Текст книги "Шелест гранаты"

2.4. Ядерный реактор торпеды: запустить быстрее!

День защиты дипломной работы приближался. В ней не упоминалось о датчике приземного срабатывания: тогда надо было описывать и все подробности его применения, с приведением данных о мощности боевых блоков, защищенности шахт и многом другом. Эти сведения относились к высшей категории секретности и было бы нелегко объяснить, почему такие данные доверили студенту. Описать решили менее секретное применение генератора: для быстрого запуска торпедного ядерного реактора (его разрабатывали в другом институте).

В такой ситуации необходимо избежать «теплового эксцесса», подобного опыту доктора Слотина и значительную роль играют запаздывающие нейтроны.

…В ядерном реакторе – таком, например, какой обеспечивает энергией огромный корабль (рис. 2.22), – тепловыделение регулируют, вдвигая или выдвигая из активной зоны (той же сборки с делящимся веществом) стержни, содержащие поглощающие нейтроны элементы (кадмий, бор). Но мгновенные нейтроны размножаются слишком быстро – настолько, что затруднительно контролировать рост мощности: скорость введения стержней в активную зону всего лишь на метр (примерно 10 % ее длины) должна быть порядка километров в секунду – немыслимая для механических устройств с их блоками и тросами величина. А при меньших скоростях введения стержней реактор развалится от перегрева. Так и случается при авариях, и все же существует интервал положений стержней, в котором реактор вполне управляем. В этом режиме прирост числа нейтронов (и мощности) происходит за счет запаздывающих нейтронов (мгновенные тоже, конечно, рождаются, но каждое их последующее поколение увеличивается только на количество, соответствующее размножению запаздывающих). Реактор «вынужден ждать», пока долгоживущие осколки выпустят свои нейтроны, и не «идет в разгон» а набирает мощность медленно (проценты в секунду) – так, что прирост ее можно в нужный момент остановить, даже при ручном управлении.

Рис. 2.22

В верхнем ряду слева – снимок макета ядерного реактора ВВЭР-1000. Активная зона состоит из стержней с обогащенным ураном и стержней с веществом, поглощающим нейтроны (последние служат для регулировки мощности). Стержни омываются водой, которая замедляет нейтроны и служит теплоносителем. Вода циркулирует в активной зоне под высоким давлением и нагреть ее без вскипания можно до значительно большей, чем сотня градусов, температуры, обеспечив тем самым эффективный теплоотвод. Очень горячая вода из активной зоны поступает в теплообменник, где отдает свою энергию и та преобразуется для дальнейшего потребления.

Уран в стержнях (называемых ТВЭЛами – тепловыделяющими элементами, показанными в центре) обогащен «двести тридцать пятым» изотопом на 5 или чуть более процентов, он значительно «беднее», чем оружейный. От реактора получают огромную энергию, но, кроме того, U²³⁸ из его топлива не идет «в отвал», а превращается нейтронами в другое делящееся вещество при протекании реакций:

U²³⁸ +п → U²³⁹ → Np²³⁹ → Ри²³⁹

Ядерные реакции, продуктом которых является Pu²³⁹, в основном заканчиваются через несколько недель после извлечения отработавших ТВЭЛов. Это время они выдерживаются в бассейнах с водой, а их гамма-излучение столь интенсивно, что возбуждает вторичное (черенковское) излучение синеватого цвета в водяной защите (справа). В «отсветивших» ТВЭЛах остается плутоний, который отличается от урана валентностью, что делает возможным его выделение химическими методами.

Выделение энергии при ядерной реакции происходит за счет массы: суммарная масса продуктов реакций меньше, чем ядер, в реакцию вступающих. Офицеры и матросы авианосца «Энтерпрайз» (нижний снимок) выстроилась на полетной палубе, образовав формулу Эйнштейна, связывающую убыль массы («т») реагентов при делении уранового топлива и выделяющуюся при этом энергию («Е»), которой ядерные реакторы обеспечивают их корабль («с» – скорость света). Цифра «40» означает, что все сорок лет службы корабля доказывают справедливость этой формулы. Перезарядка активных зон ядерной энергетической установки авианосца производится раз в три года и обеспечивает дальность плавания более чем в 300000 миль. «Энтерпрайз» вошел в состав ВМС США в 1961 г. и останется в строю до 2013 г. Полное водоизмещение авианосца – 93400 т

…Запустить хоть и миниатюрный, но лишенный защиты реактор внутри подводной лодки – означало гибель экипажа. Но выстрелянная из лодки торпеда не могла долго ждать, пока ее реактор наберет нужную мощность. Надо было сделать это как можно быстрее, но не потеряв управляемости реактора. Путь существенного повышения, пусть и «запаздывающей», сверхкритичности означал приближение к состоянию, когда и мгновенных[53]53
  Следует помнить, что слово «мгновенные» относится только к появлению нейтронов. В реакторе, чтобы вызвать деление следующего поколения, они должны снизить свою энергию (а значит, повысить реакционную способность), «потолкавшись» миллисекунды в замедлителе.


[Закрыть] нейтронов станет достаточно для их размножения в сборке. «Пошедший в разгон» реактор взорвется не как ядерный заряд (там период возрастания несравнимо короче), а как перегретый паровой котел. Но даже если, произойдя в нескольких метрах от лодки, тепловой взрыв и не разрушит ее прочный корпус, нейтроны и гамма-кванты устроят «маленький Чернобыль» (конечно, тогда это слово еще не было известным всем символом). Этот путь отвергли, как опасный. Вариант «подкачки» нейтронов с помощью генератора в сборку с небольшой «запаздывающей» сверхкритичностью представлялся более разумным. «Освежив» свои знания в этой области, 23 февраля 1972 года (в День советской армии) я предстал перед государственной экзаменационной комиссией.

2.5. Потерянная, но вноеь обретенная «большевистская острота́»

В состав комиссии входили руководители научных подразделений и они хорошо знали, как делаются дипломные работы.

Поэтому, после выступления научного руководителя и доклада, одним из первых вопросов был: «Расскажите, что сделано лично вами».

На мой взгляд, рассказ о схеме поджига и ответы на вопросы в целом устраивали комиссию, близилось завершение защиты, но неожиданно один из экзаменаторов желчно произнес: «Я считаю, что применение вашей схемы даже не бессмысленно, а вредно, потому что при зарядке через резистор имеющейся в ней емкости половина энергии бесполезно теряется!» Собственно, это был не вопрос, а обвинение, причем серьезное: все, кто составлял комиссию, привыкли экономить каждый джоуль электроэнергии, ведь в трубке его можно было превратить в десять миллионов нейтронов! Абсолютно правильным ответом был бы такой: «Схема поджига потребляет всего около процента энергообеспечения нейтронного импульса, зато надежность резистора, как элемента, значительно выше надежности зарядного дросселя!». Наверняка дискуссия завершилась бы на этом, потому что идолу надежности в НИИАА поклонялись даже более истово, чем экономии энергии, но такой ответ пришел позже, а во время защиты выяснился пробел в моих знаниях. Для меня было новостью, что, при зарядке конденсатора через резистор, половина энергии теряется на нагрев последнего. Об этом не упоминалось в институтских курсах общей физики и электротехники. Конечно, ничего не стоило, взяв бумагу и карандаш, получить этот результат, но не на экзамене же!

На меня пристально посмотрел Н. Павлов – директор института и председатель экзаменационной комиссии, уже пожилой, но еще сильный человек. Его хорошо знал А. Д. Сахаров:

«Николай Иванович Павлов был одной из самых значительных и активных фигур «во втором этаже власти» Первого Управления. Его биография такова. В 1938 или 1937 году его отозвали с последнего курса университета (кажется, с химфака) и направили работать следователем госбезопасности. В это время Берия менял сверху донизу аппарат, доставшийся ему от Ежова (большинство старых просто сажал, и они, как правило, погибали в лагерях вместе со своими недавними жертвами). Павлов оказался подходящим к своей новой роли, быстро пошел в гору (не буду гадать, благодаря каким способностям; сам он говорил, что никогда не применял физических мер воздействия – враги сами признавались во всех преступлениях при виде его черных глаз!). В 1942 году Павлов – начальник управления МГБ (или НКВД, не помню) Саратовской области (как раз тогда там в тюрьме погибал с голоду Н. И. Вавилов; Леонтович по этому поводу говорил: «Николай Иванович – т. е. Павлов – давно имеет отношение к науке…»), а осенью того же года Павлов уже начальник контрразведки Сталинградского фронта. Это был важнейший пост! Через 20 лет мой знакомый Д. А. Фишман ехал вместе с Павловым в вагоне по этим местам, кажется, на какие-то испытания. Павлов и Д. А. стояли у окна тамбура, курили. Павлов молча смотрел на проплывающую мимо бесконечную, унылую солончаковую степь с редкими отдельными чахлыми кустиками. Внезапно, видимо, под действием нахлынувших воспоминаний, он начал говорить. Д. А. отказался (побоялся) сказать мне конкретно, что это были за воспоминания, сказал только, что это было неописуемо страшно».

Холодно прозвучал голос Павлова: «Какие курсы были профильными на вашем факультете?» Услышав в ответе слова «изотопы», «нейтроны», «ядерные излучения», Павлов оживился и задал несколько вопросов, причем ему нельзя было отказать в компетентности – он коротко и точно дополнял сказанное. Было видно, что ответы удовлетворяют его, возможно – вызывают воспоминания, о том, как он сам рассказывал о сборках, отражателях, изотопах, да не кому-нибудь, а Берии и как-то, похолодев от ужаса, услышал слова всесильного наркома: «Вы, Павлов, потеряли большевистскую остроту…» (об этом эпизоде упоминает А.Д. Сахаров). Берия руководил и атомным проектом и от того, правильным ли оказывалось решение Павлова, зависела не оценка дипломной работы, а – встретит ли он ближайшее будущее на свободе и будет ли жив вообще. Лицо Павлова подобрело и все стало напоминать беседу двух приятелей. Ученый секретарь, улучив паузу, напомнил, что к защите готовы и другие дипломники. Павлов встал, подошел, крепко пожал руку, хлопнул по плечу и сказал: «Молодец! Отлично!». Потом, при случайных встречах в институте, Павлов улыбался и дружелюбно кивал.

Любой человек вряд ли заслуживает, чтобы его портрет писали только черной краской. Видимо, того же мнения о Павлове придерживался и А. Д. Сахаров:

«Последний раз я видел Павлова на открытии памятника

Курчатову в 1971 году. В это время он был директором небольшого завода МСМ[54]54
  На самом деле – НИИ авиационной автоматики, позднее – ВНИИА


[Закрыть] (правда, весьма важного по характеру продукции). Павлов подошел ко мне, сказал:

– Желаю вам успеха во всех ваших делах (он прекрасно знал, что за дела у меня были в это время – не бомбы)».

Через некоторое время было получено удостоверение «ударника коммунистического труда» – ничего не значащая бумажка – но автограф Павлова зелеными чернилами (такими он расписывался и на служебных документах) напоминал о заседании экзаменационной комиссии (рис. 2.23). Такой же автограф был и на моем дипломе.

После защиты дипломной работы всех выпускников МИФИ перевели на должности инженеров (преддипломную практику мы проходили в качестве техников) в том же НИИАА.

Рис. 2.23

Удостоверение «ударника коммунистического труда» с подписью Н. Павлова

Генератор нейтронов (рис. 2.24) с «моей» схемой поджига, был «доведен» позже, в 1974 году, уже без моего участия. Исследования же по созданию датчика приземного срабатывания и системы запуска миниатюрного реактора продолжения не имели. Вполне возможно, что и начальство также понимало изъяны этих концепций, но считало важным поддерживать высокий уровень работоспособности и компетенции сотрудников института, потому что атмосфера в НИИАА располагала к застою. Зарплаты там были сравнительно высокими (даже еще не прошедшие защиту дипломники получали примерно в полтора раза больше, чем зрелые инженеры в других организациях), в зависимости от стажа работы в институте полагались надбавки. По западным меркам, зарплата новоиспеченного инженера была, конечно, ничтожной – чуть более $400 по официальному курсу.

Некоторые молодые специалисты в этой ситуации считали для себя достаточным нажимать изо дня в день клавиши пересчетных приборов, ничем не интересуясь и полагаясь на автоматический рост своего благосостояния со временем. Этот рост был одним из приемов, которыми руководство старалось предотвратить увольнение.

Обычно расположенные к научной работе становились в НИИАА узкими специалистами. Такой специалист мог в течение всей своей карьеры разрабатывать те же схемы поджига, состоящие из четырех элементов, собирал максимум информации о магнитных материалах сердечников, свойствах и надежности резисторов, дросселей и прочем. Открыв тетрадь, он мог дать справку об огромном числе опытов с самыми различными вариантами таких схем. Это вызывало уважение, но я не чувствовал, что такая деятельность может устроить меня.

Рис. 2.24

Нейтронный генератор ТГИ-97, со схемой поджига нейтронной трубки на насыщающемся дросселе

Дисциплина в институтах Средмаша была строгая: начальство контролировало приход и уход с рабочего места в обеденный перерыв с точностью до секунд. Одному из сотрудников, в ответ на претензию за якобы необоснованное снятие квартальной премии начальник ответил: «Мы с тобой столкнулись в дверях, потом я прошел по коридору и только тогда по радио прозвучал сигнал точного времени». Тем более принципиальными были сражения в домино в течение остававшегося от обеденного перерыва времени: велась таблица результатов, создавались и распадались коалиции игроков, среди которых были свои фавориты и парии. Одним из принадлежавших к последней категории был явно неуравновешенный сотрудник, носивший кликуху «Припадочный» (здесь и далее следует иметь в виду примечание на стр. 510). К тому же его недолюбливали, не без оснований подозревая в стукачестве.

Существовали две школы игры: «белая» и «черная». В «белой» было принято деликатно переспрашивать противника, пропускающего ход: «Не зябко ли вам, в жопе-то?», а к партнеру относиться и вовсе ласково, задушевно («Как же ты ходишь, деревенька моя, неумытая, сраная?») В «черной» считалось в порядке вещей довести до игрока мнение (как это и было однажды в случае с тем же Припадочным, сделавшим неудачную «рыбу»), что его жену, связавшую жизнь с таким «говнозабойщиком», надо судить за скотоложество…

…Матч начался с того, что Припадочный стал издевательски комментировать ходы, которые делал другой игрок; при этом всем стало ясно, какие фишки есть у того на руках. Отношения между этими спортсменами и до того не были сердечными, а тут на раздавшийся мат можно стало вешать топор. Комментарии Припадочного сыграли роковую роль и вылезший из-за стола мрачно предрек: «Ну, обожди, тунгус! Испердишься ты щас на расписном х…ю!». Зрители на стадионе с интересом стали ждать анонсированного. Севший за стол Припадочный старался прятать свои фишки, но тщетно – он пропустил ход под звуки радостного напутствия того, кто недавно покинул поле: «Так его, родименького, срите ему в сто жоп!» Позорный проигрыш был недалек, но неожиданно Припадочный (человечек довольно хилого телосложения), бросив костяшки, вскочил и руками вцепился в горло обидчика. Душили друг друга стоя, слышались хрипы. Танцуя danse macabre[55]55
  Танец смерти (франц.)


[Закрыть], запнулись о станок для намотки импульсных

трансформаторов и повалились на него, поломав находившееся там изделие; хватку никто ослабил. Столь нестандартное развитие ситуации блокировало реакцию остальных: все ошалело переглядывались, обмениваясь тривиальными репликами: «Ну ни х…я себе…»

Один из зрителей – мужчина немалых габаритов – пришел в себя и попытался растащить «душащихся». Не увенчалось. Тогда здоровяк просунул ладонь между склизкими от слюны лицами с выпученными, покрасневшими глазами. Внезапно он громко и на неожиданно высокой ноте вскрикнул, отдернув ладонь. Зрителей окропили алые капли: Припадочный прокусил палец добровольца, причем, как позже оказалось – до кости…

Наконец, коллективными усилиями «душащиеся» были растащены, Припадочный выброшен за дверь, а добровольцу оказана первая медицинская помощь.

Из этой истории Припадочный сделал неверный вывод: решил, что приобрел авторитет, хотя на самом деле – прочно занял нишу в категории «с припи…ю». Он стал позволять себе рискованные поступки, например – смоление папирос не в курилке, а в рабочих комнатах. Припадочный зашел в помещение, где, открыв форточку, готовился приступить к физическим упражнениям альпинист Глушан, в каждый свой отпуск предпринимавший восхождения и игру в домино открыто презиравший. Понятно, что когда «от напряженья колени дрожат» вовсе не хочется дышать дымом и Глушан порекомендовал Припадочному «покинуть аудиторию или не курить». Тот, сделав вид, что увлечен чтением какой-то книги, окутался синюшными клубами и информировал: «Ай эм врот ебаут ю![56]56
  Английский с чудовищными ошибками. Плохо все же мы еще воспитываем нашу молодежь, как справедливо заметил товарищ Саахов: после стольких лет учебы в школе и институте не могут они грамотно объяснить, что писали о собеседнике!


[Закрыть]». Обозлившийся Глушан подошел к нему сзади и, крепко обхватив, понес…

…Дверь на «стадион» распахнулась и в проеме показался отчаянно дергающий в воздухе ножками Припадочный – он старался уязвить надкостницу альпиниста. Тот же явно недоумевал, что предпринять: пока что его противник был беспомощен, но кто знает, что он отмочит, если ослабить хватку? Да и травмы надкостницы ничуть не были кстати там, где «за камнепадом ревет камнепад».

…Противоборство перешло в новую фазу: Припадочный, вынув изо рта тлеющую «пахитоску», принялся сучить ею за своим затылком, тщась поразить ненавистный хавальник. Альпинист дал Припадочному сильного пинка коленом, втолкнув «к доминошникам», а потом закрыл дверь и удерживал ее. В бессильной злобе, Припадочный конвульсивно забился у двери, пытался вцепиться в дерево, ломая ногти; на уголках его губ неэстетично забелела пена…

Явление нового вида спорта, гармонично сочетающего домино и мордобой, состоялось. Позже многоборье пополнилось и фехтованием. Произошло это в поединке с тем же Глушаном, который, отбросив гуманитарные соображения, просто дал оппоненту пару раз в морду. Однако бестолковка у Припадочного оказалась крепкой, он, схватив метровую линейку нержавеющей стали, визжа, стал ширять противника. Телесные повреждения не были нанесены, поскольку линейка гнулась, но сцена выглядела захватывающе.

…Информация об эксцессах дошла до начальства – об этом позаботился бывший выпускник физфака университета, из яростных комсомольцев, имевший о физике весьма приблизительные представления, но заслуживший в народе звание «маршала телеграфных войск». Неприятности, вполне вероятные при таком накале спортивной борьбы, начальству были ни к чему. Припадочному задали вопрос, не считает ли он целесообразным сменить место работы на новое, где его многогранные таланты были бы более востребованы. Развитию многоборья был положен конец, тем более что его отцу-основателю стало затруднительно участвовать в одном из видов – на стадионе его появление сопровождалось репликой: «А, Чапаев[57]57
  Кавалерист, герой Гражданской войны и одноименного кинофильма, вышедшего незадолго до начала Великой отечественной войны.


[Закрыть], б…дь… мордобойцев не принимаем!»

2.6. Нейтронография: «попробовать на зуб» любую деталь устройства, не разбирая его!

Начальник лаборатории И. Курдюмов стремился расширить область исследований, которые велись в руководимом им подразделении. В конце 1972 г. он предложил мне «прощупать применение наших генераторов для дефектоскопии». Расчеты показали, что выход нейтронов из генератора маловат, «просвечивать» можно будет только мелкие детали, да и то быстрыми, 14-ти МэВными нейтронами – такими, какие рождались в трубке. Это подтвердили и первые опыты. Но преимущества нейтронографии на быстрых частицах перед уже освоенной рентгеновской дефектоскопией не просматривались, потому что сечения взаимодействия нейтронов больших энергий с различными ядрами меняются монотонно, нет «скачков» или «провалов», позволяющих «зацепится», анализируя исследуемое вещество.

…Идея пришла неожиданно. Сопоставив длительность формируемого нейтронного импульса и время замедления нейтронов (миллисекунды), я понял, что если окружить генератор замедлителем определенной толщины и сформировать импульс, то из замедлителя сначала выйдут нейтроны, испытавшие малое число столкновений, а значит – довольно высокоэнергетичные, потом – «потолкавшиеся подольше», подрастерявшие свою энергию, и уж затем – тепловые. Если для визуализации изображения применить электроннооптический преобразователь (ЭОП), то, запуская его с определенной задержкой по отношению к началу нейтронного импульса, можно менять и энергию частиц, используемых для контроля. Это сулило прямо-таки революционное расширение возможностей нейтронографии: определив ход изменения яркости свечения изображений различных деталей «просвечиваемого» объекта в зависимости от задержки (энергии нейтронов), можно идентифицировать вещество, из которого они изготовлены, потому что яркость определяется сечением взаимодействия нейтронов (рис. 2.25), которое для каждого элемента весьма индивидуально зависит от их энергии. Появлялась и возможность проявления деталей из легких элементов – задача, непосильная методу рентгеновского контроля! Можно было бы получать и цветные нейтронограммы! Нейтроны, конечно, цвета не имеют, но допустимо «присвоить» им различные, зависящие от энергий цвета: например, устанавливая задержку, соответствующую контролю на нейтронах промежуточных энергий – задавать желтый цвет изображения (густота цвета будет зависеть от пропускания нейтронов той или иной деталью). Другим величинам задержек можно поставить в соответствие красные, синие и прочие цвета, так что итоговое изображение, составленное из наложения частных, выглядело бы весьма живописно.

Рис. 2.25

Сечения взаимодействия некоторых ядер с быстрыми (МэВ-ных энергий) нейтронами. На ординатах каждого графика даны сечения в барнах. Для низкоэнергетичных нейтронов различия еще более заметны и характеризуются резонансами – скачками сечений (иногда – в пределах более трех порядков). Подобные резонансы для нейтронов с энергиями менее 0,1 эВ можно наблюдать и для реакции деления (см. рис. 2.5)

После выяснения, в каких подразделениях института есть подходящее оборудование, пришлось обратился в лабораторию, занимавшуюся регистрацией гамма-излучений ядерных взрывов. Подобные подразделения считались вспомогательными, не были избалованы вниманием начальства и их руководители стремились наладить прочные связи с подразделениями «основной тематики». «Нейтронная» тематика таковой считалась, поэтому меня радушно приняли и рассказали о достижениях, в частности – о системе спектроскопии гамма-квантов, показали монокристаллы йодида цезия в специальных контейнерах и фотоэлектронные умножители, регистрирующие вспышки в кристаллах, порожденные гамма-квантами. Подобное было памятно еще по институтским лабораторным работам, но здесь уровень аппаратуры был куда более высок, а контейнеры с самыми большими монокристаллами можно было поднять лишь обеими руками. Я вспомнил о существовании таких монокристаллов десятилетие спустя, а тогда стал задавать вопросы об ЭОПах. Оказалось, что и они имелись. Зашла речь о блоке управлении ЭОПом: он не предусматривал задержки относительно импульса синхронизации, который к тому же должен был быть достаточно мощным. Подумалось, что опыт создания схемы поджига, позволит сформировать даже и более мощный «задержанный» импульс, чем требовалось, тем более что для первого опыта задержку можно было сделать фиксированной, а не переменной.

Настал и мой черед рассказать о задаче. Тут лица собеседников вытянулись от разочарования: тематика хотя и была «нейтронной», но не оружейной, а значит – не главной. Аппаратуру дать взаймы отказались, но компромисс был достигнут: разрешили, чтобы с ней работал их техник, «а уж вы с ним сами договоритесь». «Договаривались» в таких ситуациях при помощи спирта. Техник оказался веселым и знающим малым, наладив аппаратуру и получив, что причиталось, он заходил потом лишь изредка, проверяя только наличие всех приборов.

Конвертер (преобразователь нейтронного излучения в световое) изготовили, смешав бор, сульфид цинка и «связав» смесь полиэтиленом. При захвате нейтронов ядрами бора получались альфа-частицы, которые и вызывали вспышки света в сульфиде цинка.

Вскоре начались плановые испытания генераторов на полный ресурс. «Гоняя» генераторы, попутно облучали патрон. Результаты не радовали: на экране ЭОПа виделись лишь отдельные вспышки. Чтобы не подвергать риску быть экспроприированным фотоаппарат, срочно изготовили из фанеры кассету, прижимавшую к экрану кусок аэрофотопленки. Облучение длилось не минуту, не час, а неделю, но результат был получен: пленки, экспонированные при задержке запуска ЭОПа и без нее, заметно отличались, что свидетельствовало об изменении средней энергии нейтронов, на которых велся контроль (рис. 2.26)! Низкоэнергетичные нейтроны позволили обнаружить и порох, что было недоступно для нейтронов быстрых, а уж тем более – для рентгена. Неважно, что изображения были получены после недельного коллекционирования отдельных вспышек! Неважно, что компоненты конвертера оказались смешанными явно неравномерно!

Главное – работал принцип! А если так, то, применив более мощный источник нейтронов (например – импульсный реактор), можно было, лишь «просветив» предмет снаружи, узнать не только его устройство, но и изотопный состав любой его детали по выбору: достаточно было укрепить на ее изображении фотоэлемент и получить зависимость его показаний от величины задержки запуска ЭОПа (а значит – и от энергий нейтронов). Ясно, что тут требовались сложные расчеты эффективности конвертера для нейтронов разных энергий, экранирования одного материала другим, но все это было под силу компьютерам, только входившим тогда в обиход научных учреждений…

Рис. 2.26

Нейтронограммы патрона, полученные на нейтронах разных энергий (при задержке запуска электронно-оптического преобразователя относительно нейтронного импульса и без нее). На верхней нейтронограмме, полученной без задержки запуска (на быстрых нейтронах), – различимы только металлические детали. Медленные нейтроны дают возможность обнаружить и заряд пороха, состоящего их «легких» элементов (азота, углерода, водорода, кислорода)

Это была действительно оригинальная физическая идея, стоящая того, чтобы ей гордился молодой специалист.

…Конечно, с завистью приходилось встречаться и до этого. Но после нейтронографических опытов она из тайной эволюционировала в явную. Вначале приходилось слышать, что «все это давно известно» или: «недавно читал о такой установке в Курчатовском институте». Говорили это люди, которых никак нельзя было заподозрить в тяге к знаниям. Все же, такие уколы стимулировали желание подтвердить приоритет, чтобы свысока смотреть на «читателей». Отправить заявку на изобретение я твердо решил как единственный автор. Содержание разговоров сразу изменилось: «Да на тебя работала вся лаборатория, если не весь институт!». Эта была явная подтасовка, но учинять скандал не хотелось, поэтому, как компромисс, я предложил включить всех претендентов в отчет. «Соискателей» это не устроило. Пришлось разъяснить, что наш советский, самый справедливый в мире закон не запрещает никому из них отправить свою собственную заявку, самостоятельно сделав все необходимые обоснования. Тогда в ход пошли намеки, что «с таким отношением к коллективу карьеры не сделать».

По законам щелкоперского ремесла, заслышав гнусное словцо «карьера», молодой и – непременно – бескорыстный труженик науки должен вскинуться и, подобно связанному комиссару, гордо выкрикнуть что-нибудь, звучащее весьма мощно (допускается даже – матерное), чтобы все поняли: отнюдь не погоней за славой или чинами объясняются его действия. Многие корифеи, напялив на бошечки черные, «академические» шапочки, в дидактических целях расписывали фуфельными узорами истории о том, как они «карабкались по извилистым и каменистым тропам науки», презрев отдых, а уж тем более – личную выгоду. Правда, педагогический смысл прилагательного «извилистый» – сомнителен. Так что те, кто предпочитал речь без всяких экивоков, а также и те, кто был в курсе некоторых подробностей биографий «карабкавшихся», случалось, советовали последним, сбросив черные шапочки и натянув вместо них на лысины пролетарские кепочки, бекнуть что-нибудь по-ленински простецкое, вроде: «Наука, батенька, как, впрочем, и ргеволюция, не делается в белых перчатках!»

Нельзя сказать, что профессиональная квалификация совсем уж не влияла на положение в институтской иерархии, но она точно не была главным обстоятельством, принимавшимся во внимание при решении вопроса о должностном росте. Путь профессионалов был самым долгим и тернистым. «Сверкая огненными хвостами», ввинчивались в небо те, кто женился на дочках больших начальников – случился, например, взлет сельского киномеханика до начальника одного из главных отделов. Иногда успешны были и «извилистые» пути – через партийную деятельность. Такова была стезя директора института, где я позже работал, а также – замдиректора Курчатовского института (чья жизнь впоследствии трагически оборвалась)…

…В общественной жизни был активен Александр Голович – из того же, что и я, выпуска МИФИ. Он часто выступал на собраниях, добровольно записался в вечерний «университет марксизма-ленинизма»[58]58
  Изобретение партийных работников, позволявшее им сохранять научный стаж и получать дополнительную зарплату, читая в «университете» лекции. Понятно, что охотников изводить свободное время на прослушивание их бреда находилось немного и «контингент» привлекался добровольно-принудительно. Как и в институтах на кафедрах общественных наук, в «университете» на слушателей составлялись подшивавшиеся в личные дела негласные «политические характеристики», материал для которых черпали в «свободных дискуссиях», инспирировавшихся преподавателями. Мне же, еще со времен памятной школьной «задушевки», в приглашении к такой дискуссии слышится, как сидящий на холме пулеметчик, предвкушая удовольствие, гнусаво укоряет безоружных людишек, прячущихся в кустах: «Ну что вы труса празднуете! Давайте честно, открыто: кто – кого!»


[Закрыть]. Однажды в книжном магазине я увидел фигуру Саши в отделе, где продавались книги «классиков марксизма» и где появление даже потенциального покупателя было необычно. Подходить я счел небезопасным: пошедшая ржой, загаженная «классиками» психика могла дать сбой и тогда – кто даст гарантию, что подошедшего не укусят?

Голович не преуспел на общественном поприще и, осознав тщетность своих усилий, обиделся на всех, кроме себя. Многими, годами позже мне с ужасом рассказали, что Голович разоблачен как шпион. В подтверждение ссылались на выступление заместителя директора НИИАА по незримым битвам. Информация вызывала сомнения, поскольку люди молчаливого подвига пущают фуфло инстинктивно, изменяя этой привычке только в крайне редко встречающихся ситуациях. В болтливое перестроечное время, выяснилось, что случай с Головичем к таким не относился. Испытывая, как писал Н. Островский, «мучительную боль за бесцельно прожитые годы», Саша уволился из НИИАА и через пару лет решился бежать на Запад. Приобретя пару тысяч долларов (одно это, судя по предусмотренной законом каре, считалось советскими властями уголовным преступлением, по гнусности сопоставимым с изнасилованием), он, во время отдыха в районе Батуми, погрузив в надувную лодку самое необходимое, а также – жену и гитару, попытался перебраться из светлого мира социализма туда, где капитал простер свои грязные щупальца.

О подозрительной лодке стражам черноморских рубежей сигнализировали рыбаки. Не исключено, что тот, кому было поручено выяснение обстоятельств наглой выходки, взял в руки трофейную гитару. Начал он, конечно, задушевно, изменив, согласно обстоятельствам, оригинальный текст: