Текст книги "Олег Борисов"

«В футболе то же самое, – подхватил Лобановский. – Но вперед продвигаться можно только в том случае, если “денно и нощно”. Учиться надо всегда. Учиться. Когда-то, быть может, полученных в школе и институте знаний хватало на всю жизнь. Сегодня это абсолютно исключено. Прогресс, постоянные изменения, шквал информации – это заставляет учиться все время, каждый день. Стоит только перестать учиться, как моментально можешь выпасть из процесса – примеров подобного сколь угодно много».

А после «на идиотов смотреть», выдержав, по свидетельству Борисова, паузу, изрек: «Олег, запомни, какой-нибудь пятнадцатилетний пацан начнет забивать по-балетному красиво, между тренировками читать Лермонтова и еще наймет репетитора учить гаммы. Футболисты будут образованными!» И почему-то, вспоминал Борисов, засмеялся при этом своим отдельным, «демоническим» смехом. Что он – шутил или пророчил, – разузнать Олегу не удалось, хотя применительно к актерам это высказывание было особенно важным. В совместных путешествиях Лобановский объяснял идею создания новых футбольных школ и лицеев сыну Олега Ивановича – Юре, предлагал ему должность учителя шахмат (вспомнив, по-видимому, как Юра его обыгрывал), а самому Олегу – стезю театрального педагога.

Глава одиннадцатая
Коллизия с «Дачниками»

В интервью Марине Дмитревской для «Петербургского театрального журнала» Олег Басилашвили вспоминал о том, какой тяжелой бывала атмосфера в БДТ, приводя в качестве примера репетицию «Дачников»:

«Когда Гога ставил “Дачников”, он придумал неожиданный и замечательный масочный ход, говорил: “Пьеса антиинтеллигентская, поэтому не надо ничего маскировать, она и есть антиинтеллигентская”. На дачу приезжают люди, каждый из которых не хочет здесь быть тем, кем он был в городе. Каждый надевает маску: один – сластолюбца, другой – разочарованного писателя, и они существуют в этих масках, уходят от жизни, отдыхают. Я репетировал Басова, роль шла хорошо. Помните, там есть сцена у стога, когда Басов говорит всякие слова о России, рыдает, играя либерала? Все сидят, хохочут, Гога мне подкидывает, сопит, еще и еще раз проходим сцену – успешная репетиция!

И вдруг встает Олег Иванович Борисов (видимо, ему не нравилось, что у меня так хорошо идет репетиция) и говорит: “Георгий Александрович, к чему это вы нас призываете? Это противоречит тому, что писал великий пролетарский писатель Алексей Максимович Горький, противоречит тому, чему нас учат… К чему вы зовете зрителя?” Олег сказал это зло, громко, убедительно, при всех. Гога встал, и от ужаса и страха у него выступил пот на верхней губе (когда он волновался, у него потела верхняя губа. Помню, когда на “На дне” приехал М. С. Горбачев, он уже был весь в поту…). Товстоногов объявил перерыв, ушел и не появлялся на репетициях неделю. А потом пришел – и репетиции пошли заурядно, безо всяких масок. И вышел неплохой спектакль, красивый… Вот поэтому когда в передаче “С потолка” я предлагал каждому нашему артисту сделать воспоминания об Олеге Борисове – все категорически отказывались… Вот такова была атмосфера…»

Тяжелой атмосферу, по Басилашвили, создавал Олег Борисов, «зло, громко, убедительно» призывавший Товстоногова следовать заветам «великого пролетарского писателя Алексея Максимовича Горького» и утверждавший, будто работа режиссера над этим спектаклем «противоречит тому, чему нас учат…». Кто учит, Басилашвили в интервью не уточнял. По двум, надо полагать, причинам. Если бы он вставил Борисову «учат партия и правительство», это выглядело бы нелепо и смешно (произнести такое мог лишь сам Басилашвили) – причина первая. А причина вторая – и главная – заключается в том, что ничего подобного Олег Борисов на репетиции «Дачников» не говорил. Ни в одной из записей репетиций, сделанных Диной Морисовной Шварц (опубликованы в книге «Беседы с коллегами») и аспирантами Г. А. Товстоногова – Семеном Лосевым и Людмилой Мартыновой, невозможно обнаружить ни одного упоминания о «демарше Борисова» и недельном отсутствии напуганного Олегом Ивановичем Товстоногова на репетициях.

Первая репетиция «Дачников» состоялась 23 сентября 1975 года. По ее завершении Товстоногов сказал: «Наша дальнейшая жизнь будет построена следующим образом: я буду занят некоторое время в связи с выпуском на малой сцене “Холстомера”. Давид Лазаревич Либуркин займется первым актом “Дачников”. После выпуска “Холстомера” я подключусь к Давиду Лазаревичу и буду с вами до конца. На этом разрешите мне с вами попрощаться. Меня уже ждут на малой сцене».

С «Историей лошади» Товстоногов, перенося спектакль с малой сцены на большую, задержался на два месяца – премьера постановки состоялась 27 ноября 1975 года. Практически до конца декабря «Дачниками» занимался Давид Либуркин. И, стоит заметить, без Евгения Лебедева и Олега Басилашвили, полностью занятых в то время репетициями и премьерными показами «Холстомера». Товстоногов вернулся к «Дачникам» только перед самым Новым годом (поначалу режиссером планировался выпуск спектакля в конце декабря, но погружение Товстоногова в «Холстомер» сдвинуло все репертуарные планы).

6 февраля 1976 года после довольно рутинного обсуждения некоторых сцен вступил Борисов:

– У меня вопросик, можно?

– Да, пожалуйста, Олег, – разрешил Товстоногов.

– Я не о вымарках и не о ремарках, – сказал Борисов после того, как Товстоногов попытался понять, о чем хочет спросить артист. – Я понимаю, что к ним надо относиться как угодно. У меня вопрос шире: по какому принципу сокращается материал? Есть ли критерий отношения к ремаркам? А если говорить проще: о чем мы ставим спектакль?

Вопрос Борисовым был задан после репетиций, проходивших с сентября по февраль, после прогона, показанного Давидом Либуркиным и признанного не самым, мягко говоря, удачным, а если проще – скучным, весьма прямолинейным, и это – за два месяца до премьеры.

«О бездуховности людей, – ответил Товстоногов. – О бездуховности в широком смысле этого понятия». Семен Лосев запомнил, что Борисов, «не скрывая разочарования», сказал: «Ясно. Теперь ясно». Товстоногов назвал эту проблему «очень современной», на что Олег Иванович, «скрывая иронию», произнес: «Да, конечно…»

«Мысль о пагубном влиянии бездуховности, потребительства – остросовременная и для Товстоногова важная чрезвычайно, – писала театровед Нина Рабинянц. – “Интеллигентская” профессия дачников – лишь средство к сытому благоденствию. Дачники в спектакле Товстоногова – обыватели, присвоившие звание интеллигенции, профанирующие понятие интеллигентности».

И далее, согласно записям, сделанным Семеном Лосевым, состоялся следующий обмен репликами между Товстоноговым и Борисовым.

Борисов. Я, как и вы, Георгий Александрович, читал ту же книжку о «Дачниках» в Театре Комиссаржевской, где спектакль в свое время прозвучал, как разрыв бомбы. Зрители узнавали себя в персонажах и уходили из зала в знак протеста. Я понимаю, что тому способствовала обстановка в стране, 1905 год, нависала гроза… А про что сегодня мы ставим «Дачников»? В чем начинка бомбы, которая должна разорваться сегодня? И разорвется ли она?

Товстоногов. Да, сегодня разрыва бомбы не будет, я надеюсь. В 1905-м появление «Дачников» было актуально. Обстановка в стране способствовала злободневному звучанию пьесы. Но время прошло, и оказалось, что, как и в каждом талантливом произведении, в «Дачниках» обнажилась проблема более широкая, более глобальная, чем казалось на первый взгляд.

Не проблема отживания старой и прихода новой интеллигенции ставится сегодня во главу угла, не процесс вырождения интеллигенции на повестке дня, хотя все это прослеживается в пьесе! Проблема шире! Что сегодня висит в атмосфере? На мой взгляд, воинствующий обывательский образ жизни, порождающий бездуховность!

Борисов. Согласен, Георгий Александрович, но мы же играем массу советских пьес о бездуховности. Они могут выстрелить более актуально, чем «Дачники», написанные в начале века. Почему возникла необходимость именно в данной пьесе? В чем индивидуальность постановки проблемы в «Дачниках»?

Товстоногов. Найдите мне среди наших пьес ту, где бы проблема бездуховности, а значит, еще одного мещанского образа жизни, была бы глобальнее, чем у Горького. На мой взгляд, «Дачники» – самая актуальная пьеса об угрозе бездуховности! По силе воплощения этой проблемы, по мастерству художественных средств, направленных к ее выявлению, подобной пьесы я не встречал!

Борисов. А вам не кажется, что пьеса написана не об этом?

Товстоногов. А о чем?

Борисов. О том, что, почувствовав приближение грозы 1905 года, крах устоев, перемену ценностей, интеллигенция растерялась. Она находится на перепутье!

Товстоногов. Это относится к Марье Львовне, Варваре и Власу. А как быть с остальными персонажами? Чем объединены все действующие лица пьесы? Сегодня, как и мещанство в «Мещанах», так и бездуховность в «Дачниках», – животрепещущая проблема. Вы – живые люди, посмотрите, что творится вокруг?! Какой порок поразил общество в наше время? Обывательщина и бездуховность!

А затем, после разговора, в котором приняли участие Эмма Попова, назначенная на роль Ольги Алексеевны, Владимир Рецептер, игравший Рюмина, Борис Рыжухин (его персонаж – Дудаков) и Олег Басилашвили (одна только реплика у него была – «Монстры, выродки»: так он охарактеризовал «противных людей», таких, как Рюмин, например), в диалог вновь вступили Товстоногов и Борисов.

Товстоногов. Конечно! Именно так к ним Горький и относился! Но при цели: обнажить их существо, нам надо обнаружить меру их субъективного оправдания, чтобы в результате проблема разоблачения пустоты идеалов якобы интеллигенции зазвучала еще острее!

По моему глубокому убеждению, Горький разоблачает мнимую интеллигенцию, которой, к сожалению, у нас и сегодня хватает! Вы играете людей, которые называют себя интеллигентами, искренне считают себя ими, но сходство только во внешней форме, а по существу – никакого отношения к интеллигенции персонажи пьесы не имеют! Да, они на нее похожи! По одеждам, но не более!

Борисов. Тогда давайте договоримся, что такое подлинная и мнимая интеллигенция?

Товстоногов. Давайте! На мой взгляд, подлинная интеллигенция несет в себе, привносит в общество созидательный характер! Она создает духовные ценности! А мнимая – надевает ее одежды, скинув которые, обнажается духовная пустота! Ведь дело не в профессии, не в визитной карточке, предъявляющей внешние признаки человека, не в уровне его знаний, эрудиции!

Борисов. Должен быть какой-то иной момент? Духовный?

Товстоногов. Не просто – духовный! Я бы уточнил – созидательный! Исходящий из позиций к миру, обществу, людям! Подлинный интеллигент мучается болью своего времени, а мы почему-то определяем интеллигентность лишь по внешним признакам! Это неверно! Профессия не есть лакмусовая бумажка на выявление подлинного характера интеллигента! И уборщица может быть интеллигентнее академика, если академик умер как созидатель!

Вот, скажем, Шалимов, в этом смысле умирает. Он мучается тем, что потерял читателя, а потерял он его потому, что сам стал духовно нищим!

Борисов. Ну, это еще ни о чем не говорит! Читателя можно потерять по разным причинам! Читатель стал читать бульварную литературу. Или детективы! Или замучился бытом и перестал читать.

Товстоногов. Я знаю одного в недавнем прошлом популярнейшего писателя – не буду называть его фамилию, которого больше всего сейчас волнует: можно ли любить после шестидесяти? Так вот он тоже потерял своего читателя. Правда, может быть, приобрел нового? Достойного проблем своих произведений? Может, он не очень-то расстраивается – не знаю. Так вот этот писатель сродни Шалимову. Шалимов, как и он, оторвался от времени, перестал ощущать его пульс, хотя и делает вид, что это не так…

Наталья Тенякова в ответ на это рассказала анекдот: «В ресторане сидит известный писатель, пьяный вдребезги, морда в тарелке с икрой. И плачет! Подходит приятель:

– Митя, ты что? У тебя неприятности в Союзе писателей?

– Нет, в Союзе писателей все в порядке.

– Может, с женой нелады?

– С женой развелся, но у меня теперь новая, молодая.

– Я слышал, у тебя на даче был пожар?

– Да, был, но я уже новую построил.

– С машиной что-нибудь? Неужели авария?

– Была авария. Но новую купил!

– Так что ж ты ревешь?

– Страдаю болью наро-о-о-о-одной!!!»

И добавила: «Вот он – верх цинизма! Морда в икре, а болью народной страдает!»

Олег Иванович довольно резко возразил: «Это лживый анекдот про Солоухина! Вот так на человека навешивают ярлыки! А он большой, настоящий писатель! И не верю я, что он потерял читателя! Мура! Своего читателя он не мог потерять, я в это не верю!» Тенякова заметила, что не о Солоухине речь, а Борисов продолжил: «Речь о том, что про человека могут говорить черт знает что, вот, мол, морда в икре! Если морда в икре, то ты не писатель! Что плохого в желании человека жить лучше? Есть лучше? Одеваться лучше? Теория, что художник должен жить в бедности, – прогнила! Но как только человек, художник, писатель вылез из нищеты, так про него сплетни, слухи: исписался! Откуда им знать: исписался он или нет? Приписывают ему, что хотят, а на самом деле, писатель в поиске, действительно, в муках, даже в запое может быть…»

Потом возник еще один диалог между Товстоноговым и Борисовым. В записи все того же Семена Лосева он выглядит так.

Товстоногов. Мне хотелось бы, чтобы мы на данном этапе договорились о главном критерии. Не внешние приметы определяют существо человека. Нельзя обвинять людей в том, что они стремятся жить лучше, чем жили раньше. Можно иметь и хорошую зарплату, и дачу, и машину – это не страшно! Страшно, когда это становится пределом человеческих желаний! Дачники, стремясь к вершине благополучия, растеряли по дороге все духовные ценности! В этом их драма!

Борисов. Ну, хорошо! Посмотрели мнимые интеллигенты наш спектакль и пошли продолжать свою жизнь дальше. И чего мы добились?

Товстоногов. Рассчитывать, что после спектакля «Энергичные люди» воры перестанут воровать, – наивно. Так же наивно думать, что псевдоинтеллигенты перестанут быть «псевдо».

Борисов. Но эта пьеса поглубже «Энергичных людей». Это не анекдот! И играть мы должны серьезно и задевать больные проблемы! Или мы не стремимся к актуальности?

Товстоногов. Нет, Олег, у нас задача выше!

Борисов. Выше сегодняшнего звучания?

Товстоногов. Сегодняшнее звучание мы понимаем по-разному. Вы говорите об актуальности, а я – о современности. Для меня это разные, порой полярные категории. В 1905-м пьеса была настолько актуальной, что вызвала скандал. Пьеса оказалась на злобу дня! Скандал, вызванный первой постановкой пьесы, произошел потому, что Горький сделал точный прицел на том историческом этапе на реакционную интеллигенцию. Сейчас нет смысла ставить спектакль как политический памфлет, потому что через семьдесят лет пьеса не бьет как памфлет. Но, повернувшись новым ракурсом, пьеса затрагивает более глубокие пласты, чем в 1905-м! Реакционная интеллигенция тогда была налицо! Сегодня отличить мнимого интеллигента от подлинного – гораздо сложнее! Проблема стала глубже! И методы разоблачения должны быть тоньше! И, если мы нащупаем единый ансамблевый способ существования, надеюсь, спектакль должен срезать такой болевой пласт времени, который объемнее понятия актуальность.

Борисов. Простите, Георгий Александрович, что я задаю так много вопросов, но уж коли у нас пошел такой разговор, я хочу разобраться. Мне кажется все же, что персонажи пьесы – интеллигенты! Только они в силу обстоятельств занимаются совсем не тем, к чему призваны! Ну, разве Суслов бездуховен? Ему изменяет жена. Весь спектакль он всеми средствами пытается каким-то образом завоевать Юлию. Суслов искренне страдает? Искренне! Негативное в нем во многом от поведения жены! Никому ничего плохо не делая, Суслов хочет семейного уюта! И в этом он духовен!

Тенякова. Духовен в том, что развратил жену?

Борисов. Суслов развратил? Чем? Как?

Тенякова. Да я говорю…

Борисов. Да мало ли что она говорит?!

Тенякова. А кто проводил с ней уроки отношения к жизни? Весь сусловский монолог четвертого акта она знает наизусть! Тоже мне – учитель философии!

Борисов. И что дали эти уроки, если Юлия изменяет?

Тенякова. Изменяю! Потому что были желания! Идеалы были! Потому что его философия их убила! Потому что Суслов груб, как извозчик! Изменяю, потому что мне хуже с ним, чем ему со мной!

Борисов. Да, я груб, когда мне изменяют! Потому хочу семейного счастья! Нормальной, любимой жены! А на несчастье попалась развратная, еще с шестого класса, когда на нее смотрели масляными глазами!

(«В жанровое многоголосье актерских решений «партия» инженера Суслова вносила пронзительную драматическую ноту, – отмечала Нина Рабинянц в статье «Горьковские спектакли Г. А. Товстоногова». – О. И. Борисов играл человека внешне непроницаемого, но испепеленного безверием и недоброжелательностью. Человека злобного ума с острым презрительным взглядом, для которого любое проявление гражданских чувств, духовности – кривлянье и ложь. Его, идеолога обывательщины, разнимало от холодной ярости, когда, изменив обычной сдержанности, он декларировал истерически – человек исчерпывается стремлением “пить, есть и иметь женщину”! Но опустошенный циник Суслов Борисова жил в состоянии внутренней пытки, наказанный любовью к собственной жене, которой внушал омерзение. В отличие от Басова и других утробного благополучия ему не было дано».)

Товстоногов. Вы сейчас говорите о субъективной правде персонажа. В этом вопросе у нас спора не получится! Но вы начали с того, что Суслов – интеллигент. Не могу согласиться! Страдания, пусть даже искренние, по поводу измены жены, ничего общего не имеют с духовным богатством русского человека! И правильно вспомнила Наташа знаменитый сусловский монолог в четвертом акте! Это же просто проповедь обывательщины!

Борисов. Ну, это же слова! Я могу говорить одно, думать другое! К тому же Суслов потом оправдывается, что немного переборщил!

Товстоногов. Это не слова, Олег, это позиция! Когда Горький довел Суслова до предела, то заставил его выложить свою программу! Но мы-то с вами за высокие цели в жизни, а не за обывательское счастье? А то, что Суслов любит искренне, я не спорю! Как раз неистребимая любовь к женщине и очеловечивает его!..

…Не скрою, меня огорчает, что возникают сомнения в исходных позициях. Если бы в «Мещанах» мы с самого начала не договорились: не цепляться за ремарки, искать живой, освобожденный от штампованных представлений ход к раскрытию темы пьесы, – то спектакль не получился бы.

(В финале «Дачников» у Борисова был потрясающий монолог – очень пророческий и циничный. Он говорил от лица русского обывателя, мещанина, насмехаясь и глумясь над любой общественной деятельностью, над «россказнями, призывами и идеями», ненавидя эти слова, по определению Анатолия Смелянского, «физически, акустически». Как-то даже рисовал, выжигал в воздухе руками революционные плакаты и лозунги. Это и тогда было страшно, во времена «застоя», и было бы страшно теперь. «Дайте нам просто хорошо поесть, отдохнуть… и вообще оставьте, наконец, в покое!» – говорил инженер Суслов от имени своего сословия, и это вдруг становилось народным воплем, вырвавшимся из самого сердца, национальной идеей на все времена.)

Борисов. Но этот разговор необходим, Георгий Александрович.

«Очень много сегодня соединилось», – вступил Владимир Рецептер. «Есть о чем думать, в каком направлении», – согласился Олег Басилашвили.

Товстоногов. Поэтому я и пошел на беседу, не закрыл вам рот, не сказал: «Потом поговорим, а сейчас давайте работать!» Но меня огорчает другое. То, что разговор необходим, это хорошо. Плохо то, что мы и до него, и сейчас не можем сдвинуться с мертвой точки решения вопроса – о чем спектакль? А без этого нельзя играть! Ведь по существу я вам ничего нового не открыл. То, о чем говорили сегодня, все предыдущее репетиционное время мы и пытались выстраивать. Вы против нападок на интеллигенцию? Замечательно! Я с вами! Так давайте защитим интеллигенцию тем, что отделим от нее наносной слой! Настоящая интеллигенция от этого только выиграет, а не пострадает!

Беда в том, что мы никак не можем нащупать способ! Не только не чувствуем, а и сопротивляемся точному отбору обстоятельств. Вы все силы кладете на оправдание персонажей, а это вам не удается, и не удастся, потому что материал сопротивляется.

Я все время подчеркиваю, как важно, что уходит персонаж, и про него говорят гадость! И вот только-только получилось, сказала Юлия в спину Шалимову: «Вам нравится этот господин?» Только ушел: «Холодный, как лягушка!» Вместо того чтобы сказать себе: «Ах, вот он способ», – Олег Борисов цепляется за ремарки! Выстраиваем сцену с Олегом Басилашвили, бьемся-бьемся, нашли, наконец, на следующий день из сцены исчезает главное! А уж Басов такой узнаваемый, такой сегодняшний!

«Не получается еще, Георгий Александрович, не выходит!» – признался Басилашвили.

«К чему бы вас хотелось призвать, товарищи? – сказал Товстоногов. – Я не против подобных разговоров, но если впредь будут возникать какие-нибудь существенные вопросы, то давайте обсуждать их не во время репетиции, а после нее у меня в кабинете. Очень мало у нас осталось репетиционных точек до выпуска спектакля, и я призываю вас беречь время, которое отведено нам для работы на площадке. А на сегодня все, товарищи, закончили, до свидания».

Посыпались реплики: «Почему, Георгий Александрович?», «Еще только час, у нас впереди много времени», «Не обижайтесь, Георгий Александрович!..» На «не обижайтесь» Товстоногов ответил Теняковой: «Но я же тоже живой человек, Наташа».

Договорились о перерыве.

«В узких дверях репетиционного зала, – записано у Лосева, – была толкучка. Выходя, Товстоногов столкнулся с пришедшей на репетицию Диной Морисовной Шварц. И она, волей-неволей, не давала Георгию Александровичу пройти. Он и она курили, почти прижавшись друг к другу.

– Здравствуйте. А что, уже перерыв?

– Наконец-то. А пораньше нельзя было прийти?

– Да я…

– Да я, да я! Вы когда-нибудь будете приходить на репетиции к началу?

– Что случилось, Георгий Александрович?

– Пришли бы пораньше – не спрашивали бы! Дайте пройти.

– Что случилось?

– Много чего случилось. Тут такое было!

– А что такое, что такое?

И Дина Морисовна побежала по лестнице следом за Георгием Александровичем».

Вот и вся репетиционная коллизия, несколько выбившая, в основном из-за диалогов с Борисовым, Товстоногова из привычной колеи и заставившая его сказать Дине Шварц: «Тут такое было!»

Так для чего же своей выдумкой Басилашвили поделился с читателями в интервью? Да только, выходит, для того, чтобы походя заметить, что Олегу Ивановичу, видимо, не нравилось, что у партнера по спектаклю, то есть – у него «так хорошо идет репетиция» (вот видите, какой Борисов завистливый и злой – то, что хорошо у партнера, для него – плохо…), и он взвился, апеллируя к «великому пролетарскому писателю». И для того также, чтобы (и снова походя) заметить, что «каждый» (!) артист БДТ отказывался говорить о Борисове для передачи «С потолка», которую вел Басилашвили, с потолка, к слову, и снявший ситуацию, будто бы имевшую место во время репетиции.

Алла Романовна считает, что все чрезмерные эмоциональные выпады Басилашвили по отношению к Борисову связаны с историей с «Ревизором», когда всем в БДТ, в том числе и Товстоногову, стало ясно после нескольких спектаклей: Хлестакова должен играть Борисов, а не Басилашвили. Георгий Александрович просил тогда Олега Ивановича сыграть Хлестакова на гастролях в Москве, но Борисов в довольно резкой форме отказался.

«Как-то на телевидении, – вспоминает Алла Романовна, – делали фильм к юбилею Олега. Решили взять интервью и у Басилашвили. Встретились с ним в БДТ. И услышали: “Я не даю интервью о Борисове. Это не мой артист. Он в одной только роли нравится – в ‘Садовнике’. Об этом артисте меня не спрашивайте”».