Текст книги "10 гениев, изменивших мир"

В частности, Д. И. Писарев отрицал ценность умозрительного знания и восхвалял естественные науки – и это было близко самоучке Циолковскому, стремившемуся все попробовать «на зуб». Правда, изобретатель был не настолько радикален, как публицист, который сводил науку к описанию непосредственно наблюдаемых фактов и все же признавал ценность теоретического знания. Однако он был согласен с Писаревым в том, что только естественные науки могут дать знания, необходимые для процветания человечества, а носителем прогресса является интеллектуальная элита – представители умственного труда, образованное и мыслящее меньшинство. Эту идею Циолковский постоянно развивал, она стала краеугольным камнем его евгенической по сути концепции об устройстве человеческого общества, представленной в брошюре «Горе и гений» (1916).

Писарев видел идеал социального устройства в том, чтобы неимущие могли собственными руками зарабатывать себе пищу. И снова Циолковский был согласен – он и сам представлял идеальное общество именно так.

Писарев пришел к мысли о вредоносности искусства (отвлекает от изучения естествознания, а значит, и от социального прогресса). Оправдать существование искусства может только популяризация с его помощью естественнонаучного знания – и Циолковский стал писателем-фантастом, пропагандистом космических полетов, а ценность поэзии не признавал до конца своих дней.

В книге «Простое учение о воздушном корабле и его построении» Циолковский писал: «Систематически я учился мало… я читал только то, что могло помочь мне решить интересующие меня вопросы, которые я считал важными…». А важными ему казались вопросы чрезвычайно интересные. Нельзя ли практически воспользоваться энергией Земли? Нельзя ли устроить поезд вокруг экватора, в котором не ощущалась бы сила тяжести? Нельзя ли конструировать металлические аэростаты, вечно носящиеся в воздухе? Нельзя ли эксплуатировать в паровых машинах высокого давления мятый пар? Нельзя ли применить центробежную силу, чтобы подняться за атмосферу, в небесные пространства? «И я придумал такую машину, – сообщал Константин Эдуардович в автобиографии. – Я был в таком восторге от этого изобретения, что не мог усидеть на месте и пошел развеять душившую меня радость на улицу. Бродил ночью час-два по Москве, размышляя и проверяя свое открытие. Но, увы, еще дорого́й я понял, что я заблуждаюсь. Однако недолгий восторг был так силен, что я всю жизнь видел этот прибор во сне: я поднимаюсь на нем с великим очарованием».

Откуда же у молодого человека такой неподдельный интерес к возможности межпланетных путешествий? По-видимому, дело состояло в следующем. Циолковский целые дни проводил в Чертковской (в то время – Румянцевской) библиотеке. Коллекция книг здесь была первоклассной: в нее поступали «по экземпляру всего в России печатаемого, гравируемого и литографируемого как частными лицами, так и казенными ведомствами… по экземпляру фотографируемых в России рукописей и книг… конфискованных или удержанных цензурными учреждениями или таможнями заграничных изданий». В читальном зале Румянцевской библиотеки бывали Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, Д. И. Менделеев и многие другие.

Но главное было даже не в этом – дежурным при зале последнюю четверть XIX века (с 1868 года) был «идеальный библиотекарь» Н. Ф. Федоров, «друг Толстого и изумительный философ и скромник», как писал о нем К. Э. Циолковский. Благодаря Федорову Константин Эдуардович глубоко воспринял и активно проповедовал идею даже не о возможности – о неизбежной необходимости освоения космического пространства человеком. И хотя главная работа «идеального библиотекаря» «Философия общего дела» была опубликована только после его смерти, в 1904 году, рукопись имела хождение еще при жизни Федорова. Ее, по-видимому, читал и Константин Эдуардович: сравнение федорианства (философии его автора) и работ ученого показывает, что создатель ракетной теории был во многом единомышленником и продолжателем «загадочного мыслителя», как называл Федорова выдающийся русский философ С. Булгаков.

В своем труде Н. Ф. Федоров высказывал мысль о том, что «Земля – только исходный пункт. Поприще для человека – целое мироздание». Он призывал к объединению всего человечества для борьбы за высокие цели существования и считал свою концепцию подлинным христианством. Федорианство оказало влияние не только на Циолковского, но и на великих русских философов Н. Бердяева и В. Вернадского, а Лев Толстой гордился тем, что жил «в одно время с подобным человеком».

Впрочем, космическая философия Константина Эдуардовича тяготела не к христианству, а скорее к буддизму. Во многом это связано с тем, что основную часть своей творческой жизни ученый провел в Калуге – центре русского теософского движения, где печатались отечественные и переводные книги по теософии и восточной мистике. «О том, что Циолковскому были близки восточные идеи, свидетельствует хотя бы его очерк «Нирвана», вышедший в 1914 году, – пишет в своей статье «Циолковский и атеизм» отец Александр Мень. – Мысли, очень близкие к буддизму, он высказал и в брошюре «Ум и страсть» (1928), изображая идеальное существо, лишенное страстей, и почти дословно повторяя некоторые места из буддийской священной литературы».

Плодом совместного влияния федорианства и восточной мистики явилась «космическая религия», которую Циолковский называл «монизмом». В частности, в учении была представлена идея о духовном блаженстве атомов, на которые распадается человек после смерти. Ученый считал, что одухотворенность присуща всей природе, каждому атому, и верил в существование разумных нематериальных обитателей космического пространства. Вселенная, согласно его учению, восходит к Высшей Причине: «То, что происходит и развивается, – писал он, – ход этого развития – зависит от начальной Причины, вне природы находящейся. Значит, все зависит от Бога. <…> Бог есть причина всех явлений, причина вещества и всех его законов». Однако представление о божественном у Циолковского довольно своеобразно. В 1925 году он выпустил в Калуге специальную брошюру «Причина космоса» с обоснованием своего богопонимания. Книга эта, по понятным причинам, малоизвестна, и отец Александр Мень цитирует ее заключение, опущенное в переиздании 1986 года: «Причина несоизмерима со своим творением, так как создает вещество и энергию, чего космос не в силах сделать. Для нее ограничено то, что даже для высочайшего человеческого ума безначально и бесконечно. Космос для нее определенная вещь, одно из множества изделий Причины. <…> Причина создала Вселенную, чтобы доставить атомам ничем не омраченное счастье. Она поэтому добра. Значит, мы не можем ждать от нее ничего худого. Ее доброта, счастье, мудрость и могущество бесконечны по отношению к тем же свойствам космоса».

Константин Циолковский считал, что рано или поздно человек должен будет овладеть «всем солнечным теплом и светом» и начать расселяться в просторах Солнечной системы. Ракеты – это первичное решение вопроса, со временем люди преодолеют свою форму, станут лучистыми, мыслящими существами сферической формы. Главное – преобразиться в «лучистое человечество» и начать процесс «колонизации» всего околосолнечного пространства, преобразуя сначала пояс астероидов, а потом вещество естественных спутников планет.

Однако все эти философские концепции и логически вытекающие из них математические расчеты, показывая реальность их воплощения в жизнь, появились значительно позже. А пока Константин Циолковский жил в Москве, перебиваясь буквально с хлеба на воду, читал учебники по точным и естественным наукам и проверял их положения на практике. Связей и знакомств он, разумеется, никаких не завязал, применения своим техническим талантам не нашел. Он получал из дома 10–15 рублей в месяц. «Питался одним черным хлебом, не имел даже картошки и чаю, – вспоминал Циолковский. – Каждые три дня я ходил в булочную и покупал там на 9 коп. хлеба. Таким образом, я проживал 90 коп. в месяц. Зато покупал книги, трубки, ртуть, серную кислоту и проч. Тетка навязала мне уйму чулок и прислала в Москву. Я решил, что можно отлично ходить без них, продал их за бесценок и купил на полученные деньги спирту, цинку, серной кислоты, ртути и проч. Благодаря кислотам, я ходил в штанах с пятнами и дырами. Мальчики на улице замечали мне: «Что это, мыши, что ли, изъели ваши брюки?». Ходил я с длинными волосами оттого, что некогда стричь волосы. Смешон был, должно быть, страшно. Я был все же счастлив своими идеями, и черный хлеб меня нисколько не огорчал. Мне даже в голову не приходило, что я голодаю и истощаю себя».

Все же и при таких условиях он не избежал мук любви. Вот как вспоминал об этом сам Циолковский: «Моя хозяйка стирала на богатый дом известного миллионера Ц. Там она говорила и обо мне. Заинтересовалась дочь Ц. Результатом была ее длинная переписка со мной. Наконец она прекратилась, когда родители девушки нашли переписку подозрительной, и я получил тогда последнее письмо. Корреспондентку я ни разу не видел, но это не мешало мне влюбиться и недолгое время страдать. Интересно, что в одном из писем к ней я уверял свой предмет, что я такой великий человек, которого еще не было, да и не будет. Даже моя девица в своем письме смеялась над этим. И теперь мне совестно вспомнить об этих словах. Но какова самоуверенность, какова храбрость, имея в виду те жалкие данные, которые я совмещал в себе! Правда, и тогда я уже думал о завоевании Вселенной».

В итоге отец отозвал сына домой, в Вятку. В сентябре 1876 года Константин возвратился домой и с октября стал репетитором неуспевающих гимназистов. Получить первые заказы помогли связи отца, а в дальнейшем «я имел успех, – писал Циолковский в автобиографии, – и меня скоро засыпали этими уроками. Гимназисты распространяли обо мне славу, будто я очень понятно объясняю алгебру!» Заработав немного денег, юный репетитор снял комнату и устроил в ней мастерскую, где непрерывно производил разнообразные опыты.

В конце 1877 года Эдуард Циолковский вышел в отставку и решил вернуться с семьей в Рязань. Он хотел купить там домик с огородом, где собирался спокойно дожить свой век. Однако после переезда оказалось, что накопленных средств на домик не хватает, и жилье все равно пришлось снимать.

Константин поселился отдельно от отца и снова оборудовал у себя в доме лабораторию, хотя заниматься наукой в Рязани оказалось куда труднее, чем в Вятке. Тем не менее, молодой человек не оставлял своих изысканий. Еще в Вятке он изучил «Математические начала натуральной философии» Ньютона и познакомился с небесной механикой. В Рязани Циолковский чертил схемы Солнечной системы, старательно вырисовывая орбиты планет, составлял астрономические таблицы, в которые вписывал плотность разных планет по сравнению с Землей, по отношению к воде, величину притяжения массы на поверхности планеты, время обращения вокруг оси, скорость движения экваториальных точек, площадь поверхности, объем и массу небесного тела. «Астрономия увлекла меня, – объяснял впоследствии свою страсть ученый, – потому что я считал и считаю до сего времени не только Землю, но и Вселенную достоянием человеческого потомства». Предмет размышлений Циолковского обширен – явления на маятнике и качелях, в вагоне, начинающем либо оканчивающем свое движение, в пушечном ядре, где возникает «усиленная тяжесть». Его беспокоит вопрос, как перенесут «усиленную тяжесть» живые существа, интересуют невесомость и перегрузка, «веретенообразная башня, висящая без опоры над планетой и не падающая благодаря центробежной силе» и «кольца, окружающие планету без атмосферы, с помощью которых можно восходить на небеса и спускаться с них, а также отправляться в космическое путешествие». Молодой исследователь построил центробежную машину – предшественницу тех центрифуг, на которых сегодня тренируются космонавты – и начал «…опыты с разными животными, подвергая их действию усиленной тяжести на особых, центробежных машинах. Ни одно живое существо мне убить не удалось, да я и не имел этой цели, но только думал, что это могло случиться. Помнится, вес рыжего таракана, извлеченного из кухни, я увеличивал в 300 раз, а вес цыпленка – раз в 10; я не заметил тогда, чтобы опыт принес им какой-нибудь вред».

Он, видимо, надеялся продолжить репетиторство, но из-за отсутствия нужных знакомств найти учеников не удалось. Остатки вятских сбережений быстро растаяли, и Циолковский снова оказался в нужде. Наука – тем более отвлеченная – не могла прокормить молодого человека, и обладавший несомненными педагогическими способностями Константин Эдуардович решил стать учителем. Он больше не хотел зависеть от случайностей.

И вот осенью 1879 года Константин Циолковский сдавал экстерном экзамены на право преподавания арифметики и геометрии в уездных училищах. Волновались экстерны отчаянно. Особенно страшным представлялся Закон Божий, а он, как на грех, шел первым. Стоило провалиться – и все кончено! Тех, кто не сумел одолеть этот барьер, к дальнейшим испытаниям не допускали. Экзаменаторы будущих учителей уделяли Закону Божьему особенно серьезное внимание. «Мне как самоучке, – писал Циолковский, – пришлось сдавать «полный экзамен». Это значило, что я должен был зубрить катехизис, богослужение… и прочие премудрости, которыми я раньше никогда не интересовался. Тяжко мне было…» Не мудрено, что при первом же вопросе Константин «растерялся и не мог выговорить ни слова». Его пожалели: усадили на диван, дали пятиминутный отдых. Нервное напряжение спало, и юноша ответил без запинки. Затем молодой человек провел пробный урок в пустом классе и успешно сдал экзамен. Через четыре месяца, зимой 1880 года, он получил назначение в Боровское уездное училище Калужской губернии и отправился к месту службы.

Боровск был известен тем, что когда-то здесь заточили протопопа Аввакума, одного из знаменитых раскольников, сюда же сослали и боярыню Морозову, а за ними потянулись староверы. Из поколения в поколение чтили они заповедь: «С бритоусом, табачником, щепотником и всяким скобленым рылом не молись, не водись, не бранись, не дружись»[24]24
  «Щепотник» – у раскольников бранное прозвище православных, которые крестясь, складывают три пальца в щепоть; «табачник» – тот, кто курит или нюхает табак.


[Закрыть]. Старообрядцы не хотели пускать на постой человека, не исповедовавшего их веру, так что Циолковский нашел себе жилище в доме священника единоверческой церкви Евграфа Николаевича Соколова. Через несколько месяцев, 20 августа 1880 года, дочь священника Варвара Евграфовна Соколова стала его женой. Константин Эдуардович создал семью без любви, не желая отвлекаться от ученых занятий.

Впрочем, биограф ученого М. Арлазоров пишет: «Жизнь не слишком баловала Циолковского. Все десять лет после смерти матери он чувствовал себя одиноким и заброшенным. Естественно, ему хотелось ласки, теплого женского внимания. Но, готовый отдать жене запас нерастраченных чувств, Циолковский по отношению к постороннему по-прежнему застенчив и конфузлив». Сам же Константин Эдуардович писал совершенно противоположное: «Пора было жениться, и я женился <…> без любви, надеясь, что такая жена не будет мною вертеть, будет работать и не помешает мне делать то же. Эта надежда вполне оправдалась. Такая подруга не могла истощить и мои силы: во-первых, не привлекала меня, во-вторых, и сама была равнодушна и бесстрастна. Так и она до глубокой старости сохранила силы и способность к умственной деятельности. <…> Браку я придавал только практическое значение. <…> Венчаться мы ходили за четыре версты, пешком, не наряжались, в церковь никого не пускали. Вернулись – и никто о нашем браке ничего не знал. В день венчания купил у соседа токарный станок и резал стекла для электрических машин».

Это был странный брак, хотя супруги хранили друг другу верность и со стороны казались любящими мужем и женой. К концу жизни бедность собственных семейных уз стала доходить до Циолковского. В автобиографии он писал: «Хорошо ли это было: брачная жизнь без любви? Довольно ли в браке одного уважения? Кто отдал себя высшим целям, для того это хорошо. Но он жертвует своим счастьем и даже счастьем семьи. Последнего я тогда не понимал. Но потом это обнаружилось. От таких браков дети не бывают здоровы, удачны и радостны, и я всю жизнь сокрушался о трагической судьбе детей». И еще: «На последний план я ставил благо семьи и близких. Все для высокого. Я не пил, не курил, не тратил ни одной лишней копейки на себя: например, на одежду. Я был всегда почти впроголодь, плохо одет. Умерял себя во всем до последней степени. Терпела со мной и семья… Я часто раздражался и, может быть, делал жизнь окружающих тяжелой, нервной…» Впрочем, на философских воззрениях личные переживания Циолковского никак не отразились – он был последовательным проповедником евгенической утопии, где не было места любви, а супружеская жизнь определялась биологической и интеллектуальной целесообразностью.

Спустя много лет, похоронив мужа, Варвара Евграфовна вспоминала о свадьбе так: «Пира у нас никакого не было, приданого он за мной не взял. Константин Эдуардович сказал, что так как мы будем жить скромно, то хватит и его жалованья».

Говорят, новая семья лучше строится на новом месте. Вскоре после свадьбы чета Циолковских стала жить отдельно. Поначалу они поселились неподалеку от училища, но вскоре переехали на Калужскую улицу, в дом бараночника Баранова. Жизнь потекла скромно и размеренно, хотя и совсем не так, как у боровских обывателей. «Я возвратился к своим физическим забавам и к серьезным математическим работам, – рассказывает об этом периоде ученый. – У меня в доме сверкали электрические молнии, гремели громы, звонили колокольчики, плясали бумажные куколки… Посетители любовались и дивились также на электрического осьминога, который хватал всякого своими ногами за нос или за пальцы, и тогда у попавшего к нему в «лапы» волосы становились дыбом и выскакивали искры из любой части тела. Надувался водородом резиновый мешок и тщательно уравновешивался посредством бумажной лодочки с песком. Как живой, он бродил из комнаты в комнату, следуя воздушным течениям, подымаясь и опускаясь». Благодаря «Физическим забавам» учитель арифметики и геометрии снискал известность среди жителей Боровска.

Вдали от основных научных центров России Циолковский занялся исследовательскими работами в интересовавшей его области – аэродинамике. Он начал с того, что разработал в 1881 году основы кинетической теории газов и даже отослал свои расчеты в Русское физико-химическое общество в Петербурге. Вскоре пришел ответ от Менделеева: кинетическая теория газов уже открыта… 25 лет назад. Профессор Фан дер Флитт, докладывая 26 октября 1882 года на заседании физического отделения общества свое мнение об исследовании Циолковского, заявил: «Хотя статья сама по себе не представляет ничего нового и выводы в ней не вполне точны, тем не менее, она обнаруживает в авторе большие способности и трудолюбие, так как автор <…> своими знаниями обязан исключительно самому себе. Единственным источником для представленного сочинения автору служили некоторые элементарные учебники механики, курс наблюдательной физики профессора Петрушевского и «Основы химии» профессора Менделеева. Ввиду этого желательно содействовать дальнейшему самообразованию автора». Общество постановило ходатайствовать перед попечителем Петербургского или Московского округа о переводе К. Э. Циолковского, если он того пожелает, в любой город, где он мог бы пользоваться научными пособиями. Кроме того, ученые единодушно приняли провинциального коллегу в число членов своего содружества. «Но я не поблагодарил и ничего на это не ответил (наивная дикость и неопытность)», – замечает по этому поводу молодой ученый. Но дело не только в «дикости и неопытности». Любовь Константиновна, дочь Циолковского, сообщает еще одну грустную деталь: у отца не было денег для уплаты членских взносов.

Из Боровска Константин Эдуардович никуда не уехал, однако и изысканий своих не оставил. Правда, их характер в очередной раз изменился – теперь Циолковского интересовала биофизика, и он вывел формулу зависимости скорости перемещения животного в жидкой среде от его размеров. На первый взгляд может показаться, что исследователь занимался бессистемными экспериментами в несвязанных отраслях знаний (особенно если принять во внимание рязанский период увлечения астрономией, постоянные физические опыты, создание разнообразных самодвижущихся повозок и необычных лодок). На самом же деле новая работа молодого ученого лежит в основе его дальнейших трудов по аэродинамике, кроме того, она вполне соответствует увлечению Циолковского федорианством. Боровский учитель не только подтвердил свою веру в обитаемость других миров, но и попытался найти взаимосвязь между обликом инопланетных существ и размерами планет, которые они населяют.

Свой труд исследователь снова послал в Русское физико-химическое общество. Заключение дал физиолог И. М. Сеченов, который заинтересовался выводами Циолковского: «Автор придерживается французской школы, и выводы, сделанные им, частично известны; но труд его показывает несомненную талантливость. К печати он не готов, потому что не закончен». В том же 1883 году Циолковский отправил все в то же Русское физико-химическое общество исследование под названием «Продолжительность лучеиспускания Солнца», и оно получило положительный отзыв знаменитого физика А. Г. Столетова. Сам Циолковский отзывается о своем исследовании так: «Ломал голову над источниками солнечной энергии и пришел самостоятельно к выводам Гельмгольца[25]25
  Гельмгольц Герман Людвиг Фердинанд (1821–1894) – один из крупнейших немецких естествоиспытателей, работавший в области физики, математики, физиологии и психологии.


[Закрыть]. О радиоактивности элементов тогда не было ни слуху ни духу. Потом эти работы были напечатаны в разных журналах».

Еще одна работа, выполненная ученым в Боровске, – «Свободное пространство». По сути своей она является фантастическим рассказом и представляет подобие научного дневника первооткрывателя, совершающего космическое путешествие. Этот дневник, начатый в воскресенье 20 февраля 1883 года, велся до 12 апреля. Рассказ исследователя о свободном пространстве насыщен множеством точных деталей: мир лишен горизонтали и вертикали, отсутствует сила, способная натянуть гирьку отвеса, человек висит, «как парящая птица, но только без крыльев». «Страшно в этой бездне, – писал Циолковский, – ничем не ограниченной и без родных предметов кругом: нет под ногами Земли, нет и земного неба!» Однако на этом размышления о космосе в 1883 году прерываются: «Этим далеко не полным очерком, – уточнял ученый, – я заканчиваю пока описание явлений свободного пространства. <…> Когда я покажу, что свободное пространство не так бесконечно далеко и достижимо для человечества, как кажется, то тогда свободные явления заслужат у читателя более серьезного внимания и интереса».

После 1884 года основные работы Циолковского были связаны с четырьмя проблемами: научным обоснованием цельнометаллического аэростата (дирижабля), обтекаемого аэроплана, поезда на воздушной подушке и ракеты для межпланетных путешествий. Надо отметить, что уже тогда принцип реактивного движения занял большое место в его размышлениях.

Очень увлекся Константин Эдуардович идеей дирижабля, и в 1887 году сделал в Москве, в Политехническом музее, доклад об управляемом аэростате с изменяемым объемом и оболочкой из жесткого гофрированного металла, представив экономические расчеты целесообразности постройки такой конструкции. Рукопись «Теория аэростата» осталась в Москве, у Н. Е. Жуковского, что и спасло ее от пожара в боровском доме Циолковского. Потом было наводнение, погубившее большую часть работы ученого, за ним – очередной переезд. Однако талантливый изобретатель не оставлял своих изысканий и продолжал углубленные размышления о металлическом аэростате.

Наконец расчеты завершены, чертежи сделаны, но денег на постройку действующей модели аэростата у педагога уездного училища, разумеется, нет, да и быть не может. Циолковский идет проторенной дорогой: он отправляет результаты своих исследований и бумажную модель аэростата Д. И. Менделееву и в письме просит «пособить ему по мере возможности материально и нравственно». Он хлопотал о трехстах рублях на изготовление металлической модели и, вероятно, получил бы их, если бы не принципиальные возражения.

Менделеев переслал полученные материалы в Русское техническое общество, и через четыре дня военный инженер Е. С. Федоров (однофамилец «московского Сократа») написал свое заключение. Проект Циолковского попал к специалисту, отлично знакомому с вопросом: в 1887 году Федоров сам спроектировал небольшой аэростат, но быстро понял несостоятельность своей идеи. Но в 1890-м с проектом Циолковского знакомился уже поборник летательных аппаратов тяжелее воздуха и убежденный противник аэростатов. Так что в практическое значение идей боровского изобретателя Федоров не верил, хотя считал, что «энергия и труд, потраченные на составление проекта <…> вполне заслуживают нравственной поддержки со стороны Технического общества». 23 октября 1890 года VII отдел этого общества отказал Циолковскому в финансировании.

Спустя несколько дней появились и сообщения в газетах. «Учитель уездного Боровского училища (в Калужской губернии) г. Цанковский (ошибка газеты), – писали «Новости дня», – составил проект постройки аэростата. Проект этот рассматривался в Техническом обществе в Петербурге. <…> Общество нашло, что расчеты произведены верно и что идеи г. Цанковского правильны; но в денежной субсидии <…> общество ему отказало на том основании, что прожектером не приняты во внимание все могущие возникнуть при осуществлении проекта трудности…» А вот что сообщала газета «Сын Отечества»: «Конструкция аэростата вследствие его крупных размеров плоха, прожектером не приняты во внимание трудности сцепления и спайки тонких медных листов оболочки аэростата. Летать на таком аэростате опасно: оболочка может легко дать трещину…»

Самое забавное состояло в том, что в 1892 году австрийский изобретатель Давид Шварц был приглашен военным министерством России для постройки прибора управления воздушными шарами. Эпопея создания в Петербурге цельнометаллического аэростата Шварца началась, причем в специальной комиссии для контроля над работой австрийского изобретателя участвовали… сотрудники VII отдела, которые так яростно критиковали ценность работы Циолковского. Затея Шварца провалилась: его аэростат потерпел аварию, оболочка деформировалась при наполнении газом, и его пришлось выпустить в атмосферу. После неудачи инженер вернулся в Германию, где его изыскания оценил отставной генерал граф Фердинанд Цеппелин. Он приобрел патент, и вскоре один за другим появляются цеппелины – знаменитые немецкие дирижабли, просуществовавшие ни много ни мало до 1940 года. Трудно предположить, что Шварц ничего не знал об аэростате К. Э. Циолковского. Он часто общался с людьми, осведомленными о проекте боровского учителя, о нем можно было прочесть даже в газетах. Не секретным документом была и еще одна книга Константина Эдуардовича «Простое учение о воздушном корабле и способе его построения». Мысль о том, что его идеи питали чужой проект, доставила много огорчений Циолковскому.

Как ни странно, изобретатель нашел поддержку в Боровске: служащий казначейства И. А. Казанский, учитель С. Е. Чертков, купец Н. П. Глухарев сложились по тридцать рублей, и Константин Эдуардович заказал московской типографии Волчанинова свою первую книгу «Аэростат металлический управляемый». Она вышла из печати уже после того, как семья Циолковских переехала в Калугу. Издание не пользовалось коммерческим успехом: 28 апреля 1893 года книготорговая фирма М. О. Вольф извещала: «…со времени последнего расчета, то есть с 6.XI-92 г. продано нами Вашего издания 7 экз. "Металлический аэростат"».

Надо сказать, что ученый свято верил в великое будущее аэростата и положил жизнь на то, чтобы доказать это всем и вся. Более того, противники его убежденности очень быстро становились его личными врагами. Тем не менее, ученый проявлял немалый интерес и к возможностям летательных аппаратов тяжелее воздуха. Свидетельство тому – работа «К вопросу о летании посредством крыльев». Написанная в 1890–1891 годах, она сразу же получила признание. Первая часть появилась в 1891 году при содействии Н. Е. Жуковского в IV томе «Трудов Отделения физических наук Общества любителей естествознания». А обнаруженная Циолковским роль «продолговатости пластинки» (сегодня называемая «удлинением крыла») в определении величины аэродинамической силы легла в основу многих дальнейших разработок российской авиации, в частности при создании теории расчета крыла. В общем, предсказание Е. С. Федорова о том, что «г. Циолковский со временем может оказать большие услуги воздухоплаванию», сбылось довольно быстро.

В 1892 году Циолковским неожиданно пришлось переехать в Калугу – Константина Эдуардовича перевели по службе. Причина неясна. В. Е. Циолковская утверждает, что смотритель Калужского училища, наслышавшись об учителе-изобретателе, решил заполучить его к себе. Возможно, еще одной причиной стало желание боровских сослуживцев избавиться от коллеги: как и многие представители местной интеллигенции, они считали Константина Эдуардовича неисправимым фантазером и утопистом, некоторые называли его дилетантом и кустарем, обвиняли в революционных настроениях и строчили на него доносы. Собственно, сам изобретатель тоже был не лучшего мнения о своих коллегах: «Педагогический персонал был далеко не идеальный. Жалованье было маленькое, город прижимистый, и уроки добывались (не совсем чистой) хитростью: выставлялась двойка за четверть или наушничали богатеньким родителям о непонятливости ученика. <…> Брали взятки, продавали учительские дипломы сельским учителям. Я ничего не знал по своей глухоте и никакого участия в этих вакханалиях не принимал. Но все же по мере возможности препятствовал нечестным поступкам. <…> Поэтому товарищи мечтали сбыть меня с рук. Это и совершилось со временем».

После переезда в Калугу К. Э. Циолковский, продолжил свои аэродинамические опыты. Ему принадлежит идея постройки аэроплана с металлическим каркасом. В статье «Аэроплан, или Птицеподобная (авиационная) летательная машина» (1894) даны описание и чертежи моноплана, который по своему внешнему виду и аэродинамической компоновке предвосхищал конструкции самолетов, появившихся через 15–18 лет. Разработка цельнометаллического свободнонесущего моноплана с толстым изогнутым крылом считается крупнейшей заслугой ученого перед авиацией. Он первый исследовал эту наиболее распространенную в наши дни схему аэроплана (кстати, и предложил «выдвигающиеся внизу корпуса колеса», опередив создание первого шасси в самолете братьев Райт). Справедливости ради надо заметить, что сам Циолковский, похоже, не отдавал себе отчета в перспективности сделанных им выводов и заключений. Он писал: «В 1894 году я отдал последнюю дань увлечению аэропланом, напечатав в журнале «Наука и жизнь» теоретическое исследование «Аэроплан», но и в этом труде я указал на преимущества газовых, металлических, воздушных кораблей».