Текст книги "Нарцисс в броне. Психоидеология «грандиозного Я» в политике и власти"

Третий рим и далее везде

С настойчивостью, заслуживающей лучшего применения, у нас опять воздыхают об идеологическом официозе. Странная логика: сначала признать государственную идеологию как пустую форму – и лишь потом думать, чем бы ее наполнить. Или идея уже есть, просто мы не заметили? Тем более живой и отнюдь не праздный интерес вызывает сейчас история вопроса.

Цари

Формула старца псковского Спасо-Елеазарова монастыря Филофея о Третьем Риме стала штампом с забытым контекстом. С конца XV века зреет мистическая теория «движущегося Рима». Два Рима пали, но вечный Рим должен восстать в каком-то новом государстве. Его ищут в Твери, в Новгороде – и находят в Москве. Миссия византийского императора защиты всех христиан переходит к великому князю московскому. Это в концепции.

О реальной политике того времени у нас вспоминать не любят. В письмах к Ивану III Филофей навязчиво использует обычные титулы византийского императора: «браздодержатель святых божиих церквей», «святыя православныя христианскыя веры содержатель», «един ты во всей поднебесной христианом царь». Идею утрирует Максим Грек: «Благочестивейший царю не токмо Руссии, но всея подсолнечныя» (как у китайцев с их Поднебесной). «Однако, – пишет Дмитрий Лихачев, – теория, предложенная Филофеем Ивану III, была резко отлична от политической теории, направлявшей меч великокняжеской власти. <…> “Блестящее марево всемирной власти”, которое пытались открыть перед московскими государями в заманчивой дали сторонники теории “Москва – Третий Рим”, никогда не прельщало московское правительство, стремившееся к единой близкой и конкретной цели воссоединения “всея Руси”». Идея Третьего Рима осталась популярной главным образом среди духовенства, а затем и у русской интеллигенции с ее эсхатологической мечтой о грядущем царстве правды и спасении человечества исключительно «русским духом».

Позже по этой нарциссической «неомирности» зло прошелся Петр Чаадаев. Он и сам пописывал о праве России судить «мировую пьесу» и быть «настоящим совестным судом» по тяжбам человеческого духа по поручению самого Провидения, но сумасшедшим его объявили за другое: «Когда все цивилизованные нации начинают отрекаться от презрительного самодовольства в своих взаимных отношениях, нам взбрело в голову стать в позу бессмысленного созерцания наших воображаемых совершенств. <…> Глуповатое благополучие, блаженное самодовольство – вот наиболее выдающаяся черта эпохи у нас».

Императоры

Сложности повторяются с другой канонической формулой: за Третьим Римом обычно следуют приснопамятные православие, самодержавие и народность. Восхитительна сама подача идеи в докладе графа Уварова Николаю I от 19 ноября 1833 года: «По вступлению моему с высочайшего вашего императорского величества повеления в должность министра народного просвещения, употребил я, так сказать, заглавным местом, лозунгом моего управления, следующие выражения: “Народное воспитание должно совершаться в соединенном духе православия, самодержавия и народности”». Далее в своем «кратком, но чистосердечном отчете о понятиях» граф сообщает: «Тут представляется во всем объеме государственная задача, которую мы принуждены решать без отлагательства, задача, от коей зависит судьба отечества, – задача столь трудная, что одно простое изложение оной приводит в изумление всякого здравомыслящего. Углубляясь в рассмотрение предмета и изыскивая те начала, которые составляют собственность России (а каждая земля, каждый народ имеет таковой Палладиум), открывается ясно, что таковых начал, без коих Россия не может благоденствовать, усиливаться, жить – имеем мы три главных…»

За пределами официальной идеологии эти «столпостены», по определению Михаила Погодина, особого влияния не имели и выражали лишь дух реакции власти на революционную триаду LibertC, Egalitc, FraternitC. Реальной народности там было еще меньше.

Далее русская философия русской идеи с новой силой воспроизводит дух одновременно и миссионерства (от слова «миссия»), и мессионерства (от слова «Мессия»). У Федора Достоевского способность «трезвее и беспристрастнее взглянуть на себя есть уже сама по себе признак величайшей особенности». Русская идея – «в высшей степени общечеловеческий» синтез «всех тех идей, который с таким упорством, с таким мужеством развивает Европа в отдельных своих национальностях». Россия еще «скажет всему миру, всему европейскому человечеству и цивилизации его свое новое, здоровое и еще неслыханное миром слово». Еще трезвее взглянуть на себя в то время было трудно. Разве что подобно Семену Франку, почти повторившему Чаадаева: «Русский национализм отличается от естественных национализмов европейских народов именно тем, что проникнут фальшивой религиозной восторженностью и именно этим особенно гибелен <…> Характерно, что Владимир Соловьев в своей борьбе с этой национальной самовлюбленностью не имел ни одного последователя. Все, на кого он имел в других отношениях влияние, – и Булгаков, и Бердяев, и Блок, – свернули на удобную дорожку самовлюбленности. Бердяева это прямо погубило…»

По поводу этой психоистории еще более едко высказывался Евгений Трубецкой: «Когда рухнула фантастическая постройка вселенской теократии, от соловьевских характеристик “русской национальной идеи” ничего не осталось. <…> Нас слишком долго держали в убеждении, что русский человек – не просто человек с определенными конкретными чертами расы и народности, а “всечеловек”, объемлющий черты всех национальностей. <…> Мы привыкли видеть в России целый мир. <…> Нам тщательно внушали мысль, что Россия – или народ-мессия, или ничто, что вселенское и истинно русское – одно и то же. Когда же рушится эта дерзновенная мечта, мы обыкновенно сразу впадаем в преувеличенное разочарование».

Когда в 1914 году понадобилось срочно организовать патриотический подъем, власть пренебрегла даже этим философическим нарциссизмом ради своего собственного – феодально-административного. «В Российской империи, – пишет российский историк Николай Юдин, – идея вызванного войной национального возрождения интерпретировалась с позиций традиционно-монархических ценностей, в которых ключевую роль играл образ монарха. Совершенно в духе феодальных представлений именно царь рисовался в пропагандистских публикациях как подлинный символ русского народа, воплощение его духа и выразитель его воли». Это не сработало, как, например в Германии, охваченной воинственной эйфорией сразу после начала Первой мировой, которую даже Макс Вебер в трогательном письме к матери назвал «великой и замечательной войной». Этот общий исторический эксцесс даже обрел имена собственные: «Дух 1914 года», «августовское переживание», «августовское воодушевление», «чудо августа 1914 г.».

Но у нас и разочарованием не обошлось. В 1917 году пришли совсем другие дерзновенные мечтатели и все сделали как надо, без идеалистических сантиментов и вполне технично. Как выразился один историк, победили не Соловьев и Достоевский, а Ленин и Троцкий.

Вожди

«Вместо Третьего Рима, – рассуждал Николай Бердяев, – в России удалось осуществить Третий интернационал и на Третий интернационал перешли многие черты Третьего Рима. Третий интернационал есть тоже священное царство, и оно тоже основано на ортодоксальной вере. Третий интернационал есть не интернационал, а русская национальная идея. Это есть трансформация русского мессианизма».

Согласно документам Коминтерна, полное название страны было не СССР, а Всемирный Союз Советских Социалистических Республик. В декларации I Всесоюзного съезда Советов об образовании СССР конечной целью объявлено создание Всемирного Союза Коммунистических Республик. При обсуждении проекта Конституции Ленин предлагал назвать новое объединение Союз Советских Республик Европы и Азии. Позже он отказался и от этой географической привязки. Герб СССР – единственный в мире, на котором изображен весь земной шар без обозначения границ государства.

На этой миссии страна и надорвалась.

Президенты

Скорее наиболее сильное влияние на последующую судьбу нашей национальной идеи оказала сама ее трехчастная форма, хотя и заимствованная у французов. Для слишком многих профессиональных и самодеятельных «идеологов» стало буквально непреложным правилом следовать этому канону. В какой-то момент это стало настолько навязчивым, что впору было воскликнуть вслед за классиком: «Не надо трех слов!»

Наконец, эта формула сыграла с русской идеей злую шутку даже не столько своей трехчастностью, сколько фиксацией самого логотипного жанра. Для слишком многих стало считаться и до сих пор считается, что «разработка», в лучшем случае поиск национальной идеи сводится к изобретению наикратчайшего, ударного лозунга, девиза, политического слогана. Этим навязчивым трехсловием страдало чуть ли не большинство энтузиастов в идейных соревнованиях 1996, 2007 и 2009 годов. «Державность, демократия, духовность»; «Вера, надежда, любовь»; «Закон, справедливость, процветание»; «Целостность, стабильность, развитие»; «Державность, соборность, отечество». Три конкурса прошли, и четвертому не бывать, но и сейчас эта эклектическая каша в промышленных масштабах отрабатывается политтехнологами в предвыборных программах и концепциях имиджей. Из более или менее серьезной философии национальная идея России переместилась в область недоразвитых политтехнологий, в особенности в любительском сегменте этого почтенного рода занятий.

Знакомый дух пробивается и на официальном уровне. Когда на Валдае первый раз зашла речь о «скрепах», стало ясно, что России вновь придается миссия сохранения вселенской морали и истинных общечеловеческих ценностей посреди погрязшего во грехе мира. Теперь нет денег содержать мировую империю идеи, но еще остались строевые леса и пресные воды, чтобы обняться с Китаем в грандиозном образе главного сокрушителя монополярного мира. Виртуальность этого мессионерства в эпоху постмодерна мало кого смущает. Можно опять возглавить человечество в сфере идей и духа, например первыми похоронив либеральную идею. Беда лишь в том, что в наше сверхбыстрое время выступать перед народом и миром с такими откровениями приходится регулярно, что немало обесценивает сами эти метания от модернизации к скрепам, а затем назад (то есть вперед) к цифровизации. Русская идея меняется с незавидной регулярностью – и все с теми же глобальными, космическими претензиями. Однако сейчас наша демонстрация силы в духе пугающего гиперзвукового антиамериканизма более напоминает другого вождя: «А, ты, Змеиный глаз <…> будешь изжарен на костре, как только взойдет солнце. Иди, готовься к расплате!»

Боже, храни Россию от экзальтированных патриотов.

Источник: Третий Рим и далее везде. Философ Александр Рубцов о приключениях русской идеи // Ведомости, 11 июля 2019. URL.

Как мифология инфицирует мировоззрение власти

Санкции поставили перед нами зеркало, и в этом отражении есть много ценного для правильной диагностики.

Аналитика дает сбалансированные оценки влияния анти-российских санкций. С одной стороны – несомненный вред и ряд серьезных осложнений на десятилетия, с другой – катализатор саморазвития, диверсификации и импортозамещения, стимул экономической эмансипации, политической мобилизации и социальной консолидации. Логика известная: в кольце врагов сильнее дружат с самими собой, а все, что людей не добивает, делает их еще более сильными недобитками.

Подобная амбивалентность есть и в воздействии санкций на сознание. В режимах постмодернистской идеократии все решают ментальные процессы; для «политики виртуального» потоки сознания важнее всех «Северных потоков», вместе взятых. Действия США порождают не всегда адекватные реакции, но вместе с тем это и медицинская провокация на особо опасные симптомы. Санкции поставили перед нами зеркало, и в этом отражении есть много ценного для правильной диагностики.

Первое, что бросается здесь в глаза, – резкое ментальное расслоение как говорящих, так и слушающих. По качеству текстов и уровню умственного развития, на который они рассчитаны, это уже не просто градации, но разрывы пластов с совершенно несовместимыми представлениями и логиками. Спектр реакций в информационных ресурсах вскрывает наличие в обществе интеллектуальных страт, в принципе не способных коммуницировать. Достаточно сравнить то, что политики и эксперты пишут «для себя», с поливом шапкозакидательства в корпусе текстов для «базового электората».

Расслоение видно даже на ТВ. На фоне вдумчивых комментариев иногда просто зашкаливает воинственный энтузиазм радостных патриотов. Аналитика в публичном пространстве, конечно же, сдерживает эмоции и лексику (даже в сравнении с тем, как ситуацию обсуждают в кабинетах, в которые не пускают с мобильными телефонами), однако с понятными оговорками здесь возможен и достаточно трезвый анализ. Но на другом полюсе – в информационных ресурсах и агрегаторах новостей «на массу» – мы попадаем в среду деструктивных, злокачественных нарциссов, теряющих связь с реальностью в упоении собственной грандиозностью и всемогущественностью. Чтобы такое писать, надо очень любить себя и совсем не любить людей, держа их за полных идиотов.

С самого начала санкционной войны появились тексты, сбивающие прицел на 180 градусов. В тоне позитивной сенсации сообщалось о шоке, в который повергли Белый дом «ответные меры Москвы». Потом все же сообразили, что заявления о подрыве наступательного потенциала США лишением их дачи и склада в Москве не во всем убедительны. Аргументы стали весомее. Вот несколько характерных клише в жанре искусства заголовков: «На Западе бьют тревогу: в ответ на санкции Москва может похоронить американскую экономику»; «Россия и Китай приготовили «сюрприз» для Вашингтона – озвучены три шага, которые добьют экономику США» (о конце доллара); «Трамп пустил в ход лесть, чтобы загладить вину перед Путиным» (в переложении из Augsburger Allgemeine); «Второй удар Москвы – это конец, уже не подняться» (о Прибалтике после решения начать перевод транзита российских грузов на собственные мощности).

Венчает решительную линию лозунг одного из зампредов: «Больше санкций – крепче Родина». Теперь всякий, пытающийся смягчить санкции, считается ослабляющим крепость России. Впору объявлять импичмент не только Трампу. Что же до идеи о том, что Россия до сих пор не обрушила однополярный мир и доллар и не избавилась от углеводородной зависимости только потому, что ей мешало отсутствие внешних санкций, то это тоже не для слабонервных.

Итак, три обобщающих вывода.

Во-первых, на ментальном уровне страна трагически расколота. Это дискурсы не просто людей разного уровня развития, но и принципиально иной психической организации. Каждому из этих полюсов оппонент должен представляться не вполне нормальным. Логики настолько несовместимы, что должны производить впечатление взаимного бреда на уровне уже не когнитивного диссонанса, а органического поражения мозга. Если же исходить из целостной модели сознания, то тогда это пациент с явными симптомами шизофрении и с расслоением личности на отчаянно враждующие структуры. Иначе это называется «диссоциативным расстройством идентичности» или «расстройством множественной личности», когда в теле одного человека уживаются и сменяют друг друга более одного эго-состояния. В нашем политическом сознании и бессознательном эти личности в случае прямого контакта должны были бы элементарно убить друг друга.

Во-вторых, в отношении к санкциям особой гранью предстает и проблема отношения к «народу» – то, что в нашей политической лексике называют «проблемой быдла». Обычно такое отношение к народу приписывают либеральным интеллектуалам. Однако на данном примере видно, что гораздо больше уважения к людям именно в критично настроенной аналитике. И наоборот, образ «быдла» явно присутствует в ковровой пропаганде, пытающейся внушить людям, что Трамп, в ужасе от того, что жестокий Кремль оставил его посольство без барбекю, ударился в лесть нашему национальному лидеру в уповании на высочайшее снисхождение. Это отношение к массовке даже не как к людям третьего сорта, а как к другому виду млекопитающих.

И наконец, в-третьих, проблема остаточного воздействия пропаганды на сознание самих пропагандистов. Создатели мифов для массы как коллективный субъект (исполнитель плюс заказчик) постепенно становятся жертвой своих же измышлений и неосторожно разбуженных страстей. Люди наверху начинают верить в свои же лозунги, буквально интерпретируя собственные метафоры. Деформируется картина мира: мифы для толпы становятся основой принятия ответственных политических решений. И не только потому, что ложь надо поддерживать хоть чем-то в realpolitik, но и потому, что мифология инфицирует мировоззрение самой власти. Пытающиеся ослепить других со временем слепнут сами.

Источник: Как мифология инфицирует мировоззрение власти. Философ Александр Рубцов о новом витке российской пропаганды после ужесточения санкций // Ведомости, 9 августа 2017.

Нарциссы и нефть. скандал с опек+ как эпизод психоистории

Блицкриг на переговорах по ограничению нефтедобычи обернулся возвращением России в переговорный процесс на худших условиях. Теперь эксперты анализируют шансы вытеснения страны с нефтяных рынков, но не мотивы и механизмы принятия таких, мягко говоря, странных решений. Попытки все свести к умственным способностям отдельных лиц сбивают прицел даже при попадании в локальные цели. Когда политический нарциссизм становится системным явлением, объяснительные возможности обычного здравого смысла вообще резко сокращаются. На первый план выходят мотивации и ценности, питающие совершенно особую ««логику абсурда».

Зачем люди воюют

Концепцию психоистории Ллойд де Моз вводил, показывая, что в развязывании войн психологические мотивации могут быть важнее рационально толкуемых «выгод». Баланс приобретений и военных затрат (как правило, гигантских) никто не подводит, зато полно фактов, когда боевые действия начинались вопреки здравому смыслу и экономической целесообразности, даже когда лидеры стран это понимали. У войны своя логика эскалации и неотвратимости.

В разборке с ОПЕК логика войны также явно преобладала, хотя и имела в виду такие фантазийные цели, как обрушение сланцевой нефтедобычи в США. Сейчас расчеты саудитов на демпинге ниже 10 долл. за барель добить российскую нефтянку наши люди называют «не джентльменскими», хотя это та же самая логика конкуренции на поражение. В этом зеркале мы видим всего лишь собственное воинственное отражение. В таких боестолкновениях враги и союзники часто меняются местами, и наши джентльмены зря пытаются учить эмиров правилам хорошего тона.

Известно, что завоевания часто бывают нужны не столько ради территорий, ископаемых, населения, геостратегии и т. п., сколько ради символических ресурсов, «во славу короны». Мировые войны на рынке углеводородов – не исключение. Как полагает Михаил Крутихин: «Желание отстоять ложно понимаемый престиж России как великой энергетической державы заставило сделать колоссальную стратегическую ошибку». Проблема лишь в том, что это ошибка не только в прагматике, но и в самой логике борьбы за престиж вопреки выгоде. Удар по своей же репутации нанесен ничуть не меньший, чем по доходам от нефтяных продаж. Здесь mania grandiosa жертвует остатками связи с реальностью и способности считать последствия, в том числе символические, а это уже совсем другая диагностика.

Типы пациентов: личности и режимы

У нас до сих пор так и не увидели в нарциссизме: а) важнейшую составляющую личностной и социальной психологии;

2) эпидемию, уже давно названную в мире «чумой XXI века»;

3) далеко не безобидную особенность политических режимов, в которых любовь к собственным отражениям подрывает практическую дееспособность. Однако даже на уровне бытовой диагностики каждый вполне может работать с простыми и понятными симптомами нарциссических отклонений (например, взятыми из «библии диагностов» DSM-5). В этом плане в качестве объектов анализа одинаково интересны просто знакомые и лидеры наций, отдельные эпизоды, такие как случай с ОПЕК+, и общие свойства режимов, характеризующие их идеологию, внутреннюю и внешнюю политику, пропаганду, информационные и даже социально-экономические стратегии.

Нарцисс испытывает непреодолимую потребность любой ценой находиться в центре внимания элитных сообществ – пусть даже в качестве хулигана и изгоя, от которого нельзя отвязаться. Он живет иллюзиями собственной грандиозности и всемогущественности с безбожно завышенными оценками собственных возможностей и достижений. Нарцисс фиксирован исключительно на себе, а всех остальных воспринимает сугубо инструментально, как материал для манипуляций. Болезненная реакция на критику вызывает вспышки нарциссического гнева и нарциссической ярости при полном отсутствии рефлексии и эмпатии.

В этом плане эффектный демарш РФ на переговорах с ОПЕК+ ничуть не странен, а скорее наоборот – вполне вписан в психоисторию режима. Если изучить стенограммы Совета безопасности ООН, то это постоянный стиль выступлений нашего постпреда. Как политический жест это ровно то же, что в оборонной политике закидать врага гиперзвуковыми шапками. Идеализирующей фиксацией на себе, вирусом самолюбования и саморекламы инфицировано даже публичное поведение власти в противостоянии с COVID-19.

В случае с ОПЕК+ все вполне соответствуют общему наступательно-героическому духу. Надо понимать, что при любых индивидуальных заскоках такие решения принимаются не в самоизоляции, но в определенной политической, административной и экспертной атмосфере. Поэтому и сама система власти не воспринимает такие действия как чужеродные, а наоборот, защищает их, как себя, безоговорочно и вопреки здравому смыслу, часто во вред себе. Тем более бесполезно и даже вредно сводить такие эксцессы к проблемам чьей бы то ни было индивидуальной компетенции. Куда важнее распознавать в них общую норму нарциссического мировосприятия и действия.

Политика триумфа и облома

В античном мифе Нарцисс: а) влюбляется не столько в себя, сколько в собственное отражение и б) умирает не просто от этой неразделенной любви, но и от элементарного голода.

Нарциссизм и влечение к смерти неразделимы в личностных расстройствах, в поведении масс, институтов и целых государств. Нарцисс не может оторваться от восторженного самосозерцания, даже когда смерть близка фигурально или буквально. С той лишь разницей, что юноша из мифа и в самом деле обладал выдающимися внешними данными, тогда как политическим нарциссам сплошь и рядом приходится буквально из ничего конструировать собственные неотразимые отражения на экранах TV и мониторах PC. И если нарциссы-социопаты – образцы самоизоляции, то в политике им более свойственно перекармливать публику собственными портретами и совершенно необязательными нотациями.

Кроме того, переход в плоскость политической и социальной психоаналитики влечет за собой куда более серьезные выводы, чем просто красивое объяснение этого «театра одного абсурда». Он избавляет от ложных и в целом деструктивных иллюзий, будто пациента здесь можно вернуть в реальность рациональными внушениями. Нарциссическое расстройство личности (НРЛ) разрушает не только адекватные связи с миром, но и саму способность к самооценке, рефлексии и коммуникации. В ответ нарцисс лишь еще более консолидирует свое грандиозное «Я» агрессивной убежденностью, что в главном «все делал правильно». Ну, не получилось… К тому же подвели оппоненты, зачем-то перехватившие нашу же многоходовую стратегию сживания врага со свету. С такими установками нарцисс «непобедим» в любом своем поражении, и это испытание любви к себе может продолжаться до полной гибели всерьез. В обычной патопсихологии нарциссы большей частью считаются пациентами практически безнадежными; срабатывают лишь крайне изощренные техники, в которых анализ и терапия оказываются близки к искусству.

Однако в социально-политической патопсихологии кризис может срабатывать как отрезвляющий шок, вплоть до случаев массового самоизлечения. В условиях исчерпания резервов многие привычные театральные жесты власти начинают восприниматься как слишком широкие и дорогостоящие. Особенно когда едва ли не искусственный обвал главной бюджетообразующей отрасли страны оказывается чудесным образом синхронизирован с разрушительной вирусной атакой.