Текст книги "Олег Борисов"

(Стоит заметить, что сын Ирины Молостовой и Бориса Каменьковича Женя родился в Киеве в 1954 году, сын Аллы и Олега Борисовых Юра – там же в 1956-м, сын Марины и Давида Боровских Саша – тоже в Киеве, в 1960-м. У всех – сыновья. Ирина Молостова призывала: «Чтобы у всех не по одному, а по дюжине детишек!» У всех так и осталось – по одному. «Зато, – говорил Олег, – любимых».

Мальчишки с детских лет дружили. Судьба свела их в Москве: Евгений возглавил театр «Мастерская Петра Фоменко», Юрий ставил спектакли в Камерном театре и не только в нем, снимал фильмы, Александр пошел по стопам отца, стал выдающимся театральным художником.)

В конце 1950-х годов Михаил Федорович Романов, возглавлявший Театр им. Леси Украинки, собирался поставить «Царя Федора Иоанновича» с Олегом Борисовым в главной роли, но задумку свою реализовать не сумел. «Слишком заранее, – говорил Олег, – объявил о царе Федоре на меня». Рассказывают, что тогдашний директор театра Виктор Иванович Мягкий, бывший актер Театра им. Леси Украинки, узнав о намерении Романова, вопрошал удивленно-грозно – и не где-нибудь, а на сборе труппы, публично: «Это что же получается, ради одного артиста всем бороды клеить?» Актриса Нелли Корнеева вспоминала в беседе с Андреем Карауловым, что «Романов подчинился. В ту пору он уже не всегда умел настаивать на своем».

Ведущий артист Театра им. Леси Украинки Михаил Романов

Сыграл Олег Борисов в 1959 году в шекспировской «Комедии ошибок» – Дромио Эфесского и Дромио Сиракузского. Играть актеру в одной пьесе две роли – задача сложная, тем более что роли эти схожие по всем решающим признакам – и биологическим, и социальным, и профессиональным. Задача бы значительно облегчилась, если бы исполнитель имел дело с разными людьми – по внешности, возрасту, общественному положению. А тут человеческие свойства героев совпадают во многом – они однолетки, слуги. «Надо отдать должное молодому актеру, – написала в рецензии на спектакль «Правда Украины», – он великолепно справляется с труднейшей задачей. Его Дромио не одинаковы – не только потому, что они носят разные головные уборы, а в силу различия человеческих натур, темпераментов, духовных обликов. Один – весь в движении, умен, жизнерадостен, чертовски ловок и находчив, как, впрочем, и многие слуги в классических комедиях. Другой – несколько унылый, недоумковатый, явный пессимист и неудачник, по духу своему совершенно чуждый брату. Изображать двух таких схожих и несхожих лиц, конечно, нелегко, особенно, если учесть, что образы сменяются молниеносно и исполнителю приходится очень быстро преображаться. Без высокого искусства перевоплощения это сделать трудно, пожалуй, даже невозможно. И дело не только в физическом напряжении, в том, что О. Борисову приходится долго бывать на сцене, много и часто передвигаться, все время добиваться выразительного пластического рисунка, а главным образом – в необходимости создания психологически правдивого внутреннего образа героя. И это превосходно удалось актеру. Зритель знает, что роль двух Дромио играет один и тот же исполнитель, но верит, что перед ним два человека, верит не в силу театральной условности, а потому, что перед ним действительно действуют два разных типа».

Замечательный фотограф, журналист, писатель Юрий Михайлович Рост, родившийся в Киеве, талантливо донес до нас антураж той поры: «Вечером Пушкинская улица оживала. Свободные от спектаклей актеры киевского Театра русской драмы, оперные певцы, балетные танцовщики выходили потоптать качающиеся тени каштановых листьев и подышать воздухом, который, несмотря на близость к Крещатику, был свеж, пахуч и вязок.

Киев тогда не был театральной провинцией.

Вот лучший Федя Протасов русской сцены Михаил Федорович Романов, опираясь (разумеется, образа ради) одной рукой на трость, другой на жену, красавицу из немого кино “Праздник святого Йоргена”, Марию Павловну Стрелкову, проплывает вниз к бывшей Фундуклеевской. Вот Константин Павлович Хохлов, соратник Станиславского, блистательный Олег Борисов, невероятный Павел Луспекаев…

А на другой, оперной, стороне – Поторжинский, Петрицкий, Гмыря, Литвинено-Вольгемут…

Пушкинская была не просто улицей, не только остроумным и беспощадным критиком новых спектаклей и актерских работ, она сама была сценой. Там блистали мастерством в живой интриге. И действующим лицом мог стать каждый, кто попадал на покатый ее тротуар, – от суфлера-меломана, которому в будку провели наушники и он, забывшись от счастья, слушал во время спектакля (который вел!) оркестр Бернстайна и дирижировал, насмерть перепугав актеров, ждавших подсказки, до народного артиста или городского сумасшедшего Шаи, торговавшего журналами и переносившего все театральные новости».

Отец Юрия Роста был актером Театра им. Леси Украинки. 27 июня 1941 года, несмотря на то, что у него была бронь и он мог работать во фронтовых актерских бригадах, добровольцем ушел на фронт, был ранен. Юра с мамой, бабушкой и двоюродным братом Мишей отправились в эвакуацию в Златоуст, потом в Уфу, а затем присоединились к театру, находившемуся в эвакуации в Грозном. 23 февраля 1944 года пятилетний Юра Рост вышел там на улицу с Юрием Сергеевичем Лавровым. Мальчику в декорационном цехе смастерили игрушечный деревянный автомат. «Мы, – вспоминает Юрий Рост, – пошли по улице. Мало что запомнилось с того времени, а вот крытые и открытые машины с людьми, которые ехали по городу, я запомнил. И реку Сунжу. Это была депортация чеченцев. Как я позднее понял, конечно, не тогда».

Там же, в Грозном, находилась в эвакуации и семья будущей жены Олега Борисова Аллы Латынской (ее отец был в то время директором Театра им. Леси Украинки). Как они туда попали?

Когда началась война, все из театра разъехались в разные стороны. Роман Степанович Латынский успел запихнуть семью – жену Ларису Гавриловну, семилетнюю дочку Аллу и полуторагодовалого сына Алика в один из последних поездов, следующих на Восток. Алле было поручено держать чемоданчик с лекарствами. Поначалу Латынские уехали в Горький вместе с артистом театра Михаилом Михайловичем Белоусовым, у которого там жил брат. Через день в Горький приехали родители Ларисы Гавриловны.

Потом Белоусов перевез всех Латынских в Уфу. Там Алла пошла в школу. Жили в театре, в каком-то помещении за сценой. Затем детей Латынских с бабушкой и дедушкой отправили в Алма-Ату. Лариса Гавриловна в это время была с мужем. В Алма-Ате – Алла Романовна хорошо это запомнила – жили на улице Ильича, 105, перед домом был арык, в котором плескался Алик. После Алма-Аты была Караганда, где жили уже все вместе.

Глава семьи Роман Латынский с первых дней войны принялся формировать бригаду артистов, с которой регулярно выезжал на фронт до 1943 года. Труппу Театра им. Леси Украинки Роман Степанович начал собирать в Караганде. Потом все, кто имел отношение к театру, включая Латынских, съехались в Грозный. Труппа была блистательная: Швидлер, Литвинова, Халатов, Викланд, Стрелкова, Романов… Латынский с той поры – заслуженный деятель Чечено-Ингушской АССР. Алла занималась в балетной студии, получала грамоты за выступления.

Глава четвертая
Алла и Олег: история любви

В одной из грим-уборных Театра им. Леси Украинки жила приятельница Аллы Латынской Маша Сторожева. Они, несмотря на некоторую разницу в возрасте – Маша была постарше, – дружили. Сторожева не была знаменита, играла во вспомогательном составе. На столе у нее – среди многих других – лежала маленькая, пять на семь сантиметров, фотография молодой, стройной девушки в большом берете (белокурые волосы были аккуратно подобраны под берет), в вязаном шарфике. Улыбка кроткая, притягивающая… Это была фотография Аллы с выпускного школьного вечера.

Олега сразу осенило: Настасья Филипповна и князь Мышкин. Он держит в руках ее портрет… Нет, она не Настасья Филипповна, скорее – Настенька из «Белых ночей», но удивительно то, что ассоциация петербургская! Как предзнаменование.

Борисов попросил Сторожеву, чтобы она познакомила его «с этим Беретиком». В ответ получил: «Даже и не думай. Это дочь бывшего директора Русской драмы, он еще и в Театре Франко был директором. Алла только что поступила в университет на журналистику, и Латынский с нее не слезет – будет требовать красного диплома. Он строгий!» «Разве это имеет значение, чья она дочь?» – не унимался Олег. «Имеет. – Маша стояла как стена. – Алла – моя подруга. Она очень рафинированная, не как все… – Маша немного помялась и наконец произнесла главное: – Если хочешь знать, она еще и недотрога…» «Недотрога – но от судьбы не уйдешь!..» – вспоминал свою тогдашнюю реакцию Олег.

Как-то Алла шла после занятий в университете не по бульвару Шевченко, как обычно, а по улице Ленина. В окне театра увидела свою подругу Машу, которая тут же выбежала к ней на крыльцо служебного входа.

Это крыльцо знаменитого Дома Бергонье, где в 1891 году свои первые спектакли показывала труппа выдающегося русского актера и режиссера Николая Соловцова. В 1878 году французский предприниматель Огюст Бергонье купил в Киеве земельный участок и построил там двухэтажный дом в традициях классицизма – колонны, арки… Дом Бергонье был и отелем, и сдавался в аренду сразу нескольким театральным труппам. На крыльце стояла лавочка – артисты в перерыве репетиций и спектаклей иногда посиживали там и точили лясы. Давид Боровский сделал лавочку знаменитой. Приезжая в Киев из Москвы, он говорил: «Надо восстановить крылечко». И – восстановил, а лавочку отремонтировал. На двух досках спинки вырезал фамилии актеров и режиссеров – Романова, Хохлова, Нелли, Опаловой, Луспекаева, Лаврова, Борисова… Так и стоит эта лавочка по сей день. «Вне грамматики этой жизни существует Давид Боровский. Знаки препинания у него свои…» – написал в дневнике Олег Борисов.

Крыльцо пустовало только во время непогоды. Многие старались его обходить по другой стороне Пушкинской, чтобы, не дай бог, не попасться на глаза «старожилам», они тогда замучили бы своей лаской. Алла тоже заблаговременно перешла на другую сторону (на нее бы набросились точно: как папа? как его драгоценное здоровье?), но, к ее удивлению, на крыльце было пусто. Выбежала Маша, они разговорились. И вдруг Сторожева, попросив Аллу подождать на крыльце, рванула в театр, в ту комнату, где в это время спал Олег. «Та девушка с фотографии, ты же просил! Она на крыльце…» – «На каком крыльце?» – спросонья не разобрал Олег. «И тут же, – вспоминал он, – еще не отойдя ото сна, неумытый – три часа дня! – не успев надеть синий шевиотовый костюм, полетел вниз. Чуть было не напоролся на чемодан».

Всего, о чем тогда говорили, Олег не помнил. Запомнил лишь, что Алла сказала: фотографироваться не любит и не знает, как та фотография к Маше попала («Говорят: милой на ногу наступишь и весь характер узнаешь. Я мог и не наступать – узнал сразу, по одной фотографии», – смеялся Олег). В этот момент кто-то на крыльце появился, Олег застеснялся и попросил разрешения встретить Аллу Латынскую возле занятий в университете. Она улыбнулась и… ничего не ответила. Так Олег, во всяком случае, запомнил. На следующий день он стоял в своем единственном пальто из черного драпа под каштаном, чуть в стороне от входа в университет, повернувшись спиной. Очень волновался и все время курил.

Аллу в театре знали с юных лет. Она была там своим человеком. Театральные дети дружили и друг с другом, и с артистами. Днем она забегала в театр поиграть в пинг-понг. А вечерами ходила не на Крещатик гулять, а через служебный вход в театр – посмотреть любимый спектакль или хотя бы какой-то акт. Ее всегда сажали рядом с ложей дирекции в бельэтаже.

Алла познакомилась с Олегом буквально через две недели после открытия нового театрального сезона. Борисов приехал в Киев в середине августа 1951 года, сезон начинался 1 сентября. Для Аллы это был первый день занятий в Киевском государственном университете, куда после окончания 57-й женской школы она поступила на факультет журналистики.

Латынские жили на третьем этаже шестиэтажного дома во дворе Театра им. Леси Украинки. После возвращения из эвакуации блестящий организатор Роман Латынский собрал в этом доме всех сотрудников театра. Латынские напрямую соседствовали с семьей Константина Хохлова. Этажом выше была квартира Михаила Романова. В этом же доме, где, кроме отдельного жилья, были и большие 12-комнатные коммуналки, жили Юрий Лавров, Михаил Высоцкий, Михаил Белоусов и многие другие.

«Двери квартиры у нас, – вспоминает Алла Романовна, – почти никогда не закрывались. После спектакля все, кто проходил мимо, заходили. Чай пили, иногда в карты играли. Очень дружный был коллектив».

Алла Романовна вспоминает историю знакомства с Олегом так:

«Иду я как-то из университета. Маша Сторожева мне из окошка кричит: “Алла. Я к тебе выйду. Подожди”. Вышла Маша не одна. С Олегом. Знакомит меня. У меня не было такого: ах, артист!.. Я относилась к актерам совершенно спокойно. Стоим возле театра, разговариваем. Что-то он рассказывает, что-то Маша, что-то – я. Я потом говорю: пойду, мама меня ждет. “Мы вас проводим”. Когда мы подошли к дому, Олег спросил: “Можно я вас встречу завтра у университета?” Я даже как-то растерялась: “Ну, хорошо, встречайте”. Университет был в двух кварталах от театра и дома. Окна нашей аудитории выходили на парк Шевченко. И я Олега из окна увидела. Стоит. Я так и поняла: наверное, это Олег. Выхожу. Он стоит, курит. И – спиной к зданию.

Весь курс уже потом знал. Окна большие. Он стоял всегда спиной, чуть сбоку. Вот так и приходил каждый день. Как тут не влюбиться? Наши встречи продолжались два года, с сентября 1951 года до ноября 1953-го. Родители у меня были строгих правил, особенно отец».

Роман Степанович как-то сказал Олегу – предупреждал, разумеется, в шутку, когда они собрались пожениться, – намучаешься с ней: лентяйка она, троечница, отметки в дневнике плохие меняла на хорошие…

Алла не была ленивой, но и энергичной ее нельзя было назвать. В большей степени – романтичная, лирическая. Безумно любила балет, о котором она знала, казалось, все: кто какую партию танцует, кто хуже, кто лучше. Регулярно ходила на балетные представления в оперный театр. Администратор, хорошо знакомый с Романом Латынским, всегда находил для Аллы местечко в зале. Олег об увлечении Аллы балетом знал.

Алла и Олег для встреч выкраивали время, исходя из своей занятости. Олега, как и весь театральный молодняк, постоянно задействовали в массовках всех спектаклей – чтобы привыкали к сцене. Если он не был занят в спектакле, они гуляли по городу: Алла знакомила Олега с Киевом. Иногда встречались днем, ходили в кино. Виделись почти каждый день.

Сохранилась трогательная записка, написанная в день премьеры Борисова в спектакле «Враги» в роли Коня 26 октября 1951 года (на следующий день Алле исполнялось 18 лет): «Сердечно поздравляю милого, славного юношу с премьерой. С приветом. Алла».

С родителями Алла познакомила Олега незадолго до Нового, 1952 года. Они встречались уже четыре месяца и договорились вместе быть в театре на новогодней вечеринке.

Родители Аллы приняли Олега очень хорошо. Ларисе Гавриловне он напомнил мужа – Романа Степановича – в молодости. У него интересная судьба. Он рос без родителей. В приемной семье. В раннем возрасте начал работать на заводе. И Лариса Гавриловна работала на этом же заводе. Там они и познакомились. С завода Латынского забрали и назначили начальником отделения милиции. В его районе находился Голосеевский лес. Там бесчинствовала банда. Ловили маленьких детей и делали из них котлеты. Роман Степанович раскрыл эту банду. Случайно. Они тогда жили на Подоле. После обеда возвращался в отделение и увидел женщину, которая вела ребенка, девочку. Девочка плакала, женщина все время озиралась. Роман заподозрил, что она – не мать. Задержал ее, доставил в отделение, женщина оказалась из той самой банды. Банду взяли. «Была у нас фотография этой девочки, – вспоминает Алла Романовна. – Мне ее показывали до войны. Родители девочки благодарили, писали папе письма».

После милиции Роман Латынский возглавил в Киеве Польский театр. Но в 1937-м его закрыли, перевели во Львов, а 28-летний Латынский на следующий год стал директором Театра русской драмы им. Леси Украинки. В нем он и прослужил до 1948 года.

Потом Роман Латынский работал заместителем председателя Комитета по культуре, окончил Высшую партийную школу при ЦК компартии Украины, директорствовал в Театре им. Ивана Франко, а затем – в Театре оперетты. По праву считался самым профессиональным театральным директором на Украине. Театр оперетты, например, который мало кто посещал, при Латынском стал аншлаговым: Роман Степанович добился того, чтобы классические оперетты шли на русском языке.

«Олег, – вспоминает Алла Романовна, – стал бывать у нас дома и сделался своим человеком. Ему полностью доверяли, он всех знал и, конечно же, папины рассказы для него были самым необходимым – второй школой. Папа знал, что такое театр – основательно, досконально. Всю кухню театральную. Засиживались до часу ночи, до двух».

У Романа Латынского была машина, какая-то немецкая. Он любил машины и приемники – после войны их было много. Как-то в августе Латынские вместе с Олегом поехали отдыхать в Крым. На неделю. У всех был отпуск. Сняли в Судаке домик, отлично проводили время – купались, загорали, гуляли, разговаривали. Близких отношений у молодых не было – обычные ухаживания. Им было хорошо друг с другом.

Путешествие продолжили поездкой на машине в Москву. Познакомились с мамой Олега Надеждой Андреевной. Иван Степанович находился тогда в больнице: серьезная контузия, полученная во время войны, постоянно давала о себе знать. «У родителей, – рассказывает Алла Романовна, – приятельница была в Москве, Фаина Зиновьевна. Она работала в Театре Моссовета секретарем главного режиссера Юрия Александровича Завадского. Познакомились с Надеждой Андреевной, поговорили. У нее в это время гостил брат с женой. Дядя Олега. Военный. Бабушка… Комната – одна. Спать, понятно, было негде. Родители отправились к Фаине Зиновьевне. Олега, его брата Левку и меня поселили в сарай, на сеновал. Мы с Олегом так и не заснули. Всю ночь проговорили. Нам интересно было – общие интересы, тогда мы узнавали друг друга. Я мышей боюсь, а мне говорили, что в сене мыши живут».

Назавтра уехали.

После того как вернулись в Киев, Олег почти сразу исчез. Не приходил к Латынским, не встречал Аллу возле университета, не звонил. Появился дней через пять. «Спрашиваю, – вспоминает Алла, – у него: что случилось, где ты был? Не говорит ничего. Молчит и все. Ничего не рассказывает. И мы – даже до повышенных тонов дело дошло – поссорились. Это была первая и последняя ссора в нашей жизни. Длилась она три с лишним месяца. Только под Новый год помирились. Новый, 1953 год встречали вместе». В дни ссоры Алла поняла, как ей не хватает Олега.

Потом все выяснилось. Оказывается, Надежда Андреевна настояла на том, чтобы Олег снова приехал в Москву и обо всем рассказал, что это означает (у него и денег-то на билеты туда и обратно не было: что-то продал, чтобы съездить), и там ему выговорила: «Куда ты полез? Мы – простые люди, а они…» Она была абсолютной коммунисткой. Шепотом разговаривала, боялась всего на свете.

В дни той ссоры Олег вел себя, случалось, по-мальчишески. Приходил в гости в квартиру к балеринам и, подгадывая к времени возвращения Аллы домой, садился на подоконник – так, чтобы она его видела. Алла переживала, могла и поплакать, а когда потом, после «мира», рассказывала об этом Олегу, оба понимали, что всё в их отношениях – серьезно. И принимались обсуждать самый главный для них в тот момент вопрос: когда лучше пожениться?

Заявление в загс Алла и Олег подали в конце сентября 1953 года. В конце декабря забрали паспорта. Свадьбу решили устроить 3 февраля – после экзаменов в университете. В тот день в загсе на улице Ленина им выдали свидетельство о браке со ссылкой на запись актов гражданского состояния за номером 201.

После загса Олег поспешил на репетицию, а вечером – на квартиру Латынских. В огромной комнате был накрыт длинный стол. Собралось море народу – родственники, друзья, театральные люди во главе с Константином Павловичем Хохловым, который принес огромную корзину белой сирени.

Олег подарил невесте отрез красной ткани. Алла спросила: «Почему красная? Нужна ведь белая…» – «Зато какая красивая!» – отвечал Олег. Потом она сшила из подаренной ткани красное платье, и оно стало одним из самых любимых…

Из Москвы приехала Надежда Андреевна. От увиденной квартиры она обомлела. Кухня в ней была больше, чем ее единственная комнатка в домике в Новобратцеве. Надежда Андреевна понимала, что Олегу здесь хорошо и что все это – прочно. Она сшила Алле свадебное платье. Белое, недлинное. Такое, чтобы она могла его носить и повседневно. Алле оно очень нравилось. Жених был одет скромно – в свой любимый серый костюм.

Со свадебного вечера Олег остался жить у Латынских.

Учившийся с Аллой на журфаке сын украинского поэта Владимира Сосюры – Владимир, секретарь комсомольской организации факультета, сигнализировал ректору университета о том, что студентка Борисова носит обручальное кольцо. Аллу вызвали к ректору, который хотел было прочитать ей лекцию о необходимой для комсомолки скромности, но, услышав вопрос: «А ваша жена не носит кольцо?», аудиенцию прекратил.

На пятом курсе занятий обычно не бывает, студенты занимаются подготовкой дипломной работы. Алла не без умысла выбрала для преддипломной практики редакцию запорожской газеты: в Запорожье были запланированы гастроли театра. Там молодожены, можно сказать, провели медовый месяц.

К моменту гастролей практика Аллы в местной газете закончилась. Они с Олегом расположились в самом центре, в огромной квартире директора запорожского театра, хорошего знакомого Романа Степановича. Запорожский театр уехал куда-то на гастроли, предоставив сцену киевским артистам, а директор разрешил пожить у себя молодым Борисовым.

«Так что с ребенком у нас, – рассказывает Алла Романовна, – все было продумано. Для его рождения выбрали месяц. Хороший, как нам казалось, – апрель. Ленин родился. Только забыли, что в апреле почти всегда – пост. Хотя и бывала я в церкви, особенно перед экзаменами, а житейского соображения никакого не было».

Когда стало ясно, что Алла беременна, Олег сразу стал называть ребенка Юркой. Прикладывал ухо к животу Аллы, прислушивался и спрашивал: «Как там наш Юрка?» Алла хотела девочку. Называла ее Ярославой. Борисовы познакомились тогда с высокой, красивой чешской девушкой, которую звали Ярослава, и Алле понравилось это имя.

Родился мальчик. Роды оказались тяжелыми.

«У меня, – рассказывает Алла Романовна, – была родовая эклампсия. Слава богу, дежурила соседка наша, которая жила в доме рядом с нами. Эклампсия сродни эпилепсии. После этого человек может проснуться слепым, может умереть до этого или после этого, стать слепым. До трех часов ночи я все помню. В восемь утра я проснулась. Бирочка на запястье – сын! Юрочку соседка наша вытащила щипцами. Может быть, и диабет отсюда. Берут же за головку… Поди знай, что да как. Я проснулась, вокруг меня стоят люди: доктор, врачи, среди которых – молодой человек по имени Игорь, с которым я когда-то была в пионерском лагере и который окончил мединститут, моя воспитательница из детского сада… И все подходили и спрашивали: ты меня узнаешь? Боялись, оказывается, что я могла полностью потерять память или вообще не проснуться.

Юрочку мне показали только на третий день. Олегу – в первый же день, в окно. Добрейшая медсестра Мария Ивановна, замечательная женщина. Весил Юра почти четыре килограмма – большой вес плохо для детей, он располагает к диабету. Из больницы я вышла через неделю».

«Занятный был у нас ребенок, – говорит Алла Романовна. – Он уже в пять месяцев сидел на горшочке. Эта фотография у нас есть. Хоть и плохо спинку держал, но сам же сидел. И стоял в кроватке. Любил музыку. У нас в комнате стояла тумбочка с выдвижной радиолой. Сверху – приемник. Мы ставили ему пластинки апрелевские с легкой музыкой: блюзы, песенки о “Ландышах”, о “Сочи”… Юрочка вставал в кроватке, держался за край и пытался двигаться точно в такт ритмичной мелодии.

Пришел Паша Луспекаев: “Ну, покажите ребенка, своего вундеркинда”. Познакомился с Юрой. Продемонстрировали мы “номер” с этими пластинками. Удовольствие получали все.

Потом, когда Юрочка стал ползать, он подползал к этой радиоле, поднимался, открывал ее и … В стопке пластинок – а они все одинаковые, с голубыми наклейками, – безошибочно находил и “Ландыши”, и “Сочи”… А ведь стоять еще толком не мог. Ему было месяцев восемь.

Мы жили тогда еще все вместе, он ползал по всей квартире. Однажды воткнулся в дверь головой и сломал ключицу… Юрочка занимал в нашей с Олегом жизни все пространство».

«Олег и Алла души не чаяли в Юрочке, – вспоминала Оксана Базилевич, сестра выдающегося футболиста Олега Базилевича, друга Борисова. – Они его боготворили. Это был белокурый ангелочек, которого я держала на руках, чувствуя божественное свечение от ребенка. Он был не по годам серьезным. И еще в младенчестве рассказывал мне “серьезные” сказки».

Родители Аллы разменяли квартиру, понимая, что жить всем надо раздельно. Брат Аллы был уже взрослый, в год рождения Юры ему исполнилось 18 лет. Спал он в проходной комнате – кабинете Романа Степановича. У Аллы, Олега и Юрочки была своя комната. У родителей – спальня. И еще была общая большая комната – столовая, в которой, к слову, и гуляли в свадебный день.

Неподалеку от театра построили новую пятиэтажку. После размена родители стали жить в трехкомнатной квартире на втором этаже, а Алла с Олегом и Юрой в этом же доме, только в соседнем подъезде в однокомнатной на четвертом этаже. Юра целый день, на «радость» соседям, ставил пластинки. Ставил и сидел рядом с радиолой. Играл с кастрюлями. У него не было автоматов и пистолетов, они его не интересовали.

Потом перебрались в родительский подъезд. «Мы все время проводили вместе, – вспоминает Алла Романовна. – У нас была спокойная семейная жизнь. С родителями порой, уложив Юрочку спать, вели беседы, обсуждали домашние и театральные события до двух-трех часов ночи. Были темы для разговоров, была общность интересов – все время».

Юрочка подрастал. Бегал по двору. Это был двор Музея Тараса Шевченко. Алла пошла работать. Работала на телевидении. Олег пропадал днем на репетициях, вечерами был занят в спектаклях. Юрочка проводил время с Клавдией Григорьевной, помогавшей Латынским по хозяйству. Он называл ее Клавой. Она была для него авторитетом: «Клава сказала», «Клава доктор», «Клава все знает».

Клавдия Григорьевна в свое время была репрессирована после того, как ее мужа, одного из руководителей ВВС на Дальнем Востоке, расстреляли, а детей отправили в детский дом. Роман Латынский выхлопотал ей в Киеве, куда она приехала после освобождения из лагеря и реабилитации, все необходимые документы, стипендию и однокомнатную квартиру.

Читать Юра научился сам – по газетам. Считать – по сантиметру. Годика в три-четыре он начал писать письма – заявки на телевидение. А Клавдия Григорьевна бросала их в почтовый ящик.

Однажды Алла у себя на работе отмечала с коллегами какой-то праздник. Собрались сотрудники молодежной редакции, в которой она работала, и детской редакции. Молодые мамы разговорились о детях – кто из них чем занимается.

«А твой что делает?» – спросили у Аллы.

«Мой Юрочка, – ответил она, – с кастрюлями играет, музыку слушает, читает, уже считает».

«А он что – Борисов?»

«Да. Юрочка Борисов».

«Слушай, ко мне пришло много писем от Юры Борисова, я получила выговор».

Человек по фамилии Скачко, председатель Комитета радио и телевидения, сидел на втором этаже и читал все письма, приходившие в комитет. И следил, чтобы все просьбы телезрителей выполнялись. А если не выполнялись и телезрители продолжали жаловаться, Скачко объявлял «нерадивым» выговор.

И вот маленький Юра Борисов, только-только самостоятельно научившийся писать, забросал телерадиокомитет письмами – просил показать тот или иной мультик. А когда что-то не показывали, писал: «Вы не выполняете мои просьбы. Вас всех надо в телегачок (телегачок – это телекрючок. Была когда-то на украинском телевидении такая сатирическая передача. – А. Г.)». И за это вот письмо коллега Аллы получила выговор… Одно такое Юрино письмо Алле подарили, и она хранит его в домашнем архиве.

Сохранились и сказка, написанная им в детстве, и детектив в семи частях, и какие-то наброски… Как-то Олега Ивановича попросили назвать его любимую книгу. «Это, – ответил он, – сборник рассказов моего сына, который написан им в три года. Сборник называется “Полицейский Жопс-Мопс и убивец Сосис Сардельевич”. Ходил по рукам в Киеве…»

В 1956 году, когда родился Юра, крепкий союз двоих стал нерушимым союзом троих. У отца с сыном были удивительные отношения. Еще совсем ребенком Борисов-младший стал единомышленником Олега Ивановича. Во всем. Даже текст роли артист учил с помощью сына. Юра, став постарше, подавал отцу реплики за всех персонажей.

Когда Юре исполнилось пять лет, Олег Иванович провел с ним первый серьезный разговор. Он зашел к Юре в комнату, взял за руку и привел к книжному шкафу, который располагался в гостиной. Юра запомнил, что с полки был снят томик Гоголя: «Это Николай Васильевич. Самое первое собрание в нашей библиотеке… Вот тебе талон на новое собрание – Чехова. Вот деньги, пойди и купи первый том».

«Мы тогда – папа, мама и я – жили в Киеве, – вспоминал Юра. – На первом этаже дома по бульвару Шевченко, 10, в котором находилась наша квартира, был магазин подписных изданий. Окрыленный полученным заданием, я начал “собирать библиотеку”».

К тому времени в книжном шкафу уже стояли зеленоватый Лесков петрозаводского издательства, восьмитомники Шекспира и Станиславского, синий Томас Манн и – без особой надобности – Майн Рид и Рабиндранат Тагор. Библиотека постепенно росла.