Текст книги "Российские самодержцы. От основателя династии Романовых царя Михаила до хранителя самодержавных ценностей Николая I"

Такова общая идея Александра, сформулированная в секретной ноте-инструкции от 11 сентября 1804 г. В ней же намечены общие соображения о будущем переустройстве Европы: оно должно руководиться рациональными основаниями; прежде всего – границами, какие для данной страны начертаны самой природой, ее естественными горными или морскими границами, а в частности – необходимыми для нее выходами на международные торговые пути, ради сбыта произведений ее почвы и промышленности; далее – необходимо было бы, чтобы каждое государство состояло из однородного населения, подходящего для согласного объединения под одним управлением.

В этой инструкции молодого императора – смелая попытка обновить программу политики держав старого порядка идеями нового мира, порожденными революционным порывом европейской жизни к более широкому и свободному развитию, но в то же время преодолеть этот бурный порыв, вводя его в организационные рамки «законного» правительственного режима. Александр еще не боится общественного энтузиазма. Верный воспитанник века Просвещения, он видит в революционном направлении этого энтузиазма только плод тактической ошибки старых монархий, не сумевших вовремя взять в свои руки знамя свободы и равенства и ввести осуществление этих принципов в рамки «законно-свободных» учреждений, организуемых и руководимых законной монархической властью. Обновленная работа этой власти должна быть организована в международном масштабе, и на развалинах старой Европы вырастет новая, под руководством постоянной «лиги» наций, которая приблизит мир к идеалу вечного мира – в отношениях между правительствами и населением их стран и между отдельными странами-государствами. Мысль о таком объединении Европы ради устранения международных конфликтов – мысль XVIII в. Наиболее известным ее выражением был «Проект трактата, чтобы сделать мир постоянным» аббата Сен-Пьера, опубликованный в 1713 г.; тут речь шла о «христианской республике» – своего рода европейской федерации, с разбором всех конфликтов на общих конгрессах, под гарантией общей вооруженной силы; мысль, весьма популярная в идеологических кругах: в 20-х гг. XIX в. ею увлечен А.С. Пушкин, убежденный, что правительства, совершенствуясь в своем строе и в своей политике, постепенно водворят вечный и всеобщий мир и что «тогда не будет проливаться иной крови, как только кровь людей с сильными характерами и страстями, с предприимчивым духом, которых мы теперь называем великими людьми, а тогда будут считать лишь нарушителями общественного спокойствия». Поэт чутко отметил полицейски-нивелирующую и подавляющую «страсти» тенденцию пацифизма.

Программа 1804 г. ляжет в основу всей международной деятельности Александра. Она тесно связана с той его политической идеологией, которую он себе вырабатывает на вопросах внутренней политики, на планах преобразования своей империи. Укрепить «силу правительства» такой ее организацией, чтобы она действовала не иначе как на пользу важнейшим интересам населения, обосновать ее на полной гармонии власти и населения, дисциплинированного и законопослушного, не за страх, а за совесть преданного своим законным государям, насадителям общего блага, перестроить международные связи на началах, обеспечивающих прочность всеобщего мира, сделать раз навсегда излишними и войны, и революции – таковы идеи этой утопии. Рациональное преобразование России и Европы для Александра – две части одной задачи. «Россия есть европейская держава», – рассуждала Екатерина в своем «Наказе»; Петр вводил европейские нравы и обычаи в своем европейском народе тем легче, что прежние, бывшие в России нравы совсем не подходили к ее естественным условиям, а были принесены внешней случайностью – «смешением разных народов и завоеваниями чуждых областей»; Петр только восстановлял европейскую сущность русской народности. Россия – европейская страна, а Европа сознается в XVIII в. как единое культурно-историческое целое. Вольтер развивает мысль, что страны Европы – «одна семья», объединенная религией, учреждениями, культурой, а в политику это воззрение вводится преимущественно австрийской дипломатией с консервативной целью противопоставить «политическую Европу, признающую общие права и общие обязанности», разрушительным действиям революционной Франции и призвать все державы к защите «общего мира, спокойствия государств, неприкосновенности владений и верности трактатам».

Но то, что для автора этих призывов, Кауница, как позднее для Меттерниха, – основа непримиримой реакции, то для Александра – арена исканий прочного компромисса между старой властью и новыми потребностями народной жизни. Разочарование в преобразовательных опытах первых лет выводит его на международное поприще. Только в общеевропейском масштабе представляются ему разрешимыми те задачи, какие он себе поставил в деле внутреннего преобразования империи. Тем более что между этими внутренними имперскими проблемами и судьбами Европы есть связующее звено – польский вопрос.

Александр привлек к управлению иностранными делами России друга своей юности, князя Адама Чарторыйского, в уверенности, что польскому патриоту не придется на этой службе отрываться от служения интересам польской родины. Александр решительно осуждал, подобно отцу, раздел Польши не только как деяние, нарушавшее и подрывавшее те самые принципы международного права и рациональной справедливости, которые он собирался восстановлять, но и как политический акт, ослаблявший положение России на западной границе в пользу Пруссии и Австрии. В совещаниях Александра с Чарторыйским речь идет о присоединении к владениям русского императора, который примет титул короля (царя) польского, всех земель Польши до первого ее раздела, так чтобы имперская граница прошла от Данцига к истокам Вислы и по Карпатам к истокам Днестра. Зато территории Пруссии и Австрии предположено расширить к западу, хотя бы пришлось предоставить Пруссии Голландию, Австрии – владения в Южной Германии и даже Италии. Политическое равновесие Европы надо строить на пяти державах: Англии и России, Франции, Пруссии и Австрии; руководящая роль сохранится за англо-русским союзом, так как остальные три слишком разрознены в интересах. Но существенно сохранить им противовес в Испании с Португалией, в Италии, которую лучше бы охранить от австрийского господства, объединив ее государства федеративной связью, по мысли Питта, и в самой Германии. Объединение этой страны в едином государстве едва ли возможно, да и нежелательно; лучше – полагал Александр – в духе традиций дипломатии XVIII в. выделить из нее и Австрию, и Пруссию, а из остальных германских государств построить крепкий союз. При таком разделении Европы, особенно ввиду исконного соперничества Англии и Франции, Россия получит преобладающее влияние в делах. Восточный вопрос лучше пока на очередь не ставить, но если в ходе событий рухнет неустойчивое равновесие на Балканском полуострове, то следует иметь в виду разделение европейских владений Турции на несколько автономных областей, соединенных в федерацию под протекторатом русского императора, или частичный их раздел с предоставлением Австрии сербохорватских земель, а России – Константинополя и проливов, Молдавии и части Валахии.

Политика принципов наполнялась в этих проектах 1804 г. весьма конкретным империалистическим содержанием. Путь к осуществлению всех этих планов вел через борьбу с Наполеоном за господство над Западной Европой.

Английский премьер Питт сравнивал кризис, переживаемый Европой под напором французской силы, с тем, какой вызвала в конце XVII в. завоевательная политика Людовика XIV. «Спасителем Европы» явился тогда Вильгельм Оранский, воодушевивший все державы на коалиционную борьбу с Людовиком; к этой роли призывал Питт Александра. Подобная перспектива увлекала русского императора. Размышления над ней и разработка соответственной политической программы выводили его идеологию на те широкие пути, которые определились в планах 1804 г. Но, по существу, они не были подсказаны Александру со стороны: в них много павловского наследия, переработанного в новом духе.

Основными элементами коалиции должны были стать Россия и Англия, Пруссия и Австрия. Для Англии ее борьба с революционной и с наполеоновской Францией была продолжением их векового соперничества на почве колониальной политики и стремления Франции развернуть свои экономические силы развитием самостоятельной французской морской торговли. Англия упорно защищала свое морское господство. И для Александра в этом был труднейший пункт его конечного плана – установить прочную систему международного права: программная инструкция 1804 г. отмечает эту наиболее трудную задачу – убедить Англию в необходимости пересмотра ее «морского кодекса» для обеспечения прав и интересов других держав на началах «порядка и справедливости». Еще сложнее был вопрос о русско-прусских отношениях. Александр унаследовал от отца глубокую симпатию к Пруссии как образцу гатчинской военщины и гатчинской дисциплины. Летом 1802 г. он едет в Мемель посетить митрополию своей гатчинской школы, «расширить свои познания в военном строе и парадах», которым придавал «большую важность и обладал почти в такой же степени, как и его брат Константин» (по свидетельству князя Чарторыйского). Семейные симпатии и традиции делали, с другой стороны, прусскую королевскую семью не чужой для него, не иностранной, а родственной и близкой. Личная дружба с Фридрихом Вильгельмом, очарование прекрасной королевы Луизы, которому и современники, и потомки склонны придавать крайне преувеличенное значение даже в политике Александра, закрепляли эти прусские связи, выразившиеся в октябре 1805 г., накануне Аустерлица, пресловутой клятвой вечной дружбы двух государей у гроба Фридриха Великого. Пруссия, как по-своему законченный тип военно-бюрократического государства и патримониального монархизма, и без того занимала большое место во всем складе воззрений и симпатий Александра. Пруссия, как одна из крупных политических сил Европы, представлялась ему, с другой стороны, необходимым элементом европейской системы, связь с нею, влияние на нее – одним из устоев европейской политики России. Мысль, сосредоточенная на роковой неизбежности борьбы против Наполеона, осложнялась сознанием противоречия между необходимым для этой борьбы союзом с Пруссией и противоположностью ее интересов имперским планам Александра в области польского вопроса и вообще западных пределов России. Общий принцип естественных границ и, особенно, выходов на мировые торговые пути, который намечался как одна из основ будущего переустройства Европы, получал такое применение в обсуждениях между Александром и Чарторыйским, что для России, для ее торговых и стратегических интересов, необходимы устья Немана и Вислы, без которых невыполнимо обеспечение Литве и Польше здоровых условий развития, как и без австрийской Галиции – неразрешима организация Польши и установление твердой западной границы империи, для Пруссии, однако, явно неприемлемое. Из этих рассуждений Чарторыйский делал решительный вывод, что разрешение этих задач внешней политики России возможно только путем войны с Пруссией, которая должна предшествовать борьбе против Наполеона и создать для этой борьбы надлежащую базу. Александр отступил перед такой перспективой и пошел иным путем – организации антифранцузской коалиции, полагая, что победа над Наполеоном даст возможность провести переустройство Европы на мирных конгрессах. Однако Пруссия твердо замкнулась в системе выдержанного нейтралитета Северной Германии – со времени своего выхода из первой коалиции по Базельскому миру 1795 г. Тщетно убеждал Александр своего берлинского друга, что «действительная, непреходящая польза» Пруссии требует ее присоединения к коалиции, что покорность Наполеону, только прикрытая нейтралитетом, ведет, «после многих дорогостоящих уступок и с вечным упреком за содействие предоставлению всемирной монархии тому, кто так мало этого достоин, к полному и неизбежному разрушению его государства». Фридрих Вильгельм сделал в 1804 г. последнюю попытку удержаться в равновесии между Францией и Россией и пошел только на декларацию о готовности своей оказать вооруженное сопротивление всяким новым нарушениям северногерманского нейтралитета Наполеоном, в союзе с Александром, с которым он согласен «в принципах». Эта неудача не остановила, однако, настояний Александра на присоединение Австрии к англо-русскому союзу. Преодолеть нерешительность австрийского правительства стоило немалого труда. Кобенцль ясно видел огромные размеры риска, указывая представителям России, что-де «мы находимся у дула пушки и скорее будем уничтожены, чем вы сможете прийти к нам на помощь», тем более что население габсбургских владений отнюдь не проникнуто необходимым доверием и уважением к своему правительству. С трудом примирялась Австрия с потерей своих итальянских владений и с упадком своего общегерманского значения, но признала за Наполеоном его императорский титул, который он сам рассматривал как возрождение императорства, созданного Карлом Великим, что и выразил позднее в титуле римского короля для своего сына. Франц II стал титуловаться императором австрийским, уступив таким образом корсиканцу притязания Священной Римской империи на общеевропейское главенство.

Александр не признал ни того ни другого. Но как ни соблазнял он Австрию русской военной поддержкой, в своевременность и достаточность которой в Вене плохо верили, и английскими субсидиями, из-за размера которых шла продолжительная торговля, ему в 1804 г. удалось и от Австрии добиться только декларации, и то редактированной весьма осторожно, о готовности действовать вместе с Россией для предотвращения и отражения новых нападений Наполеона на одну из договаривающихся сторон (со стороны России разумелось нападение на русские войска, занимавшие Ионические острова) или опасные для них захваты его в Германии. Не одна опаска перед силой Наполеона и сознание своего бессилия обусловили такую осторожность австрийских правителей. Они с недоверием озирались на Россию, толкавшую их в тяжелую и опасную войну, и на старую соперницу, Пруссию: в декларации были оговорены гарантия неприкосновенности Турции «в том положении ее владений, в каком оные ныне находятся», и в особой статье – обязательство России обеспечить нейтралитет Пруссии; оговорено и обязательство Александра выторговать у Англии крупную денежную субсидию для австрийцев. Характерно в этой декларации также признание целью коалиции, по мысли Александра, «не выполнение контрреволюции, но единственно отвращение общих опасностей Европы», так как «правила обоих государей не позволяют им ни в каком случае стеснять свободную волю французской нации».

Коалиция была и не полна – без Пруссии, и военные силы не были достаточно подготовлены для совместных действий, когда в апреле 1805 г. заключен окончательно англо-русский договор, к которому в июле присоединилась и Австрия, поддавшись самонадеянности одной из групп своего высшего командного состава. А Наполеон едва ли преувеличивал, когда заявлял официально в Берлине, что ему ясны все планы его противников во всех их последствиях. Покинув подготовку фантастического проекта десанта в Англию, он открыл военные действия на суше. Опасения Кобенцля быстро оправдались. Австрийские силы были сокрушены раньше, чем подоспела русская армия. Кроме медлительной мобилизационной техники, в этом запоздании сыграли свою роль и переговоры с Пруссией о пропуске русских войск. Личное посещение Берлина Александром, ознаменованное клятвой взаимной дружбы в Потсдаме, привело к запоздалому заключению договора о присоединении Пруссии к антифранцузской коалиции, обусловленному, однако, предварительной попыткой прусского посредничества для немедленного восстановления мира. 3 ноября (22 октября) подписан этот договор, а еще 19 октября генерал Мак капитулировал со всей своей армией, 13 ноября Наполеон вступил в Вену и разрубил узел весьма напряженного положения, когда сколько-нибудь серьезная неудача могла его погубить (с выступлением Пруссии и подходом всех австрийских сил), 2 декабря (20 ноября) Аустерлицкой победой.

Аустерлиц лег тяжелой тенью в личной жизни Александра. Он сам провел всю дипломатическую подготовку коалиции и войны, распоряжался ее военной подготовкой и сам настоял на решительной битве, вопреки мнению главнокомандующего союзной армией Кутузова. Он словно пробовал силы на широком поприще правителя большого государства, памятуя совет Лагарпа – выслушивать мнения министров и других ответственных исполнителей, но решать самому, без них. Вся кампания – и дипломатическая, и военная – кончилась катастрофой. Александр чувствовал, что ответственность возлагают на него, но сам досадливо складывал ее на свой «кабинет» и на Кутузова, к которому навсегда проникся ревнивой антипатией и недоверием.

Положение Чарторыйского в роли руководителя ведомства иностранных дел стало невозможным. В марте 1806 г. он обратился к императору с письмом, в котором дал любопытную характеристику сложившихся отношений. Он выясняет как причину полной неудачи попыток внести единство и планомерность в управление делами государства стремление Александра «брать исключительно на одного себя ответственность не только за каждое принятое решение, но даже за его исполнение, вплоть до самых мельчайших подробностей», его стремление «все решать единолично, как в делах военных, так и в гражданских», особенно в острые моменты, «когда дело идет о принятии таких решений, от которых зависит спасение или гибель государства». Входя во все детали иностранных дел, Александр лично избирал представителей России за границей или ставил рядом с ними доверенных людей, особо уполномоченных, не считаясь обычно с мнением министерства; сам редактировал и изменял инструкции. Выполнение коллективно намеченных планов теряло устойчивость и последовательность под давлением его личных действий. То же и в делах военных. Чарторыйский укорял Александра в замедлении рекрутского набора и приказов о мобилизации, в несвоевременном движении войск на театр действий – из-за его личных колебаний и медлительности. Отъезд Александра в действующую армию состоялся вопреки настояниям окружающих. Ему указывали, насколько его присутствие свяжет высшее командование, подорвет его ответственную самодеятельность, перенесет эту ответственность всецело на него самого. «Государь, – писал ему Чарторыйский, – не доказавший еще на опыте своего уменья командовать, никогда не должен ставить себя в такое положение, где, в известный критический момент, он может быть вынужден принимать сам лично быстрые и бесповоротные решения». А при армии Александр, не принимая открыто командования, связывал главнокомандующего своими решениями, подрывал его авторитет, выслушивая разноречивые мнения штабных генералов, лично осматривал передовые позиции и движения колонн, чтобы быть на виду у армии, вместо того чтобы «лишь в крайних случаях пользоваться тем впечатлением, какое производит на войска его личное появление», как ему советовали.

Но Александр не мог примириться с такой организацией управления, которая, как ему казалось, отдаляет его от власти, ни тем более от такой постановки военного управления и командования, которая отдаляет его от армии. Держать в своих руках все устои «силы правительства», лично определять все направление и содержание правительственной деятельности и возможно ближе, непосредственнее руководить ее ходом, как в ее целом, так и в существенных деталях, было для Александра не только делом личного честолюбия, но и сознательным выполнением выпавшей на его долю роли правителя-самодержца, к тому же захваченного широкими планами перестройки своей империи и всей Европы на принципиально новых основаниях. Александр вернулся в Петербург после Аустерлица сильно подавленным. Де Местр сообщал о нем, что его удручает мысль о бесполезности императора, который не в силах стать полководцем. Однако, разбираясь в крайне тяжелом и сложном политическом положении, он нашел себе выход из упадка духа – в уничтожающей критике действий исполнителей своих предначертаний и союзников. Мысль сосредоточивается на возможности реванша, который вернет к прежним широким планам, на сохранении и подготовке необходимых для этого условий.

Политические последствия Аустерлица казались решительными. В том же декабре 1805 г. Австрия совсем капитулировала перед Наполеоном по миру, заключенному в Пресбурге; Пруссия заключила с ним в Шёнбрунне союзный договор, который после нерешительных переговоров получил ратификацию Фридриха Вильгельма. В первых же переговорах с Россией – о перемирии, затем о мире – прозвучали совсем «тильзитские» ноты: свобода действий Наполеону на Западе, Александру – на Востоке. Переговоры эти продолжены русским уполномоченным Убри в Париже и привели его к подписанию мирного трактата в июле 1806 г. – с признанием императорского титула Наполеона и всех его европейских распоряжений. Но Александр еще отступает перед таким шагом. Все эти договоры сулят только «мнимое умиротворение», отдают и Австрию, и Пруссию, и Польшу, которая на Наполеона возложит все надежды, в руки императора французов: он станет подлинным императором Европы, этот «узурпатор». Цель Александра – сохранить почву для возрождения коалиции; в этом духе идут его сношения с Австрией, а Пруссия заменяет свою политику «нейтралитета» своеобразным союзничеством на две стороны, с двумя органами своей внешней политики – официальным для Франции и неофициальным для России, с которой, в противовес Шёнбруннскому договору, обменивается «союзными декларациями», обязуясь – с заявлением, что Шёнбруннский трактат не нарушает прежних союзных отношений к России, – не помогать Наполеону, если бы между ним и Александром завязалась борьба из-за Турции или если бы Александр нашел своевременным подать помощь Австрии при нарушении Францией Пресбургского мира, и принимая обязательство Александра «употреблять постоянно большую часть своих сил на защиту Европы и все силы Российской империи на поддержание независимости и неприкосновенности прусских владений». Весь смысл этих «деклараций» был для Александра в том, чтобы удержать Пруссию от перехода вполне в ряд врагов коалиции – вассалов Наполеона – и сохранить в ней расчет на покровительство России. Ход событий завел дальше этого. Александр отказался утвердить договор, заключенный Убри, а Пруссия не удержалась в своем двусмысленном балансировании между двумя империями и не достигла своей цели усилиться в Северной Германии образованием Северного союза немецких княжеств, под своим главенством, и приобретением Ганновера. В расчете на русскую помощь Фридрих Вильгельм поставил Наполеону ультимативные требования, на которые тот, видя перед собою опять возрождение коалиции, а в тылу восстание Испании, ответил уничтожением прусской армии в двойном бою 14 октября: под Иеной и Ауерштедтом; 25 октября маршал Даву занял Берлин. Пруссия казалась уничтоженной. Во всяком случае, ее судьба – в руках Наполеона.

Перед ним большая задача: утвердить свое господство над всей континентальной Европой, спаять ее в одну политическую систему под своим главенством, перестроить ее в крепкую федерацию под гегемонией Франции и противопоставить ее главному противнику – Англии. Великая империя не может существовать только на суше. Наполеон давно борется за французское господство на Средиземном море: Италия, Испания должны войти в имперскую систему Европы, Турция – под его опеку. В Берлине, в этот момент торжества, оформилась идея континентальной блокады – этой экономической спайки всего континента под французским господством, с полным бойкотом английской торговли, пока «владычица морей» не смирится перед императором Запада и не подчинится его директивам. Но в эту систему необходимо ввести и Россию, силой или миром. Игнорировать ее нельзя: слишком это и политически, и экономически существенная часть европейского мира. Разграничиться с ней трудно: ее ближневосточные притязания врезываются в средиземноморскую политику Наполеона, польские – в среднеевропейскую, балтийские – в северную, во все вопросы, связанные с Англией и Пруссией. В ней источник новых «коалиционных» опасностей, новой борьбы за добытое с таким напряжением сил европейское господство, еще не закрепленное, еще зыбкое и шаткое в основах. Еще много трудностей в организации имперского господства на Западе; необходимо ввести Россию в континентальную систему, оторвать ее от Англии, парализовать ее поддержку всем противоборствующим Наполеону силам.

Александр видит свою империю в большой опасности. Наполеон грозит выбросить его из Европы. Дело не только в мероприятиях, направленных на то, чтобы убить возможность для Австрии и Пруссии новой борьбы, нового союза с Россией. Наполеон поднимает, возрождает Польшу, организует ее силы, восстановляет ее былое значение – передового поста Западной Европы против России. Гений военного империализма вновь и вновь принимает обличье носителя революционных начал – освобождения народов, грозит отнять у Александра его мечту о захвате этого мощного орудия в пользу «законных» правительств. Увлечены этим «порождением революции» поляки, но не увлекутся ли и русские? Уже раньше, вступая в первую борьбу с Наполеоном, Александр, только что упразднивший Тайную экспедицию с резким осуждением в манифесте 2 апреля 1801 г. административного произвола в деле полицейского сыска и охраны порядка, учреждает вновь, при отъезде своем в армию, особый комитет по «сохранению всеобщего спокойствия и тишины», перестроенный в январе 1807 г. с новыми широкими полномочиями в «комитет общей безопасности». Цензурные распоряжения воспрещают касаться польского и крестьянского вопросов: Александр встревожен народными толками о том, что-де Бонапарт писал ему, чтобы он освободил всех крестьян, а то война никак не прекратится, что француз крестьян не тронет, а только помещиков истребит, чтобы народ вызволить от утеснения. Мало того, Наполеон снова, как в дни своей египетской экспедиции, развертывает обширные планы восточной политики. Завязывает сношения с Персией, против которой у Александра шли с 1804 г. военные действия, связанные с недавним присоединением Грузии и укреплением русского владычества в Закавказье. Наполеон увлечен мыслью доставить Персии инструкторов и артиллерию, вернуть ей Грузию, порвать ее связи с Англией, поднять против англичан афганцев, подготовить путь для французского вторжения в Индию. Ближе и реальнее его турецкая политика. Он поднимает Турцию против России. Под давлением французской дипломатии султан сменяет господарей Молдавии и Валахии, связанных с Россией, другими, ей враждебными; Александр в ноябре 1806 г. отвечает оккупацией Дунайских княжеств и вступает в шестилетнюю войну с Турцией.

В итоге перед Александром на выбор – либо капитуляция перед Наполеоном, либо борьба. Он пытается возобновить борьбу. Призывает Австрию к новому усилию, чтобы «остановить полное крушение мира, который находится под страшной опасностью разрушения и порабощения», возвещает патетичным манифестом возобновление войны с Наполеоном, призывает сверх регулярной армии повсеместное ополчение, объявляет сбор пожертвований деньгами и вещами, ввиду грозящего иноземного вторжения. Синоду повелено возбудить население религиозным фанатизмом против «неистового врага мира и благословенной тишины», порожденного «богопротивной революцией», из-за которой «за ужасами безначалия последовали ужасы угнетения» сперва для Франции, потом и для всех стран, поддавшихся этой заразе, сущего Антихриста, который в Египте «проповедовал алкоран Магометов», а в Париже собрал еврейский синедрион с мыслью устремить евреев против христиан и разыграть роль «лжемессии», а теперь «угрожает нашей свободе».

Александр явно мечтал создать в 1807 г. «отечественную» войну, войну национальной самообороны для России, освободительную для Западной Европы. Покушение это было выполнено с явно негодными средствами и привело к новому срыву. Однако безнадежность положения для возрождения коалиции выяснилась не сразу. Удачный авангардный бой под Пултуском (26 декабря), сильно преувеличенный в донесениях Беннигсена, кровавая и упорная битва под Эйлау (8 февраля 1807 г.), обессилившая обе стороны, колебали представление о непобедимости Наполеона. Положение его – трудно, напряженно, кажется не только врагам, но и ему самому и его окружающим постоянно висящим на волоске. Много потеряно пленными, много дезертиров, особенно из нефранцузских воинских частей; колеблется почва его власти во Франции, где идет глухая, подавляемая, но упорная партийная борьба, нарастающая ненадежность ряда маршалов и политических деятелей империи – все соблазняло на борьбу за сокрушение нависшего над Европой владычества. В переговорах с Пруссией о дальнейших действиях заново прорабатывается идея освобождения Европы и ее переустройства для обеспечения давно желанного мира – под опекой четырех держав, России, Пруссии, Австрии и Англии, для укрощения Франции рядом гарантий против новых ее выступлений. Конвенция, заключенная Россией и Пруссией в апреле 1807 г. в Бартенштейне, обновляет план коалиции с целью «предоставить человечеству блага всеобщего и прочного мира, утвержденного на основе порядка владения, обеспеченного, наконец, за каждою державою и поставленного под гарантию всех». Конвенция и намечает основания переустройства Европы, как бы подготовляя решение будущего конгресса. Однако ни Англия, ни Австрия, ни Швеция не присоединились к этой конвенции. Англия, изверившись в результатах континентальной борьбы и недовольная прусскими и русскими планами собственного усиления (Пруссии в Северной Германии, России – в Дунайских княжествах), отказала Александру и в дальнейших субсидиях, и в крупном займе. За Бартенштейнской конвенцией последовал (14 июня) Фридланд, новая победа Наполеона, ознаменовавшая годовщину его первого большого дня у Маренго, победа, которая на время покончила с Пруссией и сломила сопротивление Александра. Наполеону еще раз удалось разбить объединявшиеся против него силы, их временно разрознить, в ожидании, пока оправятся смятые элементы коалиции. На этот раз настала длительная «интермедия», мнимый перерыв все той же борьбы, ушедшей в подполье глухой интриги, дипломатической игры и подготовки новых сил. Можно повторить слова французского историка: «Сколько понадобится России месяцев или недель, чтобы оправиться, восстановить связь с Австрией, поднять из упадка Пруссию, привлечь заново Англию? Весь вопрос был в этом, и не было другого; все, что предстояло „другое“, было только фантасмагорией авансцены и спектаклем интермедии» (Сорель). Понадобились не недели, а годы, но они протекали в напряженном ожидании, что вот-вот интермедия кончится и возобновится подлинная историческая драма.