Текст книги "21 км от…"

– Ай да я, ну до чего хорошенькая! Кому, как не мне, быть при деньгах и богатстве.

Рассердилась на миг, что еще не в пентхаусе, а здесь, надула губки, топнула ножкой, но спохватилась, засмеялась, а уж затем пошла искать щенка.

Женщина прошла по коридору, завернула за угол, но Рыжего там не оказалось. Звук доносился со второго этажа. Она поднялась по лестнице, пошла дальше, но и там его не было. Звук удалялся.

– Куда же ты, несчастненький, убегаешь? – спрашивала Ленка и так добралась до третьего этажа, потом еще выше, до чердака, увидела приоткрытую дверь и тусклый свет оттуда.

Ленка никогда раньше на чердаке не была. Она и на третий-то редко поднималась, потому почувствовала себя неуверенно, но женское любопытство взяло верх, и решилась заглянуть.

Свет мерцал далеко, в самом конце чердака, захламленного ящиками с битыми колбами, мензурками, бюретками, другой стеклопосудой, стопками старых папок с ненужными отчетами о былой научной деятельности, древней мебелью.

«К чему мне туда переться? – подумала женщина. – Пойду-ка я назад, к своему окошку, а то придет Жорка, не найдет меня и…»

Домыслить она не успела. Дверь захлопнулась, и оказалась она запертой среди пыльного старья.

Елена подергала, потолкала, попыталась поддеть плечом, но дверь правильно выполняла задуманную сталинскими архитекторами роль и не выпускала.

– Да эдак можно и счастье семейного очага проворонить, – разозлилась красавица, поднапряглась и так двинула в негаданное препятствие, что вылетел косяк, а за ним и дверь сорвалась с петель.

Разведенка быстрехонько сообразила, чьи это козни, погрозила кулаком, и те, которых поминать всегда не ко времени, не рискнули в дальнейшем связываться с дамочкой, ковавшей ячейку общества.

А Жорик летел на крыльях любви. Он уже видел Леночку в белоснежном длинном платье, фате, за дежурным столом. Видел, как она перелистывает страницы журнала. Видел каждую складочку на расправленном шлейфе, усыпанном изумрудами и бриллиантами. Последние шаги. Она грациозно поворачивается лицом и…

Матерый, огромный черный пес, оскалив пылающую пламенем пасть, испепеляет невинную его влюбленную душу! Выжигает до самых дальних и бесконечных глубин нежность из любящего сердца! И перед глазами предстает такой ад, такие неведомые прежде ужасные подробности о любимой Елене, такие страшные картины возможного бытия с ней, что рушится весь мир, рушится вся жизнь, сознание прозревает, но разум и воля не выдерживают. Жорик падает под хохот, вой, грохот, визг и в беспамятстве каменеет.

Когда Елена вернулась, все уже случилось. На полу лежал бездыханный Юрий. Возле него валялась разбитая бутылка красного как кровь вина, а смазливая девица с коробки рассыпанных по полу конфет «Чаровница» презрительно кривила пухленькие капризные, не знавшие любви губки, но втайне, кажется, завидовала Елене Михайловне.

«Скорая» констатировала: кома. Юрия положили на носилки и увезли.

Ленка посокрушалась с неделю неудаче, а потом подцепила Твердоусова.

7

– Короче, глядели на меня разные врачи, консилиумы собирали, затылки чесали, умные слова говорили, толку не было никакого, и попал я в конце концов в областную клинику. Лежал, как сказал ихний главный врач, как растение, – рассказывал нам Жорик. – Месяц лежу, два, толку никакого. Никому не нужный. Пролежни стали образовываться. Немытый, небритый. Наверное, и помер бы так от грязи всякой и подобного. Но пожалела старушка-санитарка, Анна Ивановна.

Сама она уже слабенькая была, могла только побрить меня да мокрой тряпицей протереть, но придумала. Распустила слух, будто кто меня в порядок приведет, а потом поспит, тот замуж вскорости выйдет. Не поверили. Но одна дежурная сестра лет сорока, неказистая старая дева, потихоньку в ночное дежурство искупала, отмыла, побрила, постригла и, когда народишко заснул, рядом улеглась. И надо же, совпадение – сразу после дежурства ехала домой в троллейбусе и познакомилась с мужичком. А через месяц женились. На радостях по секрету подружкам рассказала. И началось.

Дежурные сестры, которые незамужние, потом их знакомые. Очередь на меня установили. Потом завели моду. Искупают, причешут, побреют, ноготочкам – маникюр-педикюр, самого парфюмом обработают, всякими лосьонами, кремами смажут. Прическу модную заделают. Забавлялись, как с игрушкой. Обхаживают, ухаживают, за детьми так не следят. И массажи, и мази самые редкие, полезные. Я лежу кукла куклой, ничего этого не чувствую. Не соображаю. Ничего у меня не болит. Точно, как этот доктор сказал, – растение. А они моду взяли: как поспят, утром в тумбочку прикроватную сто рублей кладут. Ну, как бы на память, чтобы сбылось. А что самое удивительное, кто через неделю, кто через две, ну, не больше чем через месяц знакомятся с приличными людьми и потом замуж выходят. Анна Ивановна, когда я в себя пришел, рассказала: девицы, как в церкви к иконе, прикладывались и крестились. А я ни гу-гу. Кома. И так почти год.

Анна Ивановна сотенные из тумбочки забирала, меняла на крупные бумажки и складывала у себя дома. Потом, когда я очнулся, на ноги встал, соображать стал, мне отдала.

Вот они. – Юрий снова залез в карман и показал толстую пачку купюр. – Удивительная женщина, себе ничего не взяла. Я брать отказывался, так она силой в карман запихнула.

– Ты, парень, не очень-то деньгами размахивай. Спрячь, не светись. Проходимцев тьма. Облапошат или по башке треснут, и снова в кому уйдешь. А второй раз можно и не выкарабкаться, – предостерег проникшийся Михаил.

– Точно, он правильно говорит, не светись. Будь поосторожней, ― добавил я.

Юрий махнул рукой, как отмахнулся от незначимого пустяка, и рассказывал дальше:

– Тридцать свадеб сыграли, а сколько с хорошими парнями перезнакомились, даже не знаю. И тут произошло чудо! – Юрий поднял палец кверху, чтобы зафиксировать значимость момента. – Одна девушка, Танюшка, влюбилась. В меня. В полумертвое растение! Всерьез, ей-богу. Анна Ивановна рассказала. Пришла к подружке, молоденькой практикантке, медсестре из училища, зашла поглядеть на меня и влюбилась.

– Стала нянечкой работать и выходила меня дурака! – Жорик перекрестился. – Ей-богу, выходила! Не верите?

– Верим, такое не придумаешь! – закивали мы.

– Правда! Тогда пошли к нам с Танюшкой! Я сюда зашел, собственно, чтобы шампанского и торт для неё купить, к Рождеству. Да вот встретил вас, и захотелось рассказать, поделиться. Увидел, что вы люди хорошие. А мы с ней уже день как вместе живем. – Обрадовался Юрий, должно быть, тому, что не считаем его брехуном или бомжом, а верим в невероятное, которое приключилось.

– А меня из больницы отпускать не хотели. Я там как реклама брачная стал. Кое-кто на этом деньги стал приличные срубать. Выставили у палаты санитара, быка двухметрового. Круглосуточно. Ну и пришлось бежать. Опять Анна Ивановна с Танюшкой все подготовили, и я того, слинял. А зима, холодно. Одежду хорошую принести они не могли, боялись, что заподозрят, повели в подвал вроде бы помыться, ну и нашли вот это. – Юрий объяснил, откуда у него куртка и прочая одежка. – Еще не успел сменить. А вообще-то я не только одежду, я всю жизнь свою теперь поменяю.

Я теперь как будто заново родился!

Ну, чего, пошли, мужики, к нам с Танюшкой? – снова предложил Жорик.

Мы сказали, что не можем, потому что нас ждут, показали корзину с покупками. Он понял. Распрощались. Пожали его мягкую розовую руку и, выбитые из привычной колеи рассказом, отправились в студию.

Когда выходили, нас догнала фраза:

– Я не понимал. Я только теперь понял. Сердцем понял. Оказывается, есть настоящая любовь!

А может, это был ветер и нам послышалось?..

От альфы

1

Стражники Бога долго сопротивлялись. Сначала на дальних подступах обстреливали толпу из арбалетов. Потом из катапульт закидывали глиняными горшками с горящей нефтью. На ближних подступах стреляли из луков. Сотни длиннополых попадались в замаскированные ловчие ямы с острыми кольями на дне, но лезли и лезли. Где их главари вербовали столько беглых рабов, полусгнивших прокаженных, калек и уродов? У кого научились опаивать маковым зельем, жрецам было неведомо. Толпы длиннополых множились и плодились, как саранча. Палками они забивали насмерть всех попадавшихся. Те, у кого не было палок, рвали свои жертвы руками. Они приближались и приближались. И не было на них затмения солнца, наводнения или еще каких заранее рассчитываемых явлений, чтобы испугать, остановить, потом заговорить и обернуть против своих вождей. Великие боги, наверное, хотели испытать Жрецов и стражников. А может быть, разуверились в них. Разочаровались. Данные Богом знания пропадали втуне. Строить обсерватории и плотины прекратили. Новые сорта злаков не выводят. Из тех, кто уплывал на запад, не вернулся никто. Зачем Знания, если плодятся уроды, а проказу Жрецы не хотят лечить. Зачем Знания, если ими манипулируют в послеобеденных дискуссиях только для утоления своего тщеславия?!

Стражники строились в острую чечевицу, плотно сомкнув щиты, выставив перед собой короткие копья, вклинивались в толпу, убивали десятка два длиннополых и отходили назад. Толпа расступалась, отбегала, а когда чечевица отступала, опять продвигалась вперед, упорно шла к Главному Храму. Никто не кричал. Раненые и те молчали. Стражников теснили. Медленно день за днем. Длиннополые выигрывали. Стратеги были бессильны. В конце концов стражники ушли за ворота и заперлись в Храме.

Жрецы спешно укладывали в тайники и замуровывали самые главные книги. То, что было вечно. С потерей остального они смирились. Но пусть сохранится хотя бы главное. То, что когда-нибудь потом, когда никого из них уже не будет, объяснит, откуда мы все. И те, которые забрасывают с той стороны Храм факелами с горящей смолой, и те, которые для них же пытаются спасти главные и Вечные Знания. Откуда мы и зачем.

Наверное, впервые Жрецы поняли назначение. Наверное, впервые заложенный инстинкт начал работать. Они могли еще уйти через подземные выходы. Могли укрыться в тайных, секретных залах и переждать нашествие, но тогда погибли бы Знания. Длиннополые стали бы искать Жрецов, и кто знает, вдруг да наткнулись бы на спрятанное. Знания, оставленные богами, осмысленные и понятые за тысячелетия, не должны были погибнуть. Пряталось то, чего нельзя было спрятать. Прятались мысли. Они стоили слишком дорого, чтобы обменивать на них свои жизни. Жрецы замуровали последнее. Больше замуровывать было опасно – могли не успеть, и, увидев открытый тайник, длиннополые стали бы искать другие.

Стражников почти не осталось. Можно обрушивать колонны. Пусть Хаос запутает следы, пусть поглотит как можно больше длиннополых. Пусть наступит Мрак.

– Боги, простите нас и заберите нас к себе.

Победный вой тысяч ворвавшихся длиннополых заполнил Храм.

Колонны рухнули. Вой победы сменился воем ужаса и боли.

Огонь охватил руины. Предводители длиннополых видели пылающие книги. Видели погибших жрецов. Некоторые книги по их приказу выхватывали из огня, но остальные уже горели.

Невозможно было до них дотянуться, вытащить, прочесть, чтобы потом, когда все забудется, выдав за свои мысли, воплотить в основу нового Храма и стать рядом с богами.

Огонь пожирал прошлое. Пожирал будущее. Время записанных мыслей, услышанных от богов за тысячи лет, осмысленных и понятых за другие тысячи лет, мыслей, подтвержденных знаками из бесконечного космоса один-два раза в тысячелетие, ушло.

Наступала эра видимых очами простых понятий.

И пошли через долгие времена караваны пустозвонов. И запели с ишаков про красивые глаза, глубокие, как реки, моря и озера. Про высокие горы, про черное горе и про золотое солнце.

И золото стало мерилом жизни.

И появились алхимики. И расплодились проходимцы. И стали чужие мысли выдавать за свои, а свои за мысли Бога.

Наступила новая эра. Эра акынизма.

2

По пыльной, прожаренной июньским солнцем дороге шли двое. Один, лет двадцати, высокий, крепко сложенный, в монашеской одежде, был скорее похож на воина. Его звали Никлитий. Второй, года на два моложе, плечи его были не так широки, мышцы еще не налились той безграничной силой, которая была у его друга, но опытный путник по первому взгляду сумел бы определить, что Андрес был в этой паре главным.

Эти двое – всё, что осталось от прежней сожженной, разграбленной, уничтоженной цивилизации. Только их Верховный Жрец отпустил. Только они остались. Его прежняя гордость. Его надежда. Его будущее. Они родились почти одновременно. Два года для двухсотлетнего Жреца были незначащим мгновением, пылинкой, неразличимой в столетиях, которыми он мыслил, в которых жил и в результате проглядел то, что было в двух шагах. Конечно, он знал о заговорах, лицемерии и двуличности окружавших его жрецов из местных жителей. Но звезды вели его, а боги говорили: выбери себе преемника из второго, по значимости, рода и они перегрызутся между собой. Потом убери обоих и снова назначь преемника. Делай так до бесконечности, пока не найдешь достойного. Увы, достойных не было. Не было ни среди близких, ни среди дальних.

Семьдесят лет назад, отчаявшись найти достойного, он повелел приносить для осмотра всех двухлетних мальчиков. Жрец мгновенно определил бы того самого преемника, о котором все чаще задумывался, по которому тосковал. Приближенным объяснил, что боги так требуют, что отобранные им после обучения будут воинами личной охраны каждого из свиты. А чтобы не вздумали в эту группу после его решения подсовывать своих детей, приказал забирать их у родителей навсегда, давать другие имена и лишать права наследования, чьими бы детьми те ни оказались.

Особых надежд на этот шаг Верховный Жрец не возлагал, но приближающаяся гибель созданного им мира уже тогда была ему видна. Звезды говорили, что гибель близка. Но они же говорили, что связь будущей и его цивилизацией есть. Тоненькая, непрочная, как паутина крестовика, но есть. И он осматривал детей. Благословлял их, наиболее одаренных отбирал у матерей для своей охраны. Бедные иногда благодарили, но чаще слышались вопли и крики матерей. Хотя знали, что детям во дворце жить будет лучше, легче, что им не грозит смерть от голода или на тяжелых работах. Но матери были матерями. Кто захочет отдать своего ребенка? И детей прятали. Тогда он разрешил родителям один раз в год встречаться с детьми. И когда те увидели, как крепнут их дети, как умнеют и становятся недосягаемыми для других сверстников, прятать прекратили. Лишение же наследства тоже сделало свое дело. Аристократы не желали лишаться наследников.

Гвардия медленно росла, постепенно все управление страной перешло в ее руки, но годы шли, а ребенка, которому Верховный Жрец мог бы передать свое место, не было. Уже на окраинах государства появились смутьяны и лжепророки, уже доносчики и стражники не успевали хватать их, а преемника не было.

Чудо случилось только двадцать лет назад. Нищенка, Салех, жена разорванного волками пастуха из каменистой пустыни, привела для благословения сына. Жрец вначале подумал, что ему почудилось, но мальчик читал его мысли. Более того, он был настолько умен, что не говорил никому об этом. Жрец щедро наградил мать и, расспросив, откуда сын, кто их предки, отпустил женщину, разрешив два раза в год, в отличие от остальных, навещать его. Мальчика он назвал Никлитием. А через два года эта же пастушка принесла ему для благословения второго сына, который родился уже после гибели мужа. Жрец взглянул на ребенка, приказал свите удалиться и, когда остался с матерью и ребенком без свидетелей, встал на колени перед женщиной. Он поцеловал подол ее платья, поднялся с колен и только после этого сказал:

– Расскажи, кто твой муж, кто ты, не утаивай ничего от меня, я всю свою жизнь ждал этого чуда и только теперь дождался. Рассказывай, не спеши. Каждая мелочь, каждое мгновение значимо и важно в твоем рассказе. Я слушаю. Со мной будь откровенна и правдива. Ничего не приукрашивай и ничего не приуменьшай.

И женщина рассказала. Рассказала про чудо, которое произошло два раза.

Дети были не ее. Она находила их в одном и том же месте, в огромных каменных завалах в пустыне. Каждый раз перед этим ночью ей было видение. Видение Бога. Потом ночное небо вспыхивало ослепительным огнем на мгновение. Она вставала со своей лежанки и шла в пустыню. Первый раз не знала зачем, но точно знала куда. Услышала детский плач и нашла мальчика. Когда через два года все повторилось, она уже не шла, а бежала на то же место, и снова там лежал малыш.

Кто их оставлял, она не ведала. Но открылась только ему, Жрецу, а больше никто об этом не знает. Так было ей сказано в видении, и она молчала.

На вопрос, кто ей это сказал, она не знала ответа.

Жрец выдержал паузу и сказал:

– Это дети Бога. Никто более не должен знать об этом, иначе погубишь и детей своих, и себя.

3

Нет уже Жреца, их Учителя. Нет мира, в котором они росли. Но мир людей остался. Никлитий и Андрес шли в Ханаанскую землю. Затем им предстояло перебраться в Финикию, в Сидон. Оттуда на попутном корабле – по Великому морю, через Алашию и Родос в Милет или одну из многочисленных финикийских колоний на берегу Эгейского моря. Но это были ближайшие планы, а пока они шли по раскаленной летним солнцем пустыне.

Редкие кустарники и следы от прошедших недавно коз и овец указывали, что поблизости должна быть вода. А значит, и люди, кров и отдых. После очередного холма показалась небольшая роща вокруг полувысохшего озерца. В тени деревьев отдыхало стадо, следы которого они заметили утром. А чуть подальше, около шатра из грубой ткани, на костре в котелке варилась похлебка. За первым шатром немного поодаль виднелось еще несколько.

Братья подошли к поселению. Навстречу вышел сухощавый, высокий пастух с посохом. Уверенность, с которой он держался, показывала, что он глава рода и хозяин стада. По черной недлинной бороде братья увидели, что он не так стар, как желает казаться.

Андрес поклонился и приветствовал хозяина. Пожелал благополучия и достатка его роду. Высказал все, что положено говорить в таких случаях. Его знание местного этикета, даже в интонациях и паузах, удивило хозяина.

– Многих странников приходилось видеть мне. Со многими вступать в беседу. Но не многие знают обычаи правильного приветствия. Ваш вид говорит о молодости, а речи о мудрости и знаниях, свойственных скорее покрытым сединами старцам, чем юношам. Видимо, Бог открыл вам знания, скрытые от простых смертных.

– Благодарим тебя за добрые слова. Мы всего лишь путники из Офира. Направляемся в Сидон. А знания наши от учений и уважения к твоему роду и тебе, – ответил Никлитий.

Братья поклонились пастуху.

– Будьте гостями. Проходите в шатер. Омойте руки и ноги. Напейтесь овечьего молока. Как будто Господь подсказал мне сегодня зарезать барашка. Скоро приготовится еда. Прошу вас разделить нашу трапезу. А пока отдохните. Вижу, что путь ваш был долгим и тяжелым.

Братья поблагодарили хозяина. Умылись, прилегли отдохнуть в тени деревьев и в следующую минуту уже спали.

Когда Андрес проснулся, Никлитий бодрствовал. Он вел неторопливую беседу с гостеприимным хозяином. Пастух расспрашивал о происшедшем в Офире. Слухи о бунте и разрушении храмов донеслись и до этих, весьма далеких и глухих мест. Рассказывал, что на это плоскогорье пришел его предок, к которому во сне явился Бог и повелел оставить своего отца, отправиться в поисках места для жизни дальнейшей.

После долгих скитаний тот вместе со своим семейством пришел в эти места. Нашел здесь несколько оазисов с озерами, наполняемыми весной из стекающих с гор ручьев. Он преумножил свои стада, стал выращивать зерна. Чтил Бога. Соблюдал законы его. И жертвенник сделал из камней нетесаных и жертвы приносил мирные и за грехи свои.

Род увеличился. Как и положено, по закону, умирая, он оставил все наследство старшему сыну. Однако все главные для жизни рода решения принимаются на совете всех братьев. Хотя последнее слово всегда за старшим.

Живут они в мире и трудах. Пропитания хватает. Но опасаются воинственных соседей, от которых приходится постоянно охранять стада и покупать в Финикии железные мечи и другое оружие в обмен на племенных овец и шерстяные ткани, которые ткут женщины их рода.

Дочки хозяина приготовили для гостей угощение, и весь род вечером собрался, чтобы узнать о событиях в ближних странах, поговорить о проблемах жизни, о том, как их преодолевать. Как оградить свой род от бедствий. И самое главное – вспомнить предания предков, их рассказы о Боге, который привел сюда, и событиях чудесных и необъяснимых, случавшихся с ними или предками.

Несколько дней братья пробыли у пастуха и его соплеменников.

Когда же прощались, Андрес, волнуясь и немного не столь торжественно, как ему хотелось, обнял пастуха и сказал:

– Род твой величайший из всех родов. Поверь мне, я знаю, что говорю. Пройдет много лет, сменится много поколений, и от рода твоего произойдет великий Пастырь. Для нас большая честь быть гостем в доме твоем.

Он поклонился, и братья, оставив удивленного пастуха, покинули оазис. Они шли, вдохновленные сказанным.

– Великий пастух даже не подозревает, кого подарит человечеству его род. Кто явится миру через сотни лет, чтобы изменить мировоззрение людей, – произнес Никлитий.

– Да, брат. Редко кому удается прикоснуться к великим предвестникам, чья жизнь будет потом превращена в легенду, перепутана, изменена по вечной людской привычке до неузнаваемости – так, что, кроме имени, ничего правдивого не останется. А сколько бедствий будет потом! Ты помнишь, Учитель рассказывал.

– Помню. Только, как я знаю, он и сам многое не представлял. Я видел такие бедствия, по сравнению с которыми все, что с нами случилось и еще будет, представляется детской шалостью…

– Я тоже это видел, – тяжело вздохнув, ответил Андрес.

4

В Сидон братья добрались без особых проблем. Правда, два маленьких приключения все же произошли. Первое – на четвертую ночь, после их остановки в оазисе у гостеприимного пастуха, возле деревеньки, название которой они даже узнавать не захотели.

Не желая тревожить жителей, они расположились на берегу речки, развели костер, варили похлебку из вяленого мяса и чечевицы, которыми их снабдили в оазисе. Вели разговор о том, как проще будет перебраться в Грецию – через Великое море на попутном корабле или верхом на лошадях через Киликию, а затем через Боспор.

Легкий ветерок обдувал тела, и они, искупавшись, отдыхали, наслаждаясь вечерней прохладой, тихим шуршанием речки, запахом готовящейся еды. Никлитий первым почувствовал новый запах, запах людей и пот лошадей. Он, не меняя положения тела и тона голоса, сказал:

– Андрес, кажется, нам придется еще немного потрудиться сегодня. Ты слышишь?

– Да, я почувствовал, чуть позже тебя. Их шестеро. Четверо с бронзовыми мечами и двое с железными. Луков нет. Двое крадутся с моей стороны и четверо с твоей. Потренируемся или просто напугаем их?

Братья не успели договорить, как из кустарника, окружавшего берег, выскочили здоровенные мужики. Они бросились к костру в надежде убить утомленных путников и поделить добычу. Но почему-то удары мечей пришлись мимо лежавших путников, а те, которые замешкались, рубанули своих. Как это могло случиться, понять они не успели, потому что были отброшены с переломанными шеями на двоих оставшихся. Те, не устояв, свалились.

Никлитий скрутил за спиной руки главарю, Андрес – другому, братья растащили их в разные стороны и приступили к допросу. Надо было выяснить, случайно ли нападение или нет. Преследования они почти не опасались, потому что много раз проверяли, но местные князьки могли донести длиннополым. Это и хотели узнать братья.

Через несколько минут все прояснилось. Шайка заметила их днем, когда братья присоединились к большому каравану, но напасть на караван грабители побоялись. Увидев, что братья отделились и направились к реке, решили довольствоваться малым. Никлитий и Андрес всего этого не спрашивали, а просто считали в памяти бандитов.

Выяснив еще некоторые сведения о местной жизни и племенах, братья заставили плененных закопать убитых, стерли в сознании события последнего часа, а заодно агрессивность, способность поднимать руку на людей. Потом приказали переплыть реку, бежать до утра вниз по течению реки, а затем построить хижину и заниматься до конца дней своих рыболовством.

Доев похлебку, братья осмотрели привязанных к деревьям коней, выбрали четверых и, захватив железные мечи, продолжили путь верхом.

Настроение испортилось. Говорить не хотелось. Они ненавидели насилие, старались избегать его, но в этот раз не успели.

– Не расстраивайся, Андрес, – начал первым Никлитий, – что суждено, того не избегнуть. Не наша в том, что случилось, вина. А вообще говоря, мне надоело идти пешком.

– Никлитий, мы не боги, чтобы отнимать жизнь у людей.

– А это не люди. Люди выращивают зерна, пасут овец, строят жилища и храмы, заботятся о других. Так ты и длиннополых назовешь людьми.

– Возможно, ты и прав. Смотри, какие яркие этой ночью звезды. Помнишь, такие же были, когда мы впервые стояли в ночном карауле и Верховный Жрец пришел проверить нас.

– Да.

Братья замолчали…

Только редкие крики ночных птиц оживляли их путь.

5

На дороге все чаще встречались повозки с огромными кедрами, шкурами овец, шерстью, зерном. Медленно ползли возы с глиняной посудой, раковинами багрянки, клетками, из которых высовывались куриные головы, удивленно смотрели по сторонам и испуганно кудахтали. От еще невидимого, но осязаемо близкого моря дул прохладный ветерок. Андрес и Никлитий верхом на отдохнувших после ночлега лошадях приближались к Сидону.

Утро располагало к философствованию. Андрес увидел воз с глиной, которую везли, скорее всего, в одну из богатых усадеб для писцов клинописью, и начал свою излюбленную тему.

Понять, о чем он говорит, кроме Никлития, не мог никто. Никлитий же любил поддерживать такие беседы. Как и его брату, были они приятны, позволяли вспомнить детство, уроки Верховного Жреца, да и просто поговорить, осмыслить знаемое, понять еще неясное.

– Собственно, что такое человеческая речь? Это издаваемые при помощи голосовых связок колебания определенной частоты. Но почему Бог выбрал для смертных колебания именно этой частоты? Почему не доверил им ощущать и осознавать иные колебания. Почему ограничил людей и в то же время не ограничил многих других живых существ?

– Скорее всего, из-за несовершенства человеческого сознания. Он не мог не дать людям возможность общаться таким способом, но одновременно опасался, что, владея слишком широкими возможностями, люди направят их себе во вред. Начнут читать мысли других или внушать слабым свои, – продолжил разговор Никлитий.

– Наверное, но именно потому, что память у людей слаба и появилась необходимость фиксировать знания. Самое забавное – люди пошли по самому неправильному пути. Вместо того чтобы зафиксировать в виде знаков звуки в зависимости от частоты, тона и сочетанием этих знаков передавать не только смысл слов, но и настроение, интонацию, тембр и множество других составляющих речи, люди применяют знаки, определяющие либо слова, либо целые фразы. Количество значков растет с необычайной скоростью, и мало кто может запомнить все. Такой системой записи люди сами выстраивают преграду для своих знаний. Развивая такую систему письма, они в ней и утонут.

– Чтобы создать идеальную систему письма, Андрес, люди должны обладать твоими знаниями, твоим умом и, главное, твоим мировоззрением. А они к этому придут через сотни лет. К тому времени у них сложатся свои системы письма, скорее всего очень несовершенные. Но меня заинтересовал вот какой вопрос. Обрати внимание, как зависит развитие человеческого общества от материала, на котором они фиксируют информацию.

– Сейчас записи ведут на том материале, который находится под руками. На шкурах коз, дощечках, глиняных пластинках. Самое совершенное, что придумали, – папирус. Обрати внимание, что все эти материалы требуют или большой работы для их получения, или неудобны для чтения. Шкуры – дороги, глиняные пластинки громоздки, деревянные дощечки малы и тоже неудобны.

– Пожалуй, только папирус более или менее отвечает необходимым требованиям для распространения письменности. Но здесь ограничителем выступает сложность самой системы написания. Даже в Египте основные иероглифы обозначают целые фразы и лишь незначительное их количество обозначает отдельные звуки. Для Вавилона и Финикии сейчас и этого нет.

– Более того, чтобы ограничить доступ к книгам, особенно священным, местные жрецы придумали несколько систем иероглифов.

– Да, а жрецы, посвященные в особые таинства, создали еще и криптографические хитрости. Еще наш Верховный Жрец обучил их таким способам скрывать от проходимцев, стремящихся к власти, Истины, полученные от богов.

– Красива финикийская земля. И люди умелые и сообразительные. Корабли строят. Мореходы отменные. Кое-чему в астрономии научились. А как ткани раскрашивают в пурпурный цвет! Особенно мне нравятся льняные, – сменил тему Андрес.

– Вот и научи их писать не иероглифами, а буквами. Я думаю, вреда не будет, а распространение знаний ускоришь. Вот и первая буква идет нам навстречу. – Никлитий показал на длиннорогого быка, тащившего огромный воз с оструганными кедровыми досками.

– Алеф, – на одном из местных наречий произнес Андрес и начертил в воздухе голову быка в виде треугольника с вершиной, направленной вниз, и длинными рогами из двух верхних вершин. – А что, пусть этот трудяга и начнет новую письменность.

Братья рассмеялись и, хлестнув коней, поскакали наперегонки к берегу моря.

Несколько лодок качались на волнах недалеко от берега. Зоркие глаза братьев разглядели ныряльщиков, периодически уходивших под воду, чего-то вытаскивавших и бросавших в лодки. Одна из лодок подплыла к берегу, мальчишка лет тринадцати и старик вытащили ее на берег и начали выбрасывать на прибрежный песок раковины размером немного больше кулака. Потом мальчишка разложил их на песке и они прилегли отдохнуть в тени тряпичного навеса, который старик натянул на воткнутые в песок весла.

– Ловцы багрянок, – догадался Никлитий.

– Столько про них слышал, а вижу впервые. Знаю, что это морские брюхоногие моллюски семейства иглянок, знаю, что в пурпурных железах содержится красящее вещество красновато-фиолетового цвета, которое и дало им название, что здесь около Сидона множество мастерских, добывающих из них эту самую краску, – восхищенно сказал Андрес.

– Одни ловят, другие скупают раковины и добывают краску, третьи красят ткани, купцы развозят по всему свету и перепродают эти ткани.