Текст книги "Бортовой журнал 4"

Страна Лапуту была описана еще Джонатаном Свифтом в его великолепном «Путешествии Лемюэля Гулливера, сначала хирурга, а потом и капитана нескольких кораблей».

* * *

Наши миллиардеры – это яйца Фаберже, когда надо – достаются и строятся по ранжиру.

А строятся, потому что смотр. Смотрятся, рассчитываются на «первый-второй».

А как по-другому определить, что они до сих пор живы? То, что на золоте едят и в такие же унитазы по нужде великой ходят – это же, как воздух, не замечается.

Яхты, клубы, замки, мебель – не греет. А если не греет, то и не существует. А сам ты уже неотделим от всего этого. Значит, и сам ты не существуешь – вот в чем беда-то.

Нужно ежедневное, ежечасное, почти тактильное тому подтверждение.

Собственному существованию. По-другому-то никак. Вот и строятся.

А лица у всех или суетливые, как тараканы перед полетом, или вообще никакие.

Не Мамонтовы, чай. Не разоряются на искусство. Если он доказывал себе свое собственное существование ежеминутно тем, что разорялся на искусстве, то эти – не-а.

Яйца, одним словом. Фаберже.

Есть там старшие яйца – с изумрудами, есть и поменьше.

И завтра об их существовании все забудут.

А если начнут когда-нибудь историки историю их рода писать по заказу их же потомков, то выглядеть она будет примерно так: «Прадед мой был морским разбойником, дед мой грабил на дорогах Смоленщины, отец украл состав с керосином, а я – настоящий английский джентльмен!»

И за гробом пойдут только подельники. И еще – другие яйца того же автора, все-таки цех-то обязывает.

Не будет там народов, выведенных за руку из нищеты и паскудства, детей, излеченных от трахомы, и орангутангов, спасенных в лесах Борнео.

Никого не будет.

А в следующей жизни они снова родятся дождевыми червями.

* * *

Ах! С каким удовольствием я швырнул бы соблазн в лицо соблазнителю.

Вот только никто не приходит и не соблазняет.

* * *

Есть органы, которые меня непременно записывают.

Так что утром, взяв в руки трубку телефона, я всегда начала здороваюсь: «Здравствуйте, ребята!»

Иногда после этих слов я слышу какой-то скрежет в трубке, а потом и щелчок – значит, ребята срочно отключились – маскируются бедняги; а поскольку телефонные сети у нас в районе очень старые, то и слышно почти все – и охи их, и вздохи.

Так что перед разговором с кем-то я всегда предупреждаю, что ребята начеку, что бдят.

Они ко мне три дня подключались. Я все звонил на станцию и спрашивал: а чего это у меня телефон не работает, а мне говорили, что ремонт на линии, причем у всех соседей телефон работал, и ремонт, видимо, был только у меня на линии.

А и правда, чего им слушать моих соседей, если там ничего интересного все равно не выслушаешь, а меня интересно слушать, – вдруг мне Маргарет Тетчер позвонит?

И потом, я же все время даю интервью. Я всем подряд даю интервью, причем на любую тему.

Звонят и спрашивают: «Как вы относитесь к тому-то и тому-то?» – на что я отвечаю, что замечательно отношусь, отлично отношусь, а еще я прекрасно, превосходно отношусь. Я так отношусь, что вот это мое отношение давно уже существует независимо от меня самого, и его – это мое отношение – можно уже в кунсткамере в какой-нибудь банке на отдельной полке выставлять.

А они все думают, что это я шучу, а я не шучу, я действительно здорово ко всему отношусь, потому что люблю на этой земле любую тварь дрожащую, даже если она временно превращена в какого-нибудь большого чиновника. Он-то не знает, что раньше он был, например, хорьком, а до этого лягушкой, а я-то знаю, потому и люблю.

Я, к слову, все время смотрю программы про животных, потому что иногда среди змей и гадюк там можно разглядеть какого-нибудь нашего будущего министра.

Не будем говорить какого, потому что могут обидеться все остальные министры на такое мое к ним пренебрежение.

Не будем.

Скажем только, что многие, ой как многие, в недалеком прошлом вышли их этого восхитительного мира ползающих и членистоногих. Кстати, многие из них как вышли, так и войдут в него назад, потому что не до конца проползли то, что должны проползти. Их превратили, конечно, в нечто человекоподобное, но суть-то осталась. Так что доползут все равно.

А еще меня любят спрашивать: «Правильно ли мы идем?» – на что я отвечаю, что правильно, и в этот момент все начинают сразу сомневаться не только в выбранном пути, но в скорости перемещения.

Все думают, несчастные, что же я имел в виду и в прошлый раз, и сейчас, потому что я каждый раз имею в виду что-нибудь новенькое.

Вот так и обстоят дела у нас в Поднебесной.

* * *

Ньютон обязан своей гениальностью удару яблока по голове.

Интересно, чем это треснули по голове наших конструкторов?

Недавно спустили на воду нашу гордость – лодочку под именем «Юрий Долгорукий».

Это очень хорошо. Очень здорово. Чудно, дивно, прекрасно!

Столько лет строили – и на тебе, спустили.

Может быть, даже на воду.

Хотелось бы, чтоб не просто так, в какое-то огороженное со всех сторон корыто, которое теперь принято считать водой, а в настоящее море-океан, чтоб, значит, рассветы и дали, чтоб шторма и бури.

Говорят, что резиной ее даже покрыли?

Ну еще бы! Чего бы ее не покрыть этой самой резиной, когда ее строили с 1994 года, и вот – такое счастье, просто слезы, вот вам истинный крест!

Правда, не везде ее покрыли этой самой резиной, торопились потому что. Кое-что заклеили – чем под руки попало, полиэтиленом вроде, чтоб, то есть казалось, что резина та просто везде.

Всего-то 13 лет прошло – и нате вам! Получите продукт высокой технологии.

Все-то там высокой, а где не все – там технологии нашей, местной.

Болты-то все равно делать некому. Все же дело в болтах – а их дедушки точат. По семьдесят пять лет каждому. Это не про болты, это я про дедушек. Возрождаемся вот.

И все-то у нас будет опять хорошо! Уверен!

Правда, за это время пора бы уже и средний ремонт делать.

«Как это?» – спросят неподготовленные.

А так, положено. Стояла, не стояла – уж будьте любезны.

То есть назад, в завод?

Да как вам сказать. Смотря что на нее успели поставить.

Может, еще все обойдется, потому что там ничего еще нет. Может, там трубопроводов еще нет. Может, вентиляция еще не проложена. Может, там много чего не проложено, но на воде оно – то чудо наше – уже держится.

Не все же сразу. Деньги жрем – это уже есть, а вот результат – это мы еще не умеем.

Но не все так печально, потому что есть у нас уже корпус под названием «Юрий Долгорукий».

Это, к слову, хорошая традиция – называть подводные корабли именами великих князей.

Уже есть, как известно, лодочка «Дмитрий Донской».

Кстати, очень удачное имя. Он же Мамая расколотил, сам того не ожидая, а потом – из-за не очень сильной подготовленности – рванул в леса, оставив Тохтамышу все, что тот найдет.

Нашел тот, по-видимому, не очень много, потому что, отощав, не смог оказать достойный отпор Тимуру, который расколошматил его тут же.

То есть некоторая неподготовленность нашего князя к будущим невзгодам не помешала ему стать народным героем.

Иными словами, пусть даже лодочка «Юрий Долгорукий» у нас еще не всегда и не ко всему подготовлена, пусть даже с лодочкой «Дмитрий Донской» у нас не все и не всегда слава богу, но зато ввязаться в большое и нужное дело она уже может, а там… бог даст, и Тимур подоспеет, чтоб расколотить Тохтамыша.

* * *

Хочется растить и поливать, лелеять и согревать, радеть и постанывать.

Ах, Россия, Россия! Вот ведь какая огромная страна!

Она такая огромная, что ее все время приходится охранять.

А охранять ее приходится и на земле, и на море, и в воздухе – просто ни минуты покоя, вот какая это страна. Некоторые говорят: «А зачем ее охранять? Все равно ведь охраняете-то из рук вон, все равно все пролезут и последних амурских тигров вместе с леопардами у вас из-под вашего увядшего носа уведут. А заодно и лес весь спи…лят – вы только пни потом пересчитаете!»

Вот после таких разговоров я лично погружаюсь в минуту молчания.

Замираю я в неудобной позе, как при поминании о холокосте замирают все израильские жители.

Грусть давит грудь и соски, сердце колотится, на ум приходит одна только мысль: «Сыволочи!»

Но потом как-то отпускает, что ли, легче как-то и дышать, и жевать.

А все потому, что я вспоминаю те моменты, когда у нас что-то там стартует опять или только обещает стартовать, а еще – танки прыгают, как зайчики, через канавы и рвы, а «Стрижи» летают. Они все летают и летают.

«Эх, – думаю я, – не оскудела еще земля русская! Рано ее хоронить! Рано!» И вот в этот самый момент мне опять говорят: «А вы знаете, что «Стрижи», летают на корпоративных вечеринках?» – «Как?!!» – «Так! Можно заказать – прилетят. И банкет на подводной лодке можно организовать. На любой. На выбор. И Покровского туда пригласить за отдельные деньги. Он даже знать не будет. Просто всем покажут – вот тот, жрущий салат непрерывно, – это и есть сам Покровский! Да, а хотите, мы вас самого пригласим посмотреть на настоящего Покровского? Хотите?» – «А.» – «А хотите, мы вас с ним познакомим, и он вам расскажет, как он книжульки-то свои, бедолага, пишет? Все пишет и пишет – хи-хи-хи! Все никак не унять! Хотите? Есть одна контора, через которую это можно устроить!» – «Быть не может!» – «Может!» – говорят мне эти типы, и я по глазам вижу, что все это чистейшая правда, и руки у меня повисают вдоль тела, переходя в туловище.

Но стоит только кому-то объявить, что жива Россия, жива! Вот она, красавица, и здесь жива, и вот здесь! А вы только посмотрите, как все-то налаживается, и мы еще покажем, мы еще дадим, – как немедленно становится мне хорошо.

А эти опять: «Да нас за ядерную державу уже давно никто не считает!» – «Да ладно!» – «А вы почитайте доклад, опубликованный недавно в США. Там все сказано. Будет у них жгучее желание, и те восемь ракетных лодок, что у нас еще у пирса тухло дышат, уничтожат прямо там же! Чтоб, значит, не мучались сильно!» – «А…» – «А Стабилизационный фонд наш давно в Америке!» – «А…» – «Так что экономика наша выключается одним поворотом рубильника!» – «А.» – «А наземные ракеты не успеют даже взлететь из-за старости. Подавятся с первого залпа!» – «А… у нас есть «Булава!» – «Какая «Булава»? Это вы про ракетный комплекс, который только учится летать? Прямо как птенец, честное слово. Крыльями машет, а взлететь не может! Бросьте! Вы ее где видели? На картинке? В телевизоре? А-а-а, вам об этом рассказали в наших родных СМИ. Да, да – это очень хорошо. А вы не слышали, как мадам Олбрайт однажды заявила, что это сильно несправедливо, когда только одна страна владеет всей Сибирью. Как вам это?» – «А…» – «А военные корабли лет по двадцать ходят в море безо всякого ремонта. Не слышали о таком? На одном «Дне корабля» даже заявили, что такая эксплуатация может считаться подвигом. Ну, если только ее можно назвать эксплуатацией, то тогда – конечно. А так – это хер знает что. А теперь скажите: может ли хер знает что считаться подвигом? А?» – «А.» – и опять мои руки повисают, переходя в туловище.

* * *

А ракетный комплекс «Булава» никак нас всех не отбулавит. Все у него не летит чего-то.

* * *

Куда ни кинь, всюду клин, причем в самое неудобное место.

Беда с этими памятниками. Как только человечество сформировалось, так оно и начало грязью мазать идолов. Причем своих идолов мазали, потому что те не тот дождь насылали, а чужих, потому что оскорбляли чуждым жутким видом светлые религиозные чувства.

А в Греции статуи даже бичевали – так, для порядка.

Поставят статую какому-нибудь атлету, а он в стан врага переметнется – ну, а они ну его бичевать.

Чтоб знал, значит, почем продажа родины.

А я люблю страны старые и терпимые.

С устоявшейся психикой.

Вот стоит в городе Лондоне статуя цареубийцы Кромвеля, и никому она не нужна, кроме голубей, что норовят на нее не со зла нагадить.

Кстати, некоторые птички – чайки, например, гадят именно со зла. Вот не нравится им человек – обязательно на него какнут. Правда, к статуям они равнодушны, как и вездесущие голуби, и извержение отходов жизнедеятельности на подобные камни, поставленные вертикально, у них происходит совершенно не эмоционально.

Эмоционально – это к человеку разумному.

Это разум у него так взыграл, что он взял и на камень нагадил.

Реванш потому что хочется. Хочется его получить.

Бедные солдаты. Нет им после смерти покоя.

Вот стоят на земле русской немецкие кресты, а под теми крестами лежат солдаты.

Ну прах лежит, человеческий. Прах он и есть. Он же нужен для примирения. Ну и пусть лежит. Чего же друг другу мстить через полвека-то?

Люди-то должны уже измениться за отведенное на изменение время, причем в лучшую, человеческую сторону.

А они не меняются. Такое впечатление, что им заняться нечем. Нечем себя нервировать.

Вот они памятники и корчуют.

Вот ведь беда.

Конечно, они суверенное государство – ну ладно, хорошо. Хотят злобу копить – пускай, что тут поделаешь.

А может, перевести этого каменного солдата вместе с останками воинов в Россию?

И похоронить наконец? Как вы думаете?

Я бы похоронил.

А памятник я бы выкупил и установил в Москве.

Напротив родного ему эстонского посольства.

И куда бы то посольство ни переезжало на русской земле, туда бы, по моим соображениям, переезжал бы и памятник.

Потому что мы тоже суверенное государство.

Ставим памятники где хотим.

* * *

В Эстонии происходит то, что и должно происходить. Если бы в свое время, когда предоставляли Эстонии права на самостоятельность, эти вопросы, а также вопросы о положении русского населения, были оговорены, то Эстония никуда бы не делась – она выполняла бы условия договора. А раз вы оттуда бежали, бросив все на произвол судьбы, то и нечего на чужую рожу пенять. Имеете то, что имеете.

Если разваливаете что-то, то хотя бы оговаривайте условия развала. А так все это напоминает акт мародерства – схватил то, что смог, отбежал в сторону.

* * *

Сорок шесть миллионов шестьсот двадцать тысяч человек в России на сегодняшний момент представляются мне совершенно лишними. Не нужны они. Хоть завтра от них избавься – ничего не изменится.

А если и будет со временем какой-либо дефицит наблюдаться в рабочих руках, то всегда можно набрать турок или узбеков с таджиками.

Отчего я пришел к такому выводу? Оттого, что я посчитал то число человек, что мне попадались по дороге, пока я шел до станции метро «Чкаловская». Идти мне недалеко, так что всех я сосчитал.

При этом я учел отдельно тех, кто шел просто так, и тех, кто шел с утра или с бутылкой пива в руке, или с банкой «джин-тоника».

Соотношение один к трем. То есть один человек с горячительным на двоих трезвых.

Вот вам и пропорция. И учтите: в Петербурге она лучше, чем за сто километров от него.

Почему те, кто встречает утро с бутылкой или банкой в руках, мне представляются лишними людьми?

Сейчас расскажу.

В любой бутылке пива на сегодня содержится тот концентрат, что при разведении водой назовут собственно пивом, углекислый газ и спирт.

Все это существует до поры до времени отдельно и только в бутылке соединяется.

К настоящему, живому пиву это не имеет никакого отношения.

В банке «джин-тоника» все намного проще. Там все сбоку написано. Согласно этой надписи – это все жуткая химия, венцом которой является все тот же спирт – его там от восьми до девяти (с большими копейками) процентов. Триста тридцать грамм химического раствора, в котором, в самом худшем случае, тридцать два грамма чистейшего спирта, что в пересчете на водку составит уже восемьдесят два грамма.

Это молодежный напиток, и в основном молодежь потребляет его примерно по две банки в день, а это уже сто шестьдесят четыре грамма в пересчете на водку.

А если молодежь пьет с утра пиво?

Пиво? Его тоже можно разложить на составляющие. В поллитре того, что все здесь считают пивом, содержится двадцать два с половиной грамма этилового спирта, и это если только на бутылке написано «4.5 % алкоголя»; и сорок пять грамм его же, если на ней написано «9 %».

Две бутылки в день – и мы получаем сорок пять и девяносто грамм этанола соответственно, что в переводе на водку составляет сто двенадцать грамм в самом лучшем случае и двести двадцать пять – в самом худшем.

Не правда ли, цифры у двух бутылок пива и двух банок «джин-тоника» сопоставимы?

Зачем я вам все это рассказываю?

А затем, что от употребления всех этих замечательных напитков в возрасте от пятнадцати до тридцати лет развивается раннее слабоумие. Почему?

Я вам сейчас расскажу о том, что происходит с алкоголем при попадании его вовнутрь человека, и вы все поймете.

Например, вы выпили бокал вина. Оно попадает в желудок, а оттуда всасывается в кровь.

Из крови жидкая фаза отправляется в почки, а все, что осталось, – в печень, где частично разлагается, а потом в виде альдегидов и кетонов возвращается опять в кровь. Кровь доносит это все до мозга. При правильном раскладе спирт в мозг не попадает, и человек от выпитого чувствует только тепло.

Почувствовали вы опьянение – это печень у вас не справилась, и чистый спирт попал в мозг.

По-другому не бывает. Если печень справляется, то вы – «ни в одном глазу».

Спирт для мозга – очень большая проблема, и если эта проблема грозит мозгу каждый день, то заканчивается она белой горячкой в юности (до сорока лет) и инфарктами с инсультами в зрелости (до шестидесяти – после этого срока в России мало кто живет).

Ну, если от пьянства с вами не случилось ни то ни другое, то все равно результатом рано или поздно будет слабоумие. Еще раз: почему?

Спирт действует на сосуды головного мозга. Он растворяет стенку сосудов, она истончается и в обычное время не держит давление.

А чтоб держало, надо… добавить спирта. Это добавление и приносит временное улучшение в работе сосудов. Работают сосуды – мозг получает свое питание в виде глюкозы, которая доставляется ему кровью. Не работают сосуды – мозг голодает.

Если мозг вовремя не получит питание, его клетки начинают умирать, то есть развивается слабоумие.

Я понятно все объяснил? Еще раз: спирт растворяет оболочку стенок сосудов, образуя, скажем так, некоторые пустоты, и чтоб сосуды нормально заработали, нужен все тот же спирт, который временно заполняет эти пустоты.

Вот приблизительно так и обстоит дело, если объяснять все на пальцах.

Вот поэтому пьют дважды в день – утром и вечером, и то, что я видел утром, идя на метро, это утренняя доза.

С газированными напитками весь тот путь спирта через желудок, что я описал выше, получается короче.

Углекислый газ позволяет спирту миновать печень. В этом случае спирт сразу попадает в мозг в чистом виде. В этом случае мозг выполняет функции печени, работает фильтром.

То есть – опьянение сразу. Помните выражение: «Шампанское ударило в голову»?

Еще раз: опьянение сразу.

И облегчение, о котором мы уже говорили, тоже приходит сразу.

И все бы хорошо, вот только спирта для облегчения все время требуется больше, потому как сосуды все истончаются и истончаются. Со спиртом человек не всегда успевает, и его томит жажда.

То есть мозг все равно голодает.

Результат – слабоумие (если, конечно, до того не разорвет сосуды), и это естественный конец.

Кстати, человек, бредущий к своему слабоумию, агрессивен. Потеря ума связана с агрессией.

Людей с бутылкой пива с утра или с банкой с «джин-тоником» я видел только в России.

И тут можно принимать законы или не принимать – все едино.

Этих людей я сосчитал – их один к двум, как уже говорилось.

То есть от ста сорока миллионов отнимаем тридцать три и три десятых (в периоде) процентов (это мы все делаем на калькуляторе) и получается. сорок шесть миллионов шестьсот двадцать тысяч человек.

Вот вам и цифра.

* * *

Наконец!

Наконец человечество сообразило, что наступило на бабочку.

Наконец стремительные изменения климата очевидны даже президентам, парламентам и конгрессам.

Было тридцать ураганов – стало триста, а будет три тысячи. И это в год.

И вот наконец все бросились искать альтернативное топливо и делать новые двигатели внутреннего сгорания.

Все, ребята, приехали, вылезай!

Человечество, как и все другие животные виды, может существовать только в некоторых пограничных условиях. Например, мы живем в промежутке между пятнадцатью и двадцатью одним процентом кислорода в воздухе. Сделайте двенадцать или даже десять – половина умрет. Сделайте двадцать пять – тридцать – половина отравится тем же самым кислородом, который нам так необходим.

Мы можем жить при определенной напряженности электрического и магнитного поля земли. Всплески, возмущения этих полей убивают миллионы людей. Мы можем жить только при определенном давлении воздуха, гравитации и так далее. Список большой.

И углекислый газ с метаном в него тоже входят. Любое превышение предельных концентраций ведет к гибели видов. Разных видов, до недавних пор совершенно не замечаемых.

До недавних пор – да, но не теперь.

Теперь, ребята, каждая исчезнувшая бабочка – это нам тикает срок. И тикает он всему человечеству.

Это как маячки на разрушающемся здании – пропали маячки – жди беды. Рухнет все.

Так что держите маячки. Держитесь за каждый вид животного. Выживет он – и вы не сгинете.

То есть на Дальнем нашем Востоке надо сдувать пыль не только с леопарда и амурского тигра, кабарги, харзы, но и с бабочек, растений и морских гребешков.

Иначе конец. Человеку и человечеству.

То есть бесполезно тянуть трубопроводы, потому что погибнем как вид.

И не через тысячу лет, а завтра и послезавтра.

И это вдруг стало ясно. Проснулись. Браво!

Можно было годами орать: «Люди! Что же вы творите?!!» – никто не слышал.

А ураганы все поставили на свои места.

Спасибо вам, ураганы!

А еще спасибо наводнениям, землетрясениям, пожарам, пыльным бурям, наступлению пустынь, засухам!

Отдельное спасибо СПИДу!

Очень большое.

Вполне возможно, что из-за него человечество окончательно уверует в то, что баловаться с биологическим оружием совсем не стоит.

Еще можно было бы сказать спасибо и химическому оружию, и радиации – вроде никого не забыл.

Даже до США дошло. Сначала, правда, подумали: зачем мы платим за нефть арабам, если на эти деньги они потом нам башни взрывают, а потом подумали шире и взялись на всемирное потепление. Здорово!

Кстати, я вдруг спросил себя: а как же наши месторождения нефти, газа, каменного угля и прочих сладостей?

Ведь они скоро никому не будут нужны! И не просто «разведанных запасов нефти хватит на тридцать лет, а газа – на триста» – а они завтра никому не будут нужны.

Будет альтернатива. Везде.

Какое-то время нам еще позволят, конечно, общее небо коптить, но потом и это запретят, потому что нельзя.

И останемся мы абсолютно без золотовалютного запаса на этой очень маленькой, хрупкой планете.

И сбежать никуда не успеют.

Со своим личным, трудно добытым золотом.

Менеджеры Газпрома.

* * *

А давайте я вам расскажу о траве. О траве на газонах.

Трава – это чудо какое-то.

Все-таки молодцы англичане – придумали свои английские газоны.

Вообще, все, что придумали эти островные жители, стоит пристально изучать.

Потому что жители на некоторых островах, Японии той же, расположенных не там, где банан прямо в рот смотрит, способны к раздумьям.

Эти раздумья приводят их к разным чудесам, что выгодно отличает их от жителей необъятных просторов, располагающих к хамству, – а чего там думать, если мы еще не все загадили?

Так вот, трава, возвращусь к теме, это ой как славно!

И вид на траву охраняется законом.

Вот покупаете вы квартиру в доме с видом на гольфовое поле – и это охраняется законом.

То есть перед вашими окнами всегда будет вид на это поле.

Или вы купили вид на море – у вас всегда будет вид на море.

А если и поставят там впереди здание, то оно не должно заслонить вам вид на море, не говоря уже о поле.

Никто не имеет права намыть впереди остров и поставить там небоскреб. Исключено. И придумали все это англичане.

А все из-за травы. Это вид на нее подвиг англосаксонских законодателей принять такие законы.

Там же траву выращивают. И делают они это сотнями лет.

Они знают, что надо ее сперва посадить, а потом поливать и подстригать, не дожидаясь полива от лондонских туманов.

Они сажают правильные сорта травы, а потом рядом с каждым газоном стоит правильный непьяный садовник.

По всему миру теперь будут выращивать траву.

Одна часть человечества будет ее растить, другая – играть в гольф.

Так в этом мире и будут сниматься с богатых излишки.

Богатые не перестанут играть в гольф. Исключено.

Потому что все очарованы видом подстриженной травы.

От вида травы снижается артериальное давление, снимаются стрессы, легче дышится, зорче видится.

И потом, трава съедает огромное количество углекислого газа.

Вы думаете, что кислород на этой планете дают прежде всего леса, деревья?

Ошибаетесь. Прежде всего углекислоту перерабатывает в кислород океан – там тоже растет микроскопическая трава – маленькие плавучие водоросли, а потом в стройных рядах борцов с мировым потеплением идет обычная трава – она растет в сто раз быстрее деревьев в джунглях.

Вдумайтесь – в сто раз быстрее!

И ей в сто раз больше нужно питательных веществ – а это углекислота.

То есть выращивая траву, англичане боролись за чистый воздух.

И у них между деревьями, на газонах в городах не просто только холмики бывших собачьих консервов располагаются – у них там ковер травяной – лежи не хочу!

И о собаках тоже подумали – для них правильные места отвели, где поставили специальные, правильные ящики.

Вы спрашиваете: как можно сделать такой ящик? Отвечаю: его надо сделать с крышкой, но без дна.

Открыл крышку и бросил туда собачкину какашку (это я не только собаководам, но и муниципальным служащим говорю), если собачка сходила на травку, не доходя до нужного места.

А дно тому ящику не нужно делать, потому что дождевым червям так легче все это перерабатывать.

Они там же и живут, не разбредаясь по всему газону.

Красота! Идиллия!

И липы от дерьма не сохнут.

И глаз радуется.

И люди мягче, потому что вокруг них – трава.

* * *

Правители самим законом поставлены над людьми, и в этом их несомненное преимущество.

А раз они поставлены законом, то они умны.

Не только сами по себе, потому что сумели договориться с законом, но по должности.

Теперь они умны по должности, и что бы они ни говорили теперь, все будут всякий раз ждать от них проявления его – ума.

Или все будут почитать за проявления ума все, что они изрекут.

То есть открывает правитель рот и… вот они, эти самые проявления.

И все слушают, затаив дыхание, и все хотят услышать и то и это.

И они услышат и то и это, даже если другие услышат там не то и не это.

Разница в настройке слуха.

Слух у людей устроен по-разному – вот ведь беда.

Вы слышали поговорку: «Поговорили – полдела сделали»?

Это раньше была такая поговорка, а теперь в ходу другая: «Поговорили – и делать ничего не надо».

А почему?

А потому что сама речь – это и есть дело.

Это труд – составить речь – большой труд множества людей.

А когда столько людей трудятся, чтобы составить одну только речь, то после подобного напряжения духовных и физических сил приличным будет расслабление – моральное и физическое.

Хорошо бы мотануть на Канары.

Здорово там, на Канарах, – солнце, море и никаких тебе мыслей.

Заодно можно проверить дела, ведь на Канарах тоже могут быть дела.

Вот только возвращаться потом не хочется.

Возвращаешься, и с порога опять – грязь, бумажки, люди, аэропорт – позорище, вида ужасного, опять люди, машины, смрад, дым, пробки на дорогах, снег, машины для уборки снега, метлы в три хворостины в руках пьяных дворников, серые лица, поликлиники, старики, пенсии, мусор опять не вывезли, подвалы, провалился дом, сожгли опять, крыши текут, канализация, запах ее же в метро, митинги, свистки, ОМОН, ГАИ – жуть, одним словом.

* * *

У нас в метро появилась реклама: Путин в тельняшке сидит вполоборота, смотрит прямо. Надпись: «Скоро дембель!»

* * *

Армия, флот, солдаты, матросы.

Люди в армии и на флоте, что молодые волки: каждый внимательно присматривается к каждому – не пора ли вцепиться в глотку. Вот такая жизнь.

И я всегда считал, что это нормальная жизнь, потому что это армия, по-другому не бывает.

Тут сотни глаз следят за каждым движением начальства – как он, куда он, что он сделал, что он может сделать, на что он способен, умен или глуп и можно ли его обмануть?

А может, его можно обойти, перехитрить?

Но при всем при этом все ждут от начальства справедливости, заботы, честного выполнения им своих обязанностей, потому что если не честно – то и нам можно.

Можно расслабиться, а то и сбежать через забор или украсть. А если начальство начинает красть, то это все, конец, приехали – все начинают красть.

Сдержать все это может только закон, устав.

Есть устав – и волки построятся.

Они же очень умные животные. У них сильна социальная организация.

Как только устав чуть ослабел – волки начинают грызню.

Они все время выясняют, кто из них старший.

И на корабле все время выясняют, кто ты, как ты себя ведешь.

Слабых не любит никто. Слабых давят. Давят и смотрят – не сломался еще? Можно еще надавить?

На корабле, в море ты не имеешь права быть слабым.

И это относится не только к матросам, а прежде всего к офицерам. Самые сильные унижения человеческого достоинства случаются именно среди офицеров. Унижают молодых. Унижают всячески – обрывают, оскорбляют при подчиненных.

И ты должен выстоять.

Ты не должен позволить себя унижать, потому что если позволишь, то потом будет сложно что-то менять. Начальство должно знать, что ты хоть и лейтенант, но у тебя есть чувство собственного достоинства и ты никому не позволишь себя унижать.

И твои подчиненные от тебя этого ждут, потому что тогда ты и их защитишь от нападок начальства.

Это не сразу. Не сразу, конечно, ты встаешь на защиту своего лица, но вставать надо.

Как-то я, молодой лейтенант, привез на пирс фильтры в ящиках.

Я их еле допер – мы тогда стояли в заводе, в доке – привез уже под вечер, разгрузил, распределил между отсеками, доложил старпому, а тот приказал: отсекам начать загрузку фильтров в лодку.

И тут на пирсе командир БЧ-2, капитан третьего ранга, начинает говорить, что вот я придумал для него работу, что я – лейтенант, что я сам должен взять и загрузить, чтоб мне служба медом не казалось.

Но по корабельному уставу я все сделал правильно – привез и распределил между отсеками, и старпом сказал: загружать – так чего не ясно?

Я это и сказал товарищу капитану третьего ранга.

А он пнул при мне мой фильтр ногой, и тот полетел с пирса в воду.

Вот тут я его и схватил за грудки, и мы, сцепившись, завозились на пирсе.

Разняли нас тогда. Растащили в разные стороны.

А назавтра старпом сказал мне: «Ну что, химик, все нормально? – а потом он усмехнулся и добавил: – А ты парень-гвоздь!»