Текст книги "Жизнь же…"

– Ничего, – сказал он, показывая пустые руки.

– Попробуй чем-нибудь копнуть.

Седой, даже не спрашивая зачем, поднял острую палку и ковырнул ею землю. Что-то круглое землисто-белого цвета зацепилось за острие. Он поднял предмет над землей. Череп. Это был человеческий череп, острие попало в глазницу. Седой тупо смотрел на находку и ждал приказа из пустоты.

– Не то, попробуй-ка рядом.

Седой хотел стряхнуть череп с палки, но острие вошло глубоко, и пришлось ногой упереться в побуревшую лобную кость, чтобы освободить орудие. Череп откатился в сторону, и теперь смотрел на Седого пустыми отверстиями глазниц.

Седой ковырнул опять. И еще одна мёртвая голова сухо ударилась о деревяшку. Рядом с ней вылезли из черноты бесформенные белёсые кости.

– Снова кости. Кости, косточки, черепки. Чей это черепок, угадай? Капитана артиллериста Колбухина. Ты его вряд ли помнишь. Память у тебя – говно. Да и пёс с ней, с твоей памятью. У кого она лучше. Брось палку, пойдём, осталось недалеко. И недолго. Недолго тебе осталось, Седой. Я своё слово сдержу. А черепок, пни-ка его подальше, чтобы не скалился на живых и не нагонял скуку.

Наконец они вышли к реке. Берег был сильно загажен, мусорные отвалы подступали к самой воде, и бегучие волны слизывали ржавчину с покорёженной арматуры. В стороне чернел мост. Фонари на том берегу горели уныло и смутно, мишень для летучих существ, населяющих небо полуночи.

– Путешествие подошло к концу. Всё, Седой. Приятно было подышать воздухом напоследок?

Седой неторопливо переминался.

– Твой звёздный час настал. Жалко, что ты безбожник. Можешь мне удивляться, но я уж какой закоснелый грешник, а в этого старика верю. И даже, знаешь, боюсь. Но, я вижу, моя болтовня тебя сейчас мало интересует. Посмотри, вон у бетонной плиты стоит бочка с водой. Вода хоть и не первой свежести, но вполне сносная, дождевая. Это для тебя вход.

Плечи у старика передёрнулись. Он опустил голову и искоса посмотрел на бочку.

– Хочешь надо мной посмеяться? – В голосе Седого отразились одновременно злость, испуг и обыкновенная человеческая брезгливость.

– Не собираюсь я над тобой смеяться. Я над такими, как ты, уже достаточно посмеялся. Ты что же, Седой, хотел, чтобы была непременно триумфальная арка? Чтобы при входе тебя осыпали цветами или солдаты внутренней службы стояли навытяжку по сторонам? Нет, Седой, такого не жди. У каждого вход особый. Для кого арка, а для тебя эта вот бочка. И никакого унижения здесь нет. Ты…

– Что надо делать? – Седой оставил его фразу недоговорённой.

– Раз я сказал «вход», значит, надо в него войти.

– Мне?

– Не мне же, Седой. Заберись на плиту и – туда.

– В бочку я не полезу. Мы так не договаривались, чтобы в бочку.

Седой нахмурился и отступил на шаг к берегу.

– А как мы договаривались? И где мы договаривались, помнишь? Седой, благодари Бога или кто у тебя вместо Него, что в бочке просто вода. Это я тебя пожалел, старость твою пожалел. Другие ныряют в бочку с дерьмом, ещё и благодарят меня за это.

– Я не верю, я тебя ни разу не видел. Голос, глаза, мне этого мало. Это правда, что у тебя рожа козла и на ногах копыта?

– Правда, не правда, не всё ли тебе равно. Полезай, пока я не передумал.

– Ладно. Я знаю, ты просто хочешь меня обмануть – убить. Но ты сказал правильно: мне сейчас всё равно. Убьёшь – пусть так. От козла вонючего много ли можно ждать?

– Много, Седой, много. Ты вот ждёшь.

Седой устал говорить. Он подошёл к бочке и ногтем поковырял ржавчину. От зелёной, зацвётшей воды пахло болотной гнилью. Пятна масла и дохлые пауки лежали на неподвижной воде и медленно колебались от тяжёлых шагов человека.

Седой проглотил забившую рот слюну и забрался на бетонную глыбу.

– Прыгай, бочка без дна. Задержи дыхание и прыгай.

На мосту в проезжавшем грузовике слышали, как кто-то крикнул на берегу. Да мало ли какая компания гуляет, пропивая добычу. Вниз, в темноту не полезешь.

Сам Седой своего крика не слышал. Уши его забило водой. Он почувствовал, что воздух кончается, безвоздушная горькая жижа раздувает его изнутри – вот-вот, и лёгкие лопнут, разъеденные паучьей смертью.

«Обманул… умираю… умер». – Слова крутились красными червяками и тут же пропадали в мозгу.

И вдруг тяжесть ушла. Воздух потёк отовсюду, вытесняя из лёгких смерть и голову обдавая холодом.

Седой плохо что понимал, глаза его подёрнулись плёнкой, но он знал, что живой, и, значит, обмана не было. Он стоял, упираясь в землю локтями, коленями и пальцами помертвевших ног. Руки его тряслись, а голова падала то и дело и больно билась о землю.

Так продолжалось долго. Он медленно приходил в себя. А когда в голове прояснело, он встал нормально, по-человечески и ладонью протёр глаза.

Ночи не было. Стоял светлый день, может быть, утро, река впереди рябила, и вдали, на том берегу, над откосом блестели крыши. Воздух просверливали дымки, в домах готовили пищу.

Седой остро ощутил голод, обернулся и увидел свой старый дом. Он стоял, как и всегда, одинокий и как будто обиженный этим своим одиночеством. Углы дома таяли в солнечном свете. Весь он был зыбок и походил на большую размытую картинку, или зрение Седого ещё не оправилось после странных событий, или восходящее солнце так исказило вид.

Что-то чёрное, до боли знакомое мелькнуло на фоне дома. Большая собака. Волк. Он выбежал навстречу хозяину, словно того не было много лет. Хвост его юлил по земле, и морда моталась из стороны в сторону, рассыпая вокруг себя белые хлопья слюны.

Не добежав, он вдруг подпрыгнул на месте, удивлённо и обиженно взвизгнул и, поскуливая, захромал к Седому. Заднюю лапу Волк поджимал под себя, лапа была в крови, и тонкая кровавая лента тянулась за ним следом. На ходу пес оглядывался то и дело, и там, куда он смотрел, блестела узкая полоска металла.

Седой шел к дому и всё старался понять, что же такое было, вспоминал и не мог вспомнить, только голова разболелась и в затылке заколотилась кровь.

У забора прозвенел колокольчик. Седой подошёл к калитке и по-хозяйски поправил вырезанную из фанеры звезду. Потом вздрогнул, посмотрел на неё, нахмурился. Откуда взялась звезда?

Почтальон ждал у калитки. Он сидел на старом велосипеде, ногу уперев в землю и держась рукой за забор.

– Здравствуй, – сказал он, блеснув из-под козырька глазами и протягивая Седому конверт.

– Мне?

Седой взял конверт и стал удивлённо его рассматривать. Прочитал адрес, пожал плечами. С трудом разобрал имя. Смирнова В. И. Имя очень знакомое. Когда-то он его знал. Давно, очень давно. Но мало ли на свете Смирновых?

Он надорвал конверт, вспомнил, что не один, и посмотрел на незнакомого почтальона. Уезжать тот, видно, не торопился и как раз вытаскивал папиросы.

«“Звёздочка”, – подумал Седой. – Надо же!»

Сколько лет он не видел «Звёздочку»… Седой отвернулся и раскрыл сложенный вдвое листок бумаги.

«Лёшенька, Алексей Иванович…»

Рука у Седого дрогнула, ветер вырвал листок с письмом и бросил на траву у забора.

Почтальон смотрел на Седого и не уезжал. Папиросу он почти докурил и носком сапога раскручивал на велосипеде педаль.

– Не помните меня, Алексей Иванович? Забыли? А я вас помню.

Рука Седого, протянутая, чтобы поднять письмо, замерла и повисла в воздухе.

– Колбухин я, гражданин начальник. Колбухин я, теперь вспомнили?

Часть третья

Ключ к сюжету

В озере водились ерши. Это выяснила сначала Улька, которая на обыкновенную муху выловила первого ёршика. За ним второго, третьего и четвёртого. Были они скользкие и сопливые и, как в сказке о золотой рыбке, обещали безголосыми ртами выполнить любое желание, лишь бы им вернули свободу.

Улька освободила их всех, не попросив ничего взамен.

– Улька, – сказал Коровин, – с тобой точно пропадёшь с голоду.

– Макаронами питайся, если голодный, – равнодушно сказала Улька.

«Ладно, люди на земле разные, – молча согласился Коровин, – зачем спорить из-за разницы во взглядах на жизнь».

Он отошёл от Ульки и стал высматривать в прибрежном песке блёстки драгоценных металлов.

В кустах раздался медвежий треск, на берегу появился Пашка.

– Видел бабку, – сообщил он.

Коровин оторвался от поисков и посмотрел на Пашку, как на калеку.

– Видел бабку? Остолбенеть можно! В посёлке этих бабок каждая первая.

Пашка его будто не слышал.

– Я её в лесу видел. Она закапывала что-то под ёлкой.

– Клад небось, – подмигнул Коровин.

– Я не знаю, может, и клад. Она всё время озиралась, пока закапывала.

– Место помнишь? – Коровин заволновался и стал пяткой рыть прибрежный песок.

Коровина понять было просто.

Третий день они скучают на даче – солнце, воздух, молоко и так далее, – и до сих пор ни одного приключения. Неужели наконец клюнуло? Приключение, как ёршик на муху.

– Место помню, – ответил Пашка. – Три пенька, две кочки и эта ёлка. В трёх шагах от высоковольтной линии.

Разговор перебила Улька.

– Мальчики, – сказала она, – надоели мне эти ёршики, пойдёмте лучше на болото ловить лягушек.

– Чего удумала! – сказал ей Коровин. – У нас есть дела поважнее твоих лягушек. Да ведь, Пашка? – Он посмотрел на Пашку и загадочно ему подмигнул.

– Да ведь, Мишка, – ответил Пашка и сурово взглянул на Ульку. – Ты давай беги домой, отнеси удочку, а мы ещё тут задержимся ненадолго.

– Ишь чего! – ответила Улька. – Я домой одна не пойду. И вообще, расскажу родителям, что вы меня хотели одну отправить.

Пашка и Коровин переглянулись.

«Брать? Не брать?» – означал их взгляд.

– Знаешь, Улька, такое дело… – начал Пашка на правах родственника.

– Знаю, клад пойдёте копать. В трёх шагах от высоковольтной линии. – Улька равнодушно зевнула, мол, такой ерундой, как клад, интересуются одни неудачники. – Ладно, так и быть, пойду с вами.

Она сунула удилище брату и зашагала к высоковольтной линии.

Июньский лес не тот, что сентябрьский или хотя бы августовский. Если в нём случайно и наткнёшься на гриб, то в лучшем случае это будет сморчок, в худшем – какая-нибудь свинушка. Конечно, год на год не приходится, в прошлом году Мишка с отцом в июне закормили грибами всех своих городских родственников и соседей по дому. В этом были долгие холода, потом жара, дождей почти не было, поэтому и с грибами неурожай.

Но сейчас ребятам и Ульке, Пашкиной сестре-третьекласснице, примкнувшей к ним по природной вредности, было не до грибов. В воздухе пахло кладом. Пиастрами, алмазами индийской Голконды, сокровищами Медной горы – или что там обычно закапывают под ёлкой деревенские бабки? Не свои же вставные зубы!

– Клад отроем, куплю себе горный велосипед «Трек», такой, как у Ваньки Квасова, – мечтал Пашка по дороге к высоковольтной линии.

– Ванькин велосипед – труха! – охладил его пыл Коровин. – Если уж выбирать велик, то лучше покупать «Штерн» с тридцатискорост-ной трансмиссией. Лично я куплю себе макбук последней модели.

– А я куплю себе волшебную палочку и сестрёнку Лёлю, как у Маринки Зотовой, – вставила своё слово Улька.

– Вот ещё! – ответил ей Пашка. – С одной тобой живёшь, как в микроволновке, а тут ещё довесочек в виде Лёли. Нет уж, обойдёшься только волшебной палкой. На батарейках. Закажем по Интернету.

– Нет, дополнительно хочу Лёлю, – стояла на своём Улька.

– Ладно, Пашка, не жадничай, – принял её сторону Мишка. – Сам вон себе целый горный велосипед оттяпал, а сестре родной пожалел живую сестрёнку.

– Скажи быстро-быстро десять раз «Карл Брюллов», тогда, может, и разрешу Лёлю, – предложил сестре хитроумный Пашка.

– Карлбу… Калру… – резво начала Улька, но быстро выдохлась. – Сам говори своего дурацкого «краболова», у меня уже язык стёрся.

Чем ближе подходили к посёлку, тем больше попадалось в лесу всякого мусора. Остов древнего «запорожца» соседствовал с рассохшейся бочкой, в таких, наверное, сажали царевичей и бросали их в бездну вод, как это описывал Пушкин. Груды битых оконных стёкол пускали в лица надоедливых зайчиков. Приходилось обходить мусор и внимательно смотреть под ноги, чтобы не угодить в капкан из ржавых пружин матраса или случайно не напороться на опасную консервную банку.

– Клад отроем, – сказал Коровин, обходя очередную помойку, – куплю себе дирижабль с большой всасывающей трубой. Зависает он над замусоренным участком, опускается вниз труба и всасывает в себя всю дрянь, которая по лесу разбросана. А потом – фьюить! – и в переработку.

За деревьями засветлела просека.

Воздух над ней дрожал, в нём гудело высоковольтное электричество.

Крепкие металлические опоры утопали в юном осиннике, зарослях колючей малины, боярышника и барбариса обыкновенного.

– Здесь, – объявил вдруг Пашка, сшибая удочкой с рябиновой ветки какого-то мохнатого паучка.

Он стал бегать между пнями и кочками, то и дело отмеривая три шага от края просеки.

– Точно, здесь, – повторял он каждые полминуты, внимательно осматривал пни и кочки, затем перебегал дальше.

Коровин и Улька, как привязанные, следовали за ним.

Так прошло с четверть часа. Нужное место не находилось. Там, где были три пенька и две кочки, почему-то не было ёлки. Там, где ёлка была, не было этих дурацких пеньков и кочек.

– Слушай, Пашка, а может, это была не ёлка? – спросил Коровин. – Может, это была сосна?

– Очумел? Какая сосна? – отмахнулся от него Пашка.

– Ну, хотя бы вон эта, рыжая, – показал Коровин на небольшую сосенку, что росла между рыжим камнем и муравейником, тоже рыжим.

Пашка посмотрел на сосну. Мысленно отмерил глазами расстояние от неё до просеки. Пересчитал пеньки. Пересчитал кочки. Потом отбросил в сторону удочку, бухнулся коленками в мох и пополз к обманщице «ёлке».

– Три пенька, две кочки, тютелька в тютельку! – говорил он, смешно похрюкивая. – Ну, Ульянка, включай свой плеер, сейчас будешь плясать от счастья. Бабкин клад – это ого-го-го какая удача. Бабки в землю ерунду не закапывают.

Пашка уже рылся под сосенкой, разгребая палую хвою, мягким слоем устилавшую почву. Коровин с Улькой стояли рядом и наблюдали.

– Есть! – заорал Пашка и вытащил из рыхлой земли железную коробочку из-под чая.

– И это клад? – спросил Коровин с сомнением. – Так нечестно, копай внимательнее. Не может быть, чтобы ничего больше не было.

Пашка покопался ещё. Под сосной другого клада не оказалось.

– Жадная какая-то твоя бабка. Нет чтобы сундук закопать. – Коровин посмотрел на находку. – Ладно, открывай, чего тянешь. Может, там и правда сокровище.

Пашка, перед тем как открыть, повертел коробочку возле уха. Внутри что-то приятно звякало. Пашка даже облизнулся от предвкушения. Наконец он отколупнул крышку, и все трое ткнулись носами внутрь.

– Фи-и-и! – сказал Коровин разочарованно.

На дне коробочки лежал ключ. Просто ключ, самый обыкновенный – не золотой, не бронзовый даже. Металлическая головка в форме кольца, сточенная зубчатая бородка. Стоило ради такой ерунды телепаться сюда по кочкам!

Коровин собрался махнуть рукой, мол, катись это всё в болото, но не успел.

– Интересный ключик, – раздался голос за спинами у ребят. – Извиняюсь за любопытство, вы его уже откопали или только ещё закапываете?

Голос принадлежал незнакомцу в зелёных домашних тапочках, ярко-жёлтой панаме и клетчатой рубашке навыпуск. Человек был не похож на разбойника, потому что держал в руке не топор и не бейсбольную биту, а видавший виды старенький ноутбук в прозрачном пластиковом мешке. Да и тапочки на его ногах были явно не из злодейского гардероба. Не говоря уже о телосложении.

– Это клад, – строго сказала Улька. – Мы его уже откопали. Это Павел Ямбиков, можно Пашка, это я, а это Мишка Коровин. – Улька поочередно показала пальцем на каждого в их компании.

– Рад, рад, очень рад. – Незнакомец стащил с головы панаму и прочертил ею в воздухе сложную волнистую линию. – Писатель-сказочник Лев Горбушкин, – в свою очередь представился он.

– Настоящий писатель-сказочник? – сразу заулыбалась Улька. – Это вы сочинили сказку о волчьем ухе?

– Нет, о волчьем ухе не я, – ответил писатель-сказочник. – «Кот в штанах» – это моё, а о волчьем ухе я вообще первый раз слышу. А вот ключик – вам он зачем?

– Это бабкин, – сказала Ульяна честно. – Пашка видел, как бабка его закапывала под ёлкой, только ёлка оказалась сосной.

– «Ёлка оказалась сосной…» Интересно. А зачем закапывала, бабка не говорила?

– Я не спрашивал, – признался Пашка писателю. – Я вообще вон за той берёзой стоял.

– Интересно: «за той берёзой…» – Лев Горбушкин посмотрел на берёзу, перебросил взгляд на сосну, потом задумчиво посмотрел на Пашку. – А что, хороший сюжет для сказки. – Он вытащил из мешка компьютер, поставил его на пенёк, сам сел на соседний, открыл экран и включил питание. Пока экран оживал, Горбушкин бормотал вслух: – Бабка – ведьма. Ключ – от темницы, в ней злая ведьма держит бедняжку внучку. Для чего держит? Чтобы внучка не убежала, не рассказала людям бабкину страшную тайну. Какую? А такую: заколдовала бабка своего старика, превратила его в козла.

Писатель стремительно забарабанил по клавишам, занося сюжет в услужливую память компьютера.

– Непонятно, – спросил Коровин, – зачем ведьме ключ в лесу прятать? Держала бы его у себя в кармане или на шею на цепочке повесила.

– Что же здесь непонятного, всё понятно, – объяснил писатель Горбушкин непонятливому Коровину. – Дед же может ключ у нее украсть и освободить внучку. Вот она и унесла его в лес, чтобы у деда соблазна не было. Сам-то он в лес не сунется, в лесу волки.

– Непонятно, – снова сказал Коровин. – Как он этот ключ украдет, у него ж вместо рук копыта? И ему ж ещё дверь потом открывать в темницу. Чем он будет ключ в замке поворачивать?

– Ртом, конечно, – ответил писатель-сказочник. – Как козлы ключом открывают двери – конечно, ртом. Зажимают ключ зубами и поворачивают.

– Ну чего ты всё непонятно да непонятно, – напала на Коровина Улька. – Ведьма держит в темнице внучку, а ему непонятно, видите ли. Ой, мальчики, я придумала. Ключ у нас, так пойдёмте её спасём. Она ж, бедняжка, небось не кормлена. И дедушку освободим тоже. А эту ведьму сдадим в милицию. Правильно, дядя сказочник?

Коровин с Пашкой посмотрели на неё, как на пугало.

Пашка постучал бабкиным ключом себе по лбу, это означало: брат за глупость сестры не отвечает.

Один писатель довольно хмыкнул: вот, мол, как действует на людей волшебная сила его таланта.

– В сказке должен быть добрый молодец. У меня это будешь ты. – Писатель, не убирая пальцев с клавиатуры, кивнул на Пашку.

– А мы? – спросили Улька и Коровин одновременно.

– А вы? – Писатель на секунду задумался, ровно на секунду, не больше. – Для вас тоже найдётся дело. Ты, – он показал на Коровина, – будешь у добра молодца верный конь. Когда ему, добру молодцу, по сюжету отрубят голову, ты, его верный конь, поскачешь за одолень-травой…

– Никуда я не поскачу, ни за какой одолень-травой, – угрюмо сказал Коровин. – Сами себя в своей сказке кем хотите изображайте, а меня не трогайте. И тебе, Пашка, не советую ходить с отрубленной головой, даже в сказке.

– Правильно, – согласился Пашка. – Сочиняйте вашу сказку без нас. Пойдём, Улька. Не будем мешать писателю.

Горбушкин даже головы не поднял. Он сидел на своём пеньке, скрючившись, как рыболовный крючок, и бешено колотил по клавишам. На него нашло вдохновение.

Белый солнечный дым наполнял сосновый лесок, уместившийся между забором и огородом, и в нём плавали прозрачные насекомые. За соснами, за ветхим забором по улице прогуливались дачники. В железной бочке на огороде, наполненной до краёв водой, отражался кусочек солнца. Возле бочки стояла Улька и ловила солнце собачьей миской. Когда это у неё получалось, она макала в солнце мизинец и аккуратно его облизывала, пробовала солнце на вкус.

– Считай уже третьеклассница, а всё в сказки верит, – ворчал на Ульяну Пашка, дрессируя на клеёнке жука. – Хайтек на дворе, высокие технологии – айфоны, айпады, гаджеты всякие, а ей бы только про Бабу-ягу небылицы слушать.

– Гаджеты – это в городе, – успокоил Пашку Коровин, – здесь, в посёлке, первобытнообщинный строй. Вот скажи, этот вчерашний сказочник, который голову тебе оттяпать хотел, чем он лучше твоей Ульяны? Я всё думаю, почему он ходит по лесу в домашних тапочках? Или лес для него дом родной?

Они сидели у Коровиных на веранде. В стёкла бились мелкие мотыльки и мошки, паучок в углу мастерил для них паутину. Пашкин жук на столе упорно не желал выполнять команды, норовя то и дело сбежать от своего дрессировщика. В общем, день был обычный, летний, не предвещавший никаких приключений. Время приближалось к полуденному.

– Что-то с этим ключом не то, – рассуждал Пашка. – Вот так просто человек в лесу ключ не зароет. Обязательно должна быть причина. И чтобы найти причину…

– Надо отыскать эту бабку, – закончил Коровин мысль.

– Мальчики! – послышалось с огорода. На веранду, прыгая через грядки, бежала Улька. – Ведьма! Я её видела, она по нашей улице шла…

Улька с вылезшим от возбуждения языком уже топала по ступенькам крыльца. Она громко хлопнула дверью и наконец ввалилась к ребятам.

– Ведьма, – повторила Ульяна. – По нашей улице шла. Та самая, с козлом на верёвочке.

– Уф-ф! – выдохнул Пашка. – Ведьма!

С козлом! Приехали! А козёл у неё откуда?

– Как откуда? – Улька посмотрела на брата, как на деревенского дурачка. – Он же заколдованный дед. Пойдёмте, мальчики, не то она сведёт его в лес, а в лесу во-о-олки!

– Улька, – сказал Пашка сердито, – видишь, я жука дрессирую? Вали давай со своим козлом!

– Погоди, – вмешался Коровин. – Улька видела на улице бабку, правильно?

– Ведьму, – поправила его Улька.

– Ладно, ведьму, – кивнул Коровин, потом вновь обратился к другу: – Раз ты хочешь разыскать бабку, которая закопала ключ, значит, надо с какой-нибудь начинать, верно? Та к давай с этой, Улькиной, и начнём, пусть она у нас будет первая. Пока бабка не ушла далеко.

– Ведьма, – опять поправила Коровина Улька.

– Хорошо, пускай будет ведьма, – сказал Коровин.

Пашка нехотя поднялся со стула.

– Всё, свободен, – объявил он жуку, и тот бодро засеменил к краю, пока Пашка не передумал.

Они дошли почти до самого водоёма, в который упиралась их улица, – небольшого пятна воды, окружённого лесом и тростниками. На горбушке чистого берега с вылинявшей смятой травой Улькина «ведьма» и отыскалась. Был при ней и «козёл», он стоял, привязанный к палке, торчавшей из бугристой земли, и смотрел, как в тихой воде отражаются текучие облака. Из-под брюха «ведьминого» «козла» свисало худосочное вымя.

– Хорош козёл, – сказал Пашка, выглядывая из-за куста калины, нависающего над проволочным забором, в тени которого они спрятались. – Вот уж действительно заколдованный, если отрастил себе вымя.

– И что? Подумаешь, вымя, – обиделась на брата Ульяна. – В сказке про волчье ухо, там даже корова с хоботом.

– В сказке, в сказке… Что ты всё со своими сказками? Оп-па… – Пашка вдруг замолчал. – Это же та самая бабка. Ну, Ульяна, ну, молодец, первый выстрел, и сразу в яблочко.

Коровин высунул нос из тени и принялся разглядывать бабку.

Бабка была тощая, как осинка, из-под драной вязаной кофты, подпоясанной бельевой верёвкой, на спине её выпирал горб, а тоненькие бабкины ножки утопали в резиновых сапожищах, взятых явно из великанского гардероба. Голова её была упрятана в шапку, напоминавшую гриб-колпак.

– Интересная какая бабуля, – сказал Коровин, вернувшись в тень. – Сколько лет на даче живу, а никогда такую не видел. Вот уж точно первобытнообщинный строй. Полное козловодство и куроедство.

– Я не понял: она не местная? – уставился на него Пашка. – А козёл, тьфу ты, коза, её ты тоже раньше не видел?

– Козу, кажется, где-то видел. – Лоб Коровина пошёл ходуном. Его лоб всегда ходил ходуном, когда хозяин лба о чём-нибудь думал. – Не она ли в прошлом году забодала собаку Жучку нашего соседа Андрущенко?

Он опять высунул нос из тени и принялся изучать животное.

– Кажется, у той рог был обломан. И бороды не было. Хотя бороду можно сбрить… Нет, не та, – уверенно заключил Коровин. – Та, которая забодала Жучку, была корова… Слушай, а зачем ты про козу спрашиваешь? Разве бабка была с козой, когда ключ в лесу зарывала?

– Нет, одна, – сказал Пашка. – Это я просто интересуюсь.

– Ладно, бабку мы нашли. И что дальше? – спросил Коровин.

– Дальше? – Пашка пожал плечами. – Ну… можно проследить, где она живёт, кто такая, предложить ей дров наколоть или забор покрасить, как в старинных фильмах про пионеров. Короче, войти в доверие.

– И потом она расскажет тебе про ключ. За то, что ты ей забор покрасил. Может, у неё и забора-то никакого нет, может, она баню в огороде снимает, как Брюквины у нашего соседа Андрущенко, может, она вообще к нам приехала из Сиверской козу попасти, может, у неё в Сиверской вся трава уже съедена…

– Хорошо, – остановил его Пашка. – Что предлагаешь ты?

– Я? – Коровин почесал нос. – Я бы подошёл к ней прямо сейчас и…

– Мальчики, – вмешалась в их разговор Ульяна, – ну пожалуйста, ну не надо. Она ж колдунья, она посадит тебя в землю, как семечко, дождь пойдёт, и ты станешь дубом. Ну, как в сказке про волчье ухо.

– Ты ж козла собралась идти спасать, чтобы его волки в лесу не съели, – напомнил Коровин Ульке.

– Вас жальче. – Улька едва не плакала. – Вас двое. И что я нашей маме скажу, когда она узнает, что вас ведьма заколдовала? А твоему папе, Коровин?

– Всё, достала. – Пашка вышел из тени и направился прямиком к берегу, туда, где бабка пасла козу. – Лучше дубом быть заколдованным, чем твою ахинею слушать.

Коза была как коза, жевала мелкую травку, тёрлась неухоженной шерстью о палку, к которой была привязана, пялилась глазами на мир – словом, занималась делами, обычными для козьего племени.

Бабка же вела себя странно. Когда Пашка подошёл к ней почти вплотную, та даже не обернулась – как скрипела литой резиной богатырских своих сапог, сидя на насиженном чурбачке, так и продолжала скрипеть, а на Пашку не обращала внимания. Могла хотя бы поинтересоваться, не покушаются ли на её животное, так ведь нет, сидела и в ус не дула, несмотря на посторонние звуки.

«Глухонемая?» – подумал Пашка, пытаясь заглянуть ей в лицо.

Это у него тоже не получилось. Шапка, как опущенное забрало, надежно закрывала физиономию.

Тогда Пашка, забыв про вежливость, гаркнул ей в то место забрала, под которым должно прятаться ухо:

– Вы, случайно, здесь мобильник не находили? Такой чёрненький.

Для чего он приплёл мобильник, Пашка и сам не знал, спросил первое, что пришло в голову, для того, чтобы начать разговор.

Дальше произошло непонятное. Бабка вдруг подпрыгнула как ужаленная, мигом оседлала козу и, пришпоривая её каблуками, поскакала к опушке леса. Палка на верёвочной привязи освободилась при рывке от земли и весело скакала за ними, подпрыгивая на пнях и кочках. В такт ей так же бодро и весело подпрыгивал бабкин горб.

Пашка обалдело молчал, наблюдая, как проворная всадница с лёгкостью петляет между стволами. Рядом с ним уже был Коровин, и Улька стеклянным голосом говорила что-то про волчье ухо.

– Спугнул бабку, – сказал Коровин. – Теперь неизвестно, когда мы её снова найдём. Аккуратнее надо было, вежливее: «Ах, какая у вашей козочки приятная мордочка. Сю-сю-сю, пу-сю-сю, бабуленька». Бабка на радостях бы раскисла и рассказала, от чего этот ключ. Ну а ты гав-гав сразу в ухо. Та к любого человека уродом сделаешь, тем более если человек бабка.

– Сам же предлагал подойти к ней прямо сейчас.

– Я ж не думал, что ты так грубо. Надо было…

– Хватит, отстань. Кто же знал, что она с приветом и сразу дунет на козе в лес.

– Слушай, Пашка, а мне понравилось. Бабка на козе – это круто!

Ульке, шедшей впритирочку за мальчишками, надоело слушать их болтовню.

– Пашка, я есть хочу, – сказала она сердито. – Мальчики, пойдёмте обедать.

– А ты скатерть-самобранку достань и попроси у неё чего-нибудь вкусненького, – ответил ей Пашка. – Ладно, ладно, – добавил он, увидев её сморщенный нос, – часик подождёшь, не умрёшь.

– Вчера вы тоже говорили про часик, а обедали перед самой ночью.

– Вчера мы пололи огород, выполняли приказ Мишкиного отца. Ты что, забыла про обещание? Пока живём у Мишкиного отца на даче, подчиняемся его правилам. А первое правило какое? «Кто не работает, тот не ест». Вот когда будет у тебя своя дача, на ней и будешь есть не работая.

– Я работала, я… – Улька судорожно пыталась вспомнить, чем она занималась вчера, когда мальчишки пололи. Наконец лицо её осветилось. – Сначала я играла с Глиттер, принцессой фей, в «Девчонки-очаровашки-3», потом учила стишок про дождик, его нам на лето задали, потом сама сочиняла другой стишок, ну, тот, про кузнечика, потом…

– Ладно, хватит, – остановил её Пашка. – Будем считать, что на обед ты заработала. А что за стишок-то?

– Говорю тебе, про кузнечика:

 
Жил да был кузнечик
Маленького роста,
И он очень-очень бил
Одного подростка.
 

– Бил, значит, – сказал Коровин. – Очень-очень. Оригинально. Кстати, – добавил он, – дома пусто, только макароны и чай. Отец приедет, тоже будет кого-то бить. Очень-очень. За три дня мы съели недельный запас продуктов.

– Вроде и не ели почти, – удивился Пашка. – Ну, завтрак там, обед, ужин. Я в городе больше ем. – Он покопался в кармане джинсов и выгреб оттуда несколько помятых мелких купюр. – Сгоняю в магазин, куплю супа в пакетах.

– Супа и лапши «Доширак», – поправил его Коровин. – Пошли вместе, а то что-нибудь не то купишь.

По дороге к магазину завернули на Кошкин пруд, в него, говорили местные, кто-то выпустил рыбу пиранью, и та уже успела сожрать двух гусей и карликового терьера, сдуру сунувшегося в пруд освежиться, пока хозяйка разговаривала по сотовому. Пруд был пуст, следов пираньи ребята не обнаружили, лишь на середине, в проплешине среди ряски, плавал одинокий пузырь, похожий на бычий глаз.

После пруда заглянули в лесок на углу Тупиковой и Генеральской – посмотреть, отцвели ли ландыши, они росли в траве у забора. Ландышей не нашли, зато заметили в канаве на Генеральской знакомого цыганёнка Гришку, тот был острижен наголо, а голова выкрашена зелёнкой, её специально вымазывали зелёнкой, чтобы Гришка выглядел жальче и люди больше давали денег, когда он с родственниками попрошайничает на станции.

Когда вышли на пятачок перед магазином, солнце уже было над клубом и не жарило, как в африканской пустыне, а просто припекало по-доброму.

Купили супа, хлеба и «Доширак». Ульке, чтобы поменьше ныла, купили жвачку со вкусом полярной свежести. Постояли на крыльце магазина, понаблюдали, как собачатся две собаки…

– Ой, шмотрите, – сказала Улька, благоухая полярной свежестью, – пишатель-шкашошник, вон там, у штолба.

Коровин с Пашкой посмотрели туда, куда указывал Улькин палец. Там, на асфальтированной площадке, возле бетонного обелиска, непонятно для чего предназначенного, переминался, постоянно оглядываясь, их вчерашний лесной знакомец, писатель-сказочник Лев Горбушкин.