Текст книги "Современный Евгений Онегин"

Современный Евгений Онегин
(роман в стихах из эпохи горбачевской перестройки)

Процесс пошел.

М.С. Горбачев

Вступление

I

 
Не мысля власти длань поправить
В наш век сомнений, их губя,
Решился я теперь представить
То, в чем увижу сам себя.
В тиши рифмованные строчки
Уж родились, и, словно дочки,
Ко мне, cпеша, они бегут,
Меняя мой крутой маршрут.
Не в этом ли мое призвание,
Что в молодости я презрел,
Когда избрал иной удел,
Друзей, законы, воспитание!
Так часто мимо нас идет
То, от чего душа поет.
 

II

 
Привет читатель! Друг мой, здравствуй!
Я слова у тебя прошу.
Устав от прозы беспристрастной,
Поэму странную пишу.
Пишу онегинской строфою,
Чужою вдохновлен мечтою,
Оригиналом окрылен,
Задумчив, грустен и смущен
Своей я цели высотою.
Магический кристалл – со мной,
И в нем, как зори за рекой,
Сверкая, гаснут чередою
Явленья, светлые как сны
Младенца в первый день весны.
 

III

 
Такого дивного романа,
Какой «брат Пушкин» написал,
Создать не по плечу мне (рано),
Об этом я и не мечтал.
Теперь, друзья, уж жизнь другая
(По правде – мерзкая и злая).
Хоть пьют по-прежнему вино,
Забыв походы по кино,
Но нет почтения к стройной рифме,
Стихи не принято читать,
Поэтам голубым внимать —
Зачем, к чему? Часок отбив мы
У сна, готовы ль со свободой жить?
Не проще ль радио включить.
 

IV

 
В наш век иное занимает
Народа русского умы.
К себе его влечет и манит
CD иль VIDEO c TV.
Кто ж все же книжечку откроет —
Все детектив… Хоть мало стоят
Герои, коих Стивен Кинг
И гнал и гонит на лит-ринг.
А прочие – внимают Чейзу.
(Ну это полный, брат, маразм.
Был неуместен б мой сарказм,
Когда б не задолбал донельзя
Тот новый извращенный вкус,
Пришедший с Запада на Русь.)
 

V

 
Но что сужу я эти нравы?
Приметы времени они.
Прерывиста поэтов слава.
Представь, что где-то в наши дни
Здесь появился б снова Пушкин —
Он выглядел бы как Марфушкин
Иль скромный Мушкин. Что грустить?
Без PR каждый получить
Лишь то на свете этом может,
Что вечно всемогущий Бог,
Судеб держащий поводок,
Ему с рождения положит.
Кому – политика призванье,
Кому – богинь очарованье,
 

VI

 
Кому – талант, кому – везенье,
Кому – любовь и красоту,
Кому – болты крутить уменье,
Кому – туманную мечту.
Кто с детства силой обладает —
Рукою железа1 ломает —
А кто, пусть бледный и худой,
Но идеолог хоть какой.
Всем разные он свойства дарит.
Зачем же мне в стихах ворчать?
А в эпос можно подогнать
Весь наш extreme. Но, к счастью, варит
Мой котелок, и видит глаз
Лишь только зло среди всех нас.
 

VII

 
И я, сторонний наблюдатель,
Хочу представить пред тобой
Тот путь, которым шел приятель
Мой добрый к жизни разбитной.
Хоть лет с тех пор прошло немало,
Но не исчезли ритуалы,
Которым русский человек
Все платит дань из века в век.
Он платит дань лихим застольям,
Ученью праздному, игре,
Работе, отпускной поре,
И сватовству и богомольям.
Традиций рой вселяет страх.
Мы в ритуалах, как в цепях.
 

VIII

 
Не дай мне Бог, в том ритуале,
Подобно сотням русских лиц,
Мелькнуть с бомжами на вокзале,
С печатью в «деле», средь страниц.
Не дай мне Бог, шестеркой зваться,
Иль с недоумками общаться,
Как не по мне – чины любить
И в департаментах служить,
Быть одержимым сбором фактов,
В друзьях искать корысть одну,
И ночью, отходя ко сну,
Обдумать «дельце» с контрафактом.
Нет я… Все это не по мне —
Я верен только старине.
 

IX

 
В каракулях былых столетий
Ищу своей судьбы тропу,
И почерк дьяка, мне поверьте,
Милее even sense good.
Устав и скоропись, как прежде,
Меня избавят от надежды,
Что миф, с которым вместе шли,
Уж постарел и весь в пыли.
Я с ним вникал простым студентом
И в Соловьёва старый том,
И в палеографи-альбом,
С кириллицею по сегментам.
Но хоть мне больше сорока —
Я все в историках пока.
 

X

 
Продумал я и форму плана,
И как героя мне назвать.
Зачем мне к этому роману
Кумира нового искать?
Я назову его Онегин
И имя дам ему Евгений,
С той хитрой разницею лишь,
Что с той поры, читатель, слышь,
Прошли немалые уж лета,
Истаяло премного зим.
Я опечален фактом сим,
Но мне никто не даст билета
Назад. Никак я не вернусь
В ту монархическую Русь.
 

XI

 
«А разве не занятно было
Монарший бороздить простор?» —
Спросил. И слышу – критик милый
Уже со мной вступает в спор:
«Что в веке том, печально-скучном,
Где предок с думой о насущном,
В эксплуататорских цепях
Жил при боярах и царях?
Там не было автомобилей,
Хип-хопа, рока, дискотек,
Крестьян помещик драл и сек,
И в рекруты сдавал насильно».
Так с детских лет учили нас
В советских школах сотни раз.
 

XII

 
«А как с прогрессом? Телевизор
Ты смог тогда бы посмотреть?
Иль с девушкой своей de visu,
Как в интернете, побалдеть?
А радио, I и смартфоны,
Кассеты, диски, телефоны?
А самолеты, поезда? —
Их вовсе не было тогда.
Куда поедешь – так в карете
Трясись верст сто и в дождь и в грязь.
Коль на рессорах – значит князь,
Иль дворянин, иль в «комитете»…
Если ж крестьянин просто ты —
В телеге едешь все версты».
 

XIII

 
(Поверь, не зря ведь суетятся
Режима нашего чины.
Тьмой массовых коммуникаций
Мы все во тьму погружены.
Газеты, media – как скифы —
ам дарят стрелы PR-мифов.
В них очевидцам заткнут рот,
И, что ни информатор – врет.
Так было. Тем и знамениты
Князья Иваны. И потом —
Под императорским орлом,
Серпом и молотом закрытым.
Миф – коммунист в себя ж вобрал
Весь этот древний капитал.)
 

XIV

 
Но к прошлой жизни нет возврата,
В минувшее – закрыта дверь,
И в то, что верили когда-то,
Уж не поверим мы теперь.
Все ж в дали лет мне быть приятней
И без сомнения, – занятней.
Вступление кончив, я скорей
К роману проложу subway
Тебе, читатель, наконец-то
(В летах ты или молодежь).
Быть может, что-то и найдешь
Здесь для себя. Хотя конец-то,
Предупреждаю, – далеко,
Да и читать-то нелегко
 

XV

 
Мое престранное творение,
Строк зарифмованную вязь.
И, если есть долготерпение,
Выуживать мыслишек связь —
Знакомых и оригинальных,
Ортодоксальных и скандальных.
Но коль, приятель, в строчках тех
Найдешь ошибки – про успех
Свой, не тверди, не рви страницы.
Я ж, отправляясь в дальний путь,
Глядишь, докончу как-нибудь
Все эти были-небылицы.
Вперед, роман! Как Данте, я
В круг первый вас ввожу, друзья!
 

Глава первая

 
Так мало пройдено дорог.
Так много сделано ошибок.
 

С.А. Есенин

I

 
Онегин – мой большой приятель
(Тебя я познакомлю с ним —
Будь критик ты или читатель —
Да, впрочем, и не с ним одним.
Немало всякого народу
Хочу здесь подвести под моду)
Вдали родился от Невы,
Среди холмов родной Москвы,
В семье простой и безыскусной —
Отец, ничем хоть не блистал,
Свой род неглупым почитал,
Да бредил лексиконом русским.
Капиталистов он бранил,
Себя же патриотом мнил.
 

II

 
А мама женщиною доброй,
Как исстари велось, была.
Сестра же (по повадкам – кобра)
С насмешкой била и звала
Онегина limit-словами.
Евгений жаловался маме.
Отец за то его журил
И подзатыльники дарил.
Имел Онегин также брата,
И тот учил его курить,
Попозже чуть – и водку пить,
Попутно изъясняясь матом.
Вполне обычная семья
(Но в непохожей вырос я.
 

III

 
За это слава ей и Богу!
Пусть был в ней не всегда покой —
Свободы я имел премного,
И вырос as person такой).
Онегин рос ребенком нервным,
Задира, в драку лез он первым.
Любил гулять сам дотемна
Сначала, позже – допоздна.
Любил сидеть в библиотеке
И книжки детские читать,
Странички яркие листать
(Не хаживал на дискотеки),
И во дворе играть в футбол:
Все пасы, пасы… Редко – гол…
 

IV

 
(О юный мир! Сколь тривиален
Твой образ жизни и обряд.
В мини-пространстве детских спален
Раскинут будущего град.
Тот мир пришел из старых сказок,
В нем нет трагических развязок.
Он смел и до предела нов.
В нем мало дел и много слов.
Но, постепенно исчезая,
Он оставляет нам одно
Судьбы жестокой полотно,
Мятежное, как грозы в мае,
Моральных заповедей дар,
Что в детских книжках плел Гайдар.)
 

V

 
Когда же юности мятежной
Пришла опасная пора,
Он понял, что без дев, как прежде,
Уж не мила ему игра.
Едва почувствовав свободу,
Не стрижен и не брит в угоду
Сестре и матери своей
И сонму злых учителей,
Он школьный быт сменил украдкой
На подворотни, драки, бег,
И пенье птиц, и белый снег.
Пусты, легки его тетрадки.
А раз, хоть не пустила мать,
Хотел в Америку сбежать.
 

VI

 
Душа, однако, не лежала
Его покрепче ни к чему,
А жизнь в стране лишь задавала
Проблемы юному уму.
Чтоб отрок с детства не лукавил,
Социализм над нами правил
Тогда, и в даль мечты своей
Тащил доверчивых людей.
Ведь КГБ в те годы было,
Бюро, парткомы, МВД.
В клозетах не было биде,
А по ТV – лишь только рыла
Генсеков и других вождей,
Да их по партии друзей.
 

VII

 
Никто почти о том не ведал,
Что был в стране Архипелаг
(О чем писатель нам поведал)
И всюду реял красный флаг.
А жизнь – ну, скука-скукотище.
Народ наш – партии детище,
Днем громко лозунги орал,
А к вечеру водяру жрал.
И были жизнью той довольны,
Почти что все – навеселе.
Что в городах, что на селе,
Давно смирились с этой ролью,
И, пятилетки взяв на грудь,
Влачились в бесконечный путь.
 

VIII

 
Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь.
Но в соцсоревнованье с Богом
Уже не в силах мы блеснуть.
Фигуры наши – не примеры
Для детворы, хоть в пионеры
Всех принимали каждый раз
При переходе в третий класс,
Хоть миллион организаций
И втюхивал и убеждал,
Что ГТО значка овал
Милее всех инициаций.
Но даже в праздник без проблем
Нас трахать мог ВЛКСМ.
 

IX

 
Онегин, я скажу, неверным
Для комсомола членом был.
Не знаю как, но сильно, верно,
Он heavy-metal полюбил.
И эту мерзкую заразу
Из-за границы, как с лабазу,
Скупал и слушал каждый день.
Таскаться в школу было лень,
И он валялся на диване
(Пока работала семья),
Смакуя сладость бытия,
Или звонил подружке Мане,
Вставлял MC в магнитофон,
И словно погружался в сон.
 

X

 
Любил такую он музыку,
Чтоб сердце трогала она.
Хотя эстет был невеликий,
Но пела в нем одна струна.
Я знаю – мог бы и Бетховен,
Как мог и Верди, час неровен,
Затронуть данную струну,
И может, даже не одну.
Могли и Моцарт, Вагнер, Штраус,
Могли Вивальди, Бах и Лист,
Но имена все эти – лист
Был чистый Жене. Микки-маус —
И тот стал ближе потому,
Что с детства нравился ему.
 

XI

 
Deep Purple, Led Zeppelin и DC
Black Sabbath, Maiden, Nazareth —
Он с ними отправлялся в выси
Свои, и свой в них видел свет.
Он слушал Accept, Kiss и Ozzy
Под вой соседей, брань и слезы.
Не чужд ему был Queen и Floyd,
Любил он Heep и остальной
Строй уж не всем сейчас известных
Hard-металлических рок-групп.
Послушав, у отца брал рупь,
Ругал попутно лохов местных
И шел в пивбар поддать пивка,
Как объяснял мне – «для рывка».
 

XII

 
И в том пивбаре его ждали
Всегда приятели-друзья.
«Kozel» в стаканы разливали.
Там как-то отдыхал и я.
Сидел беспечно, несолидно.
Хоть наблюдал я, но не видно
Через густой табачный дым,
Что было весело всем им.
Сидели молча и угрюмо
Они и жрали – напивались вдрызг
(Здесь подошла бы рифма «визг»),
Общаясь меж собой бездумно,
Иль матом крыли мужиков —
Братва без мата – как без слов.
 

XIII

 
Потом, когда являлся вечер,
Темнели краски, их район,
Привычке следуя извечной,
Тихонько погружался в сон,
Они все шли толпой на танцы
(Гораздо позже иностранцы
Назвали дискотекой их).
Танцульки – прихоть молодых.
И часто песни заводили
Про страсти радость, дали стран.
(Культуры приторный обман
Советской – не они прикрыли.)
Потом – черед был танцевать,
Девчонок ветреных снимать.
 

XIV

 
Когда им это удавалось,
Когда – не очень, и тогда
За рокеров толпою брались,
И побивали их всегда.
Такой досуг шпаны столичной
Был для Онегина привычным.
Но дней златых сменил вдруг час,
В котором власть тревожит нас.
Онегин, не имея цели,
Учился в школе так и сяк,
Он педагогам всем был враг,
Они ж безмерно надоели
Ему, и синий аттестат,
Хоть в троечках, он взять был рад.
 

XV

 
Но не имея прочных знаний,
И цели – двигать в институт,
Он кейфовал, гуляя с Маней,
Ходил на Пионерский пруд
(Что снова стал вдруг Патриаршим,
Желаньям подчиняясь нашим?),
Ходил в кино (TV – смешно!)
И было как-то все равно,
Куда идти и с кем встречаться,
Торча на улице перстом.
Он мысли не имел о том,
Как дальше жить и чем заняться.
Вдруг участковый мент пришел,
И профилактику провел:
 

XVI

 
«Безделье, пьянство, тунеядство
Тебе могу я приписать.
Пора бы чем-нибудь заняться —
Работу, что ли, отыскать.
Хоть на каком-нибудь заводе
Ты – трудрезерв в советском роде —
Обязан отпахать, как я,
Иначе ждет тебя статья».
Вмиг опечалился Онегин,
Завод поблизости нашел,
И сразу же пахать пошел
В рабочий люд – от школьной неги.
Но в цехе шумном он не сник,
Работать кое-как привык.
 

XVII

 
К тому уж времени полгода
Как «перестройка» началась,
В строю советского народа
Впервые обнаружив грязь.
Свободу, гласность, ускорение
Нам объявили во спасенье,
Хотя еще КПСС
Обкомы, комсомол, собес
Везде бессменно оставались,
Инструкций прежних тьму блюдя,
Но их разумность не следя.
Как встарь, и меры принимались,
Хоть генеральный Горбачев
Слыл диссидентом-Ильичем.
 

XVIII

 
И прежняя была работа.
И на завод к станку ходил
Евгений, точно в анекдоте,
Там штучки разные точил,
С начальством цеховым ругаясь,
С утра обеда дожидаясь,
Чтоб в срок и досыта поесть
И в домино сражаться сесть.
А там чуть-чуть уж оставалось:
Как только било три часа,
Свои причесывал власа
Онегин, и затем, отмаясь,
Немного радостный теперь.
Беспечно он спешил за дверь.
 

XIX

 
От эпиграммы с метким словом
Тебя, Онегин, охраню,
Но нет спасенья от столовой,
Где в две недели – два меню.
О юных дней приволье, где ты?
Как надоели те котлеты,
Гарниры, суточные щи!
(В желудке – бунт, но не ропщи)
В столовке – вонь и дым табачный,
Неутихающий галдеж,
День ото дня – одно и то ж:
Тарелок бой как бой кулачный.
Но стадность и души покой
На двор влекут вновь заводской.
 

XX

 
Придут надежды с годом новым,
Уходит старый. Уж февраль
Москву завьюжил до основы.
Онегин грустен. Ему жаль
В такие дни не тусоваться,
Не мнит как сталь он закаляться.
Его ль, читатель, не поймешь:
Весной-то в армию! Ну что ж,
Нам свята Родины защита —
Пусть там маячит коммунизм
Иль развитой социализм.
Для новобранцев – лбы обриты,
Да сборы в отдаленный путь.
Онегин же в мечтах рвануть
 

XXI

 
В другую сторону стремится,
Но делать нечего. И вот
Застольный ужин шумно длится
В балдеж-компании, но забот
Тех тяготы ему приятны —
Ведь проводить себя занятно,
Гостей собравши полный дом,
Впервые говоря о том,
Что в мыслях остается Женя
С друзьями, Маней и семьей,
И он вернется к ним такой,
В натуре – и в любое время.
А там уже – ж/д вокзал,
И на два года кончен бал.
 

XXII

 
Идет Онегин на два года
С Востока защищать Союз,
Служить советскому народу.
Вот злой майор в вагоны груз
Солдат тех будущих толкает,
А мам их матом отгоняет.
Гудит печально тепловоз,
Огней не видно из-за слез.
Родители руками машут,
И чья-то мать (простите слог),
Как поезд тронулся, «Сынок, —
Кричит, – мой, Саша, милый Саша!»…
Так отбывать двухлетний срок
Онегин двинул на Восток.
 

XXIII

 
Брожу ли я вдоль улиц шумных,
Вхожу ли в многолюдный храм,
Питомцев армии бездумных
Я узнаю по волосам —
По их длине, короткой стрижке
И по застегнутой манишке,
И по ранжиру, где герой
Собою заполняет строй,
И по затверженным абзацам
Уставов и инструкций тех,
Которые стары, как грех,
Но вновь вбиваются солдатам,
Не расширяя кругозор
И их туманя детский взор.
 

XXIV

 
В окне армейского вагона
Помчались в дальние края
Как будто чащи и перроны,
Где, как Онегин, не был я.
Уплыли вдаль огни столицы,
Но новобранцам все ж не спится.
Не думая, что донесут,
Салаги анекдоты гнут.
Вас ждет, друзья, иное дело,
Семейный не сомкнется круг
И, одиноким став, ты вдруг
Поймешь, что власти нет предела.
Но здесь колесный перестук
Купе и сердца глушит звук.
 

Глава вторая

 
Там у них устои шатки.
Здесь фундамент нерушим,
Есть, конечно, недостатки,
Но зато тебе – режим.
 

А.Т. Твардовский

Москва – столица нашей Родины

Из букваря

I

 
И вот уже к армейским будням
Стремлюсь, как вы, мои друзья.
Мы все там были, есть иль будем,
Коль вы мужчины, как и я.
Уж месяц службы минул пятый,
Его солдатик наш занятный
Заносит на салажий счет —
В деды не вышел он еще.
Частенько стычки шли с лохами,
Деды давили. По утрам
Дальневосточна мошкара
Его терзала, и зубами
В казенной койке он скрипел,
Но в самовол ходить не смел.
 

II

 
Заботясь об армейской форме
И видя в ней мужскую суть,
Онегин нажимал на нормы,
Значками украшая грудь.
Бег, жим, борьба, броски гранаты,
Разбор и сборка автомата —
Все хорошо. И лишь стрельбой
Не мог гордиться наш герой.
Но Женя к тиру рвется снова,
Из автомата – как шрапнель,
Град пуль. Все попадают в цель!
И взводный (их сержант суровый)
Его уж хвалит: нормы сдал,
Не в «молоко», а в цель попал.
 

III

 
Шинель, портянки и погоны —
Тот гардероб ему стал мил,
А камуфляжный цвет зеленый
И на гражданке б он носил.
Средь тьмы фуражек и пилоток
Он, словно х. й, на голых теток
Нацелившись, внедрялся в строй,
Мужскою вдохновясь игрой.
Лепили из него другого —
Послушного в бою стрелка,
Наводчика, подрывника
С чекистской чистою основой,
Привыкшего терпеть, молчать
И по уставу отвечать…
 

IV

 
Деды рассказывали спьяну,
Как шли на ратные дела
По горным склонам Бадахшана,
Под крик муллы «Алла! Алла!».
Высаживаясь в ночь в Кабуле,
Они, младые, шли под пули,
Афганский постигая ад,
Без права отступать назад.
За что воюя – вряд ли зная,
Но магеллановым путем
И мы полмира обойдем,
Коль Родина велит родная.
Европа, Куба и Китай —
Почти все наш, советский край!
 

V

 
Письмо такого содержания
Однажды Женя получил,
Что Маня, вредное создание,
Нашла того, кто более мил,
Чем наш Онегин, – Митей звался
И ей солидней показался.
Наш друг (хоть смысла в этом нет)
Вмиг разорвал ее портрет —
Лик фотографии блестящей.
Ему измены – не беда,
(Досадно, что летят года)
И я скажу для правды вящей:
Подружек часто он менял,
И той же Мане изменял.
 

VI

 
Я сам влюблен был два-три раза
В те дни, Эросом окрылен.
Но верь мне, друг: любовь – зараза,
Хоть ею человек рожден.
Приносит нам она несчастий
В избытке (в камуфляже счастья)
Со страстью мучит и томит,
Каким б ты ни был лыком шит.
Она тобой овладевает,
Клинчует, давит, рвет и мнет,
А человек пока живет
Всегда ей сердце доверяет.
Но, может, в юности когда
Любовь кому-то не беда.
 

VII

 
Ведь помню я: младая дева
Однажды мимо вдруг прошлась.
Стрелу Амур пустил мне с неба —
И в сердце – раз! – и пролилась
Слеза моя ниц с красной кровью,
Вмиг ты, как я, пленен любовью,
Тебе и белый свет не мил,
И то, чем ты когда-то жил,
Теперь уж для тебя пустое —
Глаза ты вспоминаешь, стан
Ее, и сладостный обман
Вполне уж овладел тобою.
А дальше – стужа ли, жара —
Кумиру молишься с утра!
 

VIII

 
Но толку что в занятье этом?
Погруженный в волшебный сон,
Довольный выбранным билетом,
Который страстью поднесен,
Предмету ты любви рисуешь
Свои черты, хотя рискуешь
Их вовсе в нем не отыскать,
Кумира ж – перекантовать.
Всегда в любви мы выбираем
Для наших суетных похвал
Лишь тот единый идеал,
Который уж давно мы знаем,
И создали в душе своей,
Лишь подгоняя его к ней.
 

IX

 
Ту женщину, какую любим,
Которой дарим мы цветы —
Не мы ль ее беспечно губим,
Сводя красу до дурноты?
Допустим, что жених ты статный,
От женщины ответ – приятный,
И ты уж муж, а не юнец,
Ведешь невесту под венец.
Но дни и месяцы проходят,
А с ними – пыл, слабеет страсть,
Амур теряет свою власть
(К иным богам быт не подводит).
Ты верный муж. Твоя жена
Тебе по-прежнему верна.
 

X

 
Но не любовь уже – привычка
Меж вами. Гаснет пламя-страсть
Так, как сгорает пламя спички,
И уж ругаешь ты напасть
Ту, что вас вдруг соединила
Вдвоем и личность загубила.
Да и сам Пушкин А. – поэт,
Меня получше знавший свет,
Хоть и немало был влюбленный,
Все ж говорил, что для тебя
Всего верней любить СЕБЯ.
И я, бухой иль протрезвленный,
Вам повторяю: это – так,
И только ты себе не враг.
 

XI

 
Не знал красавиц недоступных,
Холодных, снежных, как зима,
Неумолимо-неподкупных,
Непостижимых для ума.
Все больше как-то мне встречались
Те, что безвольно покорялись
И, ежедневно теребя,
Все звали замуж за себя.
(Или жениться? Слов я этих
Сильней огня – вот крест! – боюсь,
При этом честно признаюсь,
Что путаюсь.) Они ж, как дети,
Вдруг обижались на отказ,
И исчезали всякий раз.
 

XII

 
Вот почему я не влюбляюсь,
И почему как пилигрим
По свету белому скитаюсь,
И одинок, и нелюбим.
Знакомства я предпочитаю
Те, что как снег весенний тают,
И после самых первых встреч
Обузу сбрасываю с плеч.
Хотя – наверняка то знаю —
Я эдак через двадцать лет
Отброшу странный тот обет,
Очаг семейный возжелаю,
На ком-нибудь тогда женюсь,
Детишками обзаведусь.
 

XIII

 
Но что Онегин? Ты уж знаешь,
Читатель, принципы его.
Но то, что дальше прочитаешь,
Быть может, удивит кого.
Убив два года, возвратился
Домой Онегин. И… влюбился!
Тебе об этом расскажу
Пристрастно (слово я держу):
Как ширился процесс сердечный,
Как зародился в первый раз.
В любви мечтаний каждый час
Для Жени миг был скоротечный.
Все это будет впереди,
Как сон на Ольгиной груди.
 

XIV

 
Онегин в армии советской
Год первый с честью оттащив,
Смирился с той судьбиной жесткой —
Служить среди полей и нив,
Гражданских лиц почти не видя,
И род людской весь ненавидя.
Но в год второй комбат вручил
Блатную должность. Кем он был,
Я поточней вам не отвечу,
Но знаю – времени вагон
Заполучил внезапно он,
Свободен был и каждый вечер
После отбоя не зевал —
Все книжки по углам читал.
 

XV

 
Их подбирал в библиотеке,
У сослуживцев кстати брал,
И до зари, пока глаз веки
Не замыкались, их читал.
И время чуть быстрей летело,
Заполненное до предела.
Его решил он не терять
(С трудом сержант-то мог понять).
Сначала он, как все в Союзе
В конце восьмидесятых тех,
Читал про коммунизма грех,
Как Сталин генофонд наш сузил,
И что фашизм как коммунизм —
Такой же тоталитаризм.
 

XVI

 
Читал он Оруэлла, Хаксли,
Прочел Замятинскую «Мы»,
И публицистов многих басни,
Что волновали нам умы
Тогда, и бывших подписантов,
Которые не без талантов
Живописали про зе-ка,
Про лагеря, террор, ЧК,
Про большевистские злодейства,
Хотя их ротный замполит,
Своей КПСС пиит,
Вершил СА уставов действа.
Его рассерженный амбал
К агиткам Ленина их звал.
 

XVII

 
Считали Маркса здесь великим,
Как членов всех Политбюро,
И их портреты клеем липким
Лепил дежурный у ворот.
Онегин стал читать журналы,
Где появились маргиналы,
И модным словом «хозрасчет»
Нас подурачили еще.
Но позже он другим увлекся:
Философический журнал
К нему случайно в стол попал,
Где коммунизма ортодоксы
Не мудрецами стали вдруг,
А мракобесами наук.
 

XVIII

 
И он принялся за Гольбаха,
Бруно, Гельвеция, Руссо,
Декарта, Маркса, Фейербаха,
Et cetera, держа фасон.
Ты, может, удивлен, читатель,
Тем выбором? Но знай – издатель,
В солидном кресле что скрипит,
Всегда общественные чтит
Законы, и идеализма
Не допустил бы никогда.
В библиотеке в те года,
Армейской, окромя мат-изма,
Попсы и Марксовых друзей,
Что взять еще? Не вру, ей-ей!
 

XIX

 
Он не следил элит вращенья,
Что надвигалось из Москвы,
Не думал, как меняет мненья
Его правительство. (Увы!)
Не жил с мечтой о перестройке,
Как бомж у ельцинской помойки,
Гранит советских грыз газет,
Не ведая про интернет.
Он был простой и славный малый,
Желавший вникнуть в суть вещей,
Понять, откуда бьет ручей
Всей лжи. Но не понял нимало,
Поверив, «вором» стал что вдруг
Галины Брежневой супруг.
 

XX

 
Но русской цвет литературы
Онегин здесь сильней любил.
В ней не было PR-халтуры,
Что школьный произвол растил.
Ему сюжеты тут встречались,
Что разуму не покорялись.
Мысль цепенела, и едва
Он к ней подыскивал слова.
Какую бы ни брал он книжку —
Лескова праздные сказанья,
Набокова иносказанья,
Толстого (графа чтил он слишком) —
Любая, в душу опыт влив,
Имела стиль свой и мотив.
 

XXI

 
Куприн, Островский, Чехов, Бунин,
Аксаков, Гоголь… Всех назвать
Возможно ль? Да и вряд ли будем
Их статусы с тобой сверять.
Замечу только, что Евгений —
Беглец и враг богемных мнений —
Лишь прозаический настрой
Воспитывал весь год второй
Солдатской службы. Быть поэтом
Не мнил, чураясь рифм чужих,
Врубаясь только в белый стих.
Да в вирши, что прочел за лето.
Поэзию хоть почитал,
Но муз ее к себе не звал.
 

XXII

 
Раз пять он за нее все ж брался,
Но не найдя в ней ничего
Полезного, опять остался
При мнении своем: чего
Мне средь юды попсовой рыться —
Ночами только станет снится.
К тому ж все эти чудаки
От оборонки далеки.
Грустишь, Есенина читая:
Зачем с деревни тяжкий воз
Он в революцию повез,
Себя большевиком считая,
И средь поэтов – голь, в «кипении веселом»,
Хотел, задрав штаны, бежать за комсомолом?
 

XXIII

 
В строю поэзия, возможно,
Была излишня. Но Ремарк,
Солдатским духом с Женей схожий,
Был взят на ложе. Затем в парк
Автомобильный шел солдатик,
Чтобы почистить автоматик,
Устав СА перечитать,
И разводному в ухо дать.
Упомянул я выше «ложе» —
То, братцы, был простой матрац,
Который (ну вообще – абзац!)
Здесь по уставу был положен.
Когда ж Ремарк надоедал,
«Старик и море» он читал.
 

XXIV

 
Так наш Онегин набирался
Полезных знаний. В мира суть
Вникал. Он, видно, взялся
За ум серьезно. Отдохнуть,
Закончив службу, не хотелось.
Мысль сдвинулась и завертелась.
Лишь ночью вспоминал свой дом,
Но грусть-печаль не жгла при том.
Потом вдруг стал учить английский,
Затем – читать про Древний Рим
И страстно восхищаться им,
И Ливий Тит ему стал близким.
А что Светоний и Тацит?
Их Женя одолел и чтит.
 

XXV

 
Отбой! В казарму тишь заходит,
Солдатики уставно спят.
Лишь Женя что-то переводит
Из Вальтер Скотта невпопад.
Без офицерских указаний
Словам английским шьет название,
Подрагивая каждый раз
От слова vulgar – вот где класс!
(Вся наша жизнь, друг, в переводах
По должностям ли – городам,
По связям, чувствам и друзьям.
Шишков ли, чин иной – в угоду
Им не скули: «Прости! Прости!»
Что есть – готов перевести!)
 

XXVI

 
Вот так, любезный мой читатель,
Себя Онегин «обучил».
Но, сотен книжек пожиратель,
Он к жизни не готов все ж был.
Не думай, друг мой, что Евгений
Как раб пахал без воскресений:
Дежурство мог он пропустить,
Со взводным власть он мог вкусить,
Над черпаком поиздеваться
И под гитару песню спеть,
И средь дедов друзей иметь…
Но в книжной страсти сознаваться
Мог одному. Тот верный друг
Пришелся по душе не вдруг.
 

XXVII

 
Тащили вместе они камень
Армейской службы с первых дней,
На нарах парой меж дедами
В казарме мерзли без вестей
Столичных, шедших от любимых,
Где отчий дом и все, что чтим мы.
Вдвоем частенько шли в наряд,
Друг друга называли «брат»,
Ходили в будни в самоволку,
Сердца их бились дружно, сбой
Был и не мыслим. Меж собой
Они делили все до корки,
И были оба из Москвы —
Земели. (Вновь жаргон – Увы!)
 

XXVIII

 
В армейской службе друг-земеля
Приносит радость. Если ж он
Преследует такие ж цели
Как ты, и, если он рожден
С похожей на твою душою,
К тому же и судьбой лихою
Был из столицы занесен
Сюда, как ты, мой друг, то он,
Естественно, всех прочих выше,
Роднее будет для тебя.
Второе ego полюбя,
Ты будешь с ним прочней и ближе
Здесь связан. Пролетят года,
Но память в сердце – навсегда!
 

XXIX

 
Владимир Ленский (звали друга)
Был к армии уже женат,
И проводить часы досуга
С женой – как говорил мне – рад.
Ее оставить на два года
Он не желал, но знал: природа
Испортит вряд ли нежный вид.
Она ему не изменит
И обязательно дождется,
Любима им, любя его,
И больше – верил – никого.
Он знал, что трудно ей придется,
Но сердце раз ему отдав,
Приманки ветреных забав
 

XXX

 
Она, конечно, превозможет.
А Ленского ей заменить
Никто, естественно, не сможет.
Она Владимира любить
До самой смерти честно будет,
И за два года не забудет,
Наверно. Так он уверял
Друзей. А Жене представлял
Прелестницу под каждый вечер —
Глаза зелены, стройность ног…
Солдат почти уж изнемог
Об этом думать бесконечно,
И вспоминать ту красоту,
В которой женская вся суть.
 

XXXI

 
Онегин только улыбался —
Он верность женщины уж знал.
Но над салагой не смеялся,
И друга не разуверял
В его наивном убежденье,
Бездумно-легковесном мненье,
Хотя в душе предполагал,
Что та, кого женою звал
Черпак, расписанный без Бога,
И в самом деле столь верна
Была и стройна как сосна,
И добродетелей премного
Имела. Праздный разговор
Солдатам не всегда в укор.
 

XXXII

 
Но как бы ни было, герой наш
Ленского круто полюбил.
Связь эту лажей не прикроешь —
The unformal contact в том был.
Любил его он и за силу:
Окопы рыл тот, как могилу,
Как братский склеп. Муж был не мал —
По пуду гири поднимал.
Когда ж солдаты отбирались
Для марш-броска, где каждый взвод
На офицерский шел развод,
Они дедами оба звались
Заслуженно. И так вдали
Два года службы протекли.
 

XXXIII

 
Армейский быт – он окаянный,
Его давно я понял суть.
Перед старлеем, капитаном
И лейтенантом шею гнуть
И вам, наверно, приходилось
(Свободы здесь и не водилось),
И каждый БТР и ПТУРС
Прокладывал к могиле курс.
Но мне претят погонов культы,
Тревоги, в караулках сны,
Склад арсенальный (для войны
Там все есть – от ножей до пультов),
И замполит, готовый врать,
Что он для нас – отец и мать.
 

XXXIV

 
Без слез солдат покинет полк свой,
В казенном доме роты строй,
Ведь он уже не в самоволке
И может быть самим собой.
Освобожденный от приказов,
Домой не понесет заразу
Уставов воинских. Как сон
Забудет уставной жаргон.
Мы рождены для жизни мирной.
Пусть в детстве сотню не одну
Я игр своих сыграл в войну,
Там не стоял по стойке «смирно».
Звезд на погонах желтый ряд
Легко относим мы на склад.
 

XXXV

 
Так по уставу, в срок со службы
Пора уж было и домой
Им отправляться безоружно,
Менять тревоги на покой.
В Москве ж их семьи жили рядом:
Владимир – за «научным» садом,
К ботанике стремясь слегка.
Онегин – близ ВДНХ.
И пред отъездом дали слово
Они, что десять дней спустя,
Рубеж гражданки перейдя,
Друг к другу вновь придут фартово,
Без камуфляжа, но для дев
Костюмчик клетчатый надев.
 

XXXVI

 
Но это в будущем. Пока же
Домой электропоезд мчит.
Как фраеров, дедов поклажа
Всю верхотуру полонит.
С Востока тянется дорожка,
Но времени займет немножко.
Казанский виден уж вокзал,
Гудит как улей грязный зал.
«Москва… Как много в этом звуке» —
И эта Сашкина строка
Осталась с нами на века.
Но Лермонтов почти без муки
Иную рифму вставил в стих,
Чтоб мы гордились делом их.
 

XXXVII

 
«Москва, Москва, люблю тебя я
Как сын, как русский… так нежно»,
В строках иных не забывая
Ругнуть и Питер заодно.
Хоть стольный город и не новый,
Но с богомольною основой,
А у Заставы Ильича
Не видно больше кумача.
Хотя и воздух бьет вонючий
И грязно в ней, да и лохов
Там слишком много, но таков
Порядок нынешний. Покруче
Москвы столица вряд ли есть.
Для москвичей – благая весть.
 

XXXVIII

 
Пусть и церквей, что восхищали
Поэтов в прошлом, в ней уж нет.
(В тридцатые – их повзрывали)
Москвы моей вечерний свет
Я ни на что не променяю,
Хоть недостатки ее знаю —
Пере-перенаселена
И области грозит она,
Кругом чиновники и толпы,
Кругом полно кавказских лиц —
Она родней мне всех столиц.
Мой друг! Откуда б не пришел ты,
Тебе стихами говорю:
Я город свой боготворю.
 

XXXIX

 
Люблю в кольце старинных зданий
Проспекты, улицы, мосты.
Люблю их русские названья —
Они и звучны и просты.
Люблю Кремлевские соборы,
Старушек древних разговоры
И пешеходный мой Арбат,
Где Окуджавы каждый рад
Услышать песен продолженье,
Ветра с холмов, ВДНХ,
Театры, парки, ЦДХ…
Лишь привокзальное движенье,
Да шумный рынок в Лужниках
Мне, друг, не нравятся никак.
 

XL

 
Люблю и Ленинские горы,
Где что ни шаг – то антураж,
Где привлекает наши взоры
Москвы прекраснейший пейзаж,
Где воздух – с воробьиным гиком,
Где стадион дрожит от крика,
Когда идет игра в футбол
И супостатам влепят гол.
Пойдешь ли в парк – придешь на танцы,
Иль Стаса Намина мюзикл
Посмотришь в трехчасовой цикл.
По брегу бродят иностранцы,
И ввысь взмывает как стрела
Здесь МГУшная игла.
 

XLI

 
Я помню в детстве с мамой важно
(Чуть свет – а все уж на ногах)
Бреду в детсад на Сивцев Вражек.
Два километра словно в снах.
В арбатских переулках в школу
Вились дорожки без приколов.
А позже – хоть я не был рад —
Вились дорожки в стройотряд.
Советский строй, ты отмаячил,
Мне не оставив ничего,
Как выси детства моего,
Как юности мечты незрячи.
Проходит все. Уйдет – увы! —
И мой герой с пространств Москвы.
 

XLII

 
В чаду армейского сортира
Любил, как все, мечтать о том,
Что есть еще в Москве квартира
Своя, без запаха го. ном,
Что мать с отцом живут – не тужат,
Пока в горкоме деверь служит,
И родственники все пока
Обходятся без спецпайка.
Бывало, включишь свой приёмник
И слушаешь – слеза берет! —
То Брежнев, то Черненко врет,
То Гришин иль иной «преемник»…
Москва! В недавние года
Тот сброд ютила ты всегда.
 

XLIII

 
Но что-то я отвлекся, впрочем.
Где дембель мой? Идет домой
По улицам московским ночью
Сквозь тишину, курантов бой.
Он с Ленским только что расстался,
Хоть не навек, но распрощался,
Смахнув слезу в рассветный дым,
Готовясь к новой встрече с ним.
Теперь домой бежать с вокзала
Быстрей… О, как он предвкушал
Момент грядущий, как он ждал
Минуты этой, что настала…
Вот дом, лифт, дверь, звонок,
И мамы тихий вскрик: «Сынок!»