Текст книги "Шелест гранаты"

3.1. Взрывы облаков аэрозолей. «Это было в разведке»

В апреле 1975 г., когда я подписывал приемную записку в отделе кадров, состоялся разговор с начальником отделения (объединения нескольких отделов) Дубова, который заверил, что перспективы защиты диссертации по тематике ОДС более чем благоприятны и твердо обещал, что «в этом году, в крайнем случае – на следующий год вы будете приняты в аспирантуру».

Первое (и довольно колоритное) впечатление от отдела, где предстояло работать, оставил его начальник. Он пришел на работу хромая, с огромной повязкой вокруг ступни. Под повязкой (которую он счел уместным размотать) был огромный синяк и почерневшие ногти. Из сочувственных расспросов выяснилось, что накануне он вернулся из командировки в Дзержинск. Там он познакомился с девушкой и повел ее в гостиничный номер. Начальник был очень близорук и считал, что очки сильно снижают его привлекательность, поэтому перед знакомством их снял. Идя рядом с девушкой, он вдруг увидел, что прямо на дороге сидит серая кошка и, желая устранить препятствие, с разбега ударил ногой то, что считал кошкой, но на самом деле оказалось гранитным столбиком на тротуаре.

Начальник был прав: очки создавали у посторонних ложное впечатление, что они видят интеллигентного человека. Правда, эти иллюзии рассеивались, как только «интеллигент» произносил несколько фраз. Дело было не в том, что он использовал мат в качестве связок между словами, а в образах, которыми он мыслил – все это оставляло впечатление, что товаршцок, расседлав коня, рассупонившись, разувшись и высморкавшись в портянки, отирает шашку, которой только что «порубал белую сволочь». Кавалерийская лава, с ревом несущаяся на врага под раскрывающимися над ней белыми облачками шрапнельных[63]63
  Шрапнель – артиллерийский снаряд для поражения живой силы, изобретенный в 1803 г. и названный по имени своего изобретателя, капитана английской службы. В полете трубка (таймер, обычно – пиротехнический) воспламеняет в шрапнели заряд черного пороха, выталкивая из корпуса снаряда готовые поражающие элементы – чугунные шарики.


[Закрыть] разрывов – вот что вставало пред мысленным взором всех, кому пришлось наблюдать стиль его руководства. Шашкин – такая фамилия подобала ему.

…Как и другие предприятия, институт должен был в плановом порядке сдавать металлолом. Проблем с этим не возникало, потому что на территории имелась огромная свалка. Очередь дошла и до сотен баллонов, которые были неимоверно старыми, нестандартными и настолько ржавыми, что прочитать маркировки на них не было никакой возможности. В переплавку целые баллоны не принимали, но их можно было заранее вскрыть удлиненными кумулятивными зарядами. Руководство института доверило выполнение этой задачи отделу Шашкина. Тот взялся вскрывать баллоны сам, появившись на отведенной площадке с противогазовой сумкой через плечо. По-видимому, ему нравился процесс: хлопали кумулятивные заряды и, под звуки радостного мата, баллоны распадались, напоминая разрезанные сосиски. Вдруг, после вскрытия одного из баллонов, во влажном воздухе пасмурного московского утра образовался белесый туман, начавший неторопливо растекаться, прижимаясь к земле. Интеллигент, вроде героя Олдингтона, при виде этой картины подумал бы: «Как пахуч сегодня воздух – он благоухает свежим сеном, этот острый, пряный запах – фосген[64]64
  Фосген, или хлорокись углерода – отравляющее вещество, удушающего действия, широко применявшееся в годы Первой мировой войны. Это – низкокипящая (281 К) жидкость, пары ее тяжелее воздуха. Институт не занимался синтезом отравляющих веществ, баллон с таким «подарком» был некогда доставлен на территорию, вероятно, в составе трофейного имущества, для проведения химического анализа.


[Закрыть]!». Но Шашкпна никак нельзя было упрекнуть в присутствии даже следов качеств, характерных для презираемой «общественной прослойки» и он действовал очень правильно, сразу натянув противогаз. Но этого было еще недостаточно: фильтр противогаза эффективен тем меньшее время, чем больше концентрация фосгена, поэтому Шашкин, как лось ломанулся через окружавший площадку подлесок. Бежать в противогазе нелегко и вскоре он упал, обливаясь потом, но уже на безопасном расстоянии. Облако проплыло по огромной территории института, концентрация отравляющего вещества в нем непрерывно снижалась и, наконец, уже значительно разбавленные пары фосгена «засосала» вентиляция одного из зданий. У нескольких сотрудников проявились легкие симптомы поражения, но все обошлось, дирекция выделила им путевки в хорошие санатории и вся история неприятного продолжения не имела…

…Для отдела был построен испытательный корпус с большой взрывной камерой, которую рассчитал опять-таки лично Шашкин. Настал день передачи корпуса и камеры в эксплуатацию, прибыла комиссия, все, кроме Шашкина вышли на улицу. Глухо бухнул первый и последний испытательный взрыв. Ровно половина одноэтажного здания сложилась, как карточный домик: огромная крышка камеры была выбита взрывом и прошла по зданию, круша стены. Из целой половинки раздалось блеяние Шашкина: госпожа Удача оказалась в одной с ним части корпуса. С визгливым матом выбравшись из здания, которому учинил вивисекцию, и дрожащими руками вставив в рот папиросу, Шашкин стал рассказывать сочувствующим слушателям, с каким запасом все было рассчитано по формулам «нобля-ебля». Многие знали, что формулы Нобеля и Эбля описывают не детонацию ВВ, а горение порохов, но считали неуместным проявить свою эрудицию в столь неподходящий момент.

Шашкин был кандидатом химических наук. Начальником одной из лабораторий отдела был его однокашник. Фамилия его, вызывавшая ассоциации с каркающей птицей, звучит диссонансом в симфонии последовавших эпических событий. Трибун – вот какое имя подобало бы этому человечищу! Как Трибун, так и другие ведущие специалисты его лаборатории, ученых степеней не имели.

Руководя испытаниями, Трибун счел своей обязанностью проводить не только технические инструктажи, но и беседы политического и патриотического содержания. Как-то, собрав всех, он «засадил»: «Наши отцы-фронтовики говорили: с этим мы пошли бы в разведку! Мы с вами тоже в разведке – научной! В ней подвергнутся испытанию на прочность воля и знания каждого из нас! Нас оторвали от мирного труда для того, чтобы создавать для нашей страны оружие, потому что по другую сторону океана точат зубы Джоны и Смиты»…

Комиссарское слово западало в души людей, жгло их не хуже того же напалма (о коем – далее), поднимая на научный подвиг. Само собой сложилось то, что много лет спустя стало обозначаться термином «фэн-клаб»: пассионарные изречения записывали, не пренебрегая и техническими перлами, например – рассказами о том, как «на первых реактивных истребителях снаряды после отстрела находили в воздухозаборниках, потому что скорость истребителей была выше скорости снарядов[65]65
  Как наверняка известно даже еще не завершившим школьного обучения читателям, при выстреле снаряду сообщается существенная скорость относительно стреляющего из своих пушек истребителя.


[Закрыть]». Однажды выяснилось: пока кое-кто разнузданно жрал, над бункером распустила нежнейшие крылья муза – в открытой тетради можно было прочесть накорябанное торопливой ручонкой:

 
Тепло на улице, дети гуляют,
О жизненном счастье их мамы мечтают,
Мы в зорком строю охраняем их сон…
 

Как и положено, поэтические строки рождались в муках – далее шло много зачеркиваний, но тем выше был пафос священной ненависти к тем, кто покусится:

 
И как бы порой не мечталось о встрече,
Лежит на ладонях локаторов вечер
И точен обратный отсчет…
 

Нельзя сказать, что Трибун все обнаруженные недостатки вскрывал со страстью и без промедления, но делал он это всегда «в цвет». Так, на Кавказе, во время застолья, Трибун, не имея ученой степени, изложил свое мнение о том, как такие степени присваиваются «в горах». Затем он вышел освежиться, съездил в Ригу и, притомившись, принял устойчивое горизонтальное положение. По окончании банкета, Светило местной науки наткнулось на препятствие, загораживавшее проход, охладило пыл младшего научного сотрудника, пытавшегося его устранить («Нэ нада, чэловэк доволен, отдыхает, зачэм мэшаешь?») и перешагнуло через тело. Развившаяся неприязнь была взаимной, особенно после того, как Трибун был «схвочен» в процессе демонтажа унитаза в туалете возглавляемого Светилом института. Взять в руки гаечный ключ гостя вынудили угрозы администрации гостиницы: находясь «под газом», он упал в туалете, вдребезги разбив головой унитаз (голова не пострадала совершенно, если не считать небольшого синяка). Для усиления эффекта, Трибун, кроме того, учинил пожар в своем номере, заснув с зажженной сигаретой…

…Чего было в избытке при проведении опытов – так это романтики. Нормальное питание отсутствовало: дорога до городка (а значит, и до ближайшей столовой) занимала примерно час езды по проселку и Трибун решил, что тратить уйму времени на подобные разъезды, ввиду угроз, исходящих от империалистов, преступно. Еду брали по пути «сухим пайком», но что можно было купить тогда в продовольственных магазинах, да еще далеко от Москвы? Один только серый хлеб да консервы… У тех, кто привык к горячей пище, начались проблемы с желудками. Выход был найден: купили целый ящик пакетов с сухими супами, на полигоне нашли завалявшийся старый котел и отдраили его песком. Но никто не хотел собирать дрова (эта миссия не снимала обязанностей, связанных с экспериментами) и костер под котлом то и дело угасал. Подумалось, что решение могло бы быть и более рациональным: бензина-то и других жидких горючих у нас было – хоть залейся. Когда настала моя очередь поддерживать огонь, я положил под котел кирпичи, подвел к ним под наклоном уголок из дюраля и стал понемногу лить в него бензин. Вспыхнуло мощное пламя, перекинувшееся на наполненную бензином гильзу от 30-мм снаряда в моих руках; ее пришлось быстро отбросить – технология оказалась опасной. Ее усовершенствование заключалось в том, что поверх уголка была положена дощечка. Внутри прикрытого дощечкой участка уголка концентрация паров бензина была выше той, при которой возможно их воспламенение, распространение пламени задерживалось, что делало процедуру безопасной (рис. 3.5). Проблема с поддержанием огня была решена, но оставалась другая: нечем было хлебать варево. Попытка спереть вечером в столовой посуду закончилась позорным разоблачением. Каждый выходил из положения, как мог. Лично я хлебал суп футляром от фотоаппарата…

Рис. 5.5

Бензиновая жаровня

…Схема опытов была незатейлива. Макет ОДС представлял склеенный из картона цилиндр, который вставлялся в мешок из полиэтиленовой пленки (рис. 3.6). Картина взрыва была довольно зрелищной (рис. 3.7), поднимавшееся облако напоминало «атомный гриб» в миниатюре, но было неясно, какую информацию при этом получают. Измерялись два параметра: скорость ударной волны, которая при прохождении замыкала полоски фольги, расположенные на известных расстояниях от центра и импульс ударной волны – при помощи импульсомеров, поршни которых при прохождении волны своими ударами деформировали медные конусы (разность в высоте конусов и служила мерой импульса). Далее вычислялся «тротиловый эквивалент» – количество тротила, взрыв которого производил на равном расстоянии равный эффект. Однако измерения проводились в ближней зоне взрыва облака сложной тороидальной формы, в то время как для сравнения использовались зависимости, описывавшие точечный взрыв заряда тротила. Такое несоответствие приводило к расхождению результатов: на различных расстояниях от центра «тротиловые эквиваленты» от одного и того же взрыва существенно различались, причем – и для равных расстояний, но полученные разными методами (измерениями импульсов и скоростей ударной волны). «Тарировки» – подрывы зарядов тротила весом в несколько десятков килограммов ничего не проясняли. Я всегда не очень доверял расчетам, предпочитая опыты, но здесь имела место крайность, доведенная до абсурда: было непонятно, для чего вообще проводятся подрывы. Целью считалась оценка энерговыделения горючих смесей. Можно было взять справочник и, пользуясь данными о теплотах сгорания компонентов, рассчитать таковую и для смеси, однако подобная информация ценности не представляла, потому что энергия взрыва двухфазной (жидкость – газ) системы в решающей мере зависит от физических параметров облака – концентрации в нем горючего, дисперсности частиц и прочего, но эти параметры не измерялись. Работа была бесполезной еще и потому, что результаты получали для 10–20 литровых макетов, объемы же боеприпасов (авиабомб) были на порядки больше (см. рис. 3.1), а масштабный фактор не поддавался корректной оценке, опять же по перечисленным причинам. Не исключено, что ведущие специалисты (все – химики по образованию) интуитивно чувствовали парадоксальность ситуации: они глубокомысленно обсуждали «активацию», «промотирование» и прочее, но, наряду с данными измерений, заносили в свои журналы примечания: «хорошо», «отлично», «не очень». Логичным продолжением было бы заимствование опыта фигурного катания и организация коллегии судей, которая выставляла бы оценку за «художественное впечатление» от взрыва. Тем мне менее, в течении двух месяцев изо дня в день на «центр» ставили макет за макетом. К концу командировки число опытов перевалило за семь десятков.

Привычки Трибуна курить сигарету, работая с порошкообразным гексогеном, прозванивать обычным тестером детонаторы и другие подобные – вызывали напряжение. Оно достигло апогея после того, как, под неумолчный аккомпанемент собственного словоблудия, вскинув на плечо макет, он вознамерился отправиться «в поле». Заряд при этом движении выскользнул и упал на бетонный пол, причем удар пришелся прямо на установленный детонатор. Даже не прервав сладкий лепет своей «мандолины», Трибун равнодушно выкинул согнувшийся цилиндрик, вставил новый детонатор и пошел тернистой тропой науки. Все сидевшие в бункере побледнели: если бы согнувшийся как раз на месте, где было инициирующее ВВ, детонатор сработал, ни у кого в замкнутом помещении не было никаких шансов.

Рис. 3.6

Опыт по оценке эффективности жидких горючих смесей в режиме двухтактной объемной детонации. 1 – заряды вторичного инициирования, размещенные на стойках; 2 – первичный (диспергирующий жидкое снаряжение) заряд; 3 – жидкое снаряжение для макета

Адреналина в кровь добавил и случай, произошедший пару дней спустя. Нужную последовательность подрывов (сначала – центральный заряд в макете, потом – инициирующие на стойках) обеспечивал самолетный бомбосбрасыватель – «эсбер», который обслуживали два офицера из Военно-воздушной инженерной академии им. Жуковского. Прозвучала команда «огонь», отщелкал своими реле «эсбер», шлейфовые осциллографы выплюнули ленты, но не последовало главного – взрыва. Вопреки инструкции не отсоединив подрывные цепи, Трибун отправился «на центр», выяснять, в чем дело. Дойти ему помешали следующие события. Один из офицеров сказал другому: «Витя, а что же ты тумблерок-то не включил?» – и тут же «исправил ошибку». По замкнутым контактам «эсбера» напряжение было подано на детонаторы. Бункер тряхнуло, в воздухе запели осколки. Оправившись от шока, второй жуковец встал на цыпочки и отвесил первому неловкую пощечину. Выбежав, все увидели возвращающегося в облаке мата Трибуна. После ряда подобных случаев, многие делились друг с другом уверенностью, что, если рядом Трибун, «ничего плохого произойти не может»…

Рис. 3.7

Объемный взрыв аэрозольного облака

Но «плохое» произойти могло. По соседству на полигоне работали и другие группы подрывников, в том числе – курсанты-саперы. Как-то на площадку прибежал один из них и стал умолять быстро отвезти на автомашине их подполковника и пару курсантов в ближайший медпункт. Выяснилось, что, проведя лабораторные работы по основам подрывного дела, подполковник и пара курсантов решили уничтожить оставшиеся тротиловые шашки. Они вставляли в шашку детонатор с коротким обрезком огнепроводного шнура, который поджигали и быстро бросали шашку. Высшим шиком считалось, если шашка взрывалась в воздухе. Подполковник не учел: кидали шашки все трое и получилось так, что одна из них была отброшена взрывом предыдущей обратно, прямо в стоящих людей. Когда она долетела, шнур инициировал детонатор. К счастью, шашка была без оболочки, но все они получили сильные контузии, из ушей и ртов шла кровь.

3.2. Праздник Переомая под знаменем ОСВОДА

Пролетарский праздник Первомая трудящиеся городка, близ которого располагался полигон, отметили шествием с флагами и транспарантами. Наш водитель грузовика и один из «ученых» познакомились с местными ткачихами. Девушки предупредили: для того, чтобы расцвел волшебный цветок любви, необходимы известного типа резиноизделия. Это было трудно осуществить, ведь аптеки закрылись на праздники, но настоящая, большая любовь смела и эту преграду: прямо у гостиницы были укуплены несколько воздушных шариков. Горловины их отрезали, края обрезов чуть подвернули и подклеили «восемьдесят восьмым». Далее требовалось придать макетам полное сходство с оригиналами: снять тальк и смазать. Каждому школьнику известно, что вазелин и вообще нефтепродукты разъедают резину. Где-то раздобыли женский крем для лица (возможно, он и не содержал нефтепродуктов, но впоследствии сыграл предательскую роль). Была сформулирована концепция применения, напоминавшая (наверняка – бессознательно) мысль генерала Буонапарте, также весьма уважавшуюся и вождем мирового пролетариата: «Да нам лишь бы всунуть, а там – хрен с ними!» Остаток времени ушел на разбавление спирта сиропом в различных пропорциях. При этом напевалась песня из репертуара Л. Зыкиной, из слов которой знали только: «Часто мужчины нас любят нестрогими, в жены лишь строгих хотят…», а остальные заменяли мычанием, что не снижало. Качество смесей контролировалось путем частых дегустаций.

Наконец, нетрезво подгоняя друг друга, «часовые любви» пошли заступать в караул: двинулись к грузовику (явное излишество – до общежития было пять минут пешком), напевая уже не слюнявую лирику, а, как и положено, бодрую строевую «Сри[66]66
  Три (англ.)


[Закрыть] танкиста, сри веселых друга…».

Уход «караула» оставил политический осадок сомнительного свойства. Мало того, что в славную боевую песню вставляли слова из языка вероятного противника – даже и эти слова произносили так, что слышался возмутительный акцент оплота сионизма и империалистической агрессии на Ближнем Востоке. В пении чувствовалось нечто скрыто-противоуправительственное, фрондерское.

Все происходящее в завистливом молчании наблюдали (или, как еще было принято говорить, «наблядали») картежники, расположившиеся за столом. Из радиоточки на стене неслись звуки транслируемого праздничного концерта:

 
Но если я устал бороться,
Собой тревогу заслоня,
Пусть лучше сердце разорвется,
Тогда стреляйте сквозь меня!
 

Исполнитель с красивым, сильным голосом, но, судя про всему – молодой, старался донести до слушателя пафос преодоления, показать, что и самое дорогое личное в случае необходимости должно быть отринуто ради государственного. Но не был закален певец в разведках, под ливнями вражеского свинца, и собственный его опыт преодоления, по-видимому, исчерпывался случаями, когда скованный запором организм изо всех сил сопротивлялся дефекации. Обертоны, характерные для этой ситуации, вызвали неосознанные ассоциации у всех присутствовавших.

«Срут на все, что для нас свято, говномерзавцы!» – кивнул в сторону захлопнувшейся за «часовыми» двери один из спортсменов и, без какой-либо паузы, добавил: «Пас!» «Ничего, обтечет – и все путем!» – развеял кручину другой и с силой ляпнул о стол карту, дав понять, что вистует втемную. В этот момент радиоточка грянула удалую мелодию танца «Яблочко», который исполняли плясуны флотского ансамбля. Вистующий затянул таким голосом, что впечатления от только что обсуждавшегося образа обесцветились, отошли в тень:

 
Эх, яблочко,
Да сбоку – зелено,
Дайте мне наган —
Шпокну Ленина…
 

Возникли подозрения, что и здесь не обошлось без сигнала подсознания: незадолго до описываемых событий гипсовая статуя упомянутого персонажа на центральной площади городка была обезглавлена пьяным вандалом, (его через неделю нашли и дали отсидеться в течение семи лет).

«Смело!» – синхронно подумали спортсмены и зрители (любой из них допускал присутствие на стадионе «телеграфиста»). Такая редакция популярной песни была тем более небезопасна для барда, что авангард советской молодежи – ленинский комсомол – уже с позором исторг его из своих монолитных рядов. Его, как обладавшего громким, хотя и омерзительного тембра голосом, назначили в «группу скандирования» на конференцию. Он притомился слушать всю ту ахинею, которая в течение нескольких часов неслась из президиума и с мест и, когда «фанера» метнула «Интернационал» во вставший в едином порыве зал, в полном соответствии с полученными инструкциями, заорал: «Ленин! Партия! Кам-са-мол!», вложив, однако, в этот вопль столько накопившейся дурной энергии, что сидевшая в президиуме секретарь райкома зашипела на вожака институтских комсомольцев: «Ваш человек во втором ряду – пьян! Вы что, не понимаете: он нам конференцию срывает, превращает ее в балаган!» Вожак не был сволочью, знал о ложности обвинения, и даже потом попытался свести последствия к «строгачу с занесением», но был на заседании бюро подавлен «главным калибром» – ленинской цитаткой: «формально – правильно, а по существу – издевательство!»

Подобные экзерсисы впоследствии привели к увольнению глашатая. Хотя причиной увольнения в трудовой книжке было указано «собжелание», он посчитал себя обиженным и послал в известном направлении весь институт. Ну, если точнее, мог бы – весь, при благоприятном стечении обстоятельств. Получив в бухгалтерии расчет и «раздавив» с приятелями отвальную, диссидент взял телефонный справочник, и стал набирать подряд номера:

– Товарищ А?

– Да-да, слушаю вас…

– Пошли вы на х…!

Следовал отбой, и аналогичная рекомендация давалась следующему абоненту. Метод обладал новизной, но реализовать его в условиях, когда все разговоры прослушивались, было затруднительно. Через несколько минут отключенный телефон замолчал. «Посылатель» весьма ускоренным шагом двинулся к проходной и успел ее миновать. С повторным включением телефона у начальника отдела были значительные трудности…

…Трибуна политически дурно пахнувшие перипетии обошли стороной: карты он, следуя заветам Ильича, презирал, в любви также придерживался строгих нравственных принципов, а потому в одиночку алкашествовал в своем «нумере»…

…Примерно через час под окнами нашей гостиницы раздался мат, топот ног и клич знакомого голоса: «Ребята! Ребята!». Мы выбежали из гостиницы и от рева Трибуна: «Я – ОСВОД[67]67
  ОСВОД – добровольное общество спасения на водах. Почему именно эта организация была сочтена наводящей максимальный ужас – выяснить не удалось.


[Закрыть]!!! Да я вас всех пополам перережу!!!» застыла кровь в жилах не только у нас: шобла местных расползлась, как говно на вешнем дожде.

С раскрытым ножом, Трибун попытался неправильными зигзагами преследовать позорно ретировавшихся, но вскоре силы остались лишь на сопровождение убегавших раскатами мата. Наш ученый, шмыгая окровавленным носом, поведал о том, как оригинальные изделия вызвали подозрения окрашиванием пальцев, простыней, но паче – соответствующих органов в счастливые детские цвета: за пару часов в крем существенно диффундировали из резины красители. Ссылки на то, что «это – китайские» девушки не сочли убедительными. «Икспидиция» закончилась выдворением из покоев, но – без задушевно приготовленного к употреблению спирта. Главный лозунг момента: «Спасти народное добро!» был с неодобрением встречен местными, вниманием коих женское общежитие тоже не было обделено.

Надо было выручать водителя. Его нашли по уголовному мату в кустах возле общежития. Плача, он отползал, как штрафник, подорвавший вражеский дот – оставляя кровавый след. Сквозь слезы, водитель рассказал, что блюстители порядка прибыли к месту грозной сечи с опозданием и никого не повязали, но наш грузовик угнали. Опрос страдальца был прерван репликой явно нетрезвого гражданина, высунувшегося из окна общежития: «Что, дружков своих привел?

Заходи, мы тебе очки-то поправим!» Реплика адресовалась ученому и не показалась убедительной, поскольку гражданин, согнув руку в неприличном жесте, очень уж поспешно отступил от окошка. То, что намеревались «поправить», функционировало в режиме монокля: одно стекло было выдавлено (вероятно – ударом кулака). Отсутствие стекла дало возможность увидеть, что ученый начал часто моргать: вероятно, он формулировал ответ, но его опередил водитель – неожиданно сильным, хотя и визгливым, голосом стал информировать притихшее общежитие о грядущем. Из немногих нематерных слов следовало, что обитательницы общежития и их посетители вскоре будут «поставлены на бабаночки», а некто Жирный – «пришит» с прямо-таки оргастическим упоением. Строились и планы глумления над могилой Жирного. Уже уводимый под руки, водитель с визгом метнул в общежитие камень, но не добросил. Не знаю, как подбирали натурщиков грековцы[68]68
  Художники изостудии Минобороны, известной батально-патриотической живописью.


[Закрыть] при написании серии картин «Проклятье палачам!», но с таким накалом страстей им вряд ли приходилось иметь дело.

Делегация уже подошла к околотку, где стоял грузовик, как вдруг, взвизгнув тормозами, туда же лихо подкатил и Трибун на своем желтеньком «Запоре». Отрывисто задав несколько вопросов: «Что? Как? Кто?», и отстранив делегатов (в отличие от него – более или менее трезвых), он решительно вошел в отделение. Вышел – уже без водительского удостоверения, с ощущением поруганной чести, что нашло отражение в учиненной впоследствии дискуссии в прессе (рис. 3.8).

Рис. 3.8

Фельетон о похождениях Трибуна

… С водителем и учеными была проведена беседа, смысл которой был таков: тому, кто растратил себя, теша похоть в случках с доступными женщинами, не суждено стать счастливейшим из мужчин после первого прикосновения к своей Единственной!

Трибун подтверждал сказанное собственным примером. В ожидании машины (теперь, во избежание эксцессов, ее на ночь оставляли во дворе дома одного из офицеров полигона), мы собрались в холле гостиницы. Трибун решил использовать паузу, чтобы договориться со своей местной пассией о встрече. Никто не прислушивался, пока не раздалось: «Постой, постой, как же ты могла предать самое святое в этом мире – нашу любовь?» По-видимому, собеседница говорила нечто неприятное, потому что мрачневший на глазах Трибун заголосил опять: «Какое же ты имела право лишать жизни еще не родившегося человечка? Да ты – убийца, так и знай…» Собеседница бросила трубку, но настойчивый Трибун опять набрал номер: «Нет, ты имей совесть выслушать правду о себе…» Разговор опять прервался. Похоже, наиболее сильные впечатления вынесла миловидная дежурная, на столике которой стоял телефон: вся пунцовая, она не знала, куда деть глаза. Наконец, за окнами раздался гудок подъехавшей машины.

Позже, будучи женат вторым браком и имея сына, Трибун воспылал вечно юным чувством любви к одной из сотрудниц. Вид начальника лаборатории, возрастом под полтинник и разменявшей тридцатник дурнушки, разгуливающих по аллеям института, сцепив мизинцы, сделался местным аттракционом. С иногда звонившей законной женой Трибун разговаривал строго, например, надоевшее истребование дополнительных средств на покупку новой вещи было пресечено так: «Да на твое хамло что ни напяль – все равно сидит, как на чучеле!». Узнав, что пассия беременна, убедил ее не «становиться убийцей маленького человека» – и оказался между многих огней. Разъяренный инспирированными женой Трибуна звонками из райкома и даже горкома директор вызвал баламута и определил срок сорок восемь часов «для урегулирования личных дел», дав твердое, как сталь, слово коммуниста: уволить, если звонки не прекратятся. «Урегулирование» сохранило семью, но послужило основанием для титула «алиментный дедушка».

…Все в этом мире кончается, заканчивалась и командировка. В последний день от Трибуна поступило указание «сжечь все ненужное». «Ненужное» горело вяло и зловоннно, но дело пошло веселее, когда кто-то обнаружил в бункере большую картонную коробку. На ней был напечатан шифр «продукта», но некто, уставший от идиотской секретности, надписал крупно синим карандашом: «напалм»[69]69
  Горючее (бензин, авиационный керосин), загущенное солями жирных кислот, преимущественно нафтеновых и пальмитиновых, откуда и название: «На – Палм». Впервые применено во Второй мировой войне американскими войсками против японцев, оборонявшихся в многочисленных пещерах на островах Тихого океана. Найденный в коробке порошок был вполне безопасен (негорюч), будучи разбавлен бензином, имел консистенцию студня, но, когда этот «студень» воспламенялся, жар вокруг был очень сильным, так что полиэтиленовые пакеты с ним бросали в костер издалека (рис. 3.9).
  Воспламенившийся напалм становился жидким, затекал в щели. Его «звездным часом» стала война в Корее, (1950–1953 гг.), где самолеты тактической авиации США штурмовали зажигательными баками густые цепи китайских «народных добровольцев», которые наступали, не считаясь с потерями от артиллерийского и пулеметного огня. Позже, во Вьетнаме, в напалм стали добавлять капсулированные шарики белого фосфора. Такую смесь нельзя было погасить – она самовоспламенялась, а ожоговые травмы от нее, из-за присутствия фосфора стали еще кошмарнее.


[Закрыть].

…События у общежития, вывели водителя из метастабильного состояния относительной трезвости: как и Трибун, лишившись водительского удостоверения, он, буквально через пару дней, привлек внимание курсом своей машины, напоминавшим противолодочный зигзаг, заплатив за эти маневры талоном на право вождения.

Обитателям общежития он отомстил, но не так кроваво, как обещал: проезжая мимо и увидев девчонок, стоявших с мороженым, не поленился остановиться и сдать назад. Затем высунулся и спросил: «Что, девчата, мороженое-то холодное?» Добившись от удивленных ткачих чего-то похожего на «да», водитель звонким, счастливым голосом выкрикнул: «А вы говна похавайте, оно теплее!» – и дал по газам.

Рис. 3.9 А это – напалм

Еще через пару дней, у него (опять же – за езду «под газом») отобрали и документы на грузовик. Уже на обратном пути в Москву, его остановили за превышение скорости (всего-то!). Дальше произошел такой диалог: «Ваши права!» – «Нет у меня прав, отобрали…» – «Ваш талон!» – «Нет у меня талона…» – «А хоть какие-нибудь документы у тебя есть?». Тут подъехал желтый «Запор» и в дискуссию вступил Трибун. Слаб оказался автоинспектор, не вынес накала борьбы. Грузовик все же доехал до Москвы.