Текст книги "Мерзость"

Я пропустил её слова мимо ушей и побежал вниз, топотом поднимая на уши весь дом. На первом этаже толкнул сломанную дверь. Холодный воздух прошёлся по ноющему от боли телу. На голый торс была надета только домашняя рубашка, на ледяной бетон вступал ногами, защищёнными лишь тонкими носками. Глаза лихорадочно осматривали двор в поисках машины Полечки: её нигде не было. Красные от холода уши поймали едва уловимое шарканье. Под моими ногами прошмыгнул маленький комочек чёрной шерсти. Сесси, не чувствуя лап, выбежала на улицу, гонимая кошачьим любопытством. Я не думал о Сесси, в голове стучало одно имя – «Полина». Затем мерзкий свет фар и зловещий рёв двигателя. «Это они», – пронеслось у меня в голове. Я даже не мог допустить мысли, что они успели уехать. Я побежал, игнорируя холод и твердь зимнего асфальта. Им придётся долго огибать несколько дворов, чтобы выехать на главную дорогу. Я же мог срезать путь, пробираясь через узкие улочки между домов.

Сердце бешено стучало, во рту застрял привкус крови. Я бежал со всех ног, потерянный в ледяном свете фонарей, через нескончаемый лес однотипных панельных пятиэтажек. Где-то вдалеке раздавался пьяный хохот каких-то ребят. Наглотавшись промозглого воздуха, моё несчастное горло пылало от боли. Язык прилип к зубам. Я выбежал на главную дорогу, в нескольких метрах от меня раздался визг автомобильных покрышек. Навстречу мне несся ослепляющий свет фар, будто холодное солнце, неспособное согревать. В какой-то момент я был готов броситься под колёса, но всё же что-то заставило меня остановиться. Секунда – и на белом снегу можно разглядеть чёрный комок паники. Несчастная Сесси, клюнув на приманку своего любопытства, теперь металась по улице и пыталась найти путь домой. Она выбежала на дорогу, её маленькое сердечко дрогнуло, увидев свирепое металлическое чудовище, нёсшееся прямо на неё. Я не видел, как кошка отпрыгнула обратно, машина с визгом пронеслась мимо. Салон автомобиля, озаряемый огненным светом её волос, пылал ярче равнодушных фар, что освещали путь снаружи.

Растерянная Сесси вертела головой во все стороны, куда позволяла гибкая кошачья шея. Она медленно трусила по редкому снегу на дороге, в её взгляде застряли страх и растерянный поиск хоть кого-нибудь, кто мог бы ей объяснить, что происходит. Я медленно подошёл к ней, она как будто обрадовалась знакомому лицу. Сесси мяукнула, когда я поднял её со снега и заглянул в широко открытый кошачий глаз. Оттуда на меня смотрело чудовищное отражение моего пылающего жаром лица. Я прижал её к пропитанной остывшим потом рубашке и потёрся подбородком о её мягкую шёрстку. Мои ноги ныли от боли и холода. Сесси тихо урчала на моих руках. Мы медленно зашагали домой. Где-то вдалеке ревел двигатель и визжали покрышки заходившего в поворот автомобиля.

Мерзость

Как только они ворвутся в эту комнату я выпрыгну с балкона. Предавшись свободному полёту чайки, я поставлю жирную точку в этой истории. Двенадцати этажей должно с лихвой хватить на то, чтобы у меня не осталось ни единого шанса остаться в живых после удара. Им потребуется какое-то время, чтобы сориентироваться и понять, где именно я прячусь, а после выбить дверь в комнату, где находится балкон. Тем более мерзость уже так долго будет разлагаться в постели, что их, возможно, стошнит от одного её вида или даже от едкого запаха, как только они ворвутся в эту квартиру. Это тоже позволит мне выкрасть пару минут. В любом случае я заблаговременно подготовлюсь. Они начнут стучаться в железную дверь. Долгие крики и предупреждения о том, что они собираются вламываться в квартиру… Что ж, валяйте. Наверное, они уже заранее будут знать, что мерзость находится именно в моём доме. Прежде чем запах распространится на соседние квартиры, её уже несколько дней как будут искать и допрашивать ребят из клуба, куда именно я повёл её в день пропажи.

Как скоро соседи услышат запах мерзости? На такой жаре и духоте хватит и пары дней. Я мог бы спрятать её куда-нибудь или попробовать вывезти в какой-нибудь лес. Может быть, сбросить в реку? Я видел подобное в кино. Но я совсем не знаю, как обычно поступают убийцы в реальной жизни. Нет! Я не собираюсь этого делать. Какой смысл? Рано или поздно меня найдут, а потому лучше проведу с ней время и покончу с собой, как только это станет необходимым, чем хоть один день проведу в неволе.

К тому моменту мерзость окончательно примет свой истинный вид. Мне не нужно будет к этому привыкать, так как я уже давно вижу ей подобных именно в таком свете. Грязные, холодные, пугающие, плохо пахнущие. Мерзость не заткнётся даже после смерти. Видимо, они обречены болтать, не замолкая. Нести весь этот несусветный бред, что потоком льётся из их ртов, некогда столь прекрасных и утончённых. Манящий язычок скользит по мягким и нежным губам, оставляя за собой блестящий след. Такой чистый, будто слеза младенца или капли дождя над нетронутыми джунглями. А что дальше? Я вижу, как чей-то член касается этой красоты. Как капли спермы навечно застывают на её некогда прекрасном теле. Как мерзкие руки сжимают её грудь, пачкают её лицо, ножки, волосы. Превращают ангела в мерзость, к которой невозможно относиться серьёзно. Только пренебрежительно и высокомерно.

Мерзость будет смотреть на меня за несколько часов до того, как полиция ворвётся в квартиру. Будет ли мерзость меня осуждать? Будет ли злиться на меня? Возможно. Но какая разница мне до её мнения? Да и в чём же виноват я, Иван Кутас, если вижу их такими, какие они есть? Неужели это я виноват в том, что женщине суждено жить до первого мужчины, под которого она ляжет? Неужели я виноват в том, что они – одноразовые приспособления для утехи мужчины? Неужели я, чёрт возьми, виноват?! Такова природа женщины и человека. Женщина греховна и потому никогда не может быть равна мужчине. Не могу поверить, что я обязан это ещё как-то доказывать.

– Ты убил меня, Ваня, – скажет мне мерзость. – Почему ты меня убил?

– Я тебя не убивал, – отвечу я. К тому моменту я перестану бояться слов, долетающих до меня с бледных губ, окрашенных запёкшейся кровью. Её некогда ангельское лицо уже покроют трупные пятна, спрятав за своей синевой её утончённые черты, что влекли меня к ней всю последнюю неделю. – Нет, не убивал. Ты умерла сама до того, как я ударил тебя ножом. Ты умерла сама, так как это твоя женская судьба. Ты стала совсем взрослой и умерла, как и подобает женщине. Словно мотыльки, вы озаряете своей пустой красотой мужской мир, но гаснете и умираете так же быстро, как мы привыкаем к вашему свечению. И я знаю твою хитрую натуру, мерзость. На меня у тебя были куда более кровожадные планы, нежели один жалкий удар ножом. Ты же собиралась отрезать от меня кусочки долгие годы. Выпивать мою энергию и лишать меня моего творческого потенциала! Или не меня, так другого мужчину! Конечно, не меня! Я бы тебе так просто не сдался! Поверь, тебе досталась лучшая судьба. И я горд, что всё же смог довести хоть одно дело до конца.

– Но я же ничего не сделала! Неужели моя жизнь принесла бы кому-то несчастье? – продолжит она докучать своими вопросами.

– Конечно, да! – удивлюсь я. – Ты была чиста, когда встретила меня. Была чиста, когда вошла в эту квартиру. Но если бы ты из неё вышла, то стала бы навсегда другой. Изменилась! Пошла бы дальше путешествовать от одних мужских рук до других, пока не осела на шее какого-нибудь дурачка, который под твоим давлением взял бы тебя в жёны, чем обрёк бы себя на вечное рабство. Он бы чах день ото дня, а ты крепла за счёт высасывания его жизненной энергии. Возможно, он был бы способен на великие свершения, как и подобает мужчине. Мог бы реализовать себя в любом деле или заняться творчеством, что и отделяет реально живущего от простого обывателя. Однако твоя природная зависть, твоё эго не дали бы ему следовать своему пути. В этом нет твоей вины, так уж устроена женщина.

– Каждая женщина?

– Прости, но исключений не бывает. Даже сейчас, посмотри на себя! Сколько тебе было лет, когда ты умерла? Семнадцать? Ты всё равно успела разрушить и мою жизнь тоже. Твоя вина, что я не доживу до конца этого дня и умру в свои двадцать семь.

– Но ты не можешь так судить людей! Я ничего не сделала!

– Сделала бы, поверь! Женщина не может существовать иначе. Это завистливое, мелочное, жадное, падкое до денег существо. Единственное, на что женщина способна, – это стряпать еду на кухне и прибирать квартиру. От вас только и требуется, чтобы вы помалкивали и делали, что вам говорят. Но нет! Вам же нужно во всю глотку заявлять о себе и требовать внимания!

Этот разговор состоится одновременно с тем, как незнакомые мне люди начнут задыхаться от отвратительного трупного запаха. Сколько им потребуется времени, чтобы определить, откуда именно доносится вонь? Потом звонок в полицию. Эти ленивые солдафоны начнут отнекиваться, дабы не приезжать, так я смогу выбить себе ещё время. Я заварю себе чай и успею даже перекусить, благо, я запасся продуктами и мне не придётся выходить в магазин.

За день до этого «мерзость» всё ещё будет спокойно спать в своей постели. Вся окрашенная в красное, она будет сопровождать меня испуганными глазами, задавая свои глупые девичьи вопросы.

– Да, ты ошибка! – закричу я, не выдержав этого сумасшествия. – Глупая идиотская ошибка! Ты даже не человек, женщина! Инкубатор для продолжения рода! И ещё пасть свою открываешь! Заявляешь мне что-то! Нет у меня проблем, чёртова сука! Это у тебя проблемы! У тебя! У тебя! У тебя! Ты знала, что я прав! Все твои слова не имели смысла! И смотри, куда тебя привёл твой длинный язык!

– Но ведь именно это тебе и нравилось, да, Ваня? – невозмутимо скажет мерзость. – Ты же хотел меня именно по той причине, что я так говорила. Я напомнила тебе её! Её и тот случай, что стал отправной точкой до этого момента.

– Какой ещё случай? Никого ты мне не напоминала. – Я начну задыхаться.

– Ты хотел меня именно за мои слова о тебе! Тебе хотелось сделать мне больно, хотелось наказать. Тебе же именно это нравится. Ты же всегда в глубине души был маньяком.

Постучат в дверь. Я рысью брошусь к дверному глазку и, затаив дыхание, буду наблюдать за любопытными бабками из соседних квартир. Прикрывая свои морщинистые носы разноцветными халатами, они начнут стучаться в дверь, дабы узнать, откуда эта нестерпимая вонь.

– Не откроешь им, Ваня? – спросит мерзость.

Я поднесу указательный палец к губам. Если она не заткнётся, то точно нас выдаст.

Снова прозвучит стук в железную дверь. Эти старухи меня доконают. Главное – не выдать себя.

– Есть кто-нибудь? Это не у вас там что-то протухло? Откройте дверь, мы хотим милицию уже вызывать, – будут перебивать друг друга хрипящие старушечьи голоса.

За несколько часов до этого я снова буду бродить из угла в угол в соседней комнате, не рискуя заглянуть в комнату с мерзостью, что ещё не успела покрыться трупными пятнами. Схвачу себя за недавно обритую налысо голову и буду ощущать ледяные от пота ладони. «Что же я наделал? Что же мне теперь делать?» – мысли не будут давать мне покоя. Наверное, опять начну рыдать, но не из-за мерзости. Просто обидно, что больше не суждено мне подняться на сцену и поведать залу свои истины. Я же артист. И не просто артист, а артист в жанре комедии. Труднее жанра и не придумаешь, правда? Однако у меня настоящий дар! Я могу через шутки доносить людям свои идеи. Могу контролировать этих людей и управлять ими. Я добился того, что меня все слушают и уважают. Не только зрители, когда я на сцене, но и все комики клуба. Я стал современным Шопенгауэром, этого только слепой не видит. Слепой и ты… мерзость. Я философ, ведь стендап – это новая философия!

Я покромсаю голову машинкой, смотря на своё голое тело в отражении зеркала в ванной комнате. Он так похож на меня, вот только глаза как будто закрыты пеленой безумия. Безумия… и страха. Выключу машинку и осмотрю неровные клочки волос там, где раньше развевалась четырёхмесячная шевелюра. Это случится как раз после того, как я в очередной раз заговорю с мерзостью.

– Признайся, что хотел этого с самого начала, – скажет она.

– Нет, – прошепчу я. – Ты вынудила меня, заставила. Обманула!

– Ты давно этого хотел. Ещё с того момента, как увидел меня. Будто ждал, что именно я начну тебе перечить!

– Мне было плевать на тебя! Плевать! Ты ничем не отличаешься от остальных! Тупая баба, как и все остальные твои клоны. Как же я так осёкся! – проскулю я и, облокотившись о стену, тихонько сползу к полу, дабы обхватить свои колени руками.

– Куда теперь спрячешь меня? Тебя начнут искать уже через несколько часов, ты же знаешь. Мне семнадцать, и сегодня я не вернусь домой после стендапа. Побегут к ребятам из клуба и начнут опрашивать, кто видел меня последним. Побегут к Карине. Возможно, и она им о тебе кое-что расскажет. Ты так хотел меня убить, что даже не пытался замести следы.

– Заткнись, тварь! – закричу я. – Ты не можешь разговаривать! Не можешь! Ты же сдохла, чёрт возьми! Сдохла! Это всё у меня в голове, я разговариваю сам с собой!

– Тише, Ваня, – ухмыльнётся мерзость. – Меж квартирами не такие прочные стены. Ещё кто услышит раньше времени.

Затем продолжит на меня смотреть. Кровь будет ещё такой свежей, такой живописной. Нож так и останется лежать около той кровати, на которую мерзость легла в последний раз в своей жизни. Но найдут её уже наполовину разложившуюся на летней жаре.

Конечно, наш первый разговор после её смерти состоится не сразу. Я долгое время буду бояться даже заглянуть в эту комнату. Придумаю себе будто, если я не вижу мерзости, то значит, что её и нет там совсем. Будто бы она и вовсе никогда не пересекала порог этой квартиры. Лихорадочные мысли будут гулять по моей черепной коробке. Я отправлюсь на кухню, чтобы найти немного воды и утолить надоедливую жажду Пока буду пить, обнаружу, что так и не смыл брызги крови со своих рук. А моя футболка полностью пропитается багровыми тонами и провоняет потом и её ошмётками.

И вот я наконец-то вернулся к тому моменту, откуда начинается моя история.

Я бью мерзость точным ударом ножа в живот, затем ещё несколько раз в район груди. Не могу разобрать куда именно, пелена ненависти застилает глаза. Она не кричит, возможно, вообще ничего не чувствует – слишком пьяна. Зато кричу я:

– Сдохни, сука! – Мне плевать на соседей. Услышат они или нет. Один хрен спишут на бытовую семейную ссору, с кем не бывает. – Сдохни, сдохни, сдохни, тварь! У кого теперь проблемы с членом, а?! Проклятый недочеловек, что теперь скажешь?!

Красное брызжет мне в лицо тёплой и вязкой струёй. Мои руки дрожат, в штанах приятное возбуждение. Навевает какие-то воспоминания из детства. Я бью кулаком с зажатой рукояткой кухонного ножа по милому девичьему личику. Страстное желание смыть эту красоту с её самодовольной рожи. Больше она никого не обведёт вокруг пальца своими длинными ресницами и манящими губами. Больше не заставит никого чувствовать себя неловко в её присутствии. Чёртовы ведьмы! Только одно на уме – как бы выставить нас идиотами и агрессорами. «Посмотрите! Я слабая и беззащитная женщина!» – крутятся в голове мысли.

Я бросаю нож на пол. Ярко-красное лезвие со звоном бьётся о деревянный пол комнаты, добавляя на него кровавые капли. Я хватаюсь грязными руками за голову, сжимаю волосы, пачкая их соком мерзости. Облокотившись о стену, я сползаю на холодный пол и начинаю громко смеяться.

– Я сильнее тебя, проклятая тварь… – шепчу я себе под нос. – Я победил! Я сильнее! Я тебя не боюсь! Я вас никогда не боялся!

В таком положении я застываю на некоторое время. Футболка прилипла к телу, сердце вот-вот вырвется из плена грудной клетки, не хватает воздуха, во рту металлический привкус. Ужасно хочется пить, но ноги весят по сотне тонн каждая. Я не могу встать и отправиться на кухню. Боюсь поднять глаза на изувеченную мерзость.

– Она сдохла… я победил… я сильнее… я умнее… – произношу я то ли вслух, то ли внутри своей головы.

Не знаю, сколько прошло времени, но я решаюсь встать. Пулей мчусь вон из комнаты, прикрывая глаза красными ладошками, чтобы не видеть искалеченную мерзость. Мчусь в ванную и включаю на полную мощность холодную воду. Хлорка рябит в носу, вода отвратительна на вкус, но я не в силах отнять от этой приятной прохлады свои горячие губы. Не удерживаюсь и подставляю голову под струю воды. Зубы свело от холода. Я открываю глаза и вижу, как вода, минуя мои волосы, окрашивается в багровый цвет.

Скрип вентиля, вода хлюпает и исчезает в черноте трубы. Я поднимаю голову и стараюсь как можно скорее покинуть ванную, дабы не пересекаться взглядом со своим отражением в зеркале. Будто зомби, я неспешно бреду в зал, минуя комнату, где, укутавшись в красное бельё, нежится мерзость.

«Я прав, – вертится в голове. – Я сделал это! Она заслужила! Ты не виноват».

Оказываюсь в большой и светлой комнате. Навязчивый звон в ушах. Я брожу из угла в угол, стараясь не концентрироваться ни на одной мысли, но одна всё-таки оказывается сильнее меня: «А вдруг она жива». Молния пронзает моё сердце, лёгкий электрошок достигает даже мизинцев ног. В животе крутит.

Борясь со страхом и отвращением, я всё-таки крадусь в комнату, где спит мерзость. Я должен это сделать, иначе последствия могут быть ещё хуже. Предательски скрипит старая дверь, выкрашенная белой краской ещё во времена моего детства. В воздухе витает странный запах, стоит зловещая, неестественная тишина. Не такая, как в зале. Не знаю, как это объяснить, но это тише, чем сама тишина. Дверь ползёт в сторону, по сантиметру открывая обзор малой комнаты. Наконец-то взору открывается уголок кровати. А дальше будто что-то задержало дверь с обратной стороны. Страх перехватил дыхание. Клянусь, я не могу сдвинуть её дальше. Прикладываю чуть больше усилий, и дверь всё же поддаётся.

Вдруг в голову ударяет зловещая мысль, будто я открываю дверь нараспашку, а мерзость сидит посередине кровати, вся облитая кровью, и как ни в чём не бывало спрашивает у меня: «Ну чего ты так трусишь, Ваня?» Мокрая от пота рука сама отпускает ручку двери, меня начинает потряхивать. Наконец, собрав всю волю в кулак, я рывком распахиваю дверь, и передо мной предстаёт вся комната, укрытая вечерними сумерками.

Мерзость вовсе не сидит посреди кровати, а тихо ленится на простынях. Я делаю шаг вперёд, деревянные доски недовольно кряхтят под ногами. Будто вор, я крадусь по своей квартире, с каждым шагом приближаясь к кровати. Мерзость уютно расположилась на постели. Её серые глаза широко открыты и совсем не изображают ужаса последних секунд жизни. Я не могу оторваться от этих глаз. Столь больших за стёклами её круглых очков. Её глаза каким-то образом напомнили мне о моём первом выступлении на сцене. Нос мерзости сломан, из узких ноздрей бьётся засохшая палитра крови. На худеньком теле виднеются три пореза, замаскированные такими же красными подтёками. Как же она отвратительна. Поверить не могу, что это тот самый ангел, что несколько часов назад зашёл вместе со мной в квартиру. Я поймал облегчение, что её грудь не поднимается и не издаёт звуков сердцебиения. Мерзость на сто процентов была мертва. Однако следом за коротким спокойствием последовал приступ тошноты. Уверен, что выпотрошил бы всё из желудка, если бы хоть что-то съел за последние шесть часов. Однако из горла доносится только привкус воды с хлоркой. Мне противно смотреть на неё, и тут же подхватывает страх за собственную судьбу. Ненависть оставила меня в покое, и ей на смену приходит животный ужас вместе с отвращением.

– Что же мне теперь делать? – произношу я едва слышно и спешу удалиться из комнаты.

– Неужели ты всё-таки меня боишься? – доносится издевательский голос мерзости прямо у меня за спиной.

Мурашки барабанами пробегают по моему телу Я, не оборачиваясь, ускоряю темп и бегом вылетаю из комнаты мерзости, захлопывая позади себя дверь.

– Она не может разговаривать! – твержу я себе. – Она же сдохла! – Слёзы отчаяния выливаются из глаз на горячие щёки и растворяются в чёрной щетине.

Я принялся ходить из угла в угол. Понимаю, что не знаю, сколько времени прошло с момента, как вернулся с мерзостью домой. Понимаю, что не могу вспомнить первые удары ножом и с чего всё началось. Не могу вспомнить имя мерзости.

– София, – произносит мой язык, не спросив разрешения у мозга. – Её звали София.

Да, я помню! Я всё помню! Я встретил её опять после открытого микрофона сегодня вечером. Не мог поверить своему счастью, она пришла во второй раз, значит ещё не всё потеряно. Карина, видимо, притащила её на нашу вечеринку, чтоб хоть как-то поднять ей настроение. Сама София была расстроена и уже довольно пьяна. Я заметил её ещё со сцены и поспешил как можно скорее закончить вечер.

– Это был открытый микрофон, который проходит в баре «Революция» по четвергам и воскресеньям! Подписывайтесь на наши соцсети, ходите на наши вечеринки и поддерживайте настоящую комедию! Меня зовут Иван Кутас, пока!

Играет оглушающая музыка, сообщая о завершении вечера. Я погружаюсь в туман своих мыслей и, не разбирая дороги, мчусь прямо к Софии. Перед глазами только и маячили её короткие волосы, выкрашенные в блеклый белый цвет, её большие круглые очки и тоненькая талия ещё совсем юной девочки. Всё тело дрожало от возбуждения. Боже, как же прекрасна она была. Боже, как же я её ненавидел.

– Ваня, будет сбор комиков? – пытается перекричать музыку Дима Пойлов. Талантливый парень, а главное, верный. Свою верность он однозначно доказал после того номера с предложением.

– К чёрту сбор! – улыбаюсь я от уха до уха, краем глаза пытаясь разглядеть, заметила ли меня София. – Кто-то же предлагал посидеть, выпить после выступления?

Пойлов удивился, ведь за все пять лет, пока существует моя Организация, я ещё ни разу не отменял сбор комиков. Это очень важно, чтобы они не забывали о том, кто их вожак и каковы правила пребывания в Организации. Да и ритуалы необходимо соблюдать, дабы общество (даже столь небольшое, как моя Организация) не забывало о традициях. Но сегодня нет ничего важнее, чем перехватить Софию.

Мне удаётся уговорить нескольких комиков задержаться в баре. Это нужно, чтобы и Карина уговорила Софию остаться. Та нехотя согласилась. Все рассаживаются за низким столом, окружённым диванчиками. Я подкарауливаю Софию и как будто случайно плюхаюсь рядом с ней. Поворачиваюсь и «неожиданно» замечаю её рядом.

– Привет, – нейтрально улыбаюсь ей я.

– Неужели другого места не нашлось? – устало отвечает она. – Только не начинай опять.

– Я и не собирался, – дружелюбно отвечаю я. – Я вообще извиниться хотел за тот раз. Не хотел тебя обидеть.

– Конечно хотел. – Она дышит на меня запахом алкоголя. – Ты же мудак и женоненавистник.

– Вовсе нет, – махаю я руками, стараясь перекричать громкую музыку в баре. – Я в прошлый раз, может, как-то неправильно выразился. Извини меня за это. – Меня едва ли не тошнит от того, что приходится ещё и извиняться перед бабой, но я артист и мастерски вхожу в роль и подстилки, и каблука. Вижу, что она расстроена, и понимаю, что на этом можно сыграть. – Меня часто понимают неправильно. Но я комик и мыслитель, что уж тут поделать? Творческих людей часто понимают прямолинейно. Вспомни Ницше с его сверхчеловеком. Он говорил о сверхчеловеке, а его считают чуть ли не прародителем нацизма. Или Маркса с его идеями. Насколько идеи в Советском Союзе отличались от первоисточника!

– Хочешь сказать, что ты на уровне Ницше и Маркса? – Она смеётся надо мной, но мне этого достаточно. Она заглотнула наживку, и теперь можно переходить в наступление.

Я подсаживаюсь чуть ближе, якобы чтобы было проще перекричать музыку. Ненароком касаюсь своими коленями и плечом её ножек и руки, тем самым создавая телесный контакт. Располагаю своё лицо в считаных сантиметрах от неё, дабы приступить к подавлению личности, отрезать ей пути к отступлению и возможности развернуться.

– Нет, Соня, – нужно как можно чаще использовать её имя в предложениях, – мне больше близка философия Шопенгауэра. Если уж и причислять меня к кому-то, то к этому немецкому гению, Соня. Но тем не менее у меня имеются свои оригинальные взгляды на жизнь. Понимаешь, София? Давай я тебя чем-нибудь угощу.

Она не сопротивлялась. Сам-то я не пью. На мой взгляд, это низкое и аморальное занятие. Я не собираюсь даже на секунду отключать свой разум и уподобляться животным. Кроме того, мне не нужно ничего, что будет вызывать хоть какую-то зависимость. Это вредит творчеству. Моё убеждение ещё с КВНа, что табак и алкоголь мешают тебе раскрываться как комику.

– Я следил за тобой весь вечер. Ты ни разу не улыбнулась, почему? – В тот момент на нас совершенно перестали обращать внимание. Остальные комики разбились на мелкие группки и потеряли свои голоса в оглушающей музыке. Даже Карина перестала обращать внимание на свою подругу, которая на всей скорости летела в мою ловушку.

– С родителями поссорилась, – начала она раскрываться мне. Ещё бы, я прирождённый психолог. А на женщину и вовсе не требуется каких-то усилий, дабы расколоть их глупые головы. Что там их занимает? Достаточно, чтобы их просто выслушал симпатичный мужчина. И успокоил их так, как может успокоить только мужик. – Они заставляют меня поступать в университет в другом городе. А я хочу остаться тут и учиться на филолога. Здесь все мои друзья. Да, и я хочу преподавать.

– Родители часто подавляют наши желания. Моя мать тоже была деспотичной. Но я нашёл в себе силы с ней бороться. Меня запихнули учиться на юриста, пытаясь подавить мою творческую натуру. Но я бросил этот дурацкий универ и создал свою стендап-организацию. Больше родители не имеют надо мной власти.

Она уже принялась за коктейль, который я ей заказал. В таком юном возрасте ей этого точно хватит, чтоб напиться до беспамятства, ну а дальше я ею займусь. Сам же я довольствовался апельсиновым соком.

– Правда? – улыбнулась она. – Неужели победил?

– Это было сложно, но сделать это необходимо, Соня. Если ты не будешь бороться за своё личное пространство, то родители с огромной радостью заберут твоё будущее себе, сделав из тебя послушную марионетку. Именно поэтому я призываю комиков своей Организации отворачиваться от отцов и матерей, дабы те не подавили их творческий потенциал.

– А родители даже не понимают, что они своей заботой душат нас и лишают жизни, – поддержала она. – Мой брат хотел стать музыкантом, но его запихнули в военное училище по той причине, что отец сам был офицером. Сказали, что музыкой он не сможет нормально зарабатывать и будет сидеть какой-нибудь шестой скрипкой в оркестровой яме.

– И что в итоге? – захохотал я. – Теперь он пятидесятый лейтенант в части?

– Именно так, – закивала София, улыбаясь своим милым ротиком.

Перед моими глазами появились сцены, где я тащу её беспомощное тело в свою квартиру, медленно раздеваю и приступаю к делу. Я её так успокою, что ей в жизни больше не придёт в голову говорить своим поганым ртом те слова, что она адресовала мне на прошлой неделе. Чёртова тварь пожалеет о том дне, когда увидела меня. Я отчётливо вижу, как движениями своего члена превращаю её из милой семнадцатилетней девочки Софии в поганую мерзость, к которой и прикоснуться будет противно. В ту секунду я не хотел себе признаваться, что меня в ней интересовал не только секс. Уже тогда я с радостью бы воткнул нож в её поганую бледную шею, дабы окрасить багрянцем эту самонадеянную дуру.

– Ты должна быть сильной, София! – улыбаюсь я. – А то и тебя в армию отправят.

– Знаешь, может, ты и не такой уж мудак. – Она смеётся, а я ликую. Смог её рассмешить, значит, она у меня в кармане. Я её уже контролирую.

– Мы все немного мудаки, такой уж у нас вид, что поделаешь? А я же комик, не забывай. Мы все тут, в Организации, не от мира сего. Такая уж судьба у творческих личностей. Знаешь, если человек пошёл в комедию, значит, у него точно есть психологические проблемы, уж поверь мне.

Она допивает коктейль, и я тут же заказываю ей новый. Спустя сорок минут она уже почти готова. Карина пытается убедить её поехать домой, однако я мастерски дёргаю за ниточки, и София сама прыгает в мой капкан. Отвечает, что пока ещё побудет в баре. Я заверяю Карину, что скоро вызову такси и довезу её подругу до дома. Карина удивляется, что мы с Софией так сблизились за вечер, но рада, что я всё-таки понравился её подруге. Ещё бы, ведь я – сама неотразимость, а Карина помнит, как ей было со мной хорошо.

А дальше дело известное: на всё про всё ушло не более получаса. Но с Софией всё было не так, как раньше. Я не смог удержаться, смотря на пьяную, испачканную в моей сперме мерзость, и рука сама потянулась за ножом. Ещё бы. Эта тварь заставила меня думать о ней всю неделю с тех пор, как состоялся тот разговор. Мразь заслужила это, а я подсознательно рисовал эту сцену у себя в голове всю неделю. Даже тогда, когда редактировал Пойлова. Тогда, когда я создавал настоящий шедевр.

Я помню, как рыдала его баба после того концерта. Он разыграл всё прям как по нотам, а я, как и положено гению, остался в тени наблюдать за этим произведением искусства. Самая лучшая награда – видеть слёзы этой мерзости, пока смеётся весь зал.

За день до этого я собрал членов организации в «Бургер Кинге», дабы устроить редактуру перед этим самым концертом. Тогда-то Пойлов и заявил, что планирует сделать предложение своей тёлке прямо со сцены. Такого я, конечно, допустить не мог. Слишком уж талантлив был Пойлов, чтобы позволить заключить себя в добровольное рабство. Тем более эта мерзость была его ещё и старше. А я уж точно знаю, что если женщина старше, то ещё быстрее высасывает жизненную энергию из мужчины. Ей было не меньше тридцати пяти, определённо мерзость, которая уже успела походить по рукам, прежде чем осесть на шее у Пойлова. Поэтому-то я и не связывался с теми бабами, которым больше пятнадцати. А лучше даже четырнадцатилетки. Те вообще сама невинность, это уж точно. Не связывался… до Софии.

– Вот тут я произнесу эту штуку про её парикмахера, а после позову её на сцену и сделаю предложение, – говорит наивный Дима Пойлов.

Я выдержал паузу в несколько секунд, заглянул в глаза каждому комику, что ждали свою очередь на редактуру.

– Для шоу это будет великолепно! – заявляю я. – Но знаешь, что будет ещё эффектней? Расставание! – Пойлов удивляется, я понимаю. Но я царь и бог в этой Организации, а значит каждое моё слово – истина в последней инстанции. – Что, если тебе создать обманку, будто ты собираешься сделать ей предложение, а самому в последний момент бросить её?! На глазах у всех! А после как ни в чём не бывало продолжить рассказывать материал! Можешь в конец поставить блок про школьных учителей. Это же просто гениально! Представь: «Я тебя бросаю! А знаете, что ещё бесит? Школьные учителя…» И так далее.