Текст книги "Нарцисс в броне. Психоидеология «грандиозного Я» в политике и власти"

На пороге темного будущего

Оценки отношений российской власти с перспективой противоречивы и парадоксальны. Стало почти штампом: новая идеология целиком обращена в историю и лишена внятного проекта. Идеологизация политики сопровождается резкой историзацией идеологии – разворотом от умеренно светлого будущего к неумеренно славному прошлому. Это, в частности, отмечает доклад «Какое прошлое нужно будущему России» (Вольное историческое общество при поддержке Комитета гражданских инициатив).

Однако не лишены оснований и рассуждения о том, что, судя по многозначительным намекам, эта власть, наоборот, погружена в доморощенную футурологию и освоение «новой глобальной ситуации». Послевоенная архитектура мира якобы рушится, в повестке формирование новой конфигурации в мировом лидерстве, в связи с чем наше руководство тихо млеет в ожидании второго издания ялтинской конференции, когда Путин в креслах будет фотографироваться с лидерами США и Китая, как когда-то Сталин с Рузвельтом и Черчиллем. Этот портрет исторического трио не зря вновь поднимают как знак триумфа; уже и породистых собак называют именем великого британского премьера.

Такого рода картинки с выставки будущего решают свою локальную задачу. То, что у нас с оговорками называют «элитой», должно знать, что у начальства есть план – пусть не во всем эксплицированный, но масштабный и амбициозный, поднимающий «с колен» на недосягаемые высоты. А потому забудьте об альтернативе: даже когда вам кажется, что Акелла опять промахнулся, он на самом деле не мажет, а совершает хитроумные маневры, понимать которые вам не по рангу и не по допуску.

Казалось бы, все и в самом деле на грани; уже и сам Франк-Вальтер Штайнмайер заявил: «С избранием Дональда Трампа окончательно завершился прежний мир XX в.». Однако здесь есть три проблемы: с пространством, временем и смыслом.

Гипотетический состав «новой Ялты» – Россия, США, Китай – отобран не только по геостратегическим расчетам. Здесь полностью отсутствуют идеологии, ценности и принципы, но главенствует холодный, циничный торг «авторитетов», делящих «поляну» по «понятиям». Поэтому собраны три «цивилизации», каждая из которых как бы самодостаточна и может претендовать на невмешательство во внутреннюю политику с правами человека и прочими либеральными рюшами. Если же в этой сборке к Америке добавляется Европа, сразу же вновь маячит Запад со своими «ценностями» и «принципами», под которыми мы, кстати, сами же не раз подписывались, но которыми все более пренебрегаем и тяготимся.

Эти расчеты строятся на технологии «предъяв», «наездов» и «стрелок», на логике силы, но не столько реальной, сколько деморализующей контрагента. Это политика спецопераций, подкрепляющих позиции в торге, не более. Тактика разборок авторитетов, даже не бизнесменов, мобилизует братву, а уже потом капиталы – если получится. Поэтому здесь задвинуты технологии и интеллектуальный потенциал, культура и сама экономика. Но если все же принять во внимание эти стандартные и обязательные составляющие «веса» страны в мире, то окажется, что Европа при всех шансах дезинтеграции, проблемах с эмигрантами и проч. еще долго сможет давать фору конкурентам с претензиями, но с голыми тылами, без производства, с пустыми головами и карманами.

Это «долго» выводит на проблему времени. Что бы ни намечалось в осложнении позиций ЕС и их альянса с США, процесс в любом случае будет не обвальный. Сможет ли Россия дождаться «конца Европы» и евроатлантизма на одном стратегическом терпении, при таких тощих резервах и ресурсах для маневра?

Но и это вопрос не первостепенный. Важнее, что в утопическом визионерстве страна безнадежно откладывает модернизацию, хотя критический запас времени исчерпан. Хуже того, страна не буксует, а именно деградирует, закрепляя плохие институты и одиозные практики. Пока мы «стратегически терпим», самоутешаясь теорией будущего заговора, который мы якобы сами же и составим и в который всех, кого захотим, втянем, наши конкуренты продолжают идти вперед, в том числе подрывая последние устои «энергетической державы». Это уже не просто тупик, а то самое место, в котором Россия, по выражению одного из членов того же КГИ, уже «обустраивается».

Вожделенную имперскую перспективу рушит противоречие между реальным интересом и геополитическим понтом – банальное «зачем»? Классические империи качали ресурсы из колоний в метрополии, щедро спонсируя «бремя белого человека». Идеологические империи типа СССР, наоборот, содержали мировую бедноту во имя Идеи, чураясь потребительства в массах и демонстративной роскоши в элитах. Если низы не могут жить богато, то и верхи якобы не хотят.

Теперь хватательные рефлексы и мания стяжательства, наоборот, зашкаливают, тогда как затратный характер экспансии остался. Украину тормознули на пути в Европу, элементарно дав Януковичу денег без шансов на будущее доение младшего брата. Европа принимает внешний напор беженцев – мы тоже хотим благодетельствовать других, но активно прибирая их к рукам. Беженцы в Европу гибнут в море – у нас на суше гибнут свои же люди, ради внешнеполитических успехов лишаемые лекарств и доступной медицины. Продвижение в мире прикрывает от населения разор в экономике и социальной сфере, но оно же ситуацию усугубляет, в том числе в перспективе, стратегически. Ничего не сходится даже просто по калькулятору. Когда брали Крым, экономику не считали вовсе. Теперь мы готовы взять треть мира с теми же расчетами.

Отдельные проблемы с гуманитарным смыслом. Послевоенная конфигурация не просто поделила мир между победителями. Закрепление новых институций и принципов было призвано исключить в будущем такие явления, как нацизм, а в более общем виде – человеконенавистнический тоталитаризм («никогда впредь!»). СССР вошел в тот альянс как один из победителей, хотя и сам не был чужд тоталитарным зверствам. Но постепенно и он включался в логику «глобальных проблем» и «общечеловеческих ценностей», а это тоже одна из основ «мира ХХ в.» – возможно, главная. Значит ли, что мировая политика «без ценностей и принципов» похоронит это достижение человеческой истории – вопрос не риторический, и ответ на него должен быть получен.

Либо мы самореализуемся в политическом постмодернизме, либо будем сообща работать на преодоление этого тупика в преддверии Сверхнового времени, на утверждение нового порядка, а не на эксплуатацию хаоса. Вопрос уже не только философский, но и сугубо практический.

Источник: На пороге темного будущего. Философ Александр Рубцов о доморощенной футурологии // Ведомости, 22 января 2017. URL.

Время истории и бремя политики. О противоестественной связи истории и политики

Отношение людей к исторической реальности двояко: наука историю изучает – политика ее делает и даже «творит». Историческое знание имеет свои системы взглядов, подходов, методов, и эти «большие стили» (парадигмы) могут основательно меняться. Связь таких изменений с эволюцией политики как «практической истории» весьма замысловата и поучительна, особенно когда фазы и векторы расходятся. Современная Россия тому живой пример.

В прошлом веке методология и сама философия истории претерпела фундаментальные изменения. Школа «Анналов» (Люсьен Февр и Марк Блок, позднее Фернан Бродель) озадачилась созданием «тотальной истории», не сводимой к хроникам выдающихся происшествий и деяниям героев, но изучающей «структуры повседневности» – то, что происходит не от одного великого события к другому, а ежедневно, в форме непрерывного потока привычных «мимолетностей». Революции, войны, завоевания, царствования, политические браки, убийства и казни, смены правлений – все это Бродель назвал «пылью событий», под слоями которой происходят медленные, ритмичные и циклические изменения, которые обычная оптика зрения не различает, подобно движению часовой стрелки.

Можно рассуждать о том, какова связь между общими либеральными и демократическими трендами, с одной стороны, и переориентацией научного познания на обыденные практики людей и низовые структуры сознания – с другой. Достаточно того, что авторитарно-централистские режимы в официальной историографии воспроизводят, как правило, льстивое зеркало: хроники величественных деяний власти и подвигов великих. И наоборот.

То же можно сказать о «проникающей идеологии», о теориях «микрофизики власти», ее диффузной включенности в социальную ткань и т. п. – все это одновременно и теоретические концепты, и фиксируемые свойства измененной политической реальности. Очень похоже на то, как парадигмальные откровения в естественных и точных науках синхронизируются с глубинными инновациями в процессах политических и социальных.

С этой точки зрения нынешняя российская политика все более кажется анахронизмом, впадением в архаику. Это в чистом виде идеология «выдающихся» событий, нагромождаемых одно на другое таким образом, чтобы за событийным камнепадом вообще не различалась повседневная реальность с ее неприглядными тенденциями и суровыми перспективами. В этой политике нет стратегии, но есть быстрые оперативные реакции, часто судорожные и в разной мере успешные, но всегда не

считающие цену вопроса и откладывающие расплату на потом, желательно на будущее правление. Здесь все меньше лекальных траекторий, но все больше ломаных линий, меняющих векторы под острыми углами и по тупым поводам. Похоже на хорошо организованные судороги.

Все более значимыми здесь становятся разрывы, подобные тому, который в 2010–2011 годах покончил с идеями броска в будущее и будто с нуля начал освоение традиций, скреп и кодов, сакральной символики, идентичности и проч. Те же маневры между вестернизацией и ориентализмом в геостратегии – в сравнении с ними разворот Примакова над Атлантикой выглядит нехитрым летным упражнением.

Вместе с тем это не просто политическая авантюра (хотя, конечно, и авантюра тоже). Почва для восхищения аферами и спекуляциями в политике готовится воспитанием массовой авантюрной ментальности. Последние опросы показывают, что люди все меньше отдают предпочтение ценностям повседневной жизни (как сказал бы Бродель, явлениям и процессам «материальной цивилизации»), но все более реагируют на эмоциональные встряски и нагнетание вздрюченного, агрессивного тонуса. Перебои с хлебом пока толком не начались, но наркотическая зависимость от зрелищ уже detected: страна с выпученными глазами наблюдает за организованными боями политических гладиаторов. Этот тяжелый наркотик с дымом и кровью заставляет забыть, что еще вчера у нас проблемой жизни и смерти государства считалось снятие с нефтяной иглы.

Процесс вряд ли можно счесть спонтанным и самопроизвольным. Независимо от того, насколько эта стратегия осознанна и продуманна, она явно рукотворна. Достаточно того, что квазиновостная и пвсевдоаналитическая фактура телевещания, а теперь уже и спецпроектов в интернете приучает массы к поглощению микро– и макросенсаций – в нездоровых дозах при невнимании к течению повседневности и к состоянию обыденности. В этом смысле даже борьба за качество товаров и здоровое питание выглядит цепочкой организованных событийных эпизодов, а не работой и процессом. Когда в очередной раз выясняется, что гигантская доля молочных продуктов на нашем рынке фальсифицирована, событием сознания становится именно сам факт этого сенсационного открытия, а не то, что его не видят и не могут с ним ничего сделать немерено расплодившиеся органы надзора в погонах и на огромных бюджетах. Маленькая сенсация перебивает глубинную повседневность со всеми ее устойчивыми структурами.

С «новой исторической наукой» эту нашу политику объединяет лишь одно – дополнительное внимание к сознанию. Марк Блок сказал: «Для того чтобы что-то реально узнать о прошлом, нам прежде всего надо стремиться понять, что было в головах людей». Российская политика XXI века исходит из принципа: чтобы подчинить себе настоящее и будущее, надо влезть в головы людей и устроить там все по образу, подобию и согласно оперативным потребностям.

Принципиальное различие лишь в одном. В обычной ситуации эволюция повседневности (в том числе обыденных структур сознания) происходит медленно и самостоятельно, без вооруженного вмешательства. В нашем случае мегамашины обработки сознания внедряются в саму ментальность, в ее глубины и медленные эволюции (longue durce) – в ее природу. Ломка этих базовых структур и длительных процессов призвана законсервировать процессы в политике, обычно подчиняющиеся быстрому времени, исключить политические события, которые по более или менее нормальным меркам уже должны были бы давно произойти.

Такое впечатление, что внизу приводят в движение лаву и поднимают ее температуру, одновременно замораживая всякое политическое движение на поверхности, то есть, по сути, закупоривая жерло. Со всеми вытекающими впоследствии.

Источник: Время истории и бремя политики. Философ Александр Рубцов о противоестественной связи истории и политики // Ведомости, 12 марта 2017. URL.

Благоустройство как смысл и принцип. О декорировании фасадов во всех сферах жизни

Нынешний урбанизм ориентирован на удобство не жизни, а управления.

Слово «благоустройство» становится знаком времени.

Для начала это главное направление градостроительной и средовой активности муниципальных властей, особенно в Москве.

Далее, это, как ни странно, суть и того, что по инерции называют у нас «большой политикой». Перезревшие глубинные изменения подменяются декорированием политических, экономических, социальных и других фасадов. Масштаб задачи – не слишком затратное создание приятной видимости. Установочные параметры – обеспечение комфорта высшему руководству в деле контроля над всем и системе в последних видах на выживание.

Наконец, это целевая установка работы с сознанием, а также с оценкой населением качества жизни в существующей социально-политической, экономической и прочей среде. Материальные, телесные структуры могут разрушаться на корню, но дух должен быть «благоустроен» – доволен, нетребователен и лоялен.

Этимологически слово «благоустройство» звучит монументально и возвышенно: его корни – «благо» и «строй». Но в жизни, особенно в том, что связано с архитектурой и городским дизайном, в этом понятии всегда есть оттенок снижения. При всей значимости технической, функциональной и эстетической доводки среды сознание непроизвольно выхватывает в этом звучании нечто вторичное и служебное, близкое к камуфляжу и макияжу. Это видно даже в словарных статьях, определяющих благоустройство всего лишь как «создание <…> необходимых условий и удобств».

Правда, сейчас в градостроительной и муниципальной политике столиц часто более употребим термин «урбанизм».

Однако даже этот масштаб работы с городом вырождается в создание «картинок» и разного рода «удобств», причем не столько для людей, сколько для самих благоустроителей. Деятельность на уровне генерального плана, мастер-плана ведется с огромными пробуксовками (не говоря о включении мегаполиса в региональную планировку и систему расселения), но в конечном счете и эта стратегия ориентирована на удобство не жизни, а управления. Более того, речь идет об удобстве управления даже не средой, а самим процессом «решения задач».

Если поставлена задача ликвидировать транспортные пробки, то их и надо «ликвидировать» – неважно, какой ценой, лучше вместе с автомобилями, грузами, водителями и пассажирами. Если пробки исчезнут ценой того, что в городе невозможно будет ездить и парковаться, это и будет «политическим решением». В этом смысле Москва уже недалека от идеала, а порученцы – от финального рапорта и наград. У Жванецкого это когда-то звучало так: «Причем тут борщ, когда такие дела на кухне?!»

Продолжению регулярного сноса пятиэтажек в существующем режиме ничто не мешало, пока не обострился кризис – но не у жителей, а у стройкомплекса столицы. Территории с дворами, уже сейчас под завязку забитыми автомобилями, планируется уплотнить в 3 раза (иначе летит весь бизнес-план затеи). Что станет с качеством среды и жизни при всем «благоустройстве» реконструируемых территорий, можно себе представить. И независимые эксперты это уже представили – как руководству, так и населению. Однако продолжение дискуссии напоминает разговор немого с глухим, но говорливым.

Предлагаемая процедура обжалования компенсаций в «суде» выглядит откровенно издевательской, как и прямое глумление над законом и правом. Это видно в публичных дискуссиях: члену Совета Федерации эксперт указывает на множественные противоречия с Конституцией, а законодатель (!) в ответ невинно хлопает глазками, продолжая твердить, что все будет красиво, гуманно и исключительно в пользу выселяемых граждан. Как реально будет применяться закон, уже сейчас видно по тому, как его готовят и продавливают.

Обострение градостроительных и средовых проблем является моделью более общих процессов, включая макрополитические. Политика, в том числе социально-экономическая, все более приближается к коллапсу, напоминающему транспортный, но власть с упоением занимается посадками и подсветкой, социальным мощением и PR-бордюрами. Кажется, что через эту трехслойную плитку из гранита ничто живое прорасти уже не сможет, но именно так и готовят социальные взрывы. Останется только через 100 лет дождаться нового вождя с лозунгами: «Город горожанам»! «Землю крестьянам!», «Воду матросам!»… и далее по всему длинному списку обобранных и притесненных.

По историческим меркам еще совсем недавно речь шла о «смене модели», «вектора развития» и проч. Сейчас все резко сместилось на другой проектный уровень. Если провести аналогии с архитектурным проектированием, то дело обстоит так, будто мы вышли из серьезных программ типа AutoCAD или ArchiCAD в облегченные инструменты уровня SketchUp, рассчитанные на быстрое, эскизное создание трехмерных визуализаций, приятных глазу клиента и самого проектировщика (объединенных у нас в одном лице). Далее власть реализует во плоти именно картинку, раскрашенную перспективу, а не проект в полном составе, после чего даже в обычный ливень улицы заливает водой по колено.

Работа с массовым сознанием тоже напоминает погружение в эскизные 3D-визуализации с последующим мощением мозгов в три слоя гранита, поверху закатываемых асфальтом – для красоты и верности. В идеологии и системе массовых представлений запущен режим перманентного ремонта, пусть косметического и мелкого, но достаточного для идеи «коней на переправе не меняют». В этой среде сплошного вранья и идейных заторов нормальному человеку ни пройти, ни проехать, но этого и не нужно: не для того делалось. Все здесь вымирает, как на только что реконструированных улицах, «благоустроенных» для редеющих пешеходов. Эстетика безжизненного, но крайне агрессивного гламура и глянца на самый нетребовательный вкус. Жить во всем этом тягостно, но можно сделать эффектную фотокарточку и сутками показывать ее по телевизору. Агония должна быть красивой.

Что-то очень точное и злое есть в морфологической оценке слова «благоустройство»: неодушевленное, средний род.

Источник: Благоустройство как смысл и принцип. Философ Александр Рубцов о декорировании фасадов во всех сферах жизни // Ведомости, 23 апреля 2017. URL.

Лишь бы не было войны. О содержании праздника Победы

Вокруг Дня Победы напряженно обсуждается превращение смыслов события и торжества. Уходят переживания, связанные с горем, но опасно сближаются слова «война» и «праздник». Будто отцы и деды отдавали жизнь не за то, чтобы больше не было войн, а чтобы дети и внуки могли «повторить». День установления мира становится днем победы войны.

Это сложно. Такие мутации чувствуют кожей – либо ничего этого знать не хотят, слепо втягиваясь в «план мероприятий». Сакрализация власти снисходит и на тех, кого между делом наняли славить Победу – будто уважение к прошлому обязывает к почтительному молчанию перед любыми подвигами агитпропа. Вызывает агрессию даже легкое сомнение в качестве постановок высокобюджетных драматургов, сценаристов, режиссеров и политтехнологов с замахом на идеологию. Защита правды о войне подменяется запретом на критику самих реконструкторов.

Новая «политика памяти» стилизуется под пафосное торжество с элементами военизированного карнавала. Эти сильные чувства воспроизводятся с видимым удовольствием. Девальвация горя позволяет использовать войну как главный, а по сути – единственный мотив сплочения и мобилизации.

Говорить об этом необходимо, не стесняясь повторов, – восприятие войны не как бедствия и катастрофы, а как ценности и момента наивысшего воодушевления тоже достигается не

разовыми декларациями, а систематическим внушением. С военизированной фиестой все проще, но сейчас важнее и труднее объяснить, почему проблема не уходит, даже когда все делают «правильно» и «этически корректно», с подобающей в таких случаях атрибутикой мемориала и траура.

На это у власти чистое алиби: нормы изображения скорби и трансляции горя соблюдены. Фильмотека в телевизоре в целом держит видимость баланса между войной опереточной и реальной, между военными комедиями и драмой. Ритуалы официальной памяти исполнены, необходимые слова сказаны. С формальной точки зрения придраться почти не к чему. Проблема лишь в том, что общего результата и атмосферы все это никак не меняет.

Можно объяснять этот эффект присутствием лишнего задора и дешевого энтузиазма в дорогостоящих играх вокруг Победы. Раздражает откровенно проектный подход (интересно было бы в каждой трансляции такого рода мероприятий давать бегущей строкой бюджет, смету и каналы финансирования). Здесь как в науке: общее качество сборника определяется не лучшими, а худшими статьями. Политическое руководство может держать образ, но всероссийская зарница для детей и взрослых накладывает отпечаток.

Нечто подобное происходит с отношением власти к сталинизму. Возмущение ползучей ресталинизацией встречает уверенный ответ сторонников «взвешенного» и «объективного» подхода к оценкам политики государства. Наготове набор цитат из выступлений официальных лиц, в которых и репрессии примерно осуждены, и заслугам отведено достойное место. Тут же напомнят, что все истории с памятниками Сталину пока маргинальны. В «активе» власти приличное отношение к наследию Солженицына, разрешение на возведение мемориала жертвам репрессий… На этом фоне присвоение «Мемориалу» звания иностранного агента выглядит отдельной мелочью.

Но есть интегральный результат: общий дух времени, тренд, изменение атмосферы и, главное, данные опросов, показывающих катастрофические изменения в сознании значительной части общества. Наивно думать, что все это не имеет отношения к позиции государства, к полупрозрачным намекам

и многозначительному молчанию в критичных и показательных случаях, к невидимой установке. Идеология – это не только набор слов, но и политика сознания, не только система идей, но и система институтов. Есть теневая и латентная идеология, работающая на подмигивании и благожелательном попустительстве, на избирательном правосудии и поддержке низовой реакции.

То же с отношением к войне. Откуда-то все же берется эта радость со слезами умиления от собственной воинственности. Важна не риторика, а общий результат. Строго говоря, гибридные войны в идеологии были освоены раньше силовых акций с участием вежливых человечков в камуфляже без шевронов.

На уровне большой политики можно по-разному объяснять столь резкие изменения в отношении к празднованию Победы сразу после войны при Сталине, при Брежневе, в 1990-е и в начале 2000-х годов – и сейчас. Но для исторической совести сейчас гораздо важнее честно возвращаться к отношению фронтовиков к этой дате, к этой памяти и к ее канонизации. Понять это не так трудно. Положим, на вас напали отмороженные бандиты, но вы героически отбились, а некоторых даже убили. Как радостно вы будете отмечать эту славную дату в оставшиеся годы своей жизни?

Мы себя ведем сейчас как дети, знающие подобную историю от отца, которого уже нет, но подвиг которого мы регулярно отмечаем, собирая друзей на торжество каждый раз с новым наигрышем. Стирается образ беды и трагедии. В прославлении Победы настойчиво проступает увлеченность самим образом боя, который нас не коснулся. Событие все более окрашивается хорошо упитанным восторгом милитаризации.

Но существеннее всего в этой истории даже не то, что происходит и что есть, а то, чего в ней нет и быть не может. Можно позволить себе еще один мысленный эксперимент: СССР минус ВОВ. Допустим, что история сложилась иначе и Великой Отечественной не было, а значит, не было и Победы. Что другое дало бы нам сейчас такие поводы для самоуважения и гордости, сплочения и единства? Что еще послужило бы нам мотивом символического подъема и намеков на эпизодическую солидарность? С чем бы мы остались, завалив науку, индустриализацию

и социальную сферу, оставшись в целом мире одинокими носителями высшей морали и всеобщей правды?

Возвышение войны, которая была, призвано компенсировать убожество мира, который есть. Точно так же идеализация истории говорит не о растущем уважении к прошлому, а о пустоте настоящего. Примером для нас сейчас было бы сознание фронтовиков, прошедших ад и знающих истинную цену Победы. Для начала нельзя предавать именно эту память. Ради будущего, не говоря о банальном самосохранении.

Источник: Лишь бы не было войны. Философ Александр Рубцов о содержании праздника Победы // Ведомости, 9 мая 2017. URL.