Текст книги "Сальватор. Том 1"

Вошел генерал Брайер.

– Государь! – заговорил он, почтительно склоняясь перед Наполеоном. – Я и моя дивизия пришли за приказаниями вашего величества.

– Вы опоздали, генерал.

– В том не наша вина, сир. Надеясь прибыть вовремя для защиты Парижа, мы проходили по десять, двенадцать и даже пятнадцать лье в день.

– Генерал! – проговорил Наполеон. – Я отрекся от власти.

– Как император, сир, но не как генерал.

– Я предложил им свою шпагу, но они от нее отказались, – заметил Наполеон, сверкнув глазами.

– Они от нее отказались!.. Кто, государь?.. Простите, что я задаю вопросы вашему величеству.

– Люсьен, мой брат.

– Государь! Ваш брат принц Люсьен не забыл, что первого брюмера он был председателем Совета пятисот.

– Сир! – вмешался Сарранти. – Обратите внимание, что голос этих десяти тысяч человек, стоящих под вашими окнами и кричащих: «Да здравствует император!» – это голос народа, последняя попытка Франции. Более того, это последняя милость фортуны… Ваше величество! Во имя Франции, во имя вашей славы…

– Франция неблагодарна, – прошептал Наполеон.

– Не надо богохульствовать, сир! Мать не может быть неблагодарной.

– Мой сын в Вене.

– Ваше величество дорогу туда знает.

– Моя слава умерла на равнинах Ватерлоо.

– Сир! Вспомните ваши собственные слова, сказанные в Италии в тысяча семьсот девяносто шестом году: «Республика – как солнце. Только слепец или безумец станет отрицать его свет!»

– Государь! Только подумайте: у меня здесь десять тысяч солдат, готовых в огонь и в воду, они еще не были в бою, – прибавил генерал Брайер.

Император на минуту задумался.

– Вызовите моего брата Жерома, – попросил он.

И вот самый младший брат императора, единственный из всех, кто сохранил ему верность, тот, кто, будучи вычеркнут из списка монархов, сражался как солдат, вошел, еще бледный и не совсем оправившийся после двух ранений, полученных в КатрБра и на ферме Гумон, а также после тягот отступления, когда он прикрывал отход войска.

Император протянул ему руку, потом вдруг и без предисловий сказал:

– Жером! Что ты передал в руки маршала Суля?

– Первый, второй и шестой корпуса, ваше величество.

– Реорганизованными?..

– Полностью.

– Сколько человек?

– Тридцать восемь или сорок тысяч.

– А вы говорите, у вас, генерал?.. – обратился Наполеон к Брайеру.

– Десять тысяч.

– А в руках у маршала Груши – сорок две тысячи свежих солдат, – прибавил Жером.

– Искуситель! – пробормотал Наполеон.

– Сир! Сир! – вскричал Сарранти, умоляюще сложив руки на груди. – Вы стоите на пути своего спасения… Вперед! Вперед!

– Хорошо, спасибо, Жером. Держись поблизости, ты, возможно, мне понадобишься… Генерал, ждите моих приказаний в Рюэе. Ты, Сарранти, садись за этот стол и пиши.

Бывший король и генерал вышли с поклоном, унося в душе надежду.

Господин Сарранти остался с императором наедине.

Он уже сидел с пером в руке.

– Пишите, – приказал Наполеон.

Потом в задумчивости продолжал:

– "В правительственную комиссию".

– Ваше величество! – воскликнул Сарранти и бросил перо. – Я не стану писать к этим людям.

– Не будешь писать к этим людям?

– Нет, сир.

– Почему?

– Все эти люди – смертельные враги вашего величества.

– Они всем обязаны мне.

– Это лишний довод, государь. Есть такие великие благодеяния, что за них можно заплатить только неблагодарностью.

– Пиши, я тебе говорю.

Господин Сарранти встал, поклонился и положил письмо на стол.

– Что еще? – спросил император.

– Ваше величество! Уже прошли времена, когда побежденные приказывали своим рабам себя убить. Написать в правительственную комиссию – все равно что вонзить вам нож в грудь.

Император не отвечал.

– Сир! Ваше величество! – взмолился Сарранти. – Надо браться за шпагу, а не за перо. Необходимо воззвать к нации, а не к людям, которые, повторяю, являются вашими врагами.

Пусть они узнают, что вы разбили неприятеля в тот самый момент, когда они будут думать, что вы направляетесь в Рошфор.

Император знал своего земляка, он знал: его не переубедить, даже приказ императора не помог бы.

– Ладно! – сказал он. – Пришлите ко мне генерала Беккера!

Сарранти вышел. Явился генерал Беккер.

– Генерал! – начал Наполеон. – Должен вам сказать, что я отложил свой отъезд на несколько часов, чтобы послать вас в Париж: вам надлежит передать правительству новые предложения.

– Новые предложения, государь? – удивился генерал.

– Да, – подтвердил император. – Я прошу передать мне командование армией от имени Наполеона Второго.

– Государь! Имею честь вам заметить, что подобное послание уместнее было бы передать с офицером императорского дома, нежели с членом Палаты и правительственным чиновником, чьи обязанности ограничиваются сопровождением вашего величества!

– Генерал! – продолжал император. – Я верю в вашу преданность, потому и поручаю это дело именно вам, а не комунибудь другому.

– Сир! Если моя преданность может быть полезна вашему величеству, – отозвался генерал, – я готов повиноваться без колебаний. Однако я бы хотел иметь письменные инструкции.

– Садитесь и пишите, генерал.

Генерал сел на то же место, где только что сидел Сарранти, и взял отложенное им перо.

Император стал диктовать, и генерал записал:

"В правительственную комиссию.

Господа!

Положение во Франции, пожелания патриотов и крики солдат требуют моего присутствия для спасения отечества. Я требую пост командующего не как император, а как генерал.

Восемьдесят тысяч человек собираются под Парижем: это на тридцать тысяч больше того, что я когда-либо имел в своем подчинении во время кампании 1814 года, однако я три месяца сражался с огромными армиями России, Австрии и Пруссии, и Франция вышла бы победительницей из борьбы, если бы не капитулировал Париж:; кроме того, это на сорок пять тысяч человек больше, чем было у меня, когда я покорил Альпы и завоевал Италию.

Даю слово солдата, что, отбросив неприятеля, я отправлюсь в Соединенные Штаты для исполнения своего предназначения.

Наполеон".

Генерал Беккер не позволил себе ни единого замечания. Как солдат он понимал, что все это было возможно.

Наполеона снедало беспокойство. Впервые, может быть, мускулы лица выдавали волнение его души.

Его гениальная мысль работала не переставая. Он представлял, как уже все исправил, все восстановил. Он диктовал мир, если не славный, то, во всяком случае, почетный, и исполнял данное слово. Он покидал Францию не как беглец, а как спаситель.

Два часа он вынашивал эту соблазнительную мечту!

Он не спускал глаз с аллеи, по которой должен был возвратиться генерал, прислушивался к малейшему шуму. Временами его взгляд охотно останавливался на шпаге, брошенной поперек кресла. Он понял наконец, где его настоящий скипетр.

Значит, все еще было поправимо, приход Блюшера, отсутствие Груши! Его великая мечта 1814 года о сражении, которое под стенами Парижа похоронит неприятельскую армию, могла осуществиться! Несомненно, люди, к которым он обращался, поймут его правильно. Как и он, на одну чашу весов они положат честь Франции, а на другую – его отречение, и не станут колебаться.

В глазах размечтавшегося Наполеона мелькнуло что-то вроде молнии: это отразился солнечный луч в окне кареты.

Экипаж остановился, из него вышел человек: это был генерал Беккер.

Наполеон провел рукой по лицу, другую руку прижал к груди. Возможно, ему было бы лучше превратиться в ту минуту в изваяние?

Вошел генерал.

– Что? – поспешил спросить император.

Генерал с поклоном подал бумагу.

– Ваше величество! – начал он. – Вы, очевидно, по выражению моего лица уже догадались, что мне не удалось выполнить ваше поручение.

Император медленно развернул бумагу и прочел:

"Временное правительство не может принять предложения генерала Бонапарта и позволяет себе дать ему лишь один совет:

уехать незамедлительно, учитывая, что пруссаки наступают на

Версаль.

Герцог Отрантский".

Император прочел письмо, и ни один мускул на лице не выдал его волнения. Прекрасно владея собой, он сказал:

– Прикажите готовиться к отъезду, генерал, а когда ваши приказания будут выполнены, предупредите меня.

В тот же день в пять часов пополудни император покидал Мальмезон.

У подножки своей кареты он увидел Сарранти: тот подал ему руку, помогая подняться в экипаж.

– Кстати, – спросил Наполеон, опираясь на его надежную руку, – предупредил ли кто-нибудь генерала Брайера, что он может двигаться к Парижу?

– Нет, сир, – отвечал Сарранти, – и еще можно…

Наполеон покачал головой.

– Ах, сир, – прошептал корсиканец, – вы потеряли веру во Францию!

– Совершенно верно! – подтвердил Наполеон. – Теперь я верю только в собственный гений.

Он сел в карету, дверца за ним захлопнулась.

Лошади поскакали галопом.

Необходимо было прибыть в Версаль до пруссаков.

XXVIII. Рошфор

Третьего июля, в тот же день, как неприятель занял Париж, император прибыл в Рошфор.

Во все время пути Наполеон оставался печален, но спокоен.

Говорил он мало. Судя по нескольким вырвавшимся у него словам, он непрестанно возвращался мыслями к Франции, как стрелка компаса непрестанно показывает на север; но он не получал новостей ни от жены, ни от сына.

Время от времени он брал щепоть табаку из табакерки генерала Беккера и вдруг заметил, что на крышке изображена Мария-Луиза. Он решил, что ошибся, и склонился ниже.

Генерал все понял и протянул табакерку императору.

Тот взял ее в руки, с минуту разглядывал, потом без слов вернул генералу.

Наполеон вышел у морской префектуры.

Последняя надежда – скажем больше: последняя уверенность – оставалась ему, что временное правительство передумает и отзовет его назад.

Через несколько часов после того, как он остановился в морской префектуре, прибыл курьер с письмом из правительственной комиссии, адресованном генералу Беккеру.

Император скользнул взглядом по печати, узнал ее и стал с нетерпением ждать, когда генерал распечатает письмо.

Генерал понял желание императора и поторопился.

Наполеон обменялся взглядом с Сарранти, который доставил почту.

Во взгляде корсиканца ясно читалось: «Мне нужно с вами переговорить», но мысли Наполеона витали далеко. Хотя он понял, чего хочет его земляк, он думал только о депеше.

Генерал тем временем успел ее прочесть и, видя, что императору также не терпится узнать ее содержание, не говоря ни слова, подал бумагу императору.

Судите сами, была ли она из тех, что способны укрепить надежды изгнанника, который вот-вот станет пленником.

Вот текст этой депеши:

"Господин генерал Беккер!

Правительственная комиссия передала Вам инструкции относительно отъезда из Франции Наполеона Бонапарта.

Я не сомневаюсь в Вашем усердии для успешного выполнения Вашей задачи. Дабы ее облегчить, насколько это в моих силах, я предписываю командующим Ла-Рошелъю и Рошфором оказать Вам всяческую поддержку и помощь в осуществлении мер, которые Вы сами сочтете приемлемыми для исполнения приказаний правительства.

Примите, и так далее.

За военного министра

Государственный советник, первый секретарь

Барон Маршан".

Итак, если Наполеон Бонапарт замешкается с исполнением приказа, изгоняющего его из Франции, генерал Беккер мог отныне взять его за шиворот и вывести силой.

Наполеон уронил голову на грудь.

Прошло несколько минут. Император глубоко задумался.

Когда он снова поднял голову, генерал Беккер вышел, чтобы написать ответ комиссии. Один Сарранти продолжал стоять перед ним.

– Чего тебе? – нетерпеливо спросил император.

– В Мальмезоне я хотел спасти Францию, сир, а здесь – вас самого.

Император пожал плечами. Казалось, он полностью подчинился обстоятельствам: последнее письмо уничтожило последние его надежды.

– Спасти меня, Сарранти? – переспросил он. – Мы вернемся к этому разговору в Соединенных Штатах.

– Хорошо, но так как вы никогда не доедете в Соединенные Штаты, сир, давайте поговорим об этом здесь, если не хотите опоздать.

– Почему я не доеду в Соединенные Штаты? Кто мне помешает это сделать?

– Английская эскадра, которая через два часа блокирует Рошфорскую гавань.

– Откуда у тебя такие сведения?

– От капитана брига, который только что вернулся с рейда.

– Я могу с ним поговорить?

– Он ждет, когда ваше величество окажет ему эту честь.

– Где он?

– Здесь, государь.

Сарранти указал на дверь своей спальни.

– Пусть войдет, – приказал император.

– Прежде я хотел бы узнать, угодно ли вашему величеству говорить с ним долго и без помех?

– А разве я уже не пленник? – с горечью спросил Наполеон.

– После только что полученного сообщения никто не удивится, если вы, ваше величество, запретесь.

– Закрой дверь на задвижку и пригласи своего капитана.

Сарранти повиновался.

Заперев дверь, он ввел того, о ком докладывал императору.

Это был человек лет сорока восьми, одетый как простой моряк, без знаков отличия, которые указывали бы на его звание.

– Где же твой капитан? – спросил император у Сарранти, приготовившегося выйти.

– Я здесь, сир, – доложил вновь прибывший.

– Почему же вы не в мундире военно-морского офицера?

– Потому что я не офицер военно-морского флота, ваше величество.

– Кто же вы?

– Корсар.

Император бросил на незнакомца взгляд, не лишенный презрения. Но, вглядевшись в его лицо, сверкнул глазами и воскликнул:

– Ага! Мне кажется, я вижу вас не в первый раз.

– Совершенно верно, сир, в третий.

– А впервые это было?..

Император напряг память.

– …впервые… – подхватил моряк, желая помочь слабеющей памяти прославленного собеседника.

– Нет, я хочу вспомнить сам, – остановил его Наполеон. – Вы – часть моих приятных воспоминаний, и мне приятно вновь оказаться в окружении добрых друзей. В первый раз я видел вас в тысяча восьмисотом году: я хотел назначить вас капитаном, а вы отказались, верно?

– Так точно, государь, я всегда отдавал предпочтение свободе.

– Во второй раз мы встретились во время моего возвращения с острова Эльба; я воззвал к патриотам Франции: вы предложили мне три миллиона, и я согласился.

– Иными словами, сир, в обмен на деньги, с которыми я не знал что делать, вы дали мне акции каналов и полномочий на вырубку леса.

– Наконец, в третий раз – сегодня. Как всегда, вы явились в трудную для меня минуту. Что же вам угодно, капитан Пьер Эрбель?

Капитан вздрогнул от радости. Император помнил все, даже его имя!

– Что мне угодно, сир? Я хочу попытаться вас спасти.

– Прежде всего, скажите, какая опасность мне угрожает.

– Вас могут захватить англичане.

– Значит, Сарранти сказал мне правду? Рошфорская гавань блокирована?

– Пока нет, ваше величество. Но через час так и будет.

Император ненадолго задумался.

– С минуты на минуту мне должны доставить охранное свидетельство, – сказал он.

Эрбель покачал головой.

– Вы полагаете, я его не получу?

– Нет, государь.

– Каковы же, по-вашему, намерения монархов союзных держав?

– Захватить вас в плен, ваше величество.

– Они же все были у меня в руках, но я их отпустил и вернул им троны!

– Возможно, вы допустили ошибку, сир.

– И вы пришли предупредить меня об опасности?

– Я предоставляю в распоряжение вашего величества свою жизнь, если только она может быть вам полезна.

Император посмотрел на человека, говорившего так просто, что не оставалось никаких сомнений в его искренности.

– Я считал вас республиканцем, – заметил Наполеон.

– А я и есть республиканец, сир.

– Почему же вы не видите во мне врага?

– Потому что я прежде всего патриот. О да, сир, я глубоко сожалею, что вы, подобно Вашингтону, не предоставили нации полную свободу. Зато вы сделали Францию великой державой, вот почему я пришел вам сказать: «Будь вы счастливы и на вершине славы, государь, вы бы меня не увидели».

– Да, а когда я несчастен и лишен всего, вы, отдав мне свое состояние, пришли " предложить и жизнь. Вашу руку, капитан Эрбель! За вашу преданность я могу заплатить лишь признательностью.

– Вы ее принимаете, сир?

– Да, однако что вы намерены мне предложить?

– У меня к вам три предложения, государь. Угодно ли вам отправиться в Париж по Луаре? Армия Вандеи под предводительством генерала Ламарка, а также армия Жиронды с генералом Клозелем во главе – в вашем распоряжении. Нет ничего проще, как обвинить временное-правительство в измене и двинуться против него во главе

двадцати пяти тысяч солдат и ста тысяч фанатично преданных вам крестьян.

– Это было бы вторым возвращением с острова Эльба, а мне бы не хотелось начинать все сначала. Кроме того, я устал, сударь. Я хочу отдохнуть и посмотреть, чем мир меня заменит, когда самого меня здесь уже не будет. Перейдем ко второму вашему предложению.

– Ваше величество! Человек, за которого я ручаюсь головой, мой помощник Пьер Берто; его корвет стоит в устье Седры.

Вы сядете на коня, переправитесь через солончаковые болота, потом на фелуке выйдете через Момассонский проход, обойдете таким образом англичан и встретитесь в море с американским судном «Орел». Как видите, его название – добрый знак.

– Это бегство, сударь, словно я преступник, а я бы хотел покинуть Францию как император, сходящий с трона!.. Ваше третье предложение?

– Третий способ – наиболее рискованный, однако я за него отвечаю.

– Посмотрим.

– Два французских фрегата – «Ива» и «Медуза», – стоящие на якоре под прикрытием батарей на острове Экс, предоставлены в распоряжение вашего величества французским правительством, не так ли?

– Да, сударь, однако, если гавань блокирована?..

– Погодите, ваше величество… Я знаком с командирами этих фрегатов, это храбрые офицеры: капитан Филибер и капитан Поне.

– Что же?

– Выбирайте сами, на какой из этих двух фрегатов вы сядете. «Медуза», например, самая быстроходная посудина. Блокада состоит из двух кораблей: шестидесятичетырехпушечного «Беллерофона» и восьмидесятипушечного «Великолепного». Я на своем бриге буду отвлекать «Беллерофона», капитан Филибер сядет со своей «Ивой» на хвост «Великолепному». Пройдет больше часа, прежде чем они нас потопят! За это время вы пройдете на «Медузе», и не как беглец, а как победитель, под огненной триумфальной аркой.

– Чтобы я упрекал себя в гибели двух кораблей вместе с экипажами?! Никогда!

Капитан Эрбель удивленно посмотрел на Наполеона.

– А Березина, ваше величество? А Лейпциг, сир? А Ватерлоо, государь?

– Это было сделано ради Франции, а ради нее я имел право пролить кровь французов. Теперь же я сделал бы это для себя лично.

Наполеон покачал головой и еще тверже повторил:

– Никогда.

Тринадцатого числа того же месяца он обратился к принцурегенту со знаменитым письмом, ставшим, увы, достоянием истории

"Ваше Королевское Высочество!

Будучи мишенью заговорщиков, раздирающих мою страну, а также подвергаясь враждебным выпадам со стороны великих европейских держав, я завершил свою политическую карьеру и отправляюсь, как Фемистокл, к очагу британского народа. Я отдаю себя под покровительство его законов, которого настоятельно прошу у Вашего Королевского Высочества как у более могущественного, надежного и великодушного из моих недругов.

Наполеон".

На следующий день, 15 июля, император поднялся на борт «Беллерофона».

Пятнадцатого октября он высадился на острове Святой Елены.

Ступив на проклятый остров, он оперся на руку г-на Сарранти и шепнул ему на ухо– И почему я не принял предложение капитана Эрбеля?!

XXIX. Видение

Конец истории капитана Эрбеля прост и много времени не займет.

Как и все, кто принимал участие в возвращении 1815 года, Пьер Эрбель претерпел гонения.

Его не расстреляли, как Нея или Лабедуайера, только потому, что он не давал клятву верности Бурбонам и его преследователи не знали, какое обвинение против него выдвинуть. Но акции каналов, которые дал ему император в обмен на его деньги, обесценились; подряд на вырубку леса не был подтвержден; «Прекрасную Терезу» арестовали как контрабандное судно и конфисковали; наконец, банкир, у которого хранилось остальное состояние капитана, разорился, был вынужден объявить себя несостоятельным и заплатил десять против ста.

Пьер Берто оказался более удачлив или ловок, чем он:

наученный реакцией 1814 года, он не стал дожидаться повторения и ушел на своем корвете, погрузив все свое добро.

Однако что сталось с ним и его экипажем? Никто так ничего с тех пор о нем и не слыхал. Полагали, что корабль сгинул со всем экипажем и имуществом во время какого-нибудь шторма.

Если так и случилось, значит, Пьер Берто умер, как и подобает моряку, и Тереза стала поминать его в молитвах, а Пьер Эрбель заказал по нему обедню; и тот, и другая рассказывали о Пьере Берто его крестнику как о замечательном человеке и втором его отце, если бы он когда-нибудь мог вернуться. Потом все успокоилось – так бывает с рекой: ее воды замутятся на время, когда в нее ворвется поток или обрушится лавина, а потом она снова неспешно несет свои волны. Так прошло три года, и когда кто-нибудь заговаривал о Пьере Берто, Эрбель со вздохом отвечал: «Бедный Пьер!» Тереза смахивала слезу и начинала молиться, а их сын говорил: "Он был моим крестным, да, папа?

Я очень люблю крестного!"

И этим все было сказано.

Сверх того, Пьер Эрбель перенес собственное разорение философски. Теперь его состояние не превышало того, что он унаследовал от отца.

Когда его брат вернулся во Францию, он предложил продать ферму и разделить деньги.

Генерал Эрбель отказался, называя брата пиратом; позднее и он получил огромный куш в миллиард – вознаграждение за убытки, понесенные эмигрантами, но не предложил Пьеру половину – Пьер, разумеется, отказался бы, даже если бы и получил от него такое предложение, – и оба брата продолжали любить друг друга каждый по-своему: капитан – от всего сердца, генерал – вполне рассудочно.

Что же касается мальчика, то читатели уже в общих чертах знают, как он воспитывался.

Он взрослел.

Его послали в Париж, в один из лучших столичных коллежей. Отец и мать из экономии переехали из Сен-Мало на ферму, дававшую от тысячи двухсот до тысячи четырехсот франков дохода; на образование Петруса уходили все остальные не очень большие их деньги.

В 1820 году капитан Эрбель (ему в те времена было не больше пятидесяти лет, и он умирал от скуки, наблюдая за тем, как зарастает травой ферма) сообщил однажды мне, что один гаврский судовладелец предлагает ему отправиться в Западную Индию.

Супруги решили, что Пьеру необходимо принять участие в этом предприятии и попытаться удвоить свое состояние.

Капитан вложил в это дело тридцать тысяч франков.

Однако счастливые дни миновали! В Мексиканском заливе трехмачтовое судно попало в страшный шторм и разбилось об Алакранские скалы, не менее коварные, чем античная Скилла.

Корабль затонул; капитан и самые выносливые пловцы выбрались на коралловые рифы, выступавшие из воды, уцепились за них, а на третий день несчастных моряков, умиравших от голода и разбитых усталостью, подобрал испанский корабль.

Эрбелю оставалось лишь вернуться домой. Капитан испанского судна, державший курс на Гавану, высадил его в этом порту, а там помог пересесть на корабль, готовившийся к отплытию во Францию.

Старый корсар приехал домой опечаленный, с понурой головой, и никто не хотел верить, что крушение его судна могло до такой степени огорчить человека, испытавшего на себе все превратности судьбы.

Нет, не это его огорчало, но истинную причину своей печали он открыть не смел.

В последнюю ночь, которую Эрбель провел, уцепившись за риф, когда силы покидали его, живот был пуст, а в голове шумело от оглушительного рева, когда море разбивалось вокруг него о рифы, с капитаном произошло то, что недоверчивый человек назвал бы бредом, а легковерный – видением.

Около полуночи – капитан лучше других умел определять время по звездам – луна спряталась в облаках и сразу сделалось темнее; потом капитану почудился шум крыльев над головой и голос, приказавший волнам: «Уймитесь!»

Голос принадлежал морским духам.

И, как бывает в фантасмагориях, когда издалека появляется силуэт сначала едва различимый, а потом становится все больше и наконец достигает нормальных размеров, капитан увидел, как к нему подходит или, точнее, плывет по волнам женщина, закутанная в вуаль, и останавливается перед ним. По всему его телу пробежала дрожь: несмотря на вуаль, он сейчас же узнал Терезу.

Но даже если бы у него и оставалось хоть малейшее сомнение, оно вскоре все равно рассеялось бы.

Подойдя к нему, женщина подняла вуаль.

Капитан хотел было крикнуть или заговорить с тенью, но она приложила палец к бескровным губам, будто приказывая ему молчать, и прошептала едва слышно, так что капитан сразу смекнул, что имеет дело не с живым существом

– Возвращайся скорее, Пьер! Я только и жду тебя, чтобы умереть!

И, будто внезапно лишившись магической власти, поддерживавшей ее на волнах, тень медленно погрузилась в воду, сначала по щиколотку, потом по колено, по пояс, по шею и, наконец, с головой: видение исчезло… Успокоившееся на время море снова вздыбилось, закоченевшего капитана снова обдало холодными брызгами, все вернулось на круги своя.

Эрбель обратился с расспросами к товарищам, однако те, поглощенные своими страданиями и страхом, ничего не видели:

все будто происходило для одного капитана.

Видение это придало ему сил. Он решил, что не имеет права умереть, не повидавшись с Терезой, раз Тереза ждет его возвращения, чтобы проститься перед близкой кончиной.

Как мы уже сказали, на следующий день несчастных подобрало испанское судно. И по мере того, как они приближались к берегам Франции, видение это становилось все более отчетливым, ярким, осязаемым.

Наконец Эрбель высадился в Сен-Мало, где отсутствовал два с лишним года.

Первый же знакомый, которого он встретил в гавани, от него отвернулся.

Он догнал того, кто, как ему показалось, его избегал.

– Так Тереза очень больна? – спросил капитан.

– Вы, стало быть, знаете? – обернулся к нему знакомый.

– Да, – кивнул Эрбель. – Скажите же, что с ней!

– Мужайтесь, капитан!

Эрбель побледнел.

– Вчера я слышал, что она при смерти.

– Не может быть! – воскликнул капитан.

– Почему? – удивился его собеседник.

– Она сама недавно сказала, что дождется моего возвращения Знакомый капитана решил, что тот сошел с ума, но не успел расспросить его об этом новом несчастье: Пьер заметил другого своего знакомого, проезжавшего мимо на лошади, бросился к нему и попросил одолжить коня. Тот не стал возражать, испугавшись того, как Эрбель побледнел и изменился в лице.

Капитан прыгнул в седло и пустил лошадь в галоп, а через двадцать минут уже отворял дверь в спальню жены.

Несчастная Тереза приподнялась на постели, словно чего-то ожидая. Петрус, с трудом сдерживая рыдания, стоял у ее изголовья. Вот уже целый час он думал, что мать бредит: она всем своим существом обратилась в сторону Сен-Мало и приговаривала:

– Сейчас твой отец сходит на берег… вот он о нас справляется… теперь садится на лошадь… подъезжает к дому…

И действительно, как только умирающая произнесла последние слова, послышался топот копыт, потом дверь распахнулась, и на пороге появился капитан.

Души и тела супругов слились воедино, так что даже смерть не решалась их разлучить; слова были излишни, они просто соединились в последнем поцелуе.

Поцелуй был долгим и мучительным, а когда капитан разжал объятия, Тереза уже была мертва.

Ребенок занял в отцовском сердце место матери.

Потом могила потребовала отдать ей тело. Париж потребовал возвращения мальчика. Капитан остался один.

С этого времени Пьер Эрбель стал жить уединенно на своей ферме, предаваясь воспоминаниям о славном прошлом, о приключениях, страданиях, счастье.

Из всего его прошлого ему оставался только Петрус; мальчик мог у него просить чего угодно и немедленно получал все, что хотел.

Петрус, избалованный юноша в полном смысле этого слова, представлял собой для капитана и сына, и мать в одном лице.

Петрус никогда не вел счет своему небольшому состоянию.

В течение трех лет – с 1824-го по 1827 год – ему не о чем было просить отца: вместе с известностью к нему пришли и заказы, а с ними и деньги, которых ему вполне хватало на жизнь.

Но вдруг молодой человек влюбился в прекрасную аристократку Регину, и его потребности удвоились, потом утроились.

Зато заказов поубавилось.

Сначала Петрус стеснялся давать уроки и отказывался от них. Потом ему показалось унизительным и выставлять свои работы у торговцев картинами: любители могли прийти и к нему, торговцы картинами могли и сами зайти в его мастерскую.

Доходы прекратились, зато расходы выросли неимоверно.

Читатели видели, на какую широкую ногу жил теперь Петрус: карета, лошадь тягловая и верховая, ливрейный лакей, редкие цветы, вольер, мастерская, обставленная фландрской мебелью, украшенная китайскими вазами и богемским стеклом.

Петрус не забыл об источнике, в котором черпал когда-то, и решил к нему вернуться. Источник был неиссякаемый – отцовское сердце.

Петрус трижды за последние полгода обращался к отцу, причем просил все большие суммы: две тысячи, потом пять, потом еще десять. И безотказно получал все, что просил.

Наконец, мучимый угрызениями совести, краснея, но не в силах устоять перед подчинившей его себе и неотразимой любовью, он в четвертый раз обратился к отцу.

На сей раз тот ответил не сразу; это объяснялось тем, что капитан сначала написал к генералу Эрбелю, результатом чего явилась уже знакомая читателю сцена, а затем сам привез ответ сыну.

Вы помните, какой урок преподал генерал своему племяннику, когда Пьер Эрбель вышиб дверь, спустив лакея с лестницы.

Вот с этого времени мы и продолжим наш рассказ, прерванный – и читатели нас за это извинят – ради того, чтобы дать представление о достойном и прекрасном человеке, который мог показаться нам совсем в другом свете, если бы мы взяли на веру лишь те существительные, которыми награждал его генерал Эрбель, а также эпитеты, которыми он эти существительные сопровождал.

Но мы заметим, что, несмотря на свое многословие в описании морального облика капитана Пьера Эрбеля, мы совершенно упустили из виду его внешность.

Поспешим исправить этот недостаток.