать! Надо воспитать ее для мира, в котором она будет жить, и не тебе, Броканта, заниматься ее образованием. В общем, я ее забираю.

– Никогда! – пронзительным голосом повторила Броканта.

– Так надо, Броканта, – строго заметил Сальватор.

– Господин Сальватор! – взмолилась колдунья. – Оставьте мне ее еще хоть на годик, на один год!

– Это невозможно!

– Единственный годочек, умоляю! Я хорошо о ней заботилась, уверяю вас, я еще лучше буду за ней ухаживать! Она у меня станет ходить в шелку и бархате, краше ее никого не будет.

Умоляю вас, господин Сальватор, оставьте мне ее на год, только на год!

Несчастная колдунья со слезами произносила эти слова.

Сальватор, тронутый до глубины души, не хотел показать своего волнения. Напротив, он сделал вид, что сердится. Нахмурившись, он коротко сказал:

– Это вопрос решенный!

– Нет! Нет! Нет! – повторяла Броканта. – Нет, господин Сальватор, вы этого не сделаете. Она еще очень слабенькая.

Позавчера у нее был ужасный приступ. Господин Людовик только что от нее ушел. Четверть часа спустя после его ухода она крикнула: «Задыхаюсь!» Кровь ударила ей в голову. Бедная моя Розочка! В эту минуту, господи Сальватор, я даже подумает, что она умирает. За малым дело стало. Она упала на стул, закрыла глаза и стала кричать!.. Как она кричала, Боже мой! Истошно, господин Сальватор! Я взяла ее на руки, уложила на пол, как учил господин Людовик, и сказала: «Розочка! Милая! Розочка моя!» – словом, все, что я смогла сказать. Но она громко кричала и ничего не слышала. Видели бы вы, как она, бедняжка, задыхалась, словно ее зажали в тисках, а вены у нее на шее набухли и покраснели и казалось, вот-вот лопнут!.. Ах, господин Сальватор! Видала я виды за свою жизнь, но такого печального зрелища видеть не доводилось! Наконец она заплакала. Ее слезы меня освежили, как летний дождь. Она открыла свои красивые глазки и улыбнулась, и на сей раз все обошлось! Да вы меня не слушаете, господин Сальватор!

Этот незатейливый рассказ так взволновал нашего друга Сальватора, что он отвернулся, скрывая свои чувства.

– Знаю, Броканта, – как можно тверже произнес наконец Сальватор. – Людовик мне рассказал обо всем этом нынче утром, именно поэтому я и хочу увести Розочку. Девочка нуждается в тщательном уходе.

– Куда же вы ее забираете? – спросила Броканта.

– Я же тебе сказал: в пансион.

– Что вы такое надумали господин Сальватор! Ведь Мину тоже тогда отдавали в пансион, верно?

– Да.

– Оттуда ее и похитили, так?

– Из этого пансиона Розочку никто не похитит, Броканта.

– Кто же за ней будет приглядывать?

– Ты все узнаешь в свое время. А теперь скажи, где она.

– Где? – затравленно озираясь на Сальватора, переспросила цыганка.

Она поняла, что час разлуки близок, и трепетала всем телом.

– Да где же она?

– Ее здесь нет, – пролепетала старуха. – Нет ее сейчас!

Она…

– Лжешь, Броканта! – перебил ее Сальватор.

– Клянусь вам, господин Сальватор…

– Лжешь, говорю тебе! – строго повторил молодой человек.

– Смилуйтесь, господин Сальватор! – вскричала несчастная старуха.

Она повалилась на колени и схватила Сальватора за руки.

– Смилуйтесь, не забирайте ее! Вы меня убьете! Это моя смерть!

– Ну-ка вставай! – приходя во все большее волнение, проговорил Сальватор. – Если ты в самом деле ее любишь, ты должна желать ей добра! Пусть она выучится, а видеться ты с ней сможешь когда захочешь.

– Вы мне обещаете это, господин Сальватор?

– Клянусь! – торжественно проговорил молодой человек. – Зови ее!

– Спасибо, спасибо! – осыпая руки Сальватора поцелуями и омывая их слезами, воскликнула старуха.

Она вскочила с проворством, которое невозможно было от нее ожидать, и крикнула:

– Роза! Розочка! Дорогая!

На зов явилась девушка.

Собаки радостно залаяли, ворон захлопал крыльями.

Теперь это уже была не та девочка, которую мы видели в начале нашей истории на одном из чердаков по улице Трипре:

это уже была не девушка, одетая в костюм Миньон нашего достойного сожаления Ари Шеффера; она не поражала болезненным видом, свойственным детишкам наших пригородов. Это была высокая стройная девица, смотревшая из-под черных густых бровей немного затравленно, может быть, но глаза ее так и искрились счастьем.

Когда она вошла в гостиную Броканты, ее розовые щечки густо покраснели при виде Сальватора.

Она подошла к нему, бросилась ему на шею, обвила его руками и нежно поцеловала.

– А меня? – ревниво наблюдая за происходившим, грустно проговорила Броканта.

Розочка подбежала к Броканте и сжала ее в объятиях:

– Мамочка, дорогая! – воскликнула она и поцеловала цыганку.

В эту минуту вошел или, точнее, влетел пулей новый персонаж.

– Эй, Броканта! – пройдясь колесом, чтобы, очевидно, поскорее добраться до той, к которой он обращался, продолжал этот вновь прибывший персонаж. – У вас сейчас будут гости, да какие важные! Четыре великосветские дамочки! Они хотят узнать свою судьбу. Взгляните сами!

Заметив Сальватора, он спохватился, снова встал на ноги и, опустив глаза сказал:

– Простите, господин Сальватор, я вас не сразу узнал.

– Это ты, парень! – отвечал Сальватор Баболену, которого уже узнал, должно быть, даже не самый проницательный читатель.

– Я самый! – произнес Баболен, как говорил до него и еще долго после него знаменитый г-н де Фрамбуази.

– О каких гостях ты толкуешь? – спросил Сальватор.

– Сюда идут четыре дамы: не иначе хотят узнать свою судьбу!

– Пригласи их сюда.

Скоро четыре молодые женщины уже входили в комнату.

– Вот кто займется воспитанием Розочки! – сказал Сальватор Броканте, указывая на четырех женщин.

Гадалка вздрогнула.

– Эта дама, – кивнув на Регину, продолжал Сальватор, – научит ее рисовать, после того как Петрус преподал Розочке основы рисунка. Эта дама, – он с грустью взглянул на Кармелиту, – научит ее музыке. Эта дама, – прибавил он и улыбнулся г-же де Маранд, – научит ее вести домашнее хозяйство.

Наконец, эта дама, – с нежностью посмотрел он на Фраголу, – научит ее…

Регина, Кармелита и Лидия не дали ему договорить и в один голос закончили вместо него:

– …добру и любви!

Сальватор поблагодарил их одними глазами.

– Хотите пойти с нами, дитя мое? – предложила Регина.

– Да, добрая фея Карита! – обрадовалась Розочка.

Броканта вздрогнула всем телом. Ее щеки побагровели, и Сальватор испугался, как бы ее не хватил удар.

Он подошел к гадалке.

– Броканта! – сказал он, взяв ее за руку. – Мужайся! Вот четыре ангела, которых тебе посылает Господь, чтобы спасти тебя от преисподней. Взгляни на них. Не кажется ли тебе, что девочка, которую ты любишь, будет лучше под их белыми крыльями, чем в твоих черных когтях? Не сердись, старая! Повторяю: ты расстаешься с ней не навсегда. Одна из этих добрых женщин возьмет тебя к себе, как приютит у себя и Розочку. Кто из вас возьмет к себе Броканту? – прибавил он, взглянув на четырех дам.

– Я! – в один голос отвечали те.

– Вот видишь, Броканта! – молвил Сальватор.

Старуха опустила голову.

– Это лишний раз доказывает, – философски прибавил молодой человек, глядя и на гадалку, и на четырех дам, – что в грядущем мире не будет больше сирот, потому что матерью им станет общество!

– Хорошо бы! – не менее философски заметил Баболен и, ерничая, осенил себя крестным знамением.

Год спустя после этой сцены Розочка получила два миллиона от г-на Жерара, который, сам того не желая, оставил ей после смерти наследство, и вышла замуж за Людовика, ставшего знаменитым доктором и прославленным ученым.

Словно оправдывая пословицу, гласящую: «Все хорошо, что хорошо кончается», Розочка совершенно поправилась. Это доказывает, что Мольер, как и говорил Жан Робер, является величайшим доктором, какой только известен в целом свете, потому что создал книгу «Любовь врачует»!

XXXIV. Слава отчаянным храбрецам!

Шант-Лила узнала о смерти г-жи де Розан и аресте американского джентльмена от г-на де Маранда.

Принцесса Ванврская пролила слезу при воспоминании о своем бывшем возлюбленном и поспешила перевести разговор на другую тему.

Наши парижские гризетки славятся тем, что готовы снять с себя последнюю рубашку ради первой своей любви, зато едва ли удостоят слезой последующих любовников.

– Он должен был именно так и кончить! – заметила она, когда г-н де Маранд сообщил ей, что Камилл в лучшем случае будет осужден на многие годы галер.

– Почему же, дорогая, вы думаете, – спросил г-н де Маранд, – что все, кто имели честь вас любить, кончают плохо? Это было бы жестоко!

– Они всего-навсего меняют одни кандалы на другие, – улыбнулась гризетка. – Кроме того, – прибавила она, насмешливо поглядывая на новоиспеченного министра финансов, – я не говорю, что все кончают именно так! Вот, например, ты, ненаглядный мой, не так уж много грешил на земле, и для тебя наверняка найдется отдельная ложа в раю. Кстати о ложе и о рае:

когда дебютирует синьора Кармелита?

– Послезавтра, – отвечал г-н де Маранд.

– Ты заказал мне закрытую ложу, как я просила?

– Разумеется, – молвил галантный банкир.

– Покажите! – пропела она, обвивая обеими руками шею г-на де Маранда.

– Вот, прошу, – отвечал тот, доставая из кармана билет.

Шант-Лила выхватила его и стала рассматривать, пунцовая от удовольствия.

– Я буду сидеть напротив принцесс?! – воскликнула она.

– Разве ты сама не принцесса?

– Ладно, смейтесь, – надув губки, промолвила принцесса Ванврская. – А я вот была три месяца назад у Броканты, и она мне поклялась, что я дочь знатных родителей.

– Это еще не все, лапушка, она скрыла от тебя правду! Ты не просто принцесса, а королева, потому что найденыши – это короли всей земли.

– А погибшие люди – это министры! – лукаво взглянув на банкира, вставила Шант-Лила. – Итак, я наконец увижу принцесс вблизи. Честно говоря, позавчера у меня было неудобное место в театре Порт-Сен-Мартен, где давали премьеру по пьесе вашего друга Жана Робера. Никак не могу вспомнить названия…

– "Гвельфы и гибеллины", – улыбнулся г-н де Маранд.

– Да-да, «Гвельфы и гибеллины», – подхватила принцесса Ванврская. – Теперь уж я запомню. Куда ты пропал к концу пьесы, любимый?

– Я зашел в ложу к госпоже де Маранд поздравить с успехом нашего друга Жана Робера.

– Или изменить мне, – перебила его Шант-Лила. – Кстати, это правда, что вы бегаете за всеми женщинами подряд?

– Так говорят! – самодовольно подтвердил г-н де Маранд и выпятил грудь. – Но если я и позволяю себе бегать за всеми женщинами, то останавливаюсь только возле одной.

– Она светская дама?

– Самая светская из всех мне известных.

– Принцесса?

– Принцесса крови.

– Я ее знаю?

– Разумеется, ведь это ты и есть, принцесса.

– А еще говорите, что вы у моих ног!

– Смотри! – сказал г-н де Маранд, опускаясь перед ШантЛила на колени.

– Правильно, – покачала та головой. – Так и оставайтесь, вы заслужили наказание.

– Это награда, принцесса. Не ты ли сама только что говорила, что за свои добродетели я попаду прямо в рай?

– Я не так выразилась, – возразила гризетка. – Добродетели бывают разные, как, впрочем, и грехи. Иными словами, добродетели иногда оказываются грехами, а грехи – добродетелями.

– Например, принцесса?

– Грех любить женщину только наполовину, а добродетель – в полную силу.

– Я и не подозревал, что ты так сильна в казуистике, прелесть моя.

– Я некоторое время относила белье к иезуитам Монружа, они-то меня и наставили… – проговорила принцесса Ванврская, опустив глаза и покраснев.

– …на путь истинный! – подхватил банкир.

– Да, – шепотом сказала Шант-Лила. – Да, – повторила она, с трудом подавив вздох.

– Ты не могла обратиться, красавица моя, к более образованным людям? Чему же они тебя научили такому, чего ты не знала?

– Тысяче разных вещей, которые я… не запомнила, – зарделась гризетка, хотя ее не так-то легко было вогнать в краску.

– Дьявольщина! – вскричал министр, поднимаясь. – Я вас оставлю, принцесса, из опасения напомнить вам нечто такое, что вы старательно забывали.

– Вы удираете, как настоящий иезуит, – закусила губку Шант-Лила, – но таким бегством грехов все равно не искупить, – прибавила она и пристально посмотрела на г-на де Маранда.

– Назначьте сами сумму выкупа, – предложил банкир.

– Для начала встаньте на колени.

– Пожалуйста.

– Просите прощения за то, что оскорбили меня.

– Нижайше прошу меня извинить за оскорбления, хотя и не знаю, чем я провинился.

– Не знаете?

– Ну конечно, раз говорю.

– Вы самый извращенный человек из всех мне известных.

– Исправьте меня, принцесса, и обратите в свою веру.

– Каким образом? – вздохнула Шант-Лила.

– Дай мне веру, девочка.

– Боюсь, что вера вас не спасет.

– Попытайся! – предложил г-н де Маранд, смутившись тем, какой оборот принимал разговор.

– Взгляни на меня! – приказала Шант-Лила, не сводя с банкира сладострастного взгляда.

Господин де Маранд опустил глаза.

– Что с вами? – удивилась гризетка. – Уж не мальтийский ли вы рыцарь? Может, вы поклялись сохранять целомудрие?

Господин де Маранд горько усмехнулся.

– Дитя! – молвил он, беря руки принцессы в свои и целуя их. – Сущее дитя! – повторил он, не находя других слов.

– Признайтесь, что не любите меня! – проговорила ШантЛила.

– Никогда я этого не скажу, – возразил банкир.

– Тогда скажите, что любите.

– Скорее уж так!

– Теперь… докажите это.

Господин де Маранд поморщился, словно давая понять:

«Только не это».

– Вы никого не ждете? – спросил он, то ли желая сменить тему разговора, то ли надеясь избежать нависшей над ним опасности, которая с каждой минутой становилась все более ощутимой из-за томных взглядов принцессы.

– Я жду только вас, – отвечала Шант-Лила.

Она была в этот день поистине восхитительна, наша принцесса Ванврская! Щечки ее раскраснелись, губы приоткрылись в сладострастной неге, глаза метали огонь. Ее белая, длиннее обыкновенного, шея томно склонялась, как у лебедя; пышная грудь вздымалась от волнения.

Девушка была достаточно хороша, а также декольтирована, чтобы пробудить желание; голубая вуаль падала до самых пят и так и манила к себе, словно лазурный грот в голубом поднебесье, в который бросаешься очертя голову, не думая о возвращении.

Господину де Маранду было знакомо это зрелище, однако нельзя сказать, что он вкусил предлагавшиеся ему прелести. Для него главное заключалось не в том, выходить или не выходить из лазурного грота, а войти в него. Однако он решил не подавать виду и изо всех сил старался изобразить страсть.

Принцесса Ванврская как женщина – а она была женщиной до кончиков ногтей – на какое-то время впала в заблуждение.

Она стала ругать себя за холодность г-на де Маранда и отнесла его сдержанность на счет презрения, которое банкир, должно быть, к ней испытывал.

Она попыталась ему помочь, обвиняя себя в легкомыслии, исповедуясь в собственных грехах, обещая исправиться и в будущем жить достойно, чтобы заслужить уважение благородного человека. Тщетная попытка, пустые усилия.

Господин де Маранд в страстном порыве сжал ее в объятиях и воскликнул:

– До чего же ты хороша, детка!

– Льстец! – заскромничала Шант-Лила.

– Я знаю не много столь же прелестных, как ты, созданий.

– Вы меня не презираете?

– Чтобы я тебя презирал, принцесса?! – проговорил банкир, осыпая поцелуями ее,руки от запястий до плеч.

– Значит, вы меня немножко любите?

– Люблю ли я тебя, моя красавица? Даже слишком!

Он приобнял девушку за шею и, любовно на нее поглядывая, сказал:

– Клянусь весной, цвета которой ты носишь! Клянусь цветком, чьем имя ты позаимствовала! Я люблю тебя безгранично, принцесса. Я считаю, что ты – одно из пленительнейших созданий, которые мне доводилось видеть в жизни. Ты удивительно похожа на одну из очаровательных девушек, украшающих свадебный пир Каны на картине Пабло Веронезе. Но я напрасно искал, на кого ты похожа. Ты не похожа ни на какую другую женщину, только на себя. Вот почему я отношусь к тебе с такой нежностью; если постараешься, ты прочтешь это в моих глазах.

– В ваших глазах!.. Да!.. – невесело усмехнулась ШантЛила.

Господин де Маранд встал и, приблизившись к губам принцессы Ванврской, в утешение поцеловал ее с большей страстью, чем обыкновенно.

Девушка откинула голову назад и тихо прошептала или, вернее, выдохнула три слова, так много значащие в устах влюбленной:

– О, мой друг!..

Но друг, который в данных обстоятельствах был, несомненно, недостоин этого звания, то ли испугавшись по одному ему известным причинам слишком далеко зайти в этом деле, то ли будучи уверенным в том, что не сможет зайти слишком далеко, собрался уже отступить, как вдруг случай, этот помощник умных людей, прислал ему подкрепление: в будуаре принцессы вдруг зазвенел звонок.

– Звонят, принцесса, – заметил г-н де Маранд и просиял.

– Да, в самом деле, кажется, звонили, – слегка смутившись, отвечала Шант-Лила.

– Вы кого-нибудь ждали? – спросил банкир, притворяясь недовольным.

– Клянусь, нет, – ответила гризетка, – если хотите, можете прогнать звонившего: вы окажете мне этим настоящую услугу.

Я отпустила камеристку и сама не могу сказать, что меня нет дома.

– Это более чем справедливо, принцесса, – улыбнулся г-н де Маранд. – Пойду прогоню этого невежу.

Он направился к выходу, благославляя существо, кем бы оно ни оказалось, вызволившее его из затруднительного положения.

Спустя мгновение он вернулся.

– Угадайте, кто там, принцесса, – предложил он.

– Графиня Валёк, конечно?

– Нет, принцесса.

– Моя кормилица, может быть?

– Не угадали.

– Портниха?

– Тоже нет: молодой человек.

– Кредитор?

– Кредиторы бывают старыми, принцесса! Молодой человек может быть только должником хорошенькой женщины.

– Возможно, это мой кузен Альфонс! – покраснела ШантЛила.

– Нет, принцесса. Этот приятный молодой человек явился, как он говорит, от господина Жана Робера.

– А-а, понимаю. Это бедный юноша, которому нечем заплатить за билет в театре Порт-Сен-Мартен, и он пришел просить у меня протекции Жана Робера. Они земляки. Это очень робкий молодой человек, он не смеет обратиться с просьбой к земляку… и…

– …и пришел с просьбой к вам, – закончил г-н де Маранд. – Юноша абсолютно прав, принцесса. Он просто очарователен. Так вы говорите, он беден?

– Так же беден, как молод.

– Зачем он приехал в Париж?

– Искать счастья.

– Вы хотите сказать, счастливого случая, принцесса, потому что он обратился к вам. Он что-нибудь знает… помимо…

естественных наук?

– Он умеет читать и писать… как все.

«Как все – это слишком много», – подумал банкир, знакомый с почерком и стилем гризетки.

– Не умеет ли он случаем считать? – продолжал он вслух.

– Он получил бакалавра! – гордо проговорила Шант-Лила.

– Ну, если он действительно бакалавр, я сумею устроить его судьбу.

– Вы готовы сделать это для него, хотя даже не знакомы с ним? – вскричала Шант-Лила.

– Я сделаю это для вас, которую знаю недостаточно… – галантно проговорил г-н де Маранд. – Можете прислать его ко мне завтра в министерство. Если он так же умен, как приятен, я обещаю устроить его будущее. Кстати, поговорим заодно и о вашем будущем, чтобы впредь избежать беспокойства, как сегодня. Боюсь, вы заблуждаетесь, принцесса, относительно роли, которую я просил вас сыграть в моей жизни. Я человек очень занятой, принцесса, и государственные дела, не говоря о моих личных, поглощают меня настолько, что мне непозволительно, как обыкновенному человеку, останавливаться на пустяках. С другой стороны, я вынужден из политических соображений делать вид, что у меня есть любовница. Вы меня понимаете, принцесса?

– Отлично понимаю, – кивнула Шант-Лила.

– Ну что же, дорогая, вы пошли на это, ни в чем меня не упрекая. Но чтобы вы не забывали, я выразил истинный смысл наших отношений в договоре, который я вам оставляю, чтобы вы поразмыслили о нем на досуге. Надеюсь, вы будете довольны суммой, которую я положил на уплату наших оригинальных отношений. А теперь, принцесса, позвольте мне поправить завитки ваших волос, которые из-за моей неловкости выбились из вашей прически.

Господин де Маранд достал из бумажника несколько тысячефранковых билетов, свернул их в форме папильоток и намотал на них волосы принцессы Ванврской.

– Прощай, принцесса, – сказал он, по-отечески чмокнув ее в лоб. – Я пришлю к вам сейчас земляка господина Жана Робера.

Уверен, что этот мальчик сделает честь нам обоим. И если его форма соответствует содержанию, но вы, стало быть, поистине нашли Феникса, о котором рассказывает Ювенал.

Господин де Маранд покинул будуар гризетки, довольный тем, что дешево отделался.