Текст книги "Олег Борисов"

Характеризуя работу Олега Борисова в «Трех мешках…», Анатолий Смелянский позаимствовал «словцо», употребленное однажды Константином Сергеевичем Станиславским и многое объясняющее: оглоушивать. Борисов в этом спектакле оглоушивал.

«Атмосфера накаляется до тех пор, – пишет Константин Рудницкий, – пока режиссер не подает Олегу Борисову тайный, невидимый нам знак: пора! В этот миг сразу меняется весь театр. Будто и не было ни тяжелых дождевых туч, нависших над сценой, ни частушек, только что звучавших над нею, ни крестьянских массовок, группировавшихся на планшете. Все куда-то исчезло, пропало. Есть одна лишь реальность: ярость актера, клокочущий темперамент, голос, который срывается на хрип, осатаневшие глаза – вся человеческая жизнь вот сейчас, сию минуту будет истрачена и сожжена разом, выгорит дотла, без остатка. Весь многосложный механизм спектакля сконструирован ради одного момента, ибо это – момент истины».

Физически слабый, тяжелораненый бывший фронтовик, убогий («потревоженный», как звали его в селе), некрасивый Кистерев – Борисов был настолько мощен, силен духом, что в зал проникали – не струйками, а волнами – его одержимость и самоотверженность.

«Нельзя забыть, – пишет Наталья Лагина, – сверкающих глаз Борисова, интонаций его голоса – от шепота до выстраданного крика, его фигуры, всегда устремленной вперед, – словно в порыве к каждому, кому Кистерев должен помочь и не помочь не может. Этот характер, прожитый актером с внутренней силой, поднимается до уровня высоких трагических ролей, приобретая, в конечном счете, даже эпико-поэтическое звучание. От быта – к бытию. От судьбы одного человека – к судьбам многих».

Сохранился, по счастью, на пленке монолог Кистерева – Борисова, послушав который, понимаешь причину случавшихся в зале обмороков:

«– Мы как-то село заняли. Я еще ротой командовал. Ворвались мы, глядим – на площади виселицы. Каратели бабу повесили, за связь с партизанами, что ли. Смотрим – детишки в сторонке. Девчонка тощенькая, лет десяти, и мальчонка… Стоят они рядом и глядят, не шелохнутся. Кто такие? Хотели прогнать – не для детишек картина. Оказывается, дети этой… Да, казненной. Рядком, бледные, тихие и без слез. Такое горе, что и у детей слез не хватает. И черные трубы от печей вместо улицы, и дымок вонючим тянет… И меня тогда впервые схватило… До этого я, как все, хотел до конца войны дожить, жениться хотел, детей иметь, зарабатывать… Как все… И тут-то, под виселицей, перед сиротами, понял вдруг я – жена ласковая, обеды на скатерке, детишки умытые, а помнить-то этих стану. И чем у меня лучше жизнь устроится, тем, наверное, чаще в душу будет влезать мальчишка в ватнике, рукава до земли… После этого и начал задумываться: если уж жить случится, то делай что-то для таких. Для мальчишек, для взрослых, для всех, кто в сиротство попал. Что-то… А вот что, что?! Если б знать! Жизнь ради этого – то пожалуйста, да с радостью! Хоть сию минуту умру, лишь бы люди после меня улыбаться стали. Но, видать, дешев я, даже своей смертью не куплю улыбок…»

После монолога Кистерева людей из зала буквально выносили. Борисов «гвоздил» публику. Невозможно было смотреть, как он страдает.

«Гвоздил» Олег Иванович и публику театральную, и кинозрителей, заставляя работать, мыслить вместе с ним. «Я должен, – говорил он, – растянуть мозги зрителя до размеров, о которых он не догадывается. Конечно, я могу этого не делать, ограничиваясь в данный момент своим превосходством, тем, что сейчас я – следователь, или сейчас я – Гарин, Версилов, а он, зритель, – никто. Но раз я чувствую в себе эту силу: увлечь, растянуть, – то, значит, я сделаю».

Олег Иванович гордился спектаклем «Три мешка сорной пшеницы». Он был счастлив, когда постановку посмотрел его друг – киевский футбольный тренер Валерий Лобановский.

Лобановский три раза смотрел спектакль «Три мешка сорной пшеницы». После первого просмотра они сидели с Олегом за ужином. Лобановский молчал. Олег спросил: «Как тебе?» Лобановский ответил фразой, которую всегда адресовал себе и тем, с кем работал: «Надо думать». После второго просмотра Лобановский с восхищением говорил о режиссуре, об актерской игре Борисова, об испытанном им потрясении.

Посмотрев, Лобановский попросил посодействовать. Тренеру было нужно, чтобы на этот спектакль попала вся его команда. За день до матча с «Зенитом» в Ленинграде. «Мне, – пишет Олег Иванович в дневнике, – это приятно, но все-таки сомневаюсь: нужно ли это всей команде? Спектакль тяжелый, длинный, у них заболят ноги и… они проиграют “Зениту”. “Все будет по программе”, – последовал ответ, который можно было предвидеть. “Они, – говорил Лобановский о своих футболистах, – должны увидеть этот спектакль, прочувствовать, чтó пережила наша страна, чтó пережили люди в эту страшную войну, и никогда об этом не забывать».

«Три мешка…» по просьбе Лобановского и Борисова при верстке репертуара БДТ включили на определенный день после того, как был опубликован календарь чемпионата СССР по футболу, и стало ясно, когда динамовцы Киева прилетят в Ленинград играть с «Зенитом» – матч был назначен на 1 ноября 1975 года.

В пятницу, 31 октября, команда в строгих костюмах и галстуках, когда зрители уже расселись на местах, появляется в партере. В зале аплодисменты. Еще бы – чемпионы страны, обладатели Кубка кубков и европейского Суперкубка в полном составе! Антракт затягивают на полчаса: у команды – режим, она ужинает за кулисами. Олег Иванович случайно услышал реплику одного из футболистов: «Ну и кому это нужно? Тренера (ударение, конечно, на «а») хотят свою образованность показать!» Пересказал это Лобановскому, для которого это был третий просмотр «Мешков…». Он засмеялся: «А что ты хотел? Все понять с первого раза им трудно. Надо будет еще раз сводить, в следующем году». А вот Владимир Веремеев, один из лучших советских футболистов 1970-х годов, после спектакля попросил у тренера разрешения добраться до гостиницы не на командном автобусе, а пешком: спектакль его так потряс, что он не захотел ни с кем разговаривать. Всю ночь не мог заснуть, и в игре с «Зенитом» Лобановский заменил его Станиславом Кочубинским после первого тайма. Сыграли вничью – 1:1.

Борисову всякий раз после «Трех мешков сорной пшеницы» в репертуарной части БДТ предоставляли день отдыха. Он говорил: «Для восстановления души».

Глава десятая
Борисов и Лобановский

Многие удивляются, когда узнают о принадлежности Олега Борисова к клану людей, к футболу не равнодушных. Собственно болельщиком, в привычном понимании этого слова, назвать его сложно. С такими болельщиками из мира искусств, как, скажем, Дмитрий Шостакович, Борисова сравнивать не стоит. Шостакович регулярно посещал матчи, вел таблицы чемпионата, пополнял список бомбардиров, писал письма на футбольные темы – своего рода отчеты об играх, в его кабинете висел портрет Матвея Блантера, сочинившего футбольный марш. Для Шостаковича игра была зрелищем, наблюдая за которым он сопереживал со всеми его участниками. Борисова интересовал внутренний мир футбола, с которым он соприкоснулся благодаря Валерию Лобановскому и Олегу Базилевичу.

На трибунах Олег Иванович замечен был не однажды. Футбол любил, но не подпрыгивал на скамейке, не кричал и не свистел, не плакал и не смеялся, не безумствовал и не сгорал. Сосредоточенность его была сродни тренерской. Переживания – за друзей и выходивших на поле их единомышленников. Впрочем, дома, у телевизора, он давал волю эмоциям. Телевизионные трансляции старался не пропускать. Если они совпадали со спектаклями, в антракте звонил домой: «Какой счет?»

Во всех практически крупных городах страны, во всяком случае в Москве, Ленинграде, Тбилиси, складывались футбольно-артистические компании. Киев исключением не стал: в городе играла одна из самых популярных команд в СССР.

В Киеве, в гостеприимном доме Борисовых на бульваре Шевченко, 10, часто бывала сестра Олега Базилевича Оксана. У них была замечательная компания. Олег называл ее состав: Лесик Белодед, сын вице-президента Академии наук; его жена Неля – она танцевала в Киевской опере; Валера Парсегов – он из того же заведения, на его «Эсмеральду» и «Корсара» слетался весь Киев – это всегда было событием; самый заядлый театрал Инна Линецкая; и, наконец, Оксана – «с копной воздушных волос и челкой, закрывающей почти целиком ее изумительные, говорящие глаза». Оксана – историк. Однажды она и привела в эту компанию своего брата Олега… «Помню, – рассказывал Борисов, – в тот вечер мы поспорили, на каком языке слово “ночь” звучит красивей. Олег утверждал: “Найт” – это просто бездарно, “ночь” – уже лучше, но все равно грубо, а “ничь” – поэтичней всего…» Оксана и познакомила Олега с его футбольным тезкой, а уж тот потом – познакомил Борисова с Лобановским, которого Олег Иванович называет в дневнике своим «лучшим другом».

Они (Борисов, Лобановский, Базилевич, Некрасов) могли и не познакомиться, хотя сложно представить, чтобы живущие в одном городе такие личности, друг о друге знающие, не встретились бы. Познакомившись, они не могли не подружиться. Судьба для этого сделала всё.

Особенностью той киевской компании были бесконечные разговоры на творческие темы. Однажды Борисов привез из Москвы записи песен Окуджавы. «По тем временам, – вспоминал Олег Базилевич, – это стало для нас откровением».

«Я увидел его в первый раз на “Динамо” (этот стадион, расположенный в уютной парковой зоне в центре Киева, носит сейчас имя Валерия Лобановского. – А. Г.), – описывает Олег Борисов факт знакомства. – Зашел к Базилевичу в раздевалку: все футболисты, их подружки, бездельники-журналисты “точили лясы”. Не было только Лобановского. Он сидел в автобусе на заднем сиденье. С книжкой. Читал Гегеля. От него я потом впервые услышал выражение “серое по серому”. Нас познакомили, но от книжки он оторвался ненадолго. После этого я увидел его уже в Донецке: они с Базилевичем там заканчивали играть».

В Театре им. Леси Украинки сформировалась большая группа любителей футбола. Они не только посещали матчи с участием киевского «Динамо», но сами – в выходные дни, в свободные от спектаклей вечера – выбирались на природу и гоняли мяч до изнеможения.

И в ленинградском БДТ Олег Борисов не остался без футбола. Играл за сборную театра. О ежегодных матчах БДТ с командой газеты «Вечерний Ленинград» знал весь город, отчеты о нем неизменно появлялись в местных изданиях.

Спорт для Борисова, всегда пребывавшего в отменной – исключительно важно для сложнейшей работы в театре и кино – форме, одним только футболом не ограничивался. Он увлекался конным спортом, даже имел разряд, кажется, – второй, а потом увлекся теннисом. Играл сам и любил смотреть теннисные поединки по телевидению. Тяжело болея, незадолго до кончины он, полулежа, смотрел игры турнира профессионалов и вполголоса комментировал их для домашних.

В Ленинграде главной газетой в доме был «Советский спорт». Юрий Андреевич Морозов, знаменитый тренер ленинградского «Зенита», выписывал для Борисова «Футбол – хоккей» – в те времена издание выходило почти двухмиллионным тиражом и стало жутким дефицитом, подписаться на него могли только близкие к футболу люди. Выписывалась – к изумлению ленинградских почтальонов – киевская «Спортивна газета» на украинском языке. Это была единственная для Олега Борисова возможность иметь относительно полную информацию о том, как складываются дела у Лобановского в «Днепре» и у Базилевича в кадиевском «Шахтере».

С Базилевичем у Олега Борисова сохранились нормальные отношения. С Лобановским они стали друзьями.

Лобановский в тренировках добивался важной цели – достижения в игре аритмии. Баланса интенсивных действий на поле, взрывов с убаюкивающей соперника игрой, необходимой для восстановления сил и подготовки новых взрывных действий. Публике такая игра доставляла удовольствие. Она жила предвкушением очередных всплесков, взвинченной до пределов скорости, разящих контратак, забитых, быть может, голов и – наступления еще одной паузы.

Термин «аритмия», звучавший в разъяснениях Лобановского, был для футбола непривычен. В середине 1970-х этим нововведением в игре заинтересовался Борисов. «Об аритмии я только начинал задумываться. Что-то интуитивно чувствовал, но объяснить научно, с демонстрацией синусоид и кривых мне смог Лобановский». Мне казалось, что, наблюдая за футбольным действом, Олег Иванович проецирует свою работу, театральную, на футбол, находит что-то общее между футболом и театром. Сам он между тем говорил: «От меня ждут всевозможных аналогий, сравнений игры со спектаклем, с искусством. Но я всегда отвергал подобные банальности. Искренне любя футбол, все же был против подобных параллелей. Не стоит понимать превратно: не оттого, что одно занятие считал более высоким, другое – низменным, и даже не потому, что в понятия игра артиста и игра футболиста вкладываю совершенно разный смысл. Мне представляется сравнение неверным потому, что в игре на сцене и в игре на поле гораздо больше различий, чем схожести».

Аналогии, действительно, не совсем уместны. Однако сравнение подходов к созидаемому – в футболе и на сцене – вполне может быть. Борисов при встречах с Лобановским постоянно задавал ему вопросы о методах тренировочной работы, взаимоотношениях с игроками, с коллегами. Идея аритмии стала предметом обсуждений Борисова и Лобановского. Олег Иванович, думается, уловил в объяснениях друга и в матчах киевлян, им виденных, одну очень важную вещь: взаимоотношение с публикой через заданный ритм.

В потрясающей по воздействию на зрителя «Кроткой», которую Лобановский видел в те времена, когда она шла на ленинградской сцене, Борисовым был задан сложнейший ритм – с акцентированными и вместе с тем неожиданными, заставлявшими вздрогнуть и сопереживать паузами и взрывами, чередование которых не поддавалось строго отмеренному следованию времени. Олег Иванович, полагаю, разрабатывая вместе с выдающимся режиссером Львом Додиным идею сценической аритмии, хорошо понимал, что управлением ритма во время спектакля можно добиться весьма сильного эффекта воздействия на зрителей. Аритмию Борисов применил к пониманию сквозного действия, в котором нужны разрывы, повороты, сбросы энергии. Он открыл для себя необходимость в самых трудных случаях обнажать в характере героя странности, вбрасывая абсолютно необходимую, как говорит Анатолий Смелянский, «щепотку шизофрении», «щепотку сумасшествия».

«Он, – пишет Анатолий Смелянский о Борисове в «Кроткой», – выстраивал сложную и очень замысловатую ритмическую линию, чтобы держать внимание зала. Он использовал опыт своего друга, тренера киевского “Динамо” Валерия Лобановского, который искал тогда новые “аритмичные” подходы к футбольной игре». Питер Брук, рассказывает Смелянский (фильм о Борисове из цикла «Мхатчики» он так и назвал – «Аритмия»), посмотрев «Кроткую», был поражен «амплитудой колебаний, предъявленных актером: необыкновенная душевная широта и мощь человека могли, когда актер хотел этого, сжиматься до размеров паука».

Мощнейший выплеск энергии Борисовым в «Кроткой» можно сравнивать с отдачей Лобановского на тренерской скамейке в важных играх, таких, как матчи за выигранные киевским «Динамо» европейские Кубки в 1975 и 1986 годах. Борисов восхищался тренерской концентрацией Лобановского. Если и представлять Олега Ивановича кем-то в футболе, то только, наверное, – тренером. Борисов и Лобановский и по поводу импровизаций (на поле и на сцене) сходились: когда хорошо «сколочено», «спаяно» на репетициях и тренировках, легче рождается нужная импровизация – только в строго заданных пределах! А то ведь можно так сымпровизировать – и в театре, и в футболе, – что исчезнет смысл. Олег, оперировавший термином «запрограммированная импровизация», приводил Валерию слова Всеволода Мейерхольда, считавшего, что импровизационного состояния артист может достичь лишь «при точном режиссерском рисунке».

И на парадоксальном, казалось бы, постулате их взгляды сошлись: и в футболе, и в игре артиста, результат может быть налицо, а может и вовсе не появиться. Это зависит от множества факторов, но в первую очередь – от тренировочного или репетиционного процесса. К тренировкам и репетициям Лобановский и Борисов готовились с той же тщательностью, как к матчам и спектаклям.

Было ощущение, что во время матчей с участием киевского «Динамо» Борисов сжимался и становился частью своего друга, который маятником раскачивался на скамейке запасных, и страстно хотел, чтобы часть эта другу помогла.

Спустя несколько дней после аварии на Чернобыльской АЭС, 2 мая 1986 года киевляне играли в Лионе на стадионе «Жерлан» в финале Кубка кубков с мадридским «Атлетико». «Ты видел?» – Олег Иванович позвонил сразу после игры, завершившейся динамовской победой 3:0. Радостный невероятно. Повторяющий эпизоды игры, потрясающе проведенной динамовцами. Смакующий эти эпизоды: «А как они второй забили! Веер слева направо. Четыре передачи на скорости и – гол. Испанцы, кажется, так и не поняли, что произошло». И – потом: «Неужели они Васильича после этого в сборную не возьмут?»

Несколько дней спустя после победы «Динамо» в Кубке кубков еженедельник «Футбол – хоккей» (№ 19, 11 мая 1986 года) – единственное в советские времена специализированное издание – уделил матчу и его анализу почти половину номера под одним названием «Игра во всех ее проявлениях». В первой части был отчет о матче, написанный одним из лучших футбольных журналистов Валерием Березовским. В части второй – профессиональный разбор финала, сделанный выдающимся футболистом Никитой Симоняном. В части третьей выступил – первый, кажется, и последний раз в спортивной прессе – Олег Борисов.

Олег Иванович надиктовал репортеру то, что он думал о футболе, киевском «Динамо», матче и возникшей ситуации. А думал он, в частности, вот что:

«Говорить хочу о людях, на высочайшем профессиональном уровне работающих в области, которая волнует меня как зрителя, как любителя, как сотоварища, наконец, испытывающего определенную сопричастность, неизъяснимую общность, единство – мыслей, чувств и кажется, что и взглядов. Это и понятно: когда зримо видишь творческий процесс и не менее зримо – его результаты, невольно становишься единомышленником. И не устаешь удивляться этому чуду созидания почти что материальной осязаемости результата. <…>

Не счесть команд, волевых, мужественных и даже вполне умелых – без лидера, руководителя, умеющего организовать игру, знающего, как это сделать, они многого не добились. То, что мы видели в матчах киевского “Динамо”, сыгранных на пути в финал, и что особенно явственно ощутили в финальном матче, лично меня потрясло. Сила динамовцев в поразительно точной организации коллективных действий. Это же надо так подготовить людей! Регулярно читая спортивную прессу, каждый из нас, болельщиков, премного наслышан и вроде как бы даже разбирается в различных методиках подготовки. Знаем мы и о выводе игрока на пик его возможностей. Но чтобы вот так – всех! До единого! Хоть кто-то, скажите, выпадал из ансамбля? Никто! <…>

Единомыслие в понимании игры такими разными и по характерам, и по природным свойствам людей просто-таки поражает. Какое фееричное разнообразие атак показали динамовцы! И какое согласие! В этом плане их игра, готов согласиться, искусство. Искусство реализовать все свои знания и умения, выразить их в едином понимании игры. Мы увидели в Лионе демонстрацию возможностей предельно отлаженного механизма атаки и импровизации в необходимых каждому локальному эпизоду объемах.

О сочетании заданности и импровизации в футболе рассуждают даже больше, чем на театре. И часто, как понимаю я своим любительским умом, уходят в рассуждениях в сторону, порой готовы принять за импровизацию любой жонгляж, любой эффектный трюк, проделанный с одной лишь целью – поразить воображение нетребовательного зрителя. Мне же представляется, что импровизация хороша лишь тогда, когда основательно выстроен каркас игры, создана определенная модель командных действий, модель игры. Импровизация хороша, на мой взгляд, в разумных и реальных пределах. <…>

Не могу, не вправе не сказать о том, что тревожит, знаю, не только меня – тысячи поклонников футбола. На протяжении более чем года мы все убеждаемся в том, что даже самые хорошие футболисты, попав в чужие руки, становятся неузнаваемыми. Без тренера-единомышленника, без тренера, которого они знают и которому целиком доверяют, а он знает все их возможности и пределы, они превращаются в безликую массу. И потому нет у нас уверенности в том, что через месяц в Мексике киевские динамовцы сыграют так, как в Кубке кубков. Но лично я верю, что с Лобановским они быстро преодолеют неизбежный, наверное, и, будем надеяться, недолгий спад – к июню вновь войдут в форму. Увы, в свое время Лобановскому было поспешно отказано в доверии, и, как я понимаю, именно поэтому сборная, теперь уже практически наполовину составленная из киевлян, фактически в полной мере неуправляема. Убежден, что промах надо незамедлительно, не пугаясь того, что все сроки прошли, исправить. <…>

Я высказал здесь свое сокровенно личное мнение, но тешу себя надеждой, что оно не только мое. Убежден! И уже поэтому к нему следовало бы прислушаться…»

На следующий день после выхода этого номера «Футбола – хоккея» – 12 мая – тренерский состав сборной СССР был заменен. Далек от мысли, что статья повлияла на события. Но она не могла остаться незамеченной. Возможно, стала последним аргументом для тех, кто принимал решение.

В день вылета сборной в Мексику мы с Олегом Ивановичем поехали с утра на подмосковную тренировочную базу в Новогорск. В двухкомнатном номере Лобановского все было подготовлено к отъезду. «Васильич, – сказал Борисов, – понимаю, что о шансах спрашивать нелепо, но все же…» – «Времени потеряно много, – ответил Лобановский. – Кое-что удалось сделать, но полностью сбалансировать готовность киевлян и не киевлян пока не удалось».

В стартовом матче чемпионата против Венгрии на поле в Ирапуато вышли восемь (!) киевских динамовцев, вместе с которыми играли спартаковский вратарь Ринат Дасаев, Николай Ларионов из «Зенита» и минский динамовец Сергей Алейников. Венгры были разгромлены 6:0. «Ты видел?» – в ночи позвонил Олег Иванович. И снова, как и после Лиона, мы перебирали с ним эпизоды, восхищались скоростной командной игрой сборной и уровнем ее готовности, вполне сбалансированной. О советской команде заговорили тогда, как о теневом фаворите чемпионата мира. Был уверенный выход из группы, классная ничья с французами. А потом был матч ¹/₈ финала с Бельгией, в котором команда Лобановского дважды вела в счете и контролировала ход встречи, но шведский арбитр Фредрикссон засчитал два бельгийских мяча, забитые из положения вне игры, и советская команда была вынуждена вернуться домой.

Новый, 1979 год Олег Борисов встречал в больнице. Это было начало его тяжкого недуга, с которым он боролся последние шестнадцать лет жизни. Первыми его навестили Юрий Морозов и Валерий Лобановский. Лобановский попросил возглавлявшего лабораторию киевского «Динамо» Анатолия Зеленцова разработать, в соответствии с диагнозом, научно обоснованную систему бега для Олега – для быстрого восстановления сил, здоровья, поддержания формы. «В больницу Васильич принес график бега, – записал в дневнике Борисов. – Разработали специально для меня – легкая трусца! Все высчитали по секундам с учетом даты и времени моего рождения, биоритмов. Вот выйду отсюда, куплю секундомер и побегу. Нужно жить по программе – пора бы это на старости лет понять!..»

Оказалось, что почти нет фотографий Валерия Лобановского и Олега Борисова вместе. Отношу это к тому, что оба не любили сниматься. Когда оказывались вместе, им было не до снимков: для встреч выпадало мало времени, а переговорить надо было о многом.

Они встречались в Киеве и Москве; во Львове, куда Борисов с сыном Юрой приехали на машине из Ленинграда, узнав о том, что киевские динамовцы проводят там матч чемпионата СССР с тбилисским «Динамо» (это был 1979 год, киевский стадион готовили к футбольному турниру Олимпиады-80), и в Козине, на даче Лобановского – жарили шашлыки, купались в речке Козинке, бродили по лугу, топили баньку.

Особенно тесные отношения у Лобановского с Борисовым установились осенью 1973 года в Куйбышеве. «Днепр» играл там матч очередного тура с «Крыльями Советов», а БДТ в это время находился на гастролях. Жили футбольная и театральная команды в одной гостинице – «Волга». Там вечерком за день до матча в номере Лобановского и договорились: в январе 1974-го Валерий с Адой приезжают в Ленинград. Начало традиции «январская неделя» в Ленинграде было положено.

Олег заранее готовился к приезду Лобановских, составлял программу. Она включала посещение спектаклей, музеев, поездки в Пушкин, Павловск и Петродворец и неизменные ужины в «Садко» – за полночь, с бесконечными беседами о театре, футболе, новинках литературы, деталях тренировочного процесса и репетиций. БДТ, Малый оперный, Эрмитаж, Русский музей, просмотр кинокартин на «Ленфильме» – много чего было в программе январских визитов в Ленинград киевского тренера. Нередко к ним присоединялась семья Морозовых – Юрий и Галина.

Однажды отправились ужинать в популярный тогда ресторан «Садко». У входа – огромная очередь в ожидании освободившихся столиков. Морозов с Борисовым на правах аборигенов, причем не из последних, пытались уговорить бдительного швейцара. Не тут-то было! Непреклонность стража ресторанных дверей оказалась поразительной: «Отойдите, не мешайте». И вдруг швейцар увидел скромно стоявшего в сторонке Лобановского. «Вот товарищ Лобановский, – объявил он, – пусть проходит. Он заказывал столик». «А они, – отмеченный швейцаром Лобановский показал на Юрия Андреевича и Олега Ивановича, – со мной». Морозов еще долго дулся на швейцара, его не признавшего, а «этого, из Киева приехавшего – пусть там бы его и узнавали!» – пропустившего.

Как-то вечером после спектакля в БДТ Олег Борисов задержался в грим-уборной, Алла отправилась домой чего-нибудь приготовить, а Лобановский с Адой зашли в гастроном купить к столу сладкого и шампанского. В магазине они встали в очереди в соответствующие отделы. К высокому стройному Лобановскому, стоявшему последним – в дубленке, пыжиковой шапке, подошел скромно одетый человек и вежливо спросил: «Не будете ли третьим?» Лобановский с невозмутимым лицом ответил: «Нет. Только первым». – «Ничего, к сожалению, не получится. Первый у нас уже есть…»

Каждая встреча Олега и Валерия доставляла обоим радость, вместе они отдыхали от напряженной работы. У Борисова с Лобановским было много общего – трудоголики, максималисты, однолюбы. Оба жили обособленно от толпы, от тусовок. Вели напряженную творческую жизнь, не подпуская к ней посторонних. «В каком фильме ты снимаешься?» – поинтересовался как-то Лобановский. Борисов ответил: «Остановился поезд». Лобановский немного подумал: «Название хорошее. А о чем?» Когда Олег пересказал другу содержание фильма, он предложил изменить название: «“Остановили поезд” – было бы правильнее!»

Лобановский был убежден, что современному футболисту и – тем более – футболисту будущего недостаточно обладать высокой скоростью, мощным ударом, уметь делать точные передачи. Во главу угла становится интеллект, позволяющий мыслить на поле, с предельным пониманием относиться к тренерским установкам, органично дополнять усилия партнеров в рамках ведения командной игры. На тот момент образцом в этом плане для Лобановского был Андрей Шевченко – незаурядная личность не только на футбольном поле, но и за его пределами.

Однажды в машине, когда ехали из Ленинграда в Пушкин, Олег Иванович поинтересовался у Лобановского:

– Каким будет футбол через тридцать лет?

– Через тридцать – не знаю. Может быть, еще таким же. А через пятьдесят, восемьдесят, сто – умным. В футбол будут играть люди мыслящие, в меру интеллектуальные.

– Такие, как ты?

– Как я или как ты. Будут литературные программы, математические. Кто первый высшую математику, высокий театр выдаст на поле, тот будет новым Пеле… Нам не дожить. Соответственно и тренеры. Сначала – философы, потом – учителя изящной словесности, по совместительству бухгалтеры и психологи и уже только потом, в последнюю очередь, тренеры.

– Неужели это возможно? Не верится…

– Это и артистов коснется. Людям когда-нибудь надоест на идиотов смотреть…

Книгами с Борисовым Лобановский не только обменивался – и поездом переправлял с оказией в Ленинград, а потом и в Москву, – но и при встрече обсуждал прочитанное. Борисову по случаю (с хорошими книгами в советские времена была «напряженка») достался «Карманный оракул» испанского философа XVII века Бальтасара Грасиана, вышедший в серии «Литературные памятники». Олег книгу прочитал дважды. Сначала проглотил, читая без остановок. Потом – не торопясь, вдумчиво, останавливаясь, возвращаясь и снова продвигаясь вперед.

Лобановский, когда «Оракул» перешел к нему, обратил внимание Борисова на два момента. «Вовремя, – пишет Грасиан, – прекращай игру. Правило опытных игроков. Когда удачи громоздятся одна на другую, есть опасность, что всё рухнет. Непрерывное везение всегда подозрительно». «Васильич, – вспоминал Борисов, – аж хмыкнул от удовольствия: “Зачем же прекращать, если и так уже всё рушится”». И совершенно не согласился Лобановский с суждением Грасиана о том, что «надо избегать обязательств». «Чем их больше, – сказал он Борисову, – тем лучше для дела. Только под их гнетом, тяжелым бременем можно воспитать хорошего ученика!» Он признался тогда (вторая половина 1980-х годов) Олегу, что мечтает «кому-нибудь передать свое дело». «Вот только, – развел по свидетельству Борисова, руками, – кому? Воспитывать надо с пеленок…»

Как-то Лобановский прочитал Борисову статью французского ученого об «электрическом рационализме». Покачал головой: «Сколько можно выработать на поле электричества? Знаешь? А я знаю… Только энергия эта механическая, заводная, а у тебя на сцене – чистая (постучал кулаком по лбу), от мысли. Такую энергию выработать на поле пока не удается… Идея в том, чтобы понять (ударение в этом слове Лобановский всегда ставил на «о»), откуда ты ее в таких количествах получаешь». Олег сказал ему: «Когда Ньютона спросили, как он открыл законы всемирной механики, он ответил предельно просто: “Думал об этом денно и нощно”. Артисты не “ньютоны” и не гении. Мы – очень обыкновенные, потому что любим отдохнуть, покутить, подхалтурить. “Денно” и “нощно” – к нам не относится, разве что в отношении к себе, в механике самолюбования. У некоторых она хорошо отработана».