Текст книги "Олег Борисов"

Глава седьмая
Переезд в Ленинград

Уйти – и не только из театра – несложно. Гораздо сложнее ответить на главный вопрос: куда уйти?

В Киев на гастроли приезжал Московский драматический театр им. А. С. Пушкина. Бориса Ивановича Равенских, главного режиссера, не было, но от него, прознавшего о ситуации в Театре им. Леси Украинки, – через его помощника – Борисову поступило предложение поработать в Москве. Олег согласился: Равенских сопровождала репутация качественного режиссера. У него, правда, был один недостаток, влиявший на взаимоотношения с артистами: он работал по ночам (сказалось, быть может, что режиссерскую карьеру Равенских начинал при Сталине, который не только сам бодрствовал по ночам, но то же самое в то время делали очень многие), а днем отсыпался, перекладывая текущие дела на ассистентов.

Пушкинский театр Борисов с момента принятия предложения поработать в нем считал для себя только переходным – надо было где-то перевести дух после того, что произошло в Киеве. Равенских между тем пообещал Олегу ролей лет на шесть вперед. Борисова сразу ввели в спектакли «Плащ и шпага» и «Петровка, 38», где он с Владимиром Высоцким играл бандитов. Высоцкий, к слову, играл в Пушкинском и лешего в «Аленьком цветочке» – на детских утренниках. Жил поначалу Олег в Москве у Фаины Зиновьевны Синицкой в Староконюшенном переулке. В старой квартире с потолками высотой в четыре с половиной метра и спал на антресолях, на которые, как рассказывал Олег Иванович, «если хорошенько пригнуть шею, можно было попасть по крутой самодельной лестнице» – в царство старых журналов, вековой пыли и… непобедимых насекомых.

Но переходной этап он и есть переходной. Вариантов, когда Алла и Олег обдумывали сложившуюся ситуацию, было несколько. Вариантов, понятно, для себя и вариантов, разумеется, московских, поскольку родители Аллы к тому времени в столицу уже переехали, а они с Олегом собирались это сделать – искали подходящий квартирный обмен.

Первый вариант – «Современник» – отпадал. При всей демократичности (все – нараспашку, все обсуждалось коллегиально) это был закрытый, «камерный» клуб, в который посторонние не допускались, а Борисов был для Олега Ефремова и его единомышленников посторонним.

Вариант второй – Театр им. Моссовета. Родители Аллы (Роман Степанович работал в дирекции фестивалей искусств на территории Кремля) дружили с главным режиссером Юрием Александровичем Завадским и с его секретаршей Фаиной Зиновьевной. Иногда они бывали в гостях у Латынских. Как-то раз приходили с Галиной Улановой. Сидя за накрытым столом, Роман Степанович поинтересовался у Юрия Александровича, объяснив сложившееся положение, не мог ли он взять Олега в театр. Завадский ответил: «Ну, у меня же есть Олег Анофриев…» «Завадский в свой театр не взял», – отмечал в дневнике Олег Борисов. Спустя годы, после того как он увидел Борисова в «Генрихе IV», Юрий Александрович чуть ли не на коленях стоял, приглашая Олега в свой театр. Готов был карандаши свои подарить, а карандаши, как известно, Завадский десятилетиями коллекционировал…

Третий вариант – Малый театр. Но туда Борисова приглашали еще тогда, когда он работал в Театре им. Леси Украинки – играть Хлестакова. Олег поговорил тогда со своим однокурсником, Коршуновым, ведущим в то время артистом. И Коршунов отсоветовал, сказал, что труппа старая, Царев, к сожалению, ничего уже не может серьезного поставить. Словом, отговорил Борисова.

Олег очень хотел попасть во МХАТ – этот вариант был у них с Аллой четвертым. Один из педагогов Борисова в Школе-студии рекомендовал его на роль Хлестакова. Возглавлявший тогда художественную коллегию МХАТа (был такой орган) Михаил Николаевич Кедров предложил Олегу «показать» монолог Хлестакова. А как можно сыграть просто так, не посмотрев в текст? И Олег, как ни странно, поступил тогда не самым лучшим образом. Он повел Кедрова на очень слабую кинокартину, в которой снялся, – «Укротители велосипедов». Вместо того, чтобы показать, скажем, «Зайцев». После этого разговоры о МХАТе прекратились: роль Хлестакова получил Вячеслав Невинный.

В Москве после Киева Олег начал сниматься в фильме Эльдара Рязанова «Дайте жалобную книгу». Это был единственный фильм Рязанова, к участию в котором этот режиссер пригласил Борисова. «Скорее всего, – заметил в дневнике Олег Иванович, – я не артист Рязанова и вообще не из тех фильмов, которые показывают под Новый год». Он, разумеется, мог играть в комедиях, но только не в тех, что заполоняли экраны.

Считается, к слову, что Эльдар Рязанов, снявший Борисова в одной из первых своих комедий – «Дайте жалобную книгу» (сыграл Олег не «молодого энергичного деятеля торгового производства», как главного героя ленты представляют порой в новейшие времена, а журналиста Юрия Никитина, корреспондента газеты «Юность»), не обращался больше к этому артисту, потому что, дескать, видел в нем носителя «формальной правильности, чуждой этому режиссеру в принципе». С этим нельзя, на мой взгляд, согласиться по одной простой причине: Рязанов совершенно не был осведомлен о возможностях артиста Борисова. Он – в это сложно, конечно, поверить, но было именно так, – ни разу не видел (после «Жалобной книги») Олега Ивановича ни на сцене, ни в кинофильмах. Эльдар Александрович признался в этом на грандиозном вечере – посвящении Олегу Борисову, проходившем в московском «Эльдар-центре» 25 января 2014 года, и сожалел о том, что больше ему не довелось работать с этим артистом.

Жил Борисов во время съемок в гостинице «Центральная» на улице Горького. Из Киева приехала Алла. В отпуск. Она еще не уволилась с украинского телевидения. Когда Олег отправился в Москву, она осталась, потому что не могла бросить «висевшие» на ней передачи «Огонек» и КВН. Номер в гостинице был просторный, красивый, второй этаж, эркер. Алла привезла Олегу угря, аккуратно выложила его, завернув в пергамент, за окно. Угря украли вороны.

В доме напротив «Центральной» жил композитор Модест Табачников, Олег познакомился с ним на съемках фильмов «Стежки-дорожки» и «Укротители велосипедов». Популярность шлягеров, музыку к которым написал Табачников, порой зашкаливала: «Давай закурим…», «У Черного моря», «Дядя Ваня…», «Ты одессит, Мишка», «Ах, Одесса, жемчужина у моря»… И когда выдавалось свободное время, Олег и Алла переходили через улицу Горького и поднимались в квартиру Табачникова – в гости.

В те дни в Москву приехал из Ленинграда на гастроли Большой драматический театр. Олег и Алла, конечно же, встретились с Павлом Луспекаевым. Борисов, с Павлом друживший, всегда за него радовался (в дневнике, посмотрев товстоноговский спектакль, записал: «В “Варварах” свели с ума Доронина и Луспекаев»). Посидели в ресторане ВТО. Луспекаев сказал Олегу: «Тебе надо серьезно работать. Давай я с Гогой (так за глаза артисты БДТ, да и не только они – весь театральный мир, звали Георгия Александровича Товстоногова. – А. Г.) поговорю». «Поговори», – согласился Олег. Мог бы, наверное, поговорить и Кирилл Лавров, у него в ту пору уже были крепкие позиции в БДТ, но – не поговорил.

Самого Луспекаева, к слову, в БДТ сосватал Кирилл Лавров. Он увидел Павла в Киеве в спектакле «Второе дыхание» Александра Крона, был поражен его удивительной непосредственностью, естественностью, темпераментом, красотой. И, не имея на то никаких полномочий, предложил переехать в Ленинград, в БДТ. Луспекаев отказался, но когда у него в Театре им. Леси Украинки возникли проблемы (на вечеринке огромный Павел изрядно помял лицо своему обидчику и был уволен, несмотря на то, что за него вступился весь коллектив), он сам позвонил Лаврову, который, в свою очередь, сообщил Георгию Александровичу Товстоногову, а Товстоногов знал о возможностях Луспекаева от Леонида Викторовича Варпаховского – они пересекались в Театре им. А. С. Грибоедова в Тбилиси.

По свидетельству Аллы, Олег опасался идти к Товстоногову. «У него, – рассуждал, – своя труппа, устоявшаяся. Нужен я там? Не нужен?..» Луспекаев, как и обещал, с Товстоноговым переговорил. Олег и Алла пошли на встречу с Георгием Александровичем – знакомиться. И не куда-нибудь, а привычно, через дорогу – к Модесту Табачникову, с которым Товстоногов дружил. За обедом у Табачникова все и произошло.

Разумеется, Товстоногов о Борисове был наслышан.

Во-первых, всю информацию об Олеге до этого собрала Роза Сирота – известный в театральном мире человек, режиссер, педагог. Роза Абрамовна была, можно сказать, «правой рукой» Товстоногова и помогала ему в работе над очень многими великолепными спектаклями, поставленными в БДТ. К моменту встречи Борисова с Товстоноговым ее в театре уже не было, она ушла на ленинградское телевидение (спустя несколько лет, впрочем, вернулась в БДТ), но об Олеге Георгию Александровичу рассказала.

Во-вторых, бессменная при Товстоногове заведующая литературной частью БДТ Дина Морисовна Шварц разговаривала однажды (в дни гастролей БДТ в Киеве) с Аллой и поинтересовалась: «Ваш муж не хочет перейти к нам?» Алла ответила тогда: «Да нет, что вы, он только звание получил». Как можно предположить, что вопрос был задан не без санкции Георгия Александровича, который о Дине Шварц говорил так: «Для меня она – первый советчик, то зеркало, на которое каждому из нас бывает необходимо оглядываться». Авторитет Дины Шварц в БДТ был огромен. Ее называли «серым кардиналом», от которого зависит все. Или почти все. «Это было совсем не так, – говорил Кирилл Лавров на страницах петербургского журнала «Театрал» о необоснованности такого восприятия Дины Шварц, – но ее точка зрения для Георгия Александровича была исключительно важна».

И, наконец, прямо рекомендовал Борисова Товстоногову Павел Луспекаев и косвенно Ефим Копелян, видевший Олега в «Океане» и сказавший Георгию Александровичу: «Ой, артист там, в Киеве, есть! Какой артист!..»

Товстоногов и Борисов к моменту встречи были знакомы. Их представили друг другу на дружеском ужине после завершения киевских гастролей БДТ, проходившем в одном из самых уютных ресторанов того времени – «Динамо», построенном в 1930-е годы на территории знаменитого стадиона на Петровской аллее. Олег сидел за столиком с Аллой и Павлом Луспекаевым, который потрясающе играл с Ефимом Копеляном в одном из гастрольных спектаклей «Скованные одной цепью». В БДТ тогда пригласили из Киевского театра юного зрителя артиста Михаила Волкова, и Георгий Александрович, после того как их познакомили, поинтересовался у Олега: «А как вам Волков?» – «Это вам решать, – ответил Олег. – Вы его взяли, артисту же об артисте говорить не пристало. Тем более главному режиссеру…»

За обедом у Табачникова Товстоногов сказал Борисову: «Приезжайте. Мы вас ждем. Зарплата та же. Заслуженный артист. Ставки одинаковые. Квартиру делайте сами, поменяйте киевскую на ленинградскую. Решение худсовета все же необходимо, но это – формальность. Мы вам пришлем необходимые документы». Ролей не обещал.

Можно, наверное, назвать это приглашением артиста Борисова в БДТ, но приглашения в чистом виде обставляются, думается, несколько иначе – без лоббирования друзей. И вовсе не исключено, что именно такая форма приглашения не могла не сказаться на первых порах на репертуарной судьбе Борисова в ленинградском театре, безусловно, лучшем на тот момент театре страны. И никто, конечно, не догадывался тогда, что в БДТ предстояла встреча двух мощных художников – режиссера Георгия Товстоногова и артиста Олега Борисова.

Со временем история появления Борисова в БДТ обросла такими «подробностями», что остается только диву даваться. Можно было, к примеру, прочитать на страницах информационно-аналитического издания фонда исторической перспективы «Столетие» следующий пассаж в исполнении журналиста Михаила Захарчука: «Весной 1964 года главреж БДТ, прихватив завлита, поехал в Киев. Увидел Борисова в роли Савина в спектакле В. Розова “В поисках радости”. Смотрел, похрюкивая по своему обыкновению от удовольствия, и после окончания спектакля сказал завлиту Дине Морисовне Шварц: “Будем брать всенепременно. Это, конечно, еще не Кеша Смоктуновский, но мы его отшлифуем как следует, и он ни в чем не уступит “нашему гению”».

Не ездил весной 1964 года Товстоногов в Киев, а если бы и поехал, то на сцене Борисова ни при каких обстоятельствах не увидел бы. После конфликта из-за поездки в Польшу Олег в конце 1962-го – начале 1963-го играл в Театре им. Леси Украинки только в двух спектаклях («Океан» и «Комедия ошибок»), ничего не репетировал, уже в 1963 году работал короткое время в Пушкинском театре в Москве, а в 1964-м, когда Товстоногов будто бы «смотрел, похрюкивая» Борисова в Киеве (почему, к слову, «похрюкивая»? Георгий Александрович, по свидетельству всех, кто его знал, характерно посапывал, если получал во время репетиций или спектаклей удовольствие), Олег Иванович стал артистом БДТ.

У такого режиссера, как Товстоногов, мечтал играть любой актер. О предметном разговоре с Георгием Александровичем Олег даже боялся кому-либо рассказывать. Чтобы не сглазить, наверное. О беседе с Товстоноговым у Табачникова и фактическом приглашении в БДТ поведал, конечно же, Луспекаеву. Событие отметили коньяком.

Быт – квартирный обмен, переезд, издержки проживания на первых порах, устройство Юры в школу – свалился, конечно же, на хрупкие плечи Аллы. Олег, разумеется, по мере возможностей принимал во всем этом участие, но времени было не очень-то и много: знакомство с новым театром, долги по киносъемкам и т. д.

Алла с Юрой переезжали из Киева в Ленинград, когда Олега в городе не было – он почти на месяц улетел на съемки на Курилы (завершал «Жалобную книгу»).

С собой перевезли 46 коробок. Все подписаны, чтобы знать, где что. Встречал их директор театра. Жить стали в общежитии БДТ. В домике, стоявшем во дворе театра. Борисовы жили в нем весь первый ленинградский сезон Олега.

Летом следующего года состоялся, наконец, обмен, в квартире дома на улице Правды закипели ремонтные работы. В августе Борисовы съездили в Киев на свадьбу брата Аллы – Александра – и вернулись в уже отремонтированную квартиру.

Для Юры отъезд из Киева стал, по его словам, «безумной трагедией: были солнце, каштаны, Крещатик, Бессарабка, футбол… Вместо этого появился гнетущий, темный, холодный Ленинград». Юра очень долго пытался выяснить у родителей, что случилось и зачем все это понадобилось. Ему всегда отвечали: так надо. Только потом, повзрослев, он стал понимать причины отъезда из города, который ему долго снился и куда он всегда старался уехать на летние каникулы.

В Ленинграде Юра пошел во второй класс в школу на Лиговском проспекте. В Киеве он учился в первом классе в английской школе. Язык он осваивал хорошо, у него было прекрасное произношение, заниматься английским начал еще до школы – с приятельницей Аллы, родившейся в Харбине внучкой актера Григория Степановича Долгова. В Ленинграде поблизости была только одна английская школа, но туда Юру не приняли – не было свободных мест. Алла каждый день провожала Юру до автобуса и затем встречала его на остановке на огромной восьмиугольной площади, которую называли «Ватрушкой». В автобусе – в школу и обратно – он ехал без сопровождения.

Алла Романовна рассказывала мне, с какими трудностями она столкнулась, когда возникла необходимость покупать мебель для ленинградской квартиры. Ее с кем-то познакомили в Гостином дворе. На приобретение мебели она записалась официально (и правильно сделала, как потом выяснилось), но для ускорения «процесса» пришлось, как тогда было принято, дать сверху – в противном случае история могла длиться год, а то и больше. На продавца через несколько месяцев завели уголовное дело, каким-то образом следователь узнал, что в числе «недобросовестных» покупателей была Алла. Когда стали разбираться, положительную роль сыграла официальная запись.

«Дом, – рассказывал Олег о первой квартире Борисовых в Ленинграде, – у нас старый и улица старая. Улица раньше называлась Кабинетная, и это название, хоть и непонятное, очень бы ей шло. Впрочем, я знаю, что на ней селились работные люди Кабинета его императорского величества. Они ведали имуществом двора. Теперь название другое – Правды; рядом Социалистическая улица, и на этой улице – пролетарская типография (там 5 мая по новому стилю 1912 года был отпечатан первый номер газеты «Правда». – А. Г.). Стало быть, и правда – не в понимании того, что “небеса возвещают Правду Его”».

Из других достопримечательностей прямо напротив борисовских окон – здание бывшего Училищного совета при Святейшем синоде с храмом во имя Святого благоверного князя Александра Невского с голубым орнаментом, сбитой мозаичной иконой на фасаде и следами изображения креста на красном кирпиче. Его много раз хотели смыть – безуспешно! Теперь там Санкт-Петербургский институт кино и телевидения. Главным для Олега было то, что район Кузнечного рынка. Пяти углов, а значит, – район Достоевского.

«Мне от дома до театра десять минут ходу, – записал Борисов в дневнике. – Театр стоит на Фонтанке, и где-то на Фонтанке Голядкин впервые увидел двойника. Я тоже оборачиваюсь, вглядываюсь. Недалеко и Обуховская больница, где когда-то в семнадцатом нумере сидел Германн. А рядом и Сенная площадь – хотя и на почтительном уже расстоянии от Кабинетной. Но все равно кажется, что Раскольников и здесь шел с топориком. Я иду до театра либо по Звенигородской и Бородинской, либо через Загородный по Лештукову, но желание иметь при себе топорик и у меня появляется. Все к этому располагает. Двери большинства из квартир в моей парадной отворяются на крошечную щелочку – точь-в-точь, как и у Алены Ивановны, процентщицы. Правда, нам от старых хозяев достался тяжеловесный засов – закрывается основательно.

В парадной – тусклость. Лампочки зажигаются не на всех этажах. На нашем – две квартиры. Напротив, в коммунальной, жил А. А. Музиль, режиссер Александринского театра. Пока он не съехал, мы лампочки вкручивали по очереди. Но все равно – тускло! Стоят мусорные бачки, в которые скидываются отходы. Они, наверное, предназначены свиньям или как-то перерабатываются. Но бачки убираются только раз в неделю, поэтому арбузные корки, очистки из-под картофеля прилипают к каблукам. На нижнем этаже одна блокадница с лающим кашлем очень уж сильно грохочет крышкой бачка. У меня иногда сдают нервы, и я выскакиваю на лестницу, чтобы сказать ей что-нибудь дерзкое, например: нельзя ли потише? Оказывается, она все равно не слышит, она – глухая, и так и продолжает грохотать, а я снова выскакиваю.

Город холодный. Алкоголики испражняются больше в парадных, нежели в кустах на улице. В этом смысле наша парадная от других в Ленинграде не отличается. Со стен краска послезала, в некоторых местах вылез грибок, почтовые деревянные ящики жгут пионеры. Внизу, на первом этаже, расположился кинотехникум – поэтому на переменах студентками все задымляется… Это тебя угнетает, ты вспоминаешь, как Достоевский в записной книжке после слов “Люблю тебя, Петра творенье” прибавляет: “Виноват, не люблю его”.

Все-таки однажды замечаешь, что лестница выложена из мрамора благородной породы – выщербленная, стертая, но, идя по ней, ты вслушиваешься в свой собственный шаг. А шаг-то становится аристократическим! Рядом решетка с чугунными веночками и, скорее всего, ее касались ручки старенькой фрейлины. По этой лестнице надо подняться на четвертый этаж. Прямо у лифта – квартира № 8».

Квартира эта досталась Борисовым по обмену. За двухкомнатную киевскую, ту, что на бульваре Шевченко, им предлагали в районе Автово четыре комнаты. Автово, если сравнивать с месторасположением улицы Правды, у черта на куличках. Так что когда возник «правдинский вариант», пошли на него не раздумывая. Близость к театру перевесила все остальное.

Одна комната на Правде – настоящий зал: 33 метра. Лепнина на потолке, высоченные окна с медными затворами, на дверях – медные ручки. Пол инкрустирован тремя породами дерева, потолок в комнате Юры – мореного дуба с четырьмя мордочками по углам! Когда Борисовы захотели его отреставрировать, обнаружили на нем… миллионы клопов. «Они, – рассказывал Олег Иванович, – размножались и жили там со времен графа Юсупова, камердинер которого и поселился когда-то в этой фатерке. Большая зала и красивый паркет ему нужны были, чтобы тренировать кадриль. В то время это был самый модный танец. Говорят, у него был и белый рояль, на котором всю популярную музыку его времени – даже похоронные марши! – он переделывал на кадриль. Специалисты, которых вызвала Алла, определили, что потолок спасти не удастся. Нам нужно было с ним расстаться. Он был сбит и выброшен на помойку. “Клопус нормалис” (у Маяковского так называется это непобедимое насекомое) стал беспощадно вытравляться Аллой – ведь в Ленинграде в таких домах их водятся тучи.

Особая тема – это стены. Мы отцарапали слоев десять газет и обоек (“обойки” – киевское слово). Иногда делали паузы, чтобы почитать “Ведомости”. Больше всего в них обнаружили про гадалок и спиритов. Печаталась с сокращениями и “Новейшая гадательная книга” – не та ли, из которой у Пушкина эпиграф к “Пиковой даме”? Обои в основном желтенькие – в полоску, в разводы. Создалось впечатление, будто это основной тон петербургских стен. Поэтому, когда мы покрыли переднюю краской – да еще не желтенькой, а темно-бордовой, – многие это приняли за моветон».

На сорокалетие Олега Ивановича в ноябре 1969 года к Борисовым в квартиру на Правде пришли около сорока человек. «Наша зала, – записал Борисов в дневнике, – позволяла принять столько. Все знали, что будет сам… Товстоногов пришел в вызывающем моднющем пиджаке в клетку. Как футурист. Только ему свойственным сопением подчеркивал важность происходящего. Настала очередь Аллы удивлять гостей. На столах стали появляться блюда грузинской и французской кухни. Лобио и сациви были оценены по достоинству Георгием Александровичем и его семейством. В ответ они пообещали приготовить что-то грузинское и пригласить. Где-то уже в третьем часу Алла подала на стол судака-орли и жюльены, от чего даже я пришел в удивление. Кузнецов попросил рецепты. По городу поползли слухи, что Борисовы, оказывается, не деревня».

Стены квартиры на Кабинетной помнят, как приходил Луспекаев. Могучий, сам как стена, его медвежьи ноги были уже подкошены болезнью. За спиной – Луганское ремесленное училище, партизанский отряд во время войны, отморожение ног, ставшее причиной проблем с сосудами (атеросклероз) и ампутации – уже в Ленинграде – обеих ступней (в фильме «Белое солнце пустыни» таможенника Верещагина Луспекаев играл, передвигаясь на специальных протезах), ранение в руку разрывной пулей, учеба в Щепкинском театральном, работа в Тбилиси – в Русском драматическом театре им. А. С. Грибоедова.

«Несколько чашек кофе почти залпом, – вспоминал Олег. – Спрашивает: “Знаешь, какую загадку задал Сфинкс царю Эдипу?” Я, конечно, не знаю, молчу. “Что утром на четырех ногах, днем на двух, вечером на трех?” Сам и отвечает: “Это – Луспекаев, понятно? Когда я был маленьким, то ходил на четвереньках. Как и ты. Когда молодым и здоровым – на двух. А грозит мне палка или костыль – это будет моя третья нога. Почему Сфинкс спросил об этом Эдипа, а не меня? Я тут недавно шел мимо них, мимо тех сфинксов, что у Адмиралтейства, а они как воды в рот набрали”. (По-моему, у Адмиралтейства все-таки львы, а не сфинксы.) Потом попросил Юру принести пятерчатку – заболели ноги. Он полпачки одним махом заглотнул, не запивая и даже не поморщившись».

В апреле 1979 года Борисовым пришлось задуматься о переезде с улицы Правды. Кинотехникум, обосновавшийся на первом этаже, задумал завладеть всем подъездом и приступил к расселению коммунальных квартир.

«Нас, – записал Олег в дневнике, – они не тронут, но жить в осадном положении неприятно. К тому же за стеной – их столовка, а внизу у почтовых ящиков – их курилка. Вчера ящики подожгли. Консервные банки забиты “бычками”».

Алла была знакома с вдовой пианиста Серебрякова (они вместе работали на «Ленфильме»), которая была готова освободить большую четырехкомнатную квартиру, но ей нужна в этом же доме – на Бородинской улице, расположенной неподалеку от улицы Правды, – маленькая двухкомнатная.

Алла и Олег отправились смотреть квартиру вдовы пианиста. Жилье привело их поначалу в ужас: квартира в удручающем виде, на полу – следы от сковородок, электропроводка внешняя, перекошенные, поющие двери. «Та, что ведет в спальню, – вспоминал Борисов, – издает от нажатия ручки повизгивающий звук. Та, что в кабинет Серебрякова, – первые три ноты “Аппассионаты”. Фантазия у Аллы уже заработала. Еще бы – в столовой есть эркер, в кухне – еще одна маленькая столовая, комната для прислуги! Как говорил литейщик Иван Козырев: “Во – ширина! Высота – во!” Хорошо раньше строили! Надо писать Романову. Просить, унижаться».

Когда все проблемы, связанные с переездом в квартиру на Бородинской улице, были улажены, в ней сразу же затеяли основательный ремонт. Он продолжался все лето 1979 года. «В комнатах, – рассказывал Олег Иванович, – склады мебели, перевернутые ящики. Когда переехали в Ленинград из Киева, такие же ящики стояли вдоль голой стены и, пока не купили мебель, на них лежали таблички: “шкаф”, “кровать”. Потом уже появились настоящие шкаф и кровать. Теперь задача сложней. На четыре комнаты нужно больше мебели. Тот гарнитур, который захотела Алла, стоил прилично – 2700. Финский! Хорошо, подоспела госпремия за “Тихий Дон”, Юра заработал чего-то на телевидении, остальное – в долг. Привычное состояние – сидеть в долгах…»