Текст книги "Мерзость"

– Мне всегда говорили, что я смешно шучу в компании друзей…

– Это слишком пресно, Карина, – тут же перебил её я. – Истинная причина всегда внутри твоей головы. Возможно, ты даже об этом не догадываешься, но то, что приводит человека в комедию, – это всегда где-то в бессознательном. Ведь только человек с душевной травмой может выйти перед толпой совершенно незнакомых ему людей и начать шутить! И ты сама это знаешь. Ты это чувствуешь! Но тебе нужно проделать очень долгий путь, прежде чем ты сможешь стать мастером в том ремесле, которым занимаешься. Ты готова развиваться, Карина?

– Конечно! Я хочу! – Её большие тёмно-синие глаза горели северным сиянием.

– В первую очередь, Карина, ты должна помнить, что я говорил о контроле своего эго. Это самое главное. Я говорю это всем, но не все способны это воспринять. И сейчас я говорю это тебе отдельно! Знаешь, почему, Карина? Потому что вижу, что ты особенная! Сорвана с другой грядки! Поэтому запомни самое главное! Контроль своего эго! – Последние слова я произнёс практически по слогам.

– Я поняла!

– Второе: бесконечная работа над собой! Читай книги, философствуй, чаще бывай одна. Справишься? – Она в ответ кивнула. – И самое главное, Кариночка! Это выполнить тяжелее всего, и, если ты оступишься, я не буду на тебя злиться. Но я тебя прошу, не занимайся сексом до восемнадцати… Нет! Лучше до двадцати лет. Сохрани в себе то, что имеешь сейчас!

Карина совершенно напилась и внимала каждому моему слову. Я хоть и являюсь большим противником алкоголя, но понимал, что в тот день Карине нужно было немножко выпить. Я рассказывал ей, как можно достичь заоблачных высот в комедийном жанре, как важен в жизни творческого человека контроль собственного эго, как курение негативно сказывается на созидании чего-то нового.

– Почему ты не выступаешь как комик? А только как ведущий? – спросила она заплетающимся языком.

– Я этого не хочу, – коротко ответил я.

– Но почему?

– Мне это не нужно, Карина. Я занимаюсь юмором очень давно и давно сказал всё, что мне было интересно. Я редактирую вас, слушаю, корректирую, дописываю ваши шутки, и мне этого хватает. Скажем так, заряжаюсь вашей энергией. Если бы я и хотел что-то конкретно своё, то это было бы крайне скучное зрелище…

– Почему? – только и повторяла заворожённая Карина.

Я подсел к ней почти вплотную, моё лицо находилось в считаных сантиметрах от её лица.

– Это было бы шоу, где я просто сижу один, окружив себя зрителями, и рассказываю, как же сильно я устал, понимаешь, Карина? Ведь что наша жизнь даже через призму комедии? Юмор, как я уже говорил, – это драма со смешными панчлайнами. И наша жизнь скучна, Карина. Она скучна настолько, что над ней остаётся только смеяться. Людям так скучно жить, что они выдумали себе целую кучу ненужной работы. Перебирают бумажки и что-то вносят в компьютер только для того, чтобы убежать от удушающей их смертельной скуки. И нам в этой жизни скучать ещё долгий срок – пятьдесят, шестьдесят лет. Разве можно это вынести? Поэтому люди и придумали все свои проблемы, все свои дела, даже добро и зло – это по сути своей бегство от ужасающего лика скукоты! А я не хочу от неё бежать, я стал частью её, я устал! Это как в детстве вы выдумываете, что листья с деревьев – это деньги, на которые можно что-то купить. И покупаете вы на эти листочки камни, палки, смешные штуковины, что удалось найти на улице. Это игра в магазин! Кто-то играет в продавца, а кто-то в покупателя. И первый продаёт, а второй покупает не по той причине, что им это необходимо, а по той причине, что это правила игры. Ведь иначе на улице будет совсем уж скучно. А я не хочу, понимаешь, Карина? Я не хочу играть в магазин, ведь он ненастоящий. Не хочу собирать деньги, потому что знаю, что это всего лишь листья на деревьях! Если вы схватите палку, похожую на автомат, и направите на меня с криком: «Та-та-та!» – я не умру. А знаешь, почему я не умру, Карина?

– Почему?

– Потому что я знаю, что это всего лишь палка, а никакой не автомат. Вот так я вижу нашу жизнь, Карина. Я просто свободен!

В тот вечер Карина отдалась мне. Я был первым её мужчиной. Проснувшись, я осмотрел её спящую – от вчерашней ангельской внешности не осталось и следа. Пропали её манящие глазки и симпатичное юное личико. Рядом со мной, посапывая, дрыхла уродливая мерзость.

Карина была не первой, кого я изменил до неузнаваемости. В таком режиме я жил последних два года, с тех пор как обрёл себя и создал свой стендап-клуб. Я стал набирать единомышленников быстрее, чем сам от себя ожидал. Уже спустя год после создания моя Организация насчитывала более двадцати человек. А я… я стал их духовным наставником, глаголом заставлял их сердца биться чаще, ведь говорил им то, что они давно хотели услышать. В жизни, где не видно никакого смысла, так приятно, когда этот самый смысл приносят тебе на блюдечке. Да, в основном члены моей Организации были подростками. Ученики старших классов, но что в этом такого? Что такого, если это единственный возраст, когда ты готов слышать правду. Может быть, именно я спасу их от безысходности взрослой жизни? И именно мои ученики никогда не станут взрослыми! В том смысле, что не отправятся в тридцать лет хватать в магазинах безделушки по акции.

Меня часто называли женоненавистником, но я всегда был рад увидеть девчачьи лица в своей Организации. Видеть, как холодное серебро микрофона подносится к их расцветающим губам. Как их ротик вдыхает побольше воздуха, дабы затем нести комедию зрительскому залу. Да, девочки были в основном молодые. Особенно я обожал тринадцати– и четырнадцатилетних. Таких чистых, таких непорочных. Да, именно я превращал их в мерзость, но что поделать? Как я уже говорил, такова женская судьба. Иногда в клубе появлялись и готовые мерзости, меня воротило от них, и в итоге они в моей Организации не приживались. Зато у моих девочек я был настоящим воплощением их низких желаний.

«Женоненавистник» – как часто я слышал это в свой адрес. Но я ли ненавижу женщин? Я их просто обожаю, ведь дарую им свободу и закладываю правильные мысли. Настоящие женоненавистники – это сами женщины. Кто может быть хуже солдат вермахта? Только полицаи из твоего родного села. А я знаю, чего на самом деле хотят женщины! Им не нужны никакие права, работы, образования и голоса на выборах! Им нужен мужик, который будет за них всё делать, а им отведёт роль матери детей и инструмента для сексуального удовлетворения. Ведь предложи бабам возможность быть содержанками, а затем попробуй отбиться от желающих. Женщина сама не хочет быть человеком, так какое право мы имеем им мешать в этом стремлении?

Кому стало хорошо от этих равных прав? Тёлки стали наглыми! Действуют по принципу «возбудим и не дадим». А сколько нормальных парней из-за них лишились своего достоинства? Сколько усомнились в себе? И эти их вечные шуточки про размер члена. А всё их фрейдистская зависть к тому, что у мужчины есть член, а у них нет!

Я помню, как осознал себя! Помню, как стал самим собой! Помню, как организовал свой первый «открытый микрофон», помню, как незадолго до этого кричала эта сука, захлёбываясь собственной кровью.

Я уже долго вынашивал свой план мести, оставалось только подкараулить момент, когда родители уедут на дачу и я останусь с ней один на один. Ничего не подозревая, она пришла домой и закрыла за собой дверь – единственный путь к спасению. В этот момент я набросился на неё и так отделал, чтоб она после каждого удара по рёбрам и лицу понимала, какую цену ей придётся заплатить за годы унижения. Её ненавистные очки в круглой оправе упали на пол, даруя тому дождь из блестящих осколков. Её самодовольные глаза пугающего цвета тумана наполнились ужасом, зрачки расширились и стали почти полностью чёрными.

– Получай, сука! Получай! – кричал я не своим голосом. – Думала, что я всё забыл?! Думала, что всё так просто сойдёт тебе с рук?!

Она пыталась что-то отвечать, но чёрта с два эта мерзость могла произнести хоть слово, умываясь своей солёной кровью. Затем я схватил её за светло-русые короткие, как у пацана, волосы, поднёс кухонный нож к её горлу, и она была полностью в моей власти. Я заткнул ей рот футболкой, дабы никто не слышал, как верещит эта свинья, когда я начну входить в неё.

Когда закончил с ней, я ещё несколько раз приложился ногами по её опухшим от ударов рёбрам и оставил униженную валяться посреди родительской спальни.

– Только попробуй рассказать маме, сука! – бросил я ей дрожащим от возбуждения голосом, схватил рюкзак с вещами и быстрым шагом направился к двери – прочь из квартиры. С тех пор со своей дорогой старшей сестрёнкой мы больше не разговаривали. Но и про тот случай она, конечно, никому не рассказала. Ещё бы ей, падшей шалаве, кто-то поверит, что я мог с ней что-то сделать. Уверен, что ей даже понравилось. Разве женщины сами этого не хотят?

Я сделал то, на что у большинства мужиков не хватает смелости! Я понял, как же легко приструнить этих зазнавшихся баб! В тот момент действительно ощутил в себе такую силу, такую власть над людьми. Я был словно Бог среди обычных смертных человечков. Я верил, что мне и правда предназначено великое будущее. Что моим словам будут внимать, как словам пророка. Не просто же так моя мать с самого начала считала меня гением!

– Почему ты не можешь быть, как твой младший брат?! – срываясь на крик, верещала моя мать на несчастную Светочку, мою сестрёнку. – Почему-то твоему брату хватает ума не шляться по ночам с неизвестными мудаками! Что ж ты за дура-то такая? Не в меня же могла такая дура уродиться! Видать, в папашку своего. Напоминает его семейку!

И упомянутый выше папаша с понурыми глазами делает вид, что не слышит очередные оскорбления в свой адрес из-за гула мудацких голосов политиков из телевизора.

– Мама, ты же сказала, чтоб до десяти быть дома, вот я и пришла… – пыталась оправдаться Света, пряча понурые солёные глаза. Лицо было не разглядеть – тушь стекла по щекам и напоминала боевой раскрас. Возбуждает.

– А ну заткнись! Молчать! – орала моя ненормальная мамаша. – А хотя чёрт с тобой! Может, ты и вовсе с сутенёром своим прогуливаешься? Я уже ничему не удивлюсь! Оно, может, и к лучшему! Другим способом ты всё равно денег не заработаешь! Это, видать, проклятье Божье! Видать, Господь меня наградил одной шалавой и одним гением!

– Я не шалава, мама! Хватит меня оскорблять! – верещала сестрёнка.

– Ты мне ещё поговори! Ты мне ещё поговори! – выходила мать из себя. – Я её растила! Девять часов её рожала! Ночей не спала! Бегала по больницам, чтобы наша Светочка была здорова, а она… – Мать схватилась одной рукой за голову, другой – за сердце. Затем закатила глаза и смиренно тяжело вздохнула. – Она мало того, что с сутенёрами какими-то по ночам шляется, она смеет ещё и домой среди ночи заявляться и перечить мне! Ванечка, милый мой, ты видишь это? – Я киваю головой. – Послушай меня, дура ты этакая! – возвращается она к сестре, поднимая вверх указательный палец, который в ту секунду, казалось, сделан из негнущейся стали. – Если решила быть шалавой, то нечего пытаться оправдываться.

– Перестань меня оскорблять, – хрипя от слёз, едва слышно отвечала Света.

– Заткнись! – Глаза матери налились краской от злобы. Она налетела на Свету и несколько раз зарядила ей по макушке своей широченной ладонью. – Если не можешь слушать свою мать, которая тебя вот этой грудью вскормила, – она схватилась обоими руками за обвисшую грудь, я не спускал глаз с этого представления, – то и нечего тебе делать в моём доме! А ну пошла вон! Вон!

Глаза сестрёнки забегали из стороны в сторону. Наши взгляды пересеклись, я ей улыбнулся.

– Я кому сказала?! Брысь отсюдова! – Она была настроена решительно, и Света попятилась назад к выходу. – Куда пошла?! – ещё более злобно процедила сквозь зубы моя мамаша. – Ты в этой одежде собралась по своим притонам шляться? Я тебе эти джинсики и кофточки не для этих целей покупала! Снимай их и вали на все четыре стороны! Снимай, кому говорю?

Света снова попыталась найти спасение в моих глазах, но видела там лишь смех. Затем, не видя иного выхода, принялась снимать с себя верхнюю одежду, постепенно оставаясь в одном нижнем белье и в своих круглых очках, что лишь подчёркивали её заплаканные глаза. В тот момент я почувствовал возбуждение, видя её полуголое тело. Она не ушла из дома. Мать в последний момент запретила ей шляться по ночи, но я ещё долго буду вспоминать её покорность, её обнажённость и страх перед силой, что превосходит её в тысячу раз.

– Один у меня ребёнок остался, один, – бубнила себе под нос мама. – Хорошо, что хоть Ваня в меня пошёл. С головой парень, гений. А эта шалава… – На этих словах она закрыла за собой дверь в спальню, оставляя в коридоре только меня и рыдающую Свету.

Такие сцены повторялись в нашем доме раз за разом. Мне никогда не было жалко свою сестру, ведь она сама заслужила такое отношение. А как ещё относиться к бабе, если она и правда связалась с каким-то мудаком и целыми днями гуляла с ним, неизвестно где. Правильно мама говорила, что её дочь шалава. Небось трахалась с ним, где придётся.

Мама всегда считала меня гением и ставила сестре в пример. Я с самого детства был особенным. Мама всегда говорила, что я лучше остальных детей. Что я умнее их. Да, мне тяжело давалось знакомство с новыми людьми, дети не хотели меня принимать в игру и дразнили, но мама всегда говорила, что они просто дураки. Она знала, что им просто не получается наладить контакт с кем-то, кто настолько превосходит их в развитии. Но это не означало, что мне не прилетало, как и сестре. Очевидно, что моя мать – мегера и диктатор, который не позволял хоть в чём-то ослушиваться её приказов. Когда я занялся комедией, мне тоже предстояло выслушивать скандалы, но на этот раз жертвой становился я. Но это было уже после… Или это было раньше?

В бесконечные часы ежедневной травли мой папаша спешил на балкон сосать одну за другой сигареты. Разговаривал он с нами только тогда, когда матери не было рядом. Я помню, он смотрел новости. Рассказывали про американцев, которые никак не оставят Ближний Восток в покое. Отец ругался на проклятых америкосов, а потом начал спрашивать, есть ли у меня девушка.

– Нету, пап, – стеснялся я. Это было до той сцены в коридоре. Я точно в этом уверен.

– И плохо! Тебе уже пятнадцать лет, – мне было четырнадцать, – в твоём возрасте знаешь, сколько у меня девчонок было? – Я вертел головой. – Да не сосчитать! Очередями за мной бегали. А у тебя ни одной бабы даже нет. Ты мужиком должен расти, Ваня!

Что же ты тогда таким лохом и мямлей вырос, папаша?

– Это цель бабы – родить детишек и нянчиться с ними. А мужик должен как можно больше баб обрюхатить. Это не моё мнение – это наша природа, сынок!

Сколько себя помню, брюхатили только одного его.

– Главное – не связывайся со всякими шалавами, что с одного мужика на другого прыгают. Вон, как наша Светочка.

На самом деле за всё время я не видел со Светой ни одного парня, кроме её бойфренда. Но сейчас я понимаю, что этого достаточно, чтоб женщина пала в глазах общества. Правда, в тот момент я не понимал, как мне зажать какую-нибудь тёлку если её учат, что она должна оставаться девственницей.

Снова Афганистан по телику. Папаша делает громче и снова сокрушается на солдат НАТО.

– Вон арабы молодцы, конечно! – восклицает отец, затем поворачивается в мою сторону. – Накинули на этих баб паранджу и наслаждаются жизнью. Поставили этих баб на место. Женщина должна быть под мужчиной, запомни! А у нас всё с ними сюсюкаются, а они всё наглеют и наглеют. Щас в Америке этой жене даже подзатыльника отвесить нельзя, сразу в тюрьму отправят, представляешь? Хорошо, что у нас в семью государство не лезет. Сор из избы выносить нельзя.

Разговоры с отцом прерывались, как только на пороге появлялась мать. Так проходили наши будни. Я учился плохо. Даже поговаривали, что меня оставят на второй год. Но мама меня всегда защищала. Она говорила, что в школе не место таким гениям, как я. Разве с этим можно спорить? Света наша на золотую медаль шла, а на самом деле дура дурой и та ещё шалава.

– А чё толку от твоих пятёрок в дневнике? – говорила ей мама. – Всё равно выскочишь замуж за какого-нибудь придурка и нарожаешь ему детей.

Мне нравилось следить за своей сестрой. Это точно было уже после той сцены в коридоре… Или всё же раньше? Я не помню! Я совсем запутался…

Я следил за ней, когда она переодевалась в соседней комнате. Иногда она выходила из душа, а я стягивал с неё полотенце, чтобы со смехом наблюдать, как она, прикрываясь, бежит к комоду с одеждой.

А потом был КВН. Уже после разговора с отцом про Афганистан, но раньше, чем сцена в коридоре… наверное.

Мне было шестнадцать. В то время я и заболел комедией. Началось всё с того, что я случайно попал в одну из команд школьной лиги КВН. Тогда-то и началась моя настоящая жизнь. Я ненавидел школу с её идиотами учителями и учениками. Ненавидел свою тупую семейку, что так посредственно провела свою единственную жизнь, будто таких жизней будет ещё сотня. Мамаша хоть и считала меня гением, но совершенно не давала мне возможности хоть как-то отойти от её прописанного плана на мою жизнь. Ещё бы! Я должен был стать юристом, а может, и депутатом. Как бы не так, старая мегера.

Я говорил про КВН? Да, как много интересных и творческих людей я узнал за столь короткое время. Выступления на сцене позволяли мне избавиться от воспитанной скромности. Жаль, что это никак не помогало в общении с девушками. Я видел их каждый день вокруг себя и, клянусь, был влюблён в каждую. Девушки не отвечали мне взаимностью, считая меня чудаковатым. Так оно и было, конечно. Ведь какая же творческая единица без тараканов в голове?

– Он же у нас теперь артист мирового масштаба! Зачем ему учиться? – бурчала мать, держась своей пухлой рукой за короткие кудрявые волосы. – Просмотрите на него, юморист недоделанный! Да на что ты способен, кроме как мусор в актовом зале убирать? Не ломай комедию! – А потом залилась хохотом на свой каламбур и повернулась к папаше. – Слышал, Кутас? Говорю нашему юмористу, не ломай комедию! Ха-ха-ха!

А мой батяня-подстилка принялся выдавливать из себя хохот, чтобы угодить мамаше.

– Я вон и то шучу получше тебя, Иванушка-дурачок.

Вот так круто изменилось ко мне отношение матери, как только я посмел заняться чем-то, что не соответствовало её планам. Юмор точно не входил в её модель моей жизни, а потому теперь мишенью в доме становился я. Мать начала с грубых насмешек, но быстро поняла, что это не работает. А потому перешла к своей излюбленной тактике.

– Тупой дегенерат! Ты чего это удумал? Почему у тебя опять в журнале одни «лебеди» стоят? – залилась краской мегера после очередного родительского собрания. На самом деле, ничего не изменилось. Я как получал двойки до сцены, так получал их и потом. Но мамаша нашла причину неуспеваемости в моих занятиях юмором. – Ты должен мне, понимаешь? Должен! Я родила тебя! Дала тебе жизнь! В собственном животе выносила, собственной грудью кормила! Мы с твоим отцом из сил выбивались, чтоб прокормить вас! Отец в девяностых из-за баранки такси не выбирался, потому что никакой работы не было, а вы! Одна – проститутка, второй – идиот!

– Я не идиот! – верещал я в ответ. – Не смей со мной так разговаривать. Если ты просрала жизнь на не пойми что, то это не значит, что и я должен делать то же самое.

После этих слов её рожа была подобна раскалённой плите.

– Закрой свою пасть, чёртов идиот! – орала она.

– Смотри не лопни, старя дура! – огрызнулся я.

В этот момент она, не задумываясь, схватила первое, что попалось ей под руку, и запустила в мою сторону. Это был тяжеленный утюг, просвистевший у меня над самым ухом и с оглушающим грохотом влетевший в стенку за моей спиной. Из кухни прибежала Света и принялась наблюдать за этой сценой. Да, мы будто поменялись телами. Я видел её самодовольную ухмылку. Чёртова сука явно наслаждалась происходящим.

– Ты с ума сошла? – сквозь звон в ушах я слышал, как всполошился мой папаша.

– А ты не лезь в мужской разговор, импотент несчастный! – прорычала она. – Если сам не можешь, как мужик, поговорить с сыном, то позволь мне этим заняться.

Отец схватил жену за руку, пытаясь успокоить, в ответ получив серию хлёстких подзатыльников по пустой седой башке. Затем она быстрым шагом направилась в мою сторону. Мне хотелось бежать, но за спиной было лишь окно – и семь этажей до земли. Я почувствовал себя кошкой, загнанной в угол. Попробовал отбиться от неё, но она решительно схватила меня за волосы и повалила на диван. Мать села на меня сверху и навалилась всей своей коровьей тушей. Широкой ладонью она сжала мои руки над головой и принялась отвешивать мне пощёчины, видимо, пытаясь выбить из головы желание заниматься комедией. Её широкая грудь свисала прямо у меня перед лицом, тела скользили друг о друга. В некотором смысле, это мне это даже нравилось.

У старой мегеры, естественно, не получилось искоренить из меня творчество. Скорее, даже укрепило желание им заниматься. Когда она наконец-то успокоилась, слезла с меня и тяжёлыми шагами заторопилась прочь из комнаты, в дверях оставалась лишь Света. На её лице не было нарисовано эмоций, но я знал, что она наслаждается моим падением. Упивается им. Посмотрим, тварь, кто будет смеяться последним.

КВН помогал мне спрятаться от ужасов нахождения дома. И хотя мне теперь прилетало гораздо больше от моей матери за то, что я вместо выполнения домашнего задания пропадаю на репетициях и играх, я впервые чувствовал себя по-настоящему счастливым. У меня появилось много новых друзей и даже подруг. Я видел этих прекрасных творческих девочек, их ангельские личики совершенно не были похожи на злобную физиономию моей ненавистной сестры. Такие чистые, добрые, непорочные. Да, я был влюблён в каждую из них, однако даже не смел и думать о сексе с этими богоподобными существами. Как можно так низко думать о столь прекрасном?

Но я стал чаще следить за своей сестрой. Мне нравилось подглядывать за ней, когда она натягивала колготки на свои белые ножки. Наблюдать за ней, когда она красится или переодевается.

Наступило лето, и мои тупые родители стали периодически уезжать за город на дачу, оставляя нас в квартире одних на долгие сутки. Тогда мне было около восемнадцати лет, школа подходила к концу, и меня ждало поступление на юридический факультет. Университет я брошу уже на втором курсе и полностью растворюсь в комедии собственной жизни.

Так о чём я? Родители уезжали на дачу. Когда меня не было дома, Света приводила своего хахаля Серёжу прямо к нам в квартиру. Я знал это, и меня это бесило. Сам не знаю почему, но меня мутило от мысли, что он лапает её своими грязными ладошками. Однажды я решил прогулять репетицию, чтобы спрятаться в квартире и понаблюдать, что они тут будут делать.

Я тихо следил, как он снимает с неё одежду и заваливает прямо на родительскую кровать. Они занимались сексом, а я наблюдал, держа сжатую руку в районе паха. Когда они закончили, Света принялась жаловаться ему на нашу семейку Жаловалась и на меня. Оказывается, она сама давно заметила, что я за ней подглядываю. Я заслушался их разговором и совсем не успел отбежать от двери в родительскую спальню и спрятаться, когда её парень-урод резко встал и зашагал к туалету.

Дверь распахнулась, и я от страха даже повалился на пол. Света закричала и принялась прикрываться одеялом.

– Ваня, какого чёрта ты тут делаешь?! Опять подсматривал? – кричала она.

Я не находил, что ответить.

– Малолетний извращенец, – сказал Серёжа и пнул меня ногой. – Нравится за сестрой подглядывать? – Он вернулся в комнату и принялся натягивать джинсы на свои тощие ноги.

Я попятился, затем встал и побежал в большую комнату. Через несколько секунд туда же зашёл и Серёжа, уже одетый в джинсы и рубашку, за его спиной пряталась моя сучья сестра.

– Эй, сопля, – сказал её приятель, – совсем головой поехал? Ты чё тут делаешь? Родакам стучать вздумал?

– Серёжа, не надо, пожалуйста! – Из глаз сестры хлынули слёзы.

– А ты же теперь юмористом заделался, да? – Я отвечал молчанием. – Ну, давай пошути что-нибудь!

Я продолжал молчать.

– Пока не очень смешно получается, сопляк, – сказал этот придурок. – Я не успокоюсь, пока ты меня не рассмешишь. Не так тебе весело теперь? Мамы рядом нет, самому отвечать приходится, да?

Он схватил меня за шкирку и потащил в глубь комнаты, сестрёнка рыдала позади. Я кричал от боли и пытался вырваться, но этот козёл одним ударом в живот заставил меня замолчать. Он выставил меня на середину комнаты и приказал:

– Смеши меня!

На моих глазах выступили слёзы обиды. Мне стало так страшно, как никогда в жизни. Я думал, он убьёт меня. Потом я взглянул на Свету и увидел, как округлились её глаза, смотрящие мне ниже пояса. Я посмотрел на свои брюки. В районе паха они стали на тон темнее, я почувствовал тепло.

– Что? Ха-ха-ха! – залился её приятель. – Фу-у, гадость! Наш юморист в штанишки нассал? – Мне захотелось сквозь землю провалиться. – Но рассмешить у тебя получилось.

Я упал и стал реветь.

– Чё ноешь, свинтус? Иди мойся! – звучал его голос в комнате. – Ты на сцене также отлично выступаешь, ссыкунишка?

Я поднялся и заторопился в ванную.

– И только попробуй своим родакам рассказать обо всём, – крикнул он мне вслед.

Я пробегал мимо своей сестры и посмотрел ей в глаза. Я всё расскажу матери, тупая ты шалава. Я тебе ещё отомщу.

Пока я мылся в ванной, они покинули квартиру. Я остался один на один со своим стыдом и дикой ненавистью.

Как только мои родители вернулись домой, я тут же рассказал им обо всём, что происходило, пока их не было. Умолчал только о том, что наделал в штаны. После того как мать узнала о приключениях Светы в их родительской кровати, она устроила такой разнос в доме, что он перекрывал все её ранние выпады на меня и Свету, вместе взятых.

– Проститутка! – верещала, будто раненая свинья, моя мамаша. – Это ж какую шлюху я вырастила! – Хлопок по её русой башке, затем ещё хлопок, ещё и ещё. Лицо матери – само безумие. Покрывшись красной краской, её кожа горела адским пламенем. Губы приоткрылись и обнажали прижатые друг к другу пожелтевшие зубы. Искрились веснушки на щеках.

– Мама, перестань! Мама, перестань! Мама, перестань! – верещала эта тупая тварь.

Я не удержался и залился праведным смехом. Это только начало, сука!

– Воспитывала её, ночи не спала, всё на неё поставила! А она шляется по всяким ублюдкам! По всяким наркоманам! Шлюха! Шлюха! Шлюха! – После каждого оскорбления новый шлепок. – Вот и иди! Вот шляйся со всякими мудаками! И сдохнешь где-нибудь в подворотне или на панели! А ты что молчишь, сказать нечего, мямля?! – Отец, который обычно пытался спасаться бегством в этой ситуации, теперь вынужден был атаковать со своего фронта.

Он схватил мою сестру за волосы так, что она завизжала от боли.

– Слышишь, что тебе м-мать говорит, м-мерзавка? Как ты с-смеешь шляться? У тебя экзамены на н-носу! – заикался он, пытаясь изобразить истинную злость, что не очень у него получалось. Однако страх перед женой был слишком велик, чтобы не выкладываться. А потому мой жалкий папаша включил максимум своего актёрского мастерства. – Шалава! Настоящая шалава! Какая м-мерзость!

– Вот что мне Бог послал за мою тяжёлую жизнь! За всё, что я сделала! За всю мою доброту. – Стены сокрушались от её крика. – Один у меня дурачок подумал, что он великий артист! А вторая так и вовсе шлюхой оказалась! А всё ты виноват! – тыкала она пальцем в отца. – Твои гены! Твоей идиотской семейки!

Она посмотрела на Свету, которая сползла по стене к полу и, держась за больную голову, тихо рыдала, свернувшись в позе эмбриона.

– Рыдай, рыдай! Утирай свои слёзы! – злорадствовала мать. – Правильно твой отец говорит! Мерзость! Настоящая мерзость!

Да, тогда я увидел её в первый раз. Для меня будто хаос всего мира вдруг обрёл смысл. Я больше не видел перед собой мою старшую сестру! Настоящая мерзость лежала на нашем полу, держась за свою пустую голову. Больше не имело никакого смысла, что было до этой секунды. Больше не существовало её отличных оценок в школе и привлекательной внешности. Не было даже той унизительной сцены с её парнем на этом самом месте. Не было моей Светы, была только мерзость. Грязная, низкая, отвратительная мерзость. Я отчётливо представил, как капли спермы застывали на её теле после очередной случки с каким-нибудь Серёжей или другим мудаком. Я отчётливо представил, как все её заслуги тают после одной ночи с мужчиной. Мне стало настолько противно, что я отвёл свой взгляд подальше от этой жалкой картины. Больше надо мной никто не будет иметь власти. Я понял, что стал свободным, оставалось лишь решить последний вопрос. Осталось лишь свести свои личные счёты с этой мерзостью на полу. И я понимал, как это сделать! Теперь я понимал, какая власть есть в моих руках над каждой женщиной. Мне нужно было лишь подкараулить мою сестрёнку, когда никого не будет дома…