Текст книги "Сильвандир"

XXX

О том, как маркиз де Кретте улаживал дела шевалье д'Ангилема, и о том, как наша повесть пришла к совершенно неожиданной развязке

Кретте ждал своего друга на нижней ступеньке лестницы.

– Ну что? – спросил маркиз.

– Друг мой, это она! – воскликнул шевалье.

– Я так и думал. Чего она хочет? Чего требует?

– Невозможного.

– И все же?

– Требует, чтобы ей доставили шестьсот тысяч ливров через два часа.

– Шестьсот тысяч ливров? Через два часа? – переспросил маркиз. – Прекрасно!

– Прекрасно? Что ты такое говоришь? Но ведь у меня дома всего триста тысяч, а если через два часа я не достану остальных трехсот тысяч, что никак невозможно…

– Если ты не достанешь остальных трехсот тысяч, что она сделает?

– Она явится сюда и потребует, чтобы доложили о приезде госпожи д'Ангилем.

– Она этого не сделает.

– Почему?

– Сам не знаю, но только, если бы она могла это сделать, то уже давно бы сделала.

– Ах, друг мой!

– Послушай, Роже, она требует у тебя денег, но не настаивает на своих правах, она прячется, и это неспроста.

– Да она вовсе не прячется, друг мой: она ведь сказала, что через два часа явится сюда и потребует доложить о ней как о моей жене.

– Знаю, и это весьма тревожно.

– Друг мой, лучше уж я пойду в свою комнату и пущу себе пулю в лоб!

– Ну это ты всегда успеешь, дай-ка я сперва попытаюсь что-нибудь предпринять.

– А что ты собираешься сделать?

– Пока еще толком не знаю, но попробую спасти тебя.

– Ах, друг мой, мой единственный друг, дорогой мой Кретте!.. – воскликнул Роже, бросаясь в объятия маркиза.

– Полно, полно, я все понимаю, – отвечал Кретте. – Но нам нельзя терять ни минуты, сейчас не время для излияний.

– Что я должен сделать? Я всецело полагаюсь на тебя, приказывай – я повинуюсь.

– Удержи приглашенных в гостиной: сейчас только половина девятого, и это не так трудно; приободрись немного, правда, я не хочу требовать от тебя невозможного, мой бедный Роже. И смотри, чтобы никто не вошел в гостиную, минуя Бретона.

– Я поставлю его на страже у дверей.

– А теперь давай сюда триста тысяч ливров, они ведь у тебя в процентных бумагах. Неси сюда все драгоценности и все наличные деньги. Я поеду к своему нотариусу и вытрясу его кошелек. Черт побери, мы наскребем нужную сумму!

– Да, да, Кретте, собери эту сумму, продай все, только спаси меня! Шевалье поднялся к себе в комнату вместе с маркизом и отдал ему процентные бумаги, потом они прошли в комнату Констанс, и Роже взял там бриллианты, которые подарил жене. После этого Кретте сел в свой экипаж – его уже успели заложить – и умчался во весь опор.

Роже вернулся в гостиную, по совету маркиза он старался держать себя как можно спокойнее и веселее.

Тем временем Кретте заехал домой и взял все деньги, какие там нашлись, – двадцать пять тысяч ливров; оттуда он направился к своему нотариусу, и тот дал ему еще пятьдесят тысяч. Эти деньги вместе с процентными бумагами и тридцатью тысячами ливров наличными, которые ему вручил Роже, а также с бриллиантами, стоившими по описи около двухсот тысяч, составили требуемую сумму в шестьсот тысяч ливров.

На все это ушло более полутора часов. Времени терять было нельзя.

Выйдя от нотариуса, Кретте приказал везти себя в особняк, где остановился персидский посол.

Пять минут спустя он уже был у дверей особняка.

Маркиз поднялся по лестнице. Часы приема были изменены, и навстречу ему спускались женщины.

Он увидел мадемуазель Пуссет: она только что побывала у посла и теперь шла к своей карете, громко смеясь.

Кретте хотел было уклониться от встречи с нею, боясь потерять драгоценные минуты. Но это ему не удалось, мадемуазель Пуссет сама заметила маркиза и бросилась к нему в объятия, захлебываясь от смеха.

– Что с вами? Что произошло? – спросил Кретте. – Почему вы смеетесь, душенька?

– Ах, дорогой маркиз! – воскликнула актриса. – Произошло нечто неслыханное, невероятное, неправдоподобное, непостижимое, немыслимое!..

«Господи Боже! – прошептал Кретте. – Не узнала ли она, часом, Сильвандир?»

– Такое бывает только в романах, в волшебных сказках или же в сказках «Тысячи и одной ночи». Если вам рассказать, вы даже не поверите.

– Поверю, поверю! – вскричал Кретте. – Непременно поверю. Только говорите поскорее, прелестница, я очень тороплюсь.

– Вы тоже идете к послу?

– Да.

– Тогда хорошенько вглядитесь в его лицо, смотрите на него в упор, как я сейчас смотрю на вас! Мысленно представьте его себе без бороды и без усов, а завтра утром приходите ко мне, сегодня я вам больше ничего не скажу. А еще лучше, любезный маркиз, приходите нынче вечером, если это вам больше по душе, – прибавила молодая женщина, выразительно пожимая ему руку и ласково улыбаясь.

– Как! – воскликнул Кретте. – Я должен внимательно вглядеться в лицо посла, смотреть на него в упор, мысленно представить его себе без бороды и без усов… Пуссет, душенька, моя обожаемая крошка, вы, часом, не знаете персидского посла?

– Знаю ли я его?! Да так же хорошо, как вас, как д'Эрбиньи, как Шастелю… как могла бы знать вашего друга д'Ангилема, если бы он не был таким букой…

– Пуссет, дитя мое! – взмолился маркиз. – Ты можешь спасти мне жизнь!..

– Спасти вам жизнь, маркиз?

– Нет, вернее сказать, не мне, а моему лучшему другу, но это одно и то же… Речь идет о д'Ангилеме.

– А что я должна для этого сделать?

– Кто он, этот посол? Как его зовут, Пуссет, как его зовут? Скажи, и я обещаю тебе двадцать тысяч ливров и благосклонность самого красивого дворянина в Париже! Я обещаю это тебе от его имени, а если он не заплатит, я сам заплачу. Пуссет, дружочек, как имя посла?

– Ах, как не стыдно! Вы полагаете, что льщусь на интересы, маркиз? Нет, вы заслуживаете…

– Пуссет, его имя! И я буду у тебя нынче в полночь с двадцатью тысячами ливров, жди меня!

– Ну ладно, только… только вы мне все равно не поверите.

– Да говори же, говори! Я всегда верю тому, что говорят мне женщины.

– Это…

– Ты меня уморишь, Пуссет!

– Так вот, это – Индиец.

– Какой еще индиец?

– Да вы его знаете: мой желтолицый любовник.

– Противник д'Ангалема? Тот, кто тягался с ним? Афгано?! – вскричал маркиз.

– Он самый.

– Пуссет, душенька, дай я тебя расцелую!

И маркиз сжал молодую женщину в своих объятиях, нимало не заботясь о том, что на них смотрят люди, которые продолжали выходить из покоев посла.

– А ты не ошибаешься? – спросил Кретте, ибо он все еще не мог поверить в такую удачу.

– Говорю вам, я сразу его узнала, хотя он отрастил бороду, покрасил зубы в черный цвет, а ногти – в красный и хоть он изо всех сил притворялся, будто не узнает меня… Вот чудовище!.. Ах, маркиз, маркиз, до чего ж все мужчины неблагодарны!

– Милая моя Пуссет, – отвечал Кретте. – Я докажу вам, что это не так. В полночь я буду у вас, так что, пожалуйста, не ужинайте без меня.

– А если приедет Шастелю?

– Скажите ему, что у вас разболелась голова.

– Как у вас все просто получается, любезный маркиз! – воскликнула мадемуазель Пуссет, изо всех сил стараясь покраснеть.

– Ну, не так ловко, как у вас, моя Венера! Я это отлично знаю и потому всецело полагаюсь на вашу сообразительность. До свидания, Пуссет, и если только вы сказали мне правду, то оказали такую услугу, о которой я в жизни не забуду.

Мадемуазель Пуссет села в свою карету, а маркиз стал подниматься по лестнице, перепрыгивая сразу через несколько ступенек. У дверей в покои посла его остановил какой-то негритенок.

– Что вам угодно? – спросил он маркиза. – Его превосходительство сегодня больше не принимает посетителей.

– Да, но я хочу видеть вовсе не его превосходительство, – ответил Кретте, – мне нужна любимая рабыня посла.

– Стало быть вы пришли…

– По поручению шевалье д'Ангилема.

– В таком случае пожалуйте сюда.

И негритенок проводил Кретте в убранную в восточном вкусе комнату, потом он оставил маркиза одного, сказав, что пойдет предупредить особу, которую посетитель желает видеть.

И действительно, минут через пять в комнату вошла Сильвандир.

– Ах, это вы, маркиз, – проговорила она, – я как чувствовала, что буду иметь удовольствие снова вас увидеть. И предчувствие не обмануло меня. Шестьсот тысяч ливров с вами?

– Нет, – резко ответил маркиз.

– Тогда зачем вы сюда пожаловали?

– Чтобы побеседовать с вашим господином, его превосходительством Мехмет-Риза-Бегом.

– А могу ли я осведомиться, от чьего имени вы явились, милостивый государь? – насмешливо спросила Сильвандир.

– От имени господина Вуайе д'Аржансона, генерал-лейтенанта полиции Французского королевства.

Сильвандир побледнела; Кретте заметил, какое впечатление произвели на нее эти слова.

– Его превосходительство не может вас сейчас принять: он уже лег.

– Ну что ж, – продолжал Кретте, – пойду поищу кого-нибудь, кто заставит его подняться.

– Погодите, сударь! – воскликнула Сильвандир. – Я пойду узнаю, нельзя ли вам все же повидать его превосходительство.

– Прошу прощения, сударыня, – сказал маркиз, – но у меня есть веские резоны войти к послу вместе с вами. В противном случае…

И Кретте сделал шаг к двери.

– Пойдемте, – пригласила его Сильвандир. И она отворила дверь в коридор.

Маркиз последовал за молодой женщиной; они вошли в гостиную; посол с важным видом сидел на циновке, изображая вельможу, что выглядело весьма смехотворно.

– Обождите, – сказала Сильвандир, – я сейчас приглашу переводчика.

– Это ни к чему, – отрезал Кретте.

– Как, маркиз, неужели вы говорите по-персидски?

– Нет, но его превосходительство будет столь любезен, что побеседует со мною по-французски.

– Но он не знает нашего языка.

– Вы так полагаете? – усмехнулся маркиз.

Он подошел к послу и, ударив его по плечу, сказал:

– Дорогой господин Афгано, надеюсь, вы будете столь любезны и ради меня соблаговолите припомнить, что владеете французским языком.

Посол беспокойно заерзал на циновке, оперся на локоть и, побледнев, уставился на маркиза.

– О-ля-ля! – воскликнул Кретте. – Милостивый государь, когда бы я только мог предположить, что встреча со старым знакомым так на вас подействует, я бы попросил эту милую даму заранее вас предуведомить.

– Что вам угодно, сударь? – спросил Индиец.

– Ну вот видите, – обратился Кретте к Сильвандир, – я же говорил вам, что его превосходительство сделает для меня исключение! Я хочу, дражайший господин Афгано, – продолжал маркиз, поворачиваясь к мнимому послу, – я хочу предупредить вас: его величество король, которого вы морочите, уже через час будет знать, что он обманут вами. Вот чего я хочу.

Индиец побледнел и схватился за кинжал.

– Полно, полно, драгоценнейший господин Афгано, – невозмутимо продолжал маркиз, – прошу вас, только без трагедий, это ни к чему не приведет. Предупреждаю вас, верный мне человек знает все, и если через час я не вернусь после свидания с вами, он тут же отправится в Версаль. Но пусть вас это не останавливает, любезный друг: если вам угодно, убейте меня! Ведь я так и не сумел прославиться, а такого рода гибель сулит мне бессмертие. Маркиз де Кретте заколот его превосходительством Мехмет-Риза-Бегом, чрезвычайным послом высокочтимого повелителя Персии!.. Черт побери! Да я буду просто счастлив! Ах, вот как! Вы, кажется, убираете свое оружие? И настроены теперь более мирно? Ну что ж, так и быть, я человек покладистый и всегда готов идти навстречу своему ближнему. Поговорим о делах.

Посол поднялся, подошел к двери и запер ее на задвижку.

– Да, я все хорошо понимаю, – продолжал маркиз, – вы купили эту прелестную особу и превосходно поступили, ибо она и в самом деле очаровательна; вы познакомились с нею ближе, что вполне естественно, и тогда обнаружилось, что у вас у обоих есть все основания быть недовольными нашим бедным шевалье д'Ангилемом. И тогда вы сказали друг другу: «Мы оба горим ненавистью к одному и тому же человеку, станем же мстить ему вместе». Тем временем вы прослышали, что во Франции просто не знают, чем бы еще позабавить короля, а так как вы человек с воображением, то вы и придумали это посольство. Браво, мой милый, браво! Ваша затея сулила множество выгод: вы получали возможность прикарманить те дары, какие его христианнейшее величество король Франции по доброте своей вручит вам в обмен на те безделки, которые вы привезли ему от имени своего повелителя, из-за чего тот по вашей милости прослывет скрягой. А наша прелестная дама подумала: «Я заставлю д'Ангилема вернуть мне наследство, доставшееся ему после смерти моего отца, и потребую у него свое приданое». Ваше первое желание вполне справедливо, а вот второе – уже вовсе несправедливо, ибо вы, сударыня, не принесли мужу никакого приданого. Порешив на этом, вы оба приехали в Париж, а случай помог вам даже сверх всяких ожиданий. Вы узнали, что шевалье д'Ангилем собирается жениться, и дождались, пока брак его был заключен. Когда все совершилось и уже ничего нельзя было изменить, вы тотчас принялись разрабатывать золотую жилу, оказавшуюся у вас под ногами. Прежде всего вы решили вытянуть из д'Ангилема шестьсот тысяч ливров, играя на его страхе перед петлей, которая грозит всякому двоеженцу. Но это еще не все: после этого требования последовало бы другое, после первого вымогательства последовало бы второе, и вы бы припеваючи прожили всю свою жизнь под сенью сей благословенной виселицы, обирая шевалье, так что мало-помалу все наследство виконта де Бузнуа перешло бы в руки господина Афгано… Мне кажется, я попал в самую жилку, не так ли, сударь? Не так ли, сударыня? – продолжал маркиз, переводя свой взгляд, в котором светилась и насмешка и угроза, с Афгано на Сильвандир. – Какого черта! Ведь всякий француз себе на уме, как говаривал Буало-Депрео, которого вы, сударыня, должно быть, читали в юности!

Сильвандир и Афгано были совершенно раздавлены, они опустили головы, точно преступники перед судьей.

– А теперь, – снова заговорил Кретте, – посмотрим правде прямо в глаза: шевалье д'Ангилема могут повесить как двоеженца, господина Афгано могут четвертовать за неслыханный обман и мошенничество, а госпожу Сильвандир могут упрятать в Сен-Лазар как особу легкого поведения. И потому обсудим все спокойно. Вы, дражайший господин Афгано, получили от короля Франции миллион или около того. А для вас, драгоценнейшая Сильвандир, вот в этом бумажнике лежат триста тысяч ливров – наследство вашего отца. Кроме того, господин Индиец, у вас, если не ошибаюсь, еще около двух миллионов собственных средств. Все вместе, коли я верно считаю, составляет три миллиона триста тысяч ливров; деньги это немалые, и, располагая такой круглой суммой, вы можете отправиться в Триполи, Константинополь, Каир, Исфахан, Пекин – словом, куда угодно, и повсюду будете жить в роскоши. Я против этого ничего не имею.

– Господин маркиз, – сказал Афгано, – клянусь вам, я завтра же уеду.

– Минуту! Минуту! Разумеется, вы уедете, и это отвечает моему желанию. Однако уедете вы при соблюдении двух небольших условий, о которых я вам сейчас скажу.

– Говорите, милостивый государь, я вас слушаю.

– Вы, сударь, поклянетесь, что вашей ноги больше никогда не будет в Париже.

– Клянусь.

– Я вам верю: страх, который вы испытываете перед разоблачением, – верная порука тому, что вы не нарушите своей клятвы; вот почему я и не потребую иной гарантии, кроме вашего слова, я и так не сомневаюсь, что никогда больше вас не увижу.

Индиец поклонился.

– А вот с вами, сударыня, дело обстоит иначе, – продолжал Кретте. – Как только вы оба отсюда уедете, я буду лишен возможности доказать, что вы, сударь, – самозванец и обманщик, а вы, сударыня, – сообщница господина Афгано. А ведь может случиться, что в один прекрасный день вы расстанетесь друг с другом и вам, любезная Сильвандир, захочется возвратиться к своему супружескому очагу в доме шевалье д'Ангилема; для нас это было бы весьма стеснительно, ибо у этого очага есть место только для двоих. Вот почему я не могу положиться на одно ваше честное слово, сударыня; вам еще придется написать небольшое письмецо, которое я сам продиктую, и когда письмецо это будет у меня в руках, вы, сударыня, сможете уехать хотя бы на край света.

У Сильвандир вырвался негодующий возглас.

– Это совершенно необходимо, – отрезал маркиз. – Согласен, что это весьма неприятно: ехать с тем, чтобы диктовать свои условия, а вместо того быть вынужденной принимать условия других; однако это conditio sine qua non[12]12
  Непременное условие (лат.).


[Закрыть].

– А если я откажусь? – спросила Сильвандир.

– Тогда, выйдя отсюда, я отправлюсь к начальнику полиции, расскажу ему о небольшом мошенничестве, затеянном вами обоими, и через полчаса вы окажетесь в Бастилии.

– Но мы ведь не беззащитны, маркиз, – сказала Сильвандир, – мы прибыли сюда, предварительно приняв свои меры предосторожности. И у нас есть могущественные покровители.

– Речь, видимо, идет не о маркизе де Руаянкуре, ибо я имел честь насквозь проткнуть его шпагой; а потому, полагаю, вы изволите говорить об иезуитах.

– Возможно.

– Увы, дражайшая госпожа д'Ангилем! Хоть вы и частенько посещали этих господ, но знаете их еще плохо. Вы бросите тень на иезуитов, коли сошлетесь на них. А они не такие простаки и, не задумываясь, принесут вас в жертву.

– Это правда, сущая правда! – пробормотал Афгано.

– В таком случае, – проговорила Сильвандир, – выходит, я должна согласиться…

– …на то, чего требует господин де Кретте, моя дорогая, – подхватил Индиец. – Поверьте мне, так будет благоразумнее.

– А если я напишу это письмо, поклянетесь ли вы, что позволите нам спокойно уехать из Франции, захватив с собою все наши деньги, и не станете чинить нам никаких помех?

– Я, маркиз Альфонс де Кретте, клянусь вам в этом своей честью.

– Я готова, сударь, – сказала Сильвандир, присаживаясь к столу, где лежали бумага и перья и стояла чернильница. – Диктуйте, я пишу.

«Из Туниса, 11 октября 1713 года.

Господин д'Ангилем!

До меня дошли слухи, что Вы все еще убиваетесь и горько оплакиваете мою гибель. Не стоит: я жива; когда я упала в море, то притворилась, будто тону, чтобы таким способом освободиться от власти супруга, которого, несмотря на все внимание с его стороны, я так и не смогла полюбить, и оказаться наконец в объятиях человека, которого боготворила. Теперь, милостивый государь, я стала его женой; наш союз освящен совсем иными божескими и человеческими законами, и Вы меня никогда больше не увидите. Я умерла для всех, и прежде всего для Вас. А потому считайте себя с этой минуты вдовцом, человеком, совершенно свободным от брачных уз.

Будьте же счастливы, как счастлива я сама, – вот чего желает Вам на прощание та, что звалась некогда

Сильвандир д'Ангилем.

P. S. Письмо это вручит Вам надежный человек, которого мой муж посылает во Францию».

– Какую службу сослужит вам это письмо? – спросила Сильвандир, надписав и запечатав конверт и протягивая его маркизу.

– Вы это узнаете, сударыня, если когда-либо нарушите свое обещание и тем самым принудите нас прибегнуть к нему.

Поклонившись Афгано и Сильвандир, маркиз направился к двери, отворил ее и с порога громко возгласил, чтобы его слышали слуги:

– Ваше превосходительство, соблаговолите принять мои уверения в совершенном почтении!

Афгано даже не пошевелился: он все еще не в силах был прийти в себя после того, что произошло. Но Сильвандир последовала за Кретте.

– Маркиз, – едва слышно спросила она, проходя вместе с ним через приемную, – скажите мне чистосердечно: его жена хороша собой?

– Не так хороша, как вы, сударыня, – отвечал Кретте, – но любит она его гораздо больше.

– Что поделаешь! – воскликнула Сильвандир. – Мне так хотелось стать принцессой.

– Еще одно такое замужество, сударыня, – откликнулся маркиз, – и вы достигнете своей цели: ведь вы уже супруга посла.

Сильвандир испустила глубокий вздох и медленно возвратилась во внутренние покои особняка.

Заключение

Маркиз де Кретте сел в свою карету, пустил лошадей вскачь и поспешил в особняк д'Ангилема.

Он застал Констанс в маленькой гостиной: она сидела там одна и горько плакала оттого, что муж ее так озабочен и угрюм.

– Роже полагал долгом чести, – шептала она, – сдержать данное мне слово, но, без сомнения, он больше не любит меня.

Когда Кретте отворил дверь, она подумала, что это пришел за нею Роже, быстро поднялась и поспешила ему навстречу, но, увидев, что это маркиз, снова упала в кресло.

Кретте понял, что происходит в душе несчастной молодой женщины; он подошел ближе и принялся утешать ее.

– Полно, полно, – сказал он, – вытрите свои прелестные глазки, дорогая Констанс, и вернемся в гостиную. Вот увидите: через четверть часа Роже преобразится, и в будущем он вас никогда больше не огорчит.

Он подал ей руку, и они направились в большую гостиную.

Послушный приказу, у двери стоял Бретон.

Маркиз де Кретте сделал ему знак подойти, слуга подчинился.

– Друг мой, – сказал маркиз, – распахни настежь двери и самым торжественным голосом доложи о приходе госпожи д'Ангилем.

У Бретона не было никаких оснований мешать жене и ближайшему другу своего хозяина войти в гостиную, он послушался, распахнул дверь и, набрав побольше воздуха в легкие, громогласно возгласил столь грозное для шевалье имя:

– Госпожа д'Ангилем!

Роже в это время с трудом поддерживал беседу с д'Эрбиньи и виконтом де Безри в самом укромном уголке гостиной; при этих словах он почувствовал, что у него подкашиваются ноги, упал в кресло и закрыл лицо руками.

В гостиную, сияя улыбкой, вошла Констанс: маркиз де Кретте вел ее под руку.

Они подошли вплотную к шевалье; он слышал звук их шагов, но не решался поднять глаза, ему хотелось бы провалиться сквозь землю, и как можно глубже.

– Что с тобою, друг мой? – спросил Кретте, ударяя Роже по плечу, отчего тот задрожал всем телом. – Что с тобой? Ведь это же Констанс.

Шевалье поднял голову и с испугом посмотрел на маркиза.

– Кретте! Констанс! Это вы?! – вскричал он. – А я-то подумал… Простите меня!

– О чем ты подумал? Видишь, за тобой пришла госпожа д'Ангилем, а ты чего-то испугался, – проговорил Кретте, пожимая руку Роже и незаметно передавая ему при этом письмо Сильвандир. – Уже одиннадцать часов, шевалье, твоя жена устала, вам пора идти…

– Да, да! – воскликнул Роже. – Хоть на край света, если понадобится.

– Нет, зачем же так далеко, – возразил маркиз. – Теперь это уже ни к чему.

Пока молодожены шли через гостиную, направляясь в свои покои, Кретте сказал, обращаясь к гостям:

– Да, вы еще не знаете последние новости: персидский посол уезжает завтра утром со своею свитой. Господа и дамы, я приглашаю вас посмотреть на этот отъезд – кортеж тронется в путь из Шайо.

– Нет, мы не пойдем, – сказала Констанс, отворяя дверь в спальню.

– Мы не пойдем, – подхватил Роже, затворяя за собой дверь.

На следующий день маркиз де Кретте сообщил своему другу о двух обещаниях, которые он дал от его имени мадемуазель Пуссет, причем первое из них он уже скрупулезно выполнил накануне, вручив актрисе двадцать тысяч ливров.

Шевалье был человеком чести и не мог допустить, чтобы его друг прослыл лжецом, а потому мы не сомневаемся, что в подходящее время и в подходящем месте второе обещание было выполнено с такой же обязательностью.

Излишне говорить, что еще до сих пор на Констанс и на Роже указывают как на образцовую супружескую чету, – разумеется, не в Париже, где назидательные примеры быстро забываются, а в Лоше и его окрестностях.