Текст книги "Жизнь же…"
Автор книги: Александр Етоев
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)
Волшебника вызывали?
В прихожей промурлыкал звонок.
– Волшебника вызывали? – раздался голос из-за железной двери.
Мама посмотрела на папу. Тот вздохнул обречённо:
– Вызывали, – и загремел замком.
Волшебник был худосочный, в редких островках бороды, окаймлённых прыщеватой трясиной, и лицо имел с кулачок. Плюс на это сморщенное лицо он напялил почему-то очки. Бухгалтер какой-то, а не волшебник, прости господи, вернее, черт побери.
– На что жалуетесь? – спросил бухгалтер… то есть, извините, волшебник, вешая на лосиный рог видавшую виды шапку.
– Вот… – Папа виновато переминался. – С Толиком нашим что-то случилось, не ест ничего, не пьёт, двойки в четверти.
– Понятно, – сказал волшебник. – Где тут руки можно у вас помыть?
– Это в ванной, – сказала мама. – Полотенце жёлтенькое в горошек.
Толик сидел, нахохлившись, на палубе вытертого дивана. С люстры свисало чучело белого картонного крокодила.
Волшебник понюхал воздух.
– Фактус, кактус, крокус, – сказал он, обведя комнату взглядом.
Картонный крокодил вздрогнул и из белого превратился в розового. Нарисованный на картоне глаз опасливо смотрел на волшебника.
– Фостер, хвостер, – сказал волшебник и показал пресмыкающемуся язык.
Крокодил натянул на глаз слабое подобие века и больше на волшебника не смотрел.
– Ну-с, молодой человек, – спросил волшебник, даже не повернувшись к Толику, – и давно это с вами?
– С осени, – ответил за сына папа.
– С осени, – повторил волшебник. – И молчит с осени?
– Нет, он иногда разговаривает. Слова вот только всё какие-то одинаковые, – сказала мама.
– Однокоренные, – поправил папа. – «Прикольно», «прикол», «прикалываюсь»…
– Угу, понятно, – кивнул волшебник. – Ваши окна куда выходят? На запад? На восток? Только точно.
– Если точно, то на помойку, – ответил папа. – А если в смысле «стóроны света»… Маша, где у нас компас? – Это папа спросил у мамы.
– Не надо компас, – сказал волшебник. – Солнце садится где?
– За магазином «Полушка». Вот он, напротив дома.
– Ага, на запад, – улыбнулся волшебник.
– Да, действительно, – сказал папа. – Сразу как-то в голову не пришло. А это важно?
– Когда речь идёт о жизни ребёнка, важно всё, всякая мелочь.
– Как? – побледнела мама. – Я… – Она схватилась за сердце. – Вы… – Она вжалась в дверной косяк. – Мы… – Она немножко осела.
– Да, – кивнул волшебник серьёзно. – А обои вы давно переклеивали?
– Нет, то есть да, то есть… в общем-то, когда въехали, – сказал папа.
– Почём брали? Сколько стоит рулон?
Это спросил волшебник.
– Я прикалываюсь.
Мама и папа вздрогнули. Волшебник взглянул на палубу накренившегося дивана. Толик выдернул из ушей музыкальные провода плеера. Из наушников, как из дырявой бочки, брызнул в уши угрюмый рэп.
– Интересно, – сказал волшебник. – И над чем же, юноша, вы прикалываетесь?
Толик ничего не ответил.
Волшебник снова кивнул и опять серьёзно. Потом взглянул на крокодила под люстрой.
– Сегодня у нас что, понедельник?
– Да, – ответил крокодил, – понедельник. – И добавил: – Тринадцатое число.
– Значит, так, – сказал волшебник папе и маме. – Ручка есть? Берите ручку, записывайте. Пункт первый: уберите этого крокодила. Повесьте лучше что-нибудь ненавязчивое. Сову, медведя, что-то простое. Чтобы без африканских ассоциаций. Пункт второй: срочно переклейте обои. Далее… Когда у нас ближайший дождь на неделе? Ага, в четверг синоптики обещали. Вот после дождичка ваш юноша и поправится. С вас сто долларов.
– Как? – побагровел папа.
– А в рублях? – сурово переспросила мама.
– Я прикалываюсь, – усмехнулся Толик, вставляя в уши затычки плеера.
– Так, – сказал волшебник, глядя на папу. – Три тысячи на сегодняшнее число, – он уже повернулся к маме, – по курсу Центробанка, естественно. – Потом посмотрел на Толика и, тоже усмехнувшись, сказал: – Рэп – отстой.
С люстры под потолком закапало. Это плакал обиженный крокодил. Стены комнаты вздохнули и зашуршали, это свёртывались, слезая, обои. В небе за окном, ещё светлом, уже бегали противные тучки – наверное, готовились к четвергу.
Папа постоял, постоял, потом вздохнул и отправился в ванную, где в коробке из-под туалетного мыла было спрятано семейное достояние – триста долларов в мелких купюрах, двести евро одной банкнотой и мамино кольцо с бирюзой.
Плыл по небу самолётик
– Ты, дачник, погляди, какое у нас здесь небо! А солнце! А травка у нас какая! В городе-то небось асфальт. Да эти, как их, троллейбусы.
Небо было белое, солнце – круглое, трава – обыкновенная, золотая. По траве гуляли толстые коровы с рогами и маленькие божьи коровки.
Пастух дядя Миша сосал пустой стебелёк и жмурился от круглого солнца.
– И коровы у вас не водятся. Гляди, та вон, это Марья Ивановна, она у нас мать-героиня.
Марья Ивановна сложила губы гармошкой и сыграла на губах: «Му-у».
– Ты, Марья Ивановна, гуляй, это я так, для примера.
Самолётик вынырнул из-за тёмной горбушки леса и жужжа полетел к нам.
– Паша летит, кум мой, Павел Семёнович.
Дядя Миша вытащил из кармана похожую на ежа кепку, радостно ткнул ею в небо и снова убрал в карман – чтобы не выгорала.
– Эй, на бомбардировщике! Смотри усы на пропеллер не намотай, не то девки любить не будут! – крикнул он далёкому летчику и подмигнул мне: – Паша летит, кум. Он у меня мужик серьёзный, с высшим образованием.
Самолёт стал громче и толще, тень от него прыгала по тихой траве и по мягким шарикам одуванчиков.
– Это он Кольку в Васильково повёз – зуб рвать. Сын у него, звать Колька. Зуб у Кольки не выпадает – молочный, а не выпадает, хоть тресни. А зубной врач работает в Васильково, вот они в Васильково и едут, это отсюда километров десять, а может, и все двенадцать.
Самолёт был похож на стручок гороха, если к нему приделать самолётные крылышки, – весёлый длинный стручок, – и я вспомнил, что с утра ничего не ел.
И тут самолёт чихнул и будто бы обо что-то споткнулся.
У меня внутри даже ёкнуло.
Дядя Миша всё ещё улыбался, но уже, скорее, по привычке. Через секунду от улыбки остались только трещинки в уголках губ.
Он вынул свою ежовую кепку и хлопнул кепкою по земле. С испуганных стебельков травы посыпались божьи коровки.
– Это что ж… – Он натянул кепку на голову и глазами уткнулся в небо. – Это ж Паша, кум мой, и Колька… Па-а-ша! Вы ж в Васильково, зуб же у Кольки… Па-а-аша!
Самолёт молчал; на борту его было написано: «Посевная»; узкая восьмёрка пропеллера висела у него на носу, как сбившиеся очки. Он медленно падал вниз.
Расталкивая толстых коров, дядя Миша вприпрыжку сиганул по траве. Я тоже оседлал свой велосипед и закрутил педалями за ним следом.
Трава была густая и хлёсткая; толстые коровьи лепёшки росли на ней, как грибы; они дымились на солнце, и воздух был волнистый и тёплый. Колёса застревали в траве, трава набивалась в спицы и прорастала сквозь дырочки моих новых красных сандалий. Тогда я схватил в охапку велосипед и припустил бегом.
– Не имеешь такого права! – кричал дядя Миша вверх. – А ещё лётчик. У тебя ж Колька, ему зуб в Васильково драть. Тяни, тяни, там болото, за лугом, где камыши. Давай, Паша, болото мягкое, тяни, родимый, не подводи.
Луг был длинный, а тень самолёта делалась всё чернее и гуще. За лугом, куда показывал дядя Миша, за низкими ольховыми островками дремало во мху болото. В августе на нём собирали клюкву и делали из неё кисель. Сейчас был июль, клюква ещё не поспела, и, кроме комаров и лягушек, ничего живого там не было.
Самолёт, наверное, понял, наверное, послушался дядю Мишу, потому что, хоть и с трудом, повернулся лицом в ту сторону.
Я бросил велосипед в траву, бежать сразу стало легче. Я быстренько догнал дядю Мишу, но он на меня даже не посмотрел.
– Ветра бы, – сказал дядя Миша, выщипывая из кепки колючки. – Без ветра может не долететь. Па-а-ша! Тяни, только не останавливайся, кум ты мне или не кум?
Я тоже замахал руками, как мельница, и по траве побежали волны. Я замахал сильнее – на волнах выросли буруны.
– Молодец! – кричал дядя Миша – не мне, а в тугие крылья, которым помогал ветер. – Теперь дотянет. Паша – лётчик геройский. Кум мой, с высшим образованием.
В самолете открылась форточка, и из неё вылетел нам навстречу белый острогрудый кораблик. Я первым выхватил его из прозрачной реки.
– Записка, – сказал я на бегу дяде Мише.
– Что пишут? – сказал он на бегу мне.
– Непонятно, – ответил я дяде Мише.
– Это Колька, у него почерк такой. Ему в школу только на будущий год. Дай мне.
Я передал исписанный каракулями кораблик.
Лицо у дяди Миши стало серьёзным, он медленно шевелил губами и морщил лоб:
– «Зубуженеболит». Ага. Зуб уже не болит. «Нехочукзубному». Ну Колька, ну паразит. Не иначе он какую-нибудь гайку в самолёте свинтил, чтобы зуб не рвать. Ну я ему покажу, пускай только сядут.
Мы побежали дальше, следом за тихой тенью от самолета. Дядя Миша бежал и то и дело покрикивал, поддерживая подъёмную силу и боевой дух.
– Паша! Как ты, справляешься? Рули в болото! И помягче, помягче, не то клюкву всю передавишь.
Всё-таки мы прибежали вторыми. Самолётик уже дрожал на кочках, и из дверцы в гладком боку свешивались босые ноги.
– Утопил, – сказал лётчик Паша, тоскливо почёсывая усы. – Тоська ругаться будет.
– Ты об чем? – подозрительно спросил дядя Миша. – Кого утопил? Не Кольку?
– Колька здесь, вон он за кочкой прячется. Ботинок я утопил, левый. Тоська на Новый год мне купила, а я его в болото – с концами.
– Как же, помню я твой ботинок. Облупленный ещё, вот такой. – Он показал на мой нос, потом вспомнил, что мы не знакомы, и представил: – Знакомься, Паша, это Сашка, он у нас дачник, они у Васильевны живут, Петьки Пономарёва сватьи.
– Паша, – сказал мне Паша и протянул шершавую лётчицкую ладонь.
Из-за кочки торчала рыжая стриженая макушка и слышался мелкий треск. Это Колька, лётчиков сын, затаился и лузгал семечки.
Дядя Миша захлюпал туда.
– Ты чего это? – строго спросил он Кольку.
– А чего? Я – ничего, – сказал он туго набитым ртом. – Зуб у меня уже не болит.
– А ухо у тебя не болит? Вон папка твой ботинок из-за тебя утопил. Знаешь, что ему теперь от твоей мамки будет?
– И самолёт жалко. – Паша невесело оглядел машину. – Трактор нужен.
– Трактор – это мы враз. У нас свой трактор, с копытами. – Дядя Миша вынул милицейский свисток и свистнул.
Ждали мы минут пять. Ольха и тощий осинник задрожали и полегли в стороны. Зачавкала болотная жижа. Заходили ходуном камыши. Губастое рогатое войско выстроилось перед своим командиром.
– Тащи трос, – сказал дядя Миша куму.
Тот ловко нырнул в кабину и вынырнул с тяжёлым мотком. Дядя Миша выбрал тройку коров покрепче и набросил им на рога железные петли. Другим концом лётчик Паша прицепил трос к самолёту.
Командовал дядя Миша.
– Ты, Паша, сиди в кабине, будешь рулить. Сашка, ты дуй к хвосту, толкай самолёт в хвост. Я буду руководить скотиной.
– А я? – обиженно спросил Колька.
– Ты? – Дядя Миша задумался. – Ты давай с Сашкой, будешь ему помогать. Заодно познакомитесь, Сашка парень хороший.
Колька тоже оказался парень хороший, с Колькой мы потом подружились.
Самолёт мы вытащили, дяди Мишин трактор на копытном ходу вытащил, наверное б, и слона. Да, и самое главное – отыскался Пашин ботинок. Знаете, где он был? У Марьи Ивановны, коровьей матери-героини, на левом заднем копыте.
Розовый поросёнок в корзине
Чайки захлёбывались от счастья.
По реке плыл теплоход.
Мы с Юркой сидели на тёплой палубе и грелись на тёплом солнышке.
Су хона – река медленная, и вода в ней медленная и тихая, и берега медленные и зелёные.
Теплоход был старенький и скрипучий, и назывался «Вологодский речник». Он гудел прокуренным басом, и маленькие коровы на берегу отвечали ему влюблёнными голосами.
На пристани возле деревни Дно теплоход принял на борт местного жителя с багажом.
Местный житель был длинный парень в сандалетах на босу ногу и с улыбкой во все лицо. Багаж его состоял из красного потёртого чемоданчика и розового поросёнка в корзине.
Та к он и поднялся на палубу: в одной руке – чемоданчик, в другой – корзина и поросёнок.
Народ на палубе был в основном весёлый. Скучных было не много – только семейство дачников, расположившееся на корме в тенёчке.
Глава семейства молчал и всю дорогу читал газету. Угрюмая мамаша в панаме сторожила вещи и чемоданы. Посерёдке, между родителями и вещами, прятался мальчишка, их сын, в тёплом, не по сезону, пальто и в не по-летнему зимней шапке. Наверное, его провожали на Северный полюс.
Длинный парень присмотрелся к народу и выбрал меня и Юрку. Мы ему, должно быть, понравились.
– Толя, – сказал он, ставя возле нас корзину и чемодан.
Розовый поросёнок в корзине посмотрел на нас маленькими глазами, хрюкнул и улыбнулся.
– Толя – это он, а я – Зуев Павел Степанович. – Парень подмигнул поросёнку. – Вообще-то для знакомых я просто Паша.
Он протянул нам руку и по очереди пожал – сперва Юрику, потом мне.
– Он у вас что, ручной? – спросил Юрик про поросёнка.
– Он у меня учёный. – Паша, Павел Степанович, отщёлкнул на чемодане замок и достал бутылочку с молоком. – Я его в Тотьму везу, знакомому показать. В Тотьме у меня дядька, он на лето веранду сдаёт одному дрессировщику из Ленинграда. Я и думаю, может, моему Толику на артиста выучиться? Будет с гастролями по стране ездить, может, за границу когда отпустят. Ведь интересно – Америка, Африка, негры, американцы.
– Здорово, – сказал Юрка. – У нас негр в квартире через площадку живёт. Он каждую зиму к себе в Африку ездит. Потому что здесь у нас ему холодно, а в Африке и зимой жарко.
– Ага, – сказал Паша, – к нам в деревню студенты на практику приезжали. Там тоже был один негр, Патрик. Мы его Петькой звали. Хороший был негр, весёлый. На аккордеоне играл.
– В Африке поросята чёрненькие, – сказала девочка с синим бантом.
Она присела рядом с нами на корточки и почмокала поросёнку губами.
– Глупости, – сказал Юрка. – Поросята везде одинаковые.
– Сам ты глупости, – ответила девочка и показала Юрке язык. Язык у девочки был розовый, как поросёнок.
– Нюрка! – прилетел с кормы громкий голос. – Где тебя черти носят? Нам сходить, пристань уже.
– Пойду я, – вздохнула Нюрка. – Сходить мне, пристань уже.
– Славная у тебя свинка, – сказал мужчина в трениках и тельняшке. Он дымил «Беломором» и улыбался. – Ты, главное, корми его правильно. Картофель, отрубя, молоко. Она у тебя хряк или мамка?
– Она у меня учёная, – с гордостью сказал Паша.
– Это как это? – спросил мужчина в тельняшке.
– Я ее в Тотьму везу, в Тотьме у меня дядька, а у дядьки дрессировщик из Ленинграда на веранде живёт.
– А-а. – Мужчина выпустил хвостик дыма. – И по какой специальности она у тебя учёная?
– По арифметике, – сказал Паша. – По сложению и вычитанию.
– У нас на флоте, – сказал мужчина в тельняшке, – у боцмана Петухова был говорящий кот. Так он из «Мурки» знал полкуплета.
– Это что, – сказал древний дед, пристраиваясь к нашей компании с брезентовой раскладной скамеечкой, – вот у кума моего Митьки огурцы градом побило.
Скоро вокруг Паши и поросёнка собралось почти всё пассажирское население палубы. Говорили о погоде, об огурцах и о каком-то товарище Николюкине из райцентра.
Дядька в парусиновом пиджаке показывал фокус с картами – прятал в рукав туза, а вынимал девятку крестей.
Древний дед дремал на своей скамеечке.
День был длинный, медленный и весёлый.
По реке плыл теплоход.
Будьте счастливы, жуки и пираты
Днём был ветер, добрый и глуповатый – как папа, когда приходит домой с получки. Он играл с соседским бельём, чистил пёрышки воробьям и курам, а к вечеру улетел за речку и спрятался в дремучем лесу.
Потом наступила ночь, но я её не видел, я спал.
А утром пришла весна.
Наш дом стоял на самом краю посёлка, и весна пришла к нам в первую очередь.
Солнце перелезло забор и нагрело мёрзлые стекла.
Кошка Дуся заёрзала спросонья на подоконнике, и по комнате, как живая, запрыгала золотая пыль.
Я подскочил к окну и глазам своим не поверил: за окном было шумно и весело от капели и весеннего воздуха.
На улице я увидел Пирата. Он стоял, раскрашенный ранним солнцем в какой-то немыслимый, нечеловечески пёстрый цвет, и пил из блестящей лужи. Заметив в окне меня, он сделал мне хвостом «здрасьте». Потом обтёр морду лапой и громко, по-собачьи, чихнул.
Я намазал два бутерброда и пошёл смотреть на весну.
Пока я их делал и одевался, на улице народу прибавилось. У забора рядом с Пиратом сидел на корточках Иван Иванович Костыльков, управляющий поселковой баней. На нём был розовый новый ватник и безразмерные болотные сапоги.
– Пей, боец, поправляйся, – ласково говорил он псу. – Пей, пей, ты у нас сегодня герой.
Я протянул Пирату самый большой бутерброд и поздоровался с Иваном Ивановичем.
Пират посмотрел на хлеб, слизнул с него каплю масла и вежливо отказался.
Иван Иванович крякнул от удовольствия и потрепал собачий загривок.
– Это он после войны такой сытый. Он же у нас герой – всю ночь с крысами воевал. Теперь народ в бане может мыться спокойно. А то что получается. В субботу, считай, всё женское отделение на мороз вывалило. Орут, визжат – крысы, понимаешь, совсем озверели. В раздевалке по шкафам шарят, в белье роются, даже в парилке, заразы, и то два веника сгрызли.
Пират скромно сопел – мол, подумаешь, какие-то крысы.
– Так что, Санёк, теперь приходи мыться. Крысы тебя больше не тронут. И мамке своей передай.
Он сощурился, глядя как весеннее солнце отражается в собачьих глазах.
Вдоль забора бежал ручей. Снег шуршал, превращаясь в рыхлую кашу. Иголочки прошлогодней хвои пробуждались от зимней спячки и пускались в кругосветное плавание. Пахло воздухом и землей.
Пират легонько тронул лапой асфальт. По тёплой серой дорожке полз сонный весенний жук. Он сиял на солнце, как маленькая солдатская пуговица.
– Загадывай желание, Санёк, – сказал Иван Иванович Костыльков, тыча пальцем в живую пуговицу.
Я отдал ему бутерброд и загадал первое, что пришло в голову:
«Будьте счастливы, жуки и Пираты…»
Золотые наши мечты
Жил в городе Ленинграде мальчик Миша.
Во дворе, когда собирались мальчишки и спорили, кто кем будет, Колька говорил: «Моряком», Васька говорил: «Лётчиком», а Димка из соседнего дома собирался пойти в танкисты.
Мишка мечтал быть дворником.
Он так всем и говорил:
– Хочу быть дворником.
Но самое интересное в этом рассказе другое.
Васька, который хотел стать лётчиком, торгует вениками на Сытном рынке.
Колька, мечтавший о морях-океанах, принимает на Лиговке вторсырье.
Димка играет по электричкам на аккордеоне.
Один Мишка стал, кем хотел, – дворником.
Ведь должны же мечты хоть у кого-то сбываться.
Иначе ради чего жить?
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.