Текст книги "Внутри точки"

«тикает пластинка черный…»

 
тикает пластинка черный
пылает в дуге изымается
звуковая кровь холод
надевает птиц(ы)так
стежком отдаляют пустыню
в такт сухим насекомым
назад к «О» нет
красного вдеть
в летящее веретено
ростом в зеркало
бьётся часы мокрые
плети пыльца
в остановленном жесте
выгорая паутина
дальше света локон
трава в перемотке глотка
на язык плоскости
белизна вдоль царапин
немых исключение
 

Август II

 
Костное озеро ломано из рамки отматывается в свет,
        звуковые укусы стягивая, отстраняясь в надрез лезвием – лопнут горловые
                                                               пружины?
читаемо линзой отдаление, на каком нефть кажется книгой? Поверх – мумия
                                                               зигзагами:
спицы крошатся в беспозвоночный голос: пенопласт,
 
 
сжиженный цвет в корневой схватке хрипит дистанцию.
 
 
Вибрирует… лавиной почерк по каркасной карте до синего дерева:
 
 
кожа набирает будущее,
нулями по листу стальной строки зреет насекомое. Сквозит плотность
                                                  удаленностью
 
 
лимфатических узоров в пересчёте
 
 
на нитевую клеть гончарного воздуха. Выжжено —
клюёт ландшафт в себя-скудность, в последовательность кофейных зрачков
 
 
озеро откапывается из повторов кальция на вытянутой руке
                              листай слух семенем с середины —
                              каменная седина; заикнись на проживание
                              слоев по смещению «но»
                              в решетчатом плаче; не склеить срезы дождей:
сбивчива многословность невидимки в концентрическом огне,
 
 
голосом остыть под пыльцой,
ссыпаясь медной рекой в белковые ленты линзы,
вырастая в оперение;
 
 
разве не ты – горловая смола, доставал из тумана древесные кольца, нагревая до
                                                                                вкраплений
покалывания с изнанки зрачка в коснеющей пропасти? Я графитовый день
          прислоняла
  кувшину, раскаленному до трав.
 
 
          Разрастается косвенный пепел:
          шерсть деепричастий – молочная фигура, выпутывая глотки из наклонения,
                    отслаивает дорогу от крайних центров глаза —
проступает на радужке воска обугленной куклой.
 

Вне… лампа заговаривает

 
лицо раздетое в лампу
рот ломается ветви
щека дыхание хрустит
четыре точки взгляд
режет ветер нож дерево
тепло держащая нить
 
 
что нет
мера имена скользят
дождь
     как выкрик в пепел
           крошится тело в углах
                                  молния
                                  сохнет
 
 
это звук где-то выстраивается в дом сон плесень
прочее значит место лишенное зрения шипит
вода рычаг в теле кость горит сонно
 
 
колодцы на дым закрыты
отражения вянут
 

Пепел

Пила терриконов. Щетина. Сестра смотрит, и клубки шерсти размазываются из её глазниц. Веди меня своей кровью. Своей вытянутой в спицу улыбкой. Глыба повисла над моим садом. Не засоряй реку грязным светом, куда с лестницы спускаются куклы. Чернота, суше осиного гнезда, осыпалась с ворона на лес, и он заговорил.

В комнате, сдавленной сумерками, в голосах все чаще слышится звон железа.

*

Мы не помним, как мыши оставили свой цвет. Стало холодно, и небеса запищали.

Испаряется повседневное. На каком жаргоне я должен говорить с пустотой за окном. С тобой? Старая засохшая грязь отпадает со стен. Стальные шарики в твоих пальцах отвлекают день. Дай мне немного власти над пузырьками в твоей кружке чая, и ты поймёшь, почему скрипит маятник, проходя центр. Эти книги без обложки напоминают лица бездомных. Ты сказала, что составишь карту всех луж в нашем городе, чтобы когда мы выйдем из дома босиком, наши стопы остались сухими.

Незапланированный звонок начинает всё сначала. Бегаем по колодцу под гром аплодисментов. Ещё несколько капель, и мы построим дождь.

*

Вода склеена из зрачков. Капая взгляд. Кран – единственный свидетель тому, что я разворачиваю на белых прямоугольниках. По всему периметру древние захоронения. Задержись хотя бы ещё на одну секунду в проёме двери, и ты узнаешь, как беззвучно кричит дом, когда пыль поднимает голову. В её мутных глазах слепнет время. Костры выпивают ночь до утра. Достаточно мела, чтобы море вошло в раковины. Жемчужина – его зерно.

*

Пошевели пальцами, дай мне выйти из текста, пока поле примеряет электричество.

Муравей танцует в дыме кислоты. Туман стоит на повторе. Светящиеся экраны мобильников – созвездия, под которыми рождаются некоторые сны – ведут меня к берегу этого вечера.

*

Пшеница и шерсть переплётами книг. Выдерни часы из времени. Хвоя – зелёное пламя, обжигающее нос. Растопи овечий жир на недочитанных страницах. Жидкий гранит. Мемориалы почв. Пастель застывает на крайних пределах смеха. Шаман ослабляет верёвки, и полюс падает сквозь летящую с деревьев листву. Мы отмываем монеты, украденные у перевозчика. Портреты, спящие в скалах. Моменты встреч теней с древесными волокнами вклеены в изгибы дорог, в которые когтями вцепились пометки на полях и тонкая струйка лавы стекает по трещинам на старой фотографии. Чего ещё ждать от пепла?

Черная книга

 
Ты подняла голову и сказала:
«Посмотри, вон на самой верхушке сидит всего лишь одна птица».
Я посмотрел вверх, и чёрная листва обрушилась на меня.
Из промежутков между словами вытекает кипящая смола.
Мы называли это ночью, мы были ей.
Берег реки твёрже асфальта.
Твой взгляд оказался кстати, когда мы решили пойти босиком.
Мякоть слов обжигают печи твоих губ.
Я пересобираю скелет пространства – выразить то, что за обрывом крови.
Потоки людей несут свои взгляды, как ножи, разрезая тишину реки.
Что нам останется от этого вечера?
Остров, где мы сохраним осколки памяти?
За каждым изгибом реки новый словарь.
Мы – два слова, которые не связать в след.
Тёмные стекла заброшенных домов.
Место, где мы разводим мосты.
И не нужно боятся шероховатости в моём голосе —
это всего лишь кора дерева, которое я вдохнул в себя.
Дерево, на верхушке которого встретились наши чёрные страницы в книгу.
 

На середине разговора

 
Кусочки дат, окончательно обезумевшие от внутреннего почерневшего инеем зеркала, наклонили телесный дым в интегральный шум несвязанного пространством события.
 
 
Оно и есть объём, развернувшийся на маленьких светящихся участках, открытых во все стороны, выдаваемый за фрагменты формируемой среды, в которых мы можем,
как нам сказали, если сделать это аккуратно (фарфор), разместить наши исчезающие следы.
 
 
Дата имитирует, рассекая множества – людей, воздух меняет цвет, насколько птица меняет натяжение разговора между нами, садясь где-то посередине.
 

Морской сахар

 
море сдвинуто в бок
голодает ногтем чайка
комкает объектив запах
превращения ткани ленты
за которые не выбежать
красно-белые ссадины
временем исключения
за черноту пепельный
по ту сторону зрения шар
но мы слышим лишь
течение букв в колее
между немеющих рядов
ты мост к оранжевому
горячее крови губы
приложи к темнеющей
странице как я смотрел
на тебя сквозь тень линза
воды стекающий цвет
линии постройки высохли
до фундамента открыты
перелистыванию спонтанному
пешеходу нет названия числа
места что чувствуешь озноб
каждая капля ломаясь на всплески
и горечь песка гуляет по рыбным
домам звук камень углубляется
в перспективу спешат фрагменты
территории спазм изменяет
пространство в зачатии сгорает
зрачка пылающие грани забудутся
в птицах север прорвется с изнанки
ещё один день задуман в росе
спутан лед разговорчивее крови
швы на криках завтра иначе
памяти схватываешь дорогу
с клетки на целое по исписанным
стенам слабые ноги переставлять
на тлеющем дне я ждал пока
голуби у виска смазаны в некий
звук лес поселениями
 

Осеннее танго

1

Пиши на тишине: «твои глаза – в красное». Сколько мы отнимем у огня серебряных ночей? Ты нависаешь глыбой над моим письмом. Вплетай нефть в узоры на моём горле. Свет откопай до корней – стряхнуть темноту с лица. Птицы сменяют сезоны в моей постели. Холод простыни. Жар одиночества равномерно опыляет кладки на бездорожье, что я выстраивал для твоей лёгкости – лезвие, заострённое пером.

Откосы домов. Свет фар ослепляет. Сегодня туман смазывает даже шаги. Облака, слушающие взгляды, сушат цвет в озере. Тяжёлые, медленные перемещения букв по сетчатке. Сеть, от которой временами ускользает что-то важное. Ты касаешься меня, будто задуваешь свечу проговариванием слова «огонь». Как скрипач смотрит в пустой футляр для скрипки, так оседают во мне воспоминания о том, что ты всегда повторяешь перед уходом. Очертания слов. Не разобрать ничего. Наощупь ты понимаешь, что это – стол. Колбы. То, что незаметно, доступно лишь пыли. Её мягкой ладони. Ладони матери, вытирающей слёзы с моих щёк. Горят леса. Чтобы не пустить. Как разорванное письмо. Потерянное. Складывается в годы. Линии на одежде. Коже. Ручьи привязаны. Молчат. Лёд. Пауза. В голосе. В его угасании живёт другой. Немой диалог. Пальцы свёртываются в текст, который ты выдаёшь за невозможность ответить. Сорняк не даётся рукам. Стволы, опутывающие внутреннее.

Источник света и голоса. Ты идёшь – наступаешь на клавиши – аккомпанируешь мостам, приютившим на ночлег день. В тот самый момент тишина заговорила со мной твоими надписями, когда занёс глаза в пламя.

2

Ветер шнурует воздух. Мы слушали, как память осыпается с ржавых крыш. Чёрный порошок: снег испачканный нефтью. В пять утра со мной говорит цветок на столе.

Его стебли – мосты к зачатию голоса. Позвоночник созвучен стулу. Где начинаюсь я? Когда ты в первый раз назвала моё имя? Мир разрывает слова. Скорлупа яйца.

Клеёнка. Вещи тоскуют по себе. Я опускаю руку в зеркало, просыпаюсь. Берега ждали нас, подстраиваясь под тени деревьев. Музыка льётся, как асфальт вбирает остатки дня. Это всего лишь несколько фраз – зёрен, отражённых в зрачке. Мы бросали куски сухой грязи в молчаливые стёкла, чтобы выпустить темноту из нашей реки. Память – кожа змеи. Мы устанавливали капканы, окольцованные солью. Нечто разъедает мой голос. Вероятно, это – тяжесть надвигающегося дня. Осень приходит из листьев. Я живу лишь клочками бумаги, в осколках зеркал, как город, что ломается в перелистывании лужами и витринами. Книга из бетона и стекла. Твой взгляд не даёт почвы для зачатия моего дыхания. Верните наш шёлк, по которому спускался рассвет в наши заспанные окна. Обугливается любая дверь, когда ты сбрасываешь кожу. В этот момент я переставляю буквы в наших именах в свободном порядке.

Краска на стенах – свидетель жестов, что ты прятал в темноте, перед тем как зайти в дом. Ключи сотканы из сорняков. Переступая порог, оставь их в дверях. Сквозь тебя текут каменные реки. Дорога, ведущая в никуда. Слово, не нашедшее приюта ни в одном из языков. Ткань, зажатая твоей рукой, никогда не станет прежней. Сухи ми ветками говорит ночь с моим окном, так, как я бы хотел молчать с тобой.

«параллельны лезвия в двух…»

Параллельны лезвия в двух запястьях от окна тишине, цветку, желанию быть по ту сторону, в кипящем цвету, читаемого ресницами в пучках, подбрасываемых ветром в момент, когда экран впервые вогнут не без участия нечётных граней моего хрустального леса – вдеваясь холодом необжитым в слезящиеся спицы: траектории, надуманные мёдом, бывающие слепком, маской, скрывающей пену июньского пламени от острых, льющихся за способность делить улиц, отливающих сизым дымом свинца, безупречно провисшим небом в свое бормотание, где по глоткам тетива слабостью отмерзает от двух фокусов в пространстве, оголяя контуры, в которых ещё не угадывается ничего кроме волос, что спадали когда-то подсказка ми к вопросу о направлении нечитаемого струения следов по мокрому снегу; звенящей осколками цвета земли из порывов в почти телесном ветре – пометка в блок ноте – пятно, неподвластное взгляду – ускользает: напугано быть собой, обходя любые кавычки, всегда лишь «в уме», о чём говорили мне шорохи в стенах хромого сквозняка, которыми свиты поддоны для букв, разлитых ещё апельсиновой кровью по западным склонам холмов, жидкостью прячась от форм, чтобы быть в промежутках молчанием, глухой стеной памяти, застиранной до зияния марли неспособностью строить мосты между каменных листьев, как голос в немеющий ноль сгустить.

От нарыва к нарыву выискивать щёлочь: жертвоприношения над зеркалами осыпаются лунным уравнением. Выяснение или что-то в горловинах этим утром. Даже город видит себя в качестве шаблона на скосах хромающего в сквозняке призрака.

Эшелон степь латает сквозь мучные зрачки. Лепится время у наступающего в след леса. Гортань ровняй по кубикам зноя, спрятанного в шорохе длин между домов.

В твоём яде совершается соприкосновение разнонаправленных лезвий по краям гласных. Чему ты обязан глине, не покидающей твоего блуждающего лица? Осью.

Вокруг которой вращается твой усталый голос. Так что зови на выпуск гримасы.

Хоровод корней.

В предельном промахе сны отдалились на версию клеточного льва. Волосы укрывают содержание писем. Промой борозды на обессиленных рассветом руках: запиши их неровное исчезновение. Обводили камни исправленной сахаром кровью. На месте неоднократного разрушения возникали новые мосты.

Лёд

*

В растение входит человек, оборачивается, и свет ломается в поперечнике. Капли масла. Автомобили на дорогах вечером – мазки красок на импрессионистских полотнах. Я раздавливаю ногой грязь, словно вхожу в галерею. Снег идёт пешком внутри огня, который ты вынесла на представление. Влага, сшивающая наши губы.

Я смотрю на асфальт – на память со стороны забывания, а кто-то вяжет для нас сквозняк в косу над всплесками перевёрнутого над головой озера.

*

Деревья этой осенью – электричество: нервы. Отключаешь кору, и дождь показывает ожоги. Медленно испарение теней. Вентилятор на столе приручает смерч. Спираль, по которой ты уходишь в самую сердцевину прикосновений. Вкручивай в меня свои лампы. Найди начало звука – тяни – разматывается клубок – черный диск опробует слуховую комнату. Мелодия – свет, скользящий по заспанным стенам.

Посели меня под своими сомкнутыми веками.

*

Ванная принимает мою раздробленность. Конфигурация. Моль оседает в стакане воды. Вечер – ещё пять минут в груди. Его хватит, чтобы подсохли крылья. Настой на взглядах. Идёшь по мосту, который оказывается рукой, прижатой к глазам.

В этом прибое – треск стульев в огне. Вата наполняет рот. Облака, не дающие слОва. Перед тобой поле цветов – разбей солнцем. Может, снег ответит пульсации на кончиках пальцев. Постучись в кристалл. Монета спрячет лицо. Разложить угли в следы и мебель заговорит, как свинец перезревает в утро и лёд открывает тень.

На одном дыхании

 
Фокус смещён вправо – несколько рук, сложенных в фигуру,
чтение замыкается на «что» – воздух за несколько секунд
перед уплотнением в «ты». Даль, как прикосновение.
Сужается на выдохе. Зрачок расстояния.
Не пускай капли внутрь – река не вместиться в ладонь.
Гроздья облаков ночуют за потеющими стёклами,
перелистывая тела, обездвиженные сном.
Ты открыта днём для моего молчания. Старые конверты
выносит поток сквозняка из дому. Но что будет, если отпереть запретное?
Я тебе отдал всё молчание, на бегу, не успевая посмотреть на часы.
Их ход разбивает любое местоимение. Осколки блюдца вотри в зрение,
мне нужно ещё несколько шагов, чтобы ты смогла зашить в меня дождь.
Между нами пролегла поляна, которой нет. Так я объясню своё нежелание
запоминать слова. Пучки или узлы звуков, не дающие мне в тишине
расслышать твоё настоящее имя. Мы помним места, где ты и я становились собой.
Их названия избегают языка. Упоминания о них. Как будто сплетены
из летающих нитей паутины в осенней ржавчине. Идём по дну океана,
не касаясь воды, без памяти.
 

Почерком встречи

Разбросанные листы по столу – то, когда море заходит в комнату и останавливается. Твои волосы струятся по бумаге, предлагая написанному переселиться в свою хаотичность. Луна – кусок мела – ведёт линию по воде, заканчиваясь на тебе. В новом дне я вижу тебя в первый раз. Кровля памяти проседает под лёгкостью не запланированной встречи. Мы перешли на «ты», ещё не зная друг друга, не помня?

Вечерние прогулки по городу – как далеко они уносят наши тела, оставляя лишь несколько голосов и пустую набережную? Уставшие чайки взлетают на маленькую высоту, как приподнимают веко в настоящую ночь. Этим утром я наконец понял почерк разлетающихся зонтиков одуванчиков. Когда мы разъезжаемся в разные стороны, то овраг возле дома становится шире. В правом ухе – вспышки моря. Вода в кружке проседает за ночь под своей прозрачностью. Чем откровеннее твои признания, тем меньше остаётся что-то от нас. Во дворе – многоголосие ветра – закручивает в спираль, то отпускает несколько жестяных банок. Когда он заходит в комнату – листы приподнимаются, и твои волосы текут в обратном направлении. Я узнаю тебя в очертании камней. Борозды песка на берегу, нарисованные ветром – тут лежали твои волосы, до того, как он пришёл. Новый день? Я иду босиком по обжигающими изгибам, моя тень испаряется – её остатки лягут на твоё просыпающееся лицо, добавляя объём утру. Рассеянная в свете память – сумерки, не пускающее тебя всю в мой взгляд. Ты постоянно теряешься в этом городе, даже если мы проходили этим маршрутом несколько раз за день, когда я отпускаю взгляд, руку или начинаю говорить. Ты не справляешься с большим количеством слов – говоришь, что они как стена между нами. Даже имена порой очень трудно преодолеть, чтобы приблизиться. Они как лист бумаги или ткань между пальцами рук, мешающие прикосновению стать общим языком. Щелчок «мыши» вместо тепла. Единица, как спица, вяжет кожу из нулей. Озёра, скомканные в общую воду, не станут океаном. Я лучше забуду своё имя, чтобы стать одним с тобой. Мы – зонтики одуванчика, летящие в зеркало, поверхность которого больше не отражает. Луна пересобирает нас, как тропы своему отчуждению. Я заметил две трещины в небе, или это мой зрачок приютил молнии?

Песок играет с нами своими рёбрами, размягчая твёрдость, дистанцию, которую ещё предстоит вдохнуть. Два с половиной жеста, и ты повторяешь сказанное с конца. Вода – подзаголовком берегу внутри нас, отдаляет его за ночь на свою прозрачность. Я хватаю листы и выбрасываю их в окно, чтобы твои волосы приняли тяжесть моего почерка – разбитого о скалы тела прибоя

6

 
Серое течёт сквозь меня, опутывая в кокон, разрастаясь далее городом. Очень медленный цвет: то растягивается, то сжимается, оставаясь на месте. И чем дальше ты хочешь отойти от него, тем сильнее натяжение (резиновый цвет, город), вызывающее необъясняемое желание вернуться назад, к тому, с чего начал.
 
 
По утрам в кружках стынет свинец. Привязанность к этому городу растёт изнутри.
Я не могу справиться с воздухом улиц – ржавею. Бросок костей, другой, третий – всегда один. Смотрит только один. С каждой грани только один – очень медленный цвет: цвет моей комнаты. Войти можно только со вчера. Слова плывут поверх значений – легче воздуха, их переносящего (зонтики одуванчика). В зное пустынного ветра обезличиваться, ссыхаясь.
 
 
Быть парализованным видом, внутренним ландшафтом, его движением, когда любая форма – будущее или прошлое. Быть в постоянном изменении, неоформленным, сгустком хаоса за секунду до сотворения.
 
 
Рву дверь. Насколько далеко мы сможем зайти? Насколько сможем забыть,
                                                                                         кто мы есть.
Запах костра, мох на двери и окнах: ржавеем между ударами часов.
 

Туманная спираль

 
Туман натянут как нерв в степень цвета (свёрток).
 
 
Дерево – вертикаль дороги,
рассыпающейся волосами по смотровым осям (взмах кистью),
чешет молоко из-за синего зуда,
закругляясь в бутон зрачка,
раскрытого пропастью в утренний слепок.
 
 
Северные книги раскрыты (повёрнуты) ладонями к нашим снам.
Ряды сухих виноградников.
 
 
Царапины на стекле говорят с тобой,
как плести диалог из пунктирного спазма в стае.
Пустынные камни – реплики из несостоявшихся разговоров:
параллельные скоростей дома и моего желания быть внутри.
 
 
Пустота огня —
пространство, отзывчивое голосу любой формы —
руки, приютившие двойника:
вычитание – сбрасывание кожи,
как слои измерений перелистывать в уме
(серпантин оплетает гору, лоза, костлявые пальцы) – проследить
бег теней вниз по ступеням к морю – перечень имен,
предназначавшихся мне при рождении,
топишь ради первого вдоха в одном сочетании букв, затем
в другом растворяешь глоток воздуха, добавляя ещё оттенок на
передний план, легкий шёпот, шарканье ног, доносящееся из окна,
в свете которого раскалённая пыль пронзает осью комнату,
как крики детей распускаются цветением внутри слуха,
когда движение мяча не совпадает с границами дозволенного.
 
 
Пульсирует точка – тёмный исток вращается,
пронзает любые конфигурации материи – кора —
узлы борозд,
соединяющих предмет с тишиной, чтением, тенью (воспоминание)
в центробежном стремлении слова затвердеть костью
в языковом скелете.
 
 
Останки мамонтов —
строчки, описывающие ледник – растут вдоль
твоего поверхностного взгляда на вздёрнутую серебром нить
повествования (дома стояли окнами к берегу моря, незаживающее солнце,
определенный порядок слов, частота смены зелёного на жёлтый, вторник или
                                                                                               ноябрь),
 
 
достаточного для примечания раны в веществе, многократно использованного
в качестве примеров речевых ситуаций: пустые бараки,
хитин, обрушение синтаксиса – заполнить нарастающей темнотой
в случайных словосочетаниях, в их взаимодействии с другими,
такими же кипящими смолами, чтобы новые сгустки освободили
мгновение от времени, дав нам недостающее звено: проснуться.
 
 
Пелена рассеялась на цвет и струну, развернувшись в ландшафт.