Текст книги "Внутри точки"

Колесо

 
ржавчина дерева сухость не устоять холоду быть
необходимо железо спинки старых стульев вокруг
бездны горчичный свет лампочки над но в этом весь
дом тепло а не в белом сиянии снежных полотен
простыней экранное тело языка спящее —
материя —
вдова —
w(i)dow
от i до I – first second – первая секунда, первое мгновение, помощник
на судне востока – dow – палуба покрыта мукой: мешковина распорота —
ткань времени, что ты хранил в шкатулке на окне каюты, а теперь её обрезки
по всей поверхности деревянного пола, стола,
 
 
through the window glass
 
 
черный иней вползает: овдовевшая радужка – зрачок размолот,
и то чем он кажется – лишь тень перспективы над шестом (i),
звезда над столбом, увидев которую, ты воскликнул wow
 
 
(кто ещё помнит эхо твоего голоса – слово, ручей, снег в лесу ещё мягкий —
это останки костра, гвоздь без шляпки, рука без руки) —
закрашенный ноль —
лампа, окно, стол: треугольник в кольце,
чьи стороны оси письма (I) – спицы
в руках Аτροπος, Айсы, Morta, Скульды – вяжут шарф
будущего на основании Διός αἶσα
по выкройкам из кожи бога,
как за спиной продолжает стоять
твой жадный глоток жизни, воды, воздуха? – речи,
а тебя уже нет, и была ли? – речь
наматывается на магистральные лучи света, а ты – лучший
шлифовщик их граней – держишь в руках эти стрелы,
частокол, грифели бури? – нет,
это несколько букв
в конце стихотворения, у провала,
в провал?
 
 
горстка заточенных спичек – зажги букву A (факел,
освещающий воды всего алфавита) в слове w(i)dow – (A) – падение в боль,
арка над пропастью, когда горло вжимается в свои стенки – впустить
длинные ножи или вакуум – вытолкнуть огонь до самого wed-ding – опоясывающий,
назойливо повторяющийся, замыкающий в кольцо звон, слияние первого с множеством подобий – I c weeeee…Δ– рыба или дверь,
 
 
где растворяется пятьюстами вспышками – ow – в потоке исключений,
стон незаконнорожденного (out of wedlock), его первое aaaaaa,
завиток дыма над факелом,
от чего небо выгибается, сводит судорогой – Е,
обретающее зрение – две точки вверху, становясь ударной Ё в твёрдом нёбе;
 
 
не испытывая препятствия
шеренги невидимых узлов системно движутся
в направлении пришвартованных кораблей,
 
 
как сорняки оплетают мраморное сердце события – разорвать
строгий порядок слов в языке, впустить восток,
хоть и мешки с мукой почти пусты – соберём города из сухого тумана,
осевшего над грани предметов,
сошьем паруса для лёгких драккаров – интонаций из материи будущего,
как текст – из промежутков, что не даётся любой иерархии смыслов – текст
из одной литеры, её пепла – растолчённого зрачка, которым мы видим
нервы грядущих событий, что сеткой опутали Δ, и я,
разделенный на четыре
стороны света,
отворяю тебе тишину
перекрёстков.
 

Стрела

Текст нужно довести до такой степени плотности, чтобы он начал галлюцинировать от себя. Каждое слово пульсировало вспышками света, гипнотизируя соседние. Что бы буквы стали мерцающими звёздами, и своей яркостью ослепляли лист, делая его чёрным – небосклоном (каждый чёрный цвет потенциально является белым и наоборот, когда, к примеру, ночь отражается в снеге), куда продавливается текстовая пылающая магма своей смысловой массой, за которой устремляется мысль – спиной, чтобы не ослепнуть, интуитивно двигаясь вперед, ориентируясь по клочьям пространства, где пронесся текст. Это должен быть огромный метеорит, который не сгорит в атмосфере, и, упав на землю, заставит океан поднять свою дремлющую шею. Насколько вода покроет сушу, зависит от того, как ты пишешь, и что мы называем сушей и океаном. Кому-то лужа во дворе – непреодолимая поверхность воды, кому-то море – несколько часов на корабле.

Существует ли объективная сложность текста? Или это зависит от подготовки читающего? Я думаю, что и то, и другое. Невозможно предугадать, создавая текст, насколько он будет объективно сложен для понимания. Когда я пишу, то стараюсь максимально натянуть пружины внутри (отдаляя связи?) слов и между, чтобы текст был, как натянутый до предела лук. Способом снятия этого напряжения будет мысль читателя, текущая, огибающая стены лабиринта (но бывает, что смыслы лежат на поверхности, а мы погружаемся сразу в глубины, не заметив этого) – стрела, изнемогающая ожиданием на тетиве, до тех пор он не пройдёт весь путь, которым текст строит себя с какого-то момента сам. Я нарезаю магистральную колею – корни и ствол задуманного, а письмо саморасширяется за счёт капилляров – микросмыслов – ветвями, листьями, соком в них (письмом). Это запасные ходы, туннели, само произвольные тупики, закладки за обоями, всевозможные шифры, карты, нарисованные от руки по мере движения.

Я должен оставлять в тексте много входов и выходов, это должна быть открытая структура, саморазвивающийся организм, поглощающий солнечный свет, выделяющий кислород, которым дышать пытающемуся прорваться сквозь густые насаждения слов.

Зачем отгораживаться такой плотной живой изгородью от других? Что я пытаюсь спрятать от большинства? Какой-то потаенный смысл? Вовсе нет. Мне хочется поделиться с кем-то пережитым опытом – удовольствием от преодоления сложности, запутанности, и выходом к какому-то результату, приобретением, что радует своей наполненностью, мигом радости от умения дышать под водой. Так как если скользить по поверхности, не погружаясь на глубину, то не обрести жабры, не стать амфибией.

У нас есть дерево, растущее уже по своим законам как вглубь, так и вверх, относительность масштабов водной поверхности, метеорит, пробивающий, возможно, насквозь землю, саморазвивающийся лабиринт, которыми движется мысль, пытающаяся что-то осознать в нестабильном становлении пространства, пронизанном вспышками выведенного из равновесия алфавита, мысль-стрела в руке стрелка, натянувшего тетиву текста до предела – формы отношений текста, автора и читателя.

Кто этот стрелок? Я или ты? Если бы это был я, то смог бы я удержать твою мысль?

Если это ты, то зачем сдерживаешь её? Чтобы натянуть сильнее лук – придать максимальную скорость стреле с целью познать отдалённые территории? или ждёшь, пока текст расширится до горизонта, и только тогда ты готов её отпустить?

Пока мысль летит, слабеет ли её память о тебе? Когда личность перестаёт довлеть над мыслью? И существует ли мысль без «я»?

Стрелок – это автор, который держит мысль читающего лишь до тех пор, пока она движется узкими коридорами многоэтажного выстроенного им лабиринта. Текст – пальцы автора. Как только терпеливый читатель находит один из многих выходов, стрела срывается с тетивы. Нужно не забывать, что текст не перестаёт ни на секунду развиваться во всех направлениях (автор растёт вместе с текстом, если он – его пальцы, то есть тело автора, эволюционирующее в каждом его тексте; автор с текстами – дерево, питаемое письмом-соком), наращивая новые секторы своей реальности, и мысль читателя в свободном (стрела удерживается, пока она в пределах созданного автором – дальше – свободная стремительность) движении (но насколько она свободна от воли читающего? Что может освободить мысль от я? только само я? – но воля всё равно мысль, она никогда не свободна до конца. Там где «я» – там и мысль о нём. Оно спрашивает себя: «Кто «я»? Каждое «я» начинается с мысли о себе, о своём «здесь». Пустышка, полое «я» – «не-я». Но при этом кто-то?

Или что-то? Это пустая оболочка, кукла, но одновременно – пространство игры, бесконечных возможностей – максимальная открытость будущему, эксперимент – это костяшка домино «пусто-пусто», словно две страницы ещё ненаписанной книги – что произойдёт с мыслью в такой белизне? Не ослепнет ли? Не растворится?

Почему я её представляю чёрной точкой, зависшей над немой книгой, а не цифрой 1, 2 или роем насекомых? Вероятно, потому что она – фокус, растянутый во времени и пространстве. Остаётся ли некий шлейф от движения мысли? Когнитивный туман?

Или это ломанная траектории – энцефалограмма?) устремляется к пределу смысла, за которым он задаётся вопросом о себе, не удерживая, а лишь на мгновение замедляя поток, летящий спиной, дабы не ослепнуть от полыхающих стен лабиринта (части, которые текст достроил сам), состоящих из слов, до отказа нагруженных оттенками значений; полёт вычерчивает каждый раз индивидуальную траекторию чтения: дезориентировано движется фокус мысли кривыми, нанесенными на поверхность замыслом автора, будто кто-то ведёт расслабленными пальцами по шёлку воды.

Другими словами, автор уходит от авторитарности в тексте, от роли поводыря. Максимум, что можно ожидать от него – это роль гида, который всегда рассказывает о достопримечательностях в иносказательной форме, уходя от прямого ответа, ведя читателя тёмными коридорами, оставляя в тупиках, находясь позади него, оставляя его самого, иногда становясь им, не узнающим написанного самим собой.

Так что я могу сделать для того, чтобы текст бредил, вырываясь за свои границы, или ходил по их контуру, как сомнамбула? И зачем мне это вообще нужно? И где проходят границы текста?

Я могу его отпустить, уйдя в тень. Он будет разрастаться во все стороны, жить в новых смыслах, не продуманных мной. Каждое новое чтение – дополнительная веточка на дереве. Читая – усложняем организм текста, добавляя к нему смыслы, меняя контуры его тела. Оно нестабильно, постоянно движется, развивается. Даже если текст пишется «в стол», он – семя, из которого начнётся дерево, когда первый читатель взломает его оболочку. Поэтому на вопрос: «Где границы текста?», – я могу ответить с уверенностью – везде и нигде – сложный текст не знает предела, он не устаёт длиться, ветвясь при каждом касании мысли. Можно предположить, что текст обретает мнимые контуры только во время чтения, в траектории движения мысли, которые тут же рассыпаются при отводе луча внимания от него, оставляя в памяти тень своего движения: хвост кометы, инверсионный след, но не шрам или перелом, они – до конца, а это, как эхо, иногда, как запах из прошлого, который вспыхивает воспоминанием при очередном контакте.

Ну и самое главное – зачем это всё нужно – заставлять текст постоянно выходить за собственные границы? Не лучше ли оставаться в пределах прямого высказывания?

По моему мнению то, что и так ясно, не вызывает интереса. Это узнаваемый мир, привычное комфортное состояние сознания, где всё знакомо и уравновешено, каждый на своём месте. Для меня – это мёртвый мир. Он начинает жить с того момента, когда задаётся вопросом о себе, с попытки построения новых связей, а текст – средство, которым я пытаюсь создать, а точнее нащупать необжитые прежним опытом пространства возможных связей мира. Он – огромен, и при желании мы можем с радостью его открывать для себя, его бесконечные грани, и литература – один способов сделать это