Текст книги "Агент Иван Жилин"

Глава пятнадцатая

«Наверное, это очень скучно – все знать», – пожалел как-то дурак мыслителя. (Голый мыслитель лежал на столе прозекторской, а дурак был паталогоанатомом.) Я все знал. Сегодня – я все знал. Я стоял на сцене, разъясняя людям мировой порядок вещей, а Буквы в моих руках сияли, как звезды. Золотой светящийся жгут, излучаемый одной звездой, уходил вниз, к центру Земли; вторая, выпустив сноп зеленых игл, словно на стропах парашюта удерживала Небо надо мной.

Как выяснилось, на самом деле это было очень весело – все знать. Взять, к примеру… ну, скажем, Будущее. Что может быть проще? Будущее – оно как Настоящее, только лучше. Будущее – это когда ничего не меняется в принципе. Появляется несколько крупных новинок в области науки и техники, которые по пальцам можно пересчитать, а быт остается прежним. Подотритесь – вы, прыщавые нигилисты, грозно бряцающие дорогостоящим интеллектом, уверенные, что в мире Будущего изменится буквально все, вплоть до самых мелких мелкостей. Ваши штаны полны несбывшихся прогнозов. Быт вечен, это нам и нравится. Кому? Нам, нормальным людям. Зрителям, слушателям и, не побоюсь этого слова, читателям. «Такое Будущее означает всего лишь конец прогресса!» – кричат мне из партера. Ну и что? Я хохочу. Кому он нужен, этот ваш прогресс, вставший вертикально, как вагон поезда в эпицентре крупной катастрофы. Технологическая мясорубка, которая меняет человека через быт, еще не прогресс. Долой! Пусть будут коттеджи, прямоугольные двери и потертые ковры на полах. А также столы, стулья, ложки, телефоны, штаны и юбки. И книги. Без книг нам никак, факт. Пусть останутся утилизаторы, радиофоны и стереовизоры – этих удобств вполне хватит. И, пожалуй, ароматический бензин… Что еще нужно для долгой счастливой жизни? Добавим кабинки нуль-Т и сказочные летательные аппараты. Феерическая картина: на площадь Красной Звезды садятся не грязные вертолеты, а чистенькие бесшумные флаеры, птерокары и глайдеры. Памятники Строгову – по всей Земле. В Мировом Совете вымерли все юристы и экономисты, их кресла заняли врачи и учителя. С простыми распространенными фамилиями – вроде Сидорова. И пусть человек распространяет свой простой и понятный быт в Космос, чтобы Космос был таким же простым и понятным, очень человеческим, а вовсе не таким, каков он на самом деле… Остановись, мгновение, ты прекрасно. Ничего больше не нужно. Мы отлично обойдемся без электронных блокнотов, клишеграфов, пневмотележек, летучих абсорбентов и гелиочувствительных чернил. Долой словесный мусор! И уж, конечно, никаких вам «зонтиков» или Z-локаторов – замри, прогресс на потребу спецслужбам! Вернемся в прошлое. Никаких вакуум-арбалетов, плазменных сгущателей и прочих спецчудес. Из оружия – только скорчеры. Или скорчеры – тоже лишнее?

И вообще, может быть я не прав в главном, подумал я, осторожно спускаясь со сцены. Ступеньки были устрашающе круты. Буду ли в этом мире я? В мире, который виден так ясно и отчетливо – найдется ли мне место?.. Почему бы нет. Герой Иван трижды крутанулся, да и стал каким-нибудь Ивановским. Впрочем, это нескромно. Ростиславским? Гм. Ладно, фамилия не так уж важна, важнее имя… Ив Ан. Дим Дим. Биг Баг… Так что я прав! Пусть я буду прав, решил я – и споткнулся, все-таки споткнулся. Люди склонились надо мной. Как я радовался, заглянув в их лица – в счастливые лица свободных людей. Как же я радовался, когда… когда очнулся…

Я нашел себя на ковре.

Что-то случилось. За окном по-прежнему была ночь, а в груди моей было уже утро – ясное утро завтрашнего дня. Что-то странное случилось, но меня это совершенно не пугало. Только что я вскрывал чужой сейф, только что запускал туда свои лапы – и вот… Радость наполняла грудь. Кружили в голове сумасбродные мысли: вроде той, что к спальне должна прилагаться ласковая, все понимающая хозяйка. Я вспомнил давешнюю старушку и расхохотался в голос… Нет, смеяться не было сил. Не было сил даже руку к глазам поднести, чтобы взглянуть на часы.

Я все-таки пошевелился и почувствовал, как что-то выпало из моих рук, глухо стукнув об пол. Тут же стало легче. Я перевернулся со спины на живот, потом встал на четвереньки и поднес лицо к циферблату часов. Потрясающе. Прошло не более минуты с того момента, как я, отодвинув драгоценности, изъял из сейфа… что, собственно? Руки мои, увы, были пусты. Зато на ковре лежали…

Нет, никаких «букв» там, разумеется, не было! А были два каменных обломка; один на вид – просто кусок горной породы, второй – похож на черный обсидиан, осколок вулканического стекла. Если кому-то было угодно назвать эти камни Буквами, то не нам и не здесь идти против воли владельца, да и не в названиях, собственно, дело… Я взял их в руки и сел.

Я сел и посмотрел на предметы, лежащие в моих повернутых к небу ладонях. Каменный обломок номер один, подумал я. Весом сто восемьдесят шесть грамм. Обычный минеральный состав, сложен из оливина и набора безводных силикатов. Минералов, неизвестных на Земле, не обнаружено… Сведения всплывали в моей голове сами собой, без участия воли, вставали перед глазами в виде показаний масс-спектрометра, и было это исключительно забавно. Вещественный состав: кислород, кремний, железо, магний, никель и еще куча других элементов в ничтожных количествах. Я все знал! Передо мной был типичный образчик так называемого космического вещества, которое я вдоволь повидал на астероидах. Возраст, определенный по радиоактивному изотопу калия – примерно один миллиард лет. Калий, распадаясь, образует аргон. Изумительное зрелище, если у вас есть художественный вкус… Обломок номер два. Обсидиан глубокого черного цвета. Камень-Учитель, неожиданно подумал я, помогающий человеку управлять Силой духа. Строки из древнего трактата вспыхнули и погасли: «…когда эта высшая Сила нисходит в мир форм, становится возможным изменять жизнь на Земле…» В одной моей руке покоилась овеществленная энергия Земли, в другой – энергия Космоса…

Опять я очнулся. Страха не было, была только радость. Имею ли я право ЭТИМ владеть? Есть люди, которые задают себе подобные вопросы. А хорошо все-таки, что я писатель, засмеялся я. Писатель – это тот, кто изучает самого себя, делая вид, будто изучает окружающих, так что я способен задать себе любой вопрос и получить честный ответ. Итак, имею ли я право?

Не знаю…

Дотянувшись, я положил камни на трюмо, среди косметики и маникюрных принадлежностей. Сил не хватало даже на то, чтобы думать. Кажется, мне предлагали здесь отдохнуть? Почему бы нет? Я дополз до кровати, затем, в порыве мальчишечьего любопытства, вытащил из кармана пачку денег и всю целиком затолкал ее под подушку…

Эксперимент был грандиозен. Тысячи людей не спали, чтобы успеть довести дело до конца, и длился этот трудовой подвиг десять суток. Люди не спали десять суток подряд! Не умывались, не переодевались, забыли про себя и про окружающий мир. Что ими двигало? Умирал гениальный ученый, и, чтобы сохранить для потомков его личность, было решено переписать информацию с агонизирующего мозга в специальное хранилище, – вот отчего такая спешка. Это был Великий Опыт по обретению компьютерного бессмертия. А чтобы исключить помехи при записи, запрещено было пользоваться любыми электроприборами. Хранилище занимало территорию средних размеров города, и во всем этом городе люди жили без электричества и света, без еды и отдыха, без уверенности в успехе. И горели повсюду свечи вместо лампочек, превращая ультрасовременные машинные залы в языческие святилища…

Как же мне было жаль смертельно уставших кибернетиков! Находясь внутри системы, являясь деталью системы, невозможно увидеть всю конструкцию целиком. Да, они испытывали ни с чем не сравнимое счастье, пусть и выполняли технически абсурдную работу, пусть и была их работа крайне сомнительна с нравственной точки зрения. Дело не в этом. Мало кто знал, что помимо надводной части, эксперимент имел и подводную, куда более ценную практически. Истинная, невидимая цель этого подвига состояла в том, что огромная масса людей лишала себя сна. Никаких пыток, никакого насилия, все происходило добровольно и, главное, одновременно. Принцип одинаковости условий. Чтобы не спать, люди вынуждены были глотать стимуляторы, причем разным подразделениям были выданы разные препараты. Применение медикаментозных средств было строго дифференцировано, что и позволило провести сравнительный анализ их эффективности и безопасности. Таким образом, Великий Опыт удачно совместился с полевыми испытаниями лекарств, которые штурмовые отряды переселенцев возьмут с собой на чужие планеты.

Каков сюжет, а?

Но и это была не вся правда. За медиками, которые контролировали массовое бодрствование (и лично участвовали в нем), тайно наблюдала еще одна компания экспериментаторов, совсем уж невидимых. Их интересовало не компьютерное бессмертие, не новейшие препараты, а сами люди. Производился отсев тысяч подопытных, кропотливая селекционная работа. С какой целью? Поднять человеческий род на новую ступень биологической эволюции: от HomoSomnolentus, то есть Человека Сонного, существа уязвимого и физиологически крайне зависимого – к Ийрину, Человеку Бодрствующему, настоящему суперу, свободному от нелепых природных ограничений…

Как я смеялся, когда спустился к подножию этой пирамиды смыслов и целей, когда увидел спящих вповалку инженеров и техников, когда заглянул в их лица. В счастливые лица одураченных людей. Как я смеялся, когда… когда проснулся! И неожиданно я подумал, просыпаясь: неправда все это. Душу не раскидаешь по информационным хранилищам, не поставишь на щербатую лесенку биологической эволюции – по той простой причине, что Она, Душа, все-таки существует…

Я проснулся.

Ранее солнце просилось в окна. Встать, подумал я, открыть жалюзи и подставить свету лицо; почему-то эта идея сильно меня рассмешила. Сон в чужой постели явно пошел мне на пользу. Или нет? Настроение бурлило, выплескиваясь через край; радость превратилась в какое-то глупое, ничем не оправданное веселье. Человек Сонный, подумал я, это, оказывается, лучшее сырье для изготовления Человека Бодрствующего, примечательного персонажа маковейских книг и хроник пророка Даниила… Хорошо, что это все понарошку. Хоть рассказ пиши, настолько это нелепо. А Буквы, возликовал вдруг я, неужели они мне тоже приснились?

Если часы не врали, поспать удалось совсем недолго, однако и на том спасибо. Что меня разбудило? Тревожные звуки в гостиной? В это чудесное утро не могло быть ничего тревожного!

– Кто вы?! – истерично взвизгнули за дверью, вызвав у меня очередной приступ смеха. Голос был женский.

Я точно знал, что не трогал дверь в гостиную, когда ложился, но сейчас она была закрыта. Я быстро сел и огляделся. Камни лежали на трюмо точно в том положении, в каком я их оставил. (Почему Буквы, опять подумал я, что за вычурная фантазия?) Зато на кресле и на ковре появилось некоторое количество предметов, которых раньше здесь не было, и все они были интимного, домашнего свойства.

Женщина ворвалась в спальню, словно от кого-то бежала.

– Иван! – прокричала она по-русски. – Звони в администрацию!

Хозяйка чужой постели собственной персоной. Ух, ты. Ночные мечты материализуются, подумал я, и дико загоготал, не справился с собой, щедро выплеснул в комнату распиравшую меня глупость… Из одежды на ней были только бусы, браслетики на запястьях да побрякушки с бубенчиками на ногах, такой вот псевдоиндийский вариант. И, к счастью, это была не та пожилая дама, которая впустила меня в номер, иначе стыда потом не оберешься. Была это совсем другая женщина, хотя чем-то на первую и похожая. Комплекцией? (Животик, лишние складочки, задняя часть – всего в достатке.) Дама была не молоденькой, но далеко и не старой, как раз для отставного агента Жилина. На редкость кстати. Жаль только, совершенно не знакомая. Волосы ее были мокрыми, а в руке она сжимала виброфен.

– Не надо никуда звонить, – сказал Оскар, входя следом. – Мы и есть администрация.

Дама схватила с ковра халатик, запрыгнула ко мне на кровать и закуталась в простыню. Снаружи осталась только ее голова и прелестная ножка, украшенная педикюром.

– Администрация чего? – воинственно пискнула она, обретя уверенность.

– Всего, – скромно ответил Оскар. Он озирался и принюхивался, брезгливо топорща бесцветный пушок над губой, зацепился взглядом за раскрытый сейф и наконец обратил внимание на меня. – Чего хрюкаешь, геркулес?

Я не хрюкал, а смеялся, изо всех сил сдерживая несуразные звуки. Впору было зажимать себе рот. Это странно, однако никакой катастрофы в происходящем я не видел. Смех одолевал меня, как насморк, и тогда я перестал сопротивляться, выхватил из-под подушки спрятанные деньги, швырнул их, хохоча, в потолок, и разлетелись по комнате волшебные бумажки цвета сухой омелы.

Лицо мистера Пеблбриджа резко поглупело. А может, постарело.

– И ты, Жилин, туда же… – произнес он с отчаянием. Историческая получилась фраза.

Я сбросил с себя простыню и встал, представ перед публикой во всей красе. Затем я поднял свою одежду. Был я без штанов, не смог я улечься на чистое в штанах, воспитание не позволило.

– Спокойно, Иван, – по инерции предупредил Оскар. – Окна и двери блокированы.

Он был смертельно разочарован, он выглядел просто больным. Очевидно, наш профессионал внутренних расследований ожидал чего-то совсем иного. А что обнаружил? Голый торс поднадзорного писателя плюс разбросанное по ковру дамское белье. Плюс деньги под подушкой. Ситуация выглядела предельно банальной, и Оскар со всей своей сворой был в ней совершенно неуместен.

– Да ты жуир, – кисло заметил он.

– А вы хотите сказать (я выделил это «Вы»), что я мог бы от вас не бегать? Вы бы тактично отвернулись, пока мы тут… – я наклонился к женщине и поцеловал ее в лобик. – Не волнуйся, милая, это не разбойники, это просто дураки.

Грубить Оскару или насмехаться над ним не было почему-то желания. Даже больше: не было удовольствия. Что-то предутренний сон со мной сделал, изменил меня, произошло со мной что-то жуткое, доброе… такой страх… Я захохотал.

Оскар скривился в ответ. Не хотел он мне верить, но деваться было некуда. Он мне верил, с каждой секундой он все глубже проваливался в похмелье несбывшихся надежд.

– Жуиры, знаете ли, не стареют, – доверительно сообщил я ему. – А что бы вы сделали на моем месте, если бы встретили в заштатном отеле давнюю любовь?

– Жуиры также не подсовывают вместо себя мальчишек, – зло откликнулся он, высунул голову в гостиную и позвал. – Зайди-ка сюда.

Появился менеджер отеля. Тот самый, тот самый! Не дали бедняге поспать, сорвали с поста дежурного. Ага, подумал я, вот и агентура всплывает, благополучно растворенная среди праведников и юродивых.

– Ты знаешь эту женщину? – спросил его Оскар.

– Это она, – подтвердил менеджер, стыдливо глядя в пол.

– Да, это я! – звонко крикнула хозяйка постели. – Если сомневаетесь, позвоните моему мужу в Вену… – Она осеклась, вдруг осознав сказанное, и растерянно посмотрела на меня. – Иван, ну сделай что-нибудь…

Очень убедительно она изображала полную идиотку. Оскар жестом отпустил менеджера и произнес в воздух:

– Простите, фрау Балинская, произошла досадная ошибка. Которая только что разъяснилась. Надеюсь, никто никому не станет звонить, ни мы вашему супругу, товарищу председателю земельного Совета, ни вы… куда вы там собирались звонить?

Дама торопливо надевала под простыней халат. Это было весьма неудобно.

– Вон! – сказал я, едва сдерживаясь, чтобы опять не расхохотаться.

Мистер Пеблбридж словно бы не услышал. Он подошел к платяному шкафу и пошарил рукой в разоренном сейфе. Вынул ожерелье и серьги, сделанные из космического жемчуга, равнодушно осмотрел и положил обратно. Драгоценности его не интересовали. Зато его очень заинтересовало то, что лежало на трюмо. Я напрягся, готовый действовать. Я ждал этого момента, несмотря на одолевшую меня младенческую радость, несмотря на полное нежелание драться, и чувствовал я, что сил во мне теперь – на два Жилина, а реакции мои – как у хорошо отлаженного автомата. Не долгожданное ли это время истины? Сможет ли писатель отдать жизнь – не за Слово даже, а за часть его, лишенную какого-либо смысла?.. Оскар взял одну из «букв».

– Люгер, – одобрительно сказал он. – Сорок второй. У вас хороший вкус, Иван, в моей коллекции такого красавца нет. Хотя лично я бы не таскал коллекционное оружие по всему свету.

Придуривается, мелькнула мысль. Никаких «люгеров» в спальне, разумеется, не было. Оскар держал в руке первый из обломков, а на блеклое лицо его наползала тень искренней зависти.

– Разрешение у вас, к сожалению, имеется, – задумчиво говорил он, взвешивая камень на ладони. – Да и ссориться с вами пока не входит в мои планы… Эту игрушку, Иван, я здесь оставлю, но любопытно было бы узнать, что заставило вас вооружиться? Что-то случилось? Или пистолет принадлежит фрау Балинской?

– Пистолет мой, – сказал я, ничего не понимая. – В раю неспокойно стало.

Наш Оскар обычно скверно придуривался, он только в кабинетах больших боссов умел ваньку валять, так что сомневаться не приходилось: он и вправду не видел. Он любовно примеривался к воображаемой рукоятке, вытаскивал магазин, заглядывал в пустой затвор… Или это я видел неправильно? Чьи чувства лгали? Дело, собственно, было в том, что содержимое сейфа предназначалось не Оскару. Нельзя было ему брать ЭТО в руки, как и никому из тех, кто в любой вещи видел прежде всего оружие, будь то кирпич, выпавший из китайской стены, или булыжник внеземного происхождения. Иначе говоря, я ощущал сильное душевное неудобство. Поэтому когда он взял второй камень (из обсидиана) и начал производить руками странные манипуляции, я не выдержал, двинулся вперед. Оскар оглянулся на меня и спросил с подозрением:

– Почему в кобуру не влазит?

Ага, теперь он видел кобуру. Нужно было что-то делать, и тогда я, рискуя снова грохнуться на ковер, вынул у него из пальцев оба инородных предмета. Ничего страшного не произошло. От камней исходили токи, электризуя все тело, и я поспешил избавиться от этих кусочков Неведомого, спрятавши их в широких штанинах. Ногам тут же стало горячо. Карманы оттопырились, как у запасливого мальчишки; я замаскировал это дело складками и решительно посоветовал:

– Шли бы вы отсюда.

– Только без угроз, – отозвался Оскар.

Он неожиданно шагнул к кровати – и, пробурчавши: «Мои извинения, фрау…», ощутимо дернул даму за волосы; другой же рукою схватил ее за пышную грудь и тоже дернул – так, словно чехол сдергивал. Она завизжала. Прическа и бюст, разумеется, остались на месте.

– Приносим свои извинения, – повторил Оскар как ни в чем не бывало. – Вас приняли за опасную преступницу.

Она задохнулась от возмущения и с размаху заехала ему виброфеном. Тогда он отправился наконец вон – с перекошенной мордой, осознавши, что делать ему здесь больше нечего, перехитривши самого себя, радуя глаз скованной походкой разоблаченного подлеца… что я несу, подумал я, какой вздор, человек просто занимается своей работой, и ежели у него руки по локоть в дерьме, так не в крови же?.. В душе моей до сих пор не появилось злости – ни капли! – и хотелось почему-то всех простить. Что за болезнь, что за утро такое? Душа у меня, оказывается, была. Я удержал смех в горле, решив не торопиться с выводами. Мне ведь настоятельно советовали не торопиться…

Не «решив», а «решивши», все-таки засмеялся я, на сей раз мысленно. «Отложивши». «Сообразивши», «сказавши», «спрятавши». Какими красивыми, исконно народными речевыми вывертами ты оперируешь, культовый писатель Жилин, похвалил я себя, как это ценно – в каждом деепричастном обороте, в каждом абзаце на каждой странице протаскивать шаловливое окончаньице «ши»…

– Что-то вы побледневши, – участливо произнес я Оскару в затылок. – Никак вы оскорблений не стерпевши? Всю ночь, наверное, не спавши? А тут еще и слово офицера потерявши…

Он раздраженно дернул лопатками, вышел в гостиную и рявкнул на своих:

– Нашли что-нибудь?

Ничего они, конечно, не нашли, иначе бы не вели себя так культурно. Я вышел следом.

– Какие у вас на сегодня планы? – нейтрально спросил меня Оскар.

– Уеду к чертовой матери, – ответил я серьезно. – Надоели мне ваши игры, сил больше нет.

Я позвонил прямо при нем в бюро обслуживания и заказал билет на ночной поезд. Оскар внимательно наблюдал за мной. Я сделал все, чтобы он ни на миг не усомнился в полном моем вырождении, потом закрыл за гостями дверь, вернулся в спальню, упал на кровать и долго, изнурительно долго смеялся, очищая грудь от скопившейся отравы. Женщина одевалась, никого и ничего уже не стесняясь.

– Собери деньги, пригодятся еще, – проворчала она. – Бывают же счастливчики. В первую же ночь… Ты хоть понял, что у тебя всё получилось?

Я тоже закончил туалет, прикрыв бритое темя фирменной кепочкой.

– А у тебя что, не всё?

– Не сразу. Грехи сначала держали.

– За этот удар феном я отпущу тебе любые грехи.

– Милые у тебя друзья, я бы для них и массажер не пожалела.

Я приложил на всякий случай палец к губам. Фрау Балинская усмехнулась, она все понимала. Тогда я потянулся и достал из тумбочки ключи от машины.

– Значит, говоришь, теперь я буду вечно молодым? Это дело надо обмыть.

Показав ей ключи, я бросил их на подушку. Она кивнула, опять поняв меня без слов.

– Иди, иди, Ванюша, проветрись. Встретимся за завтраком.

У выхода я оглянулся. Незнакомка послала мне воздушный поцелуй и хулигански подмигнула. Не задерживаясь, я проследовал в лифт и поднялся к себе на двенадцатый. Было по-прежнему хорошо, по иному сегодня и быть не могло, поэтому я ничуть не удивился, когда обнаружил на своем этаже Банева со Славиным. Неразлучная парочка стояла на площадке возле лифтов и оживленно общалась с молодежью. Молодежь была представлена также двумя особями: коридорным и долговязой нескладной девицей, причем коридорный был тот же, что и ночью, не успел парень смениться.

– О! – дружно обрадовались братья-писатели. Славин поинтересовался:

– Ты чего такой? Дедушкой стал?

Я увидел себя в зеркале: улыбка до ушей, глаза блестят. Новый человек. Странно, что они меня вообще узнали.

– Напитал исстрадавшееся тело пьянящим батидо, – похвастался я. – А может, это было октли, там этикетка отклеилась.

Лицо Славина приняло неестественный, неприятный вид.

– Грязные намеки, – сказал он грубо. – Я глубоко адекватен.

От него разило так, что хотелось немедленно закусить. Судя по всему, жаждущий классик нашел свой родник. Чтобы Евгений Славин, да не нашел? Мне стало стыдно, что я сомневался в таком человеке.

– Сначала он прочесал всю пригородную зону, – принялся рассказывать Банев. – Самогон ему так и не продали, зато пошутили, что местные винокурни будто бы тайно разливают вино в экспортном варианте, без этих присадок. Он поперся в порт, ползать на брюхе перед агентами по снабжению и штурманами, а вернулся уже на полицейской машине. Тогда он потащил меня в яхт-клуб…

– Зачем в яхт-клуб? – не понял я.

– На каждой приличной яхте есть запас спирта. Но со всякой шпаной там разговаривать не станут, поэтому он взял меня.

– Хрустящий воротничок, – сказал Славин с вызовом.

– Ради кого я старался, свинья? – спросил Банев.

– Злой ты, как габровец, – огорчился Евгений, после чего спросил у барышни с нарочитой громкостью: – Ну, вы поняли свою ошибку?

– «Одеть» можно только кого-то, например, человека, – ответила она, глядя на известного прозаика с восхищением и преданностью. – В родительном падеже. А предметы в винительном падеже «надевают»: то есть «надела шляпку», «надел кепочку»… (Она кокетливо посмотрела на меня.)

– И никак иначе, – с удовлетворением закончил Евгений.

Он внимал правильному ответу, приняв вид большого мастера (принявши!). Меж их склоненными головами трепетала рукопись, испорченная красными подчеркиваниями и ехидными пометками на полях. Девушка явно хотела взять Славина под руку, но не решалась, а рукопись, очевидно, была собственного ее сочинения. Мне стало жаль юное дарование. Коли речь зашла о разнице в употреблении слов «одел» и «надел», значит, разговор за литературу велся по крупному, ибо вопрос этот имел не просто важное, но принципиальное значение, особенно когда Большие Мастера вразумляли пишущую молодежь… Коридорный, как это ни смешно, тоже держал в руках рукопись, и смотрел он с точно такой же преданностью, но только на Банева. Каждому ученику – по Учителю! Очевидно, я ненароком попал на летучее заседание творческого семинара.

– Если решили публиковаться на русском языке, на языке Пушкина и Строгова, извольте освоить грамоту в совершенстве, – сурово покивал Славин девушке.

– Что вас сдернуло в такую рань? – спросил я Банева.

– Вломились какие-то болваны, – пожаловался тот, – сначала к Жене, потом ко мне. Вас искали, Ваня, под все подряд кровати заглядывали. Мы решили, что вам требуется помощь. Какие-то неприятности?

– …Или вот, пожалуйста, написали вы «отнюдь», – с ленцой вещал Славин. – Так нельзя, голубушка, после «отнюдь» не ставится точка. Это усилительная частица, которая самостоятельно не употребляется, а только в связке с отрицательной частицей «не» или междометием «нет». «Отнюдь нет», «отнюдь не гений», и никак иначе. Даже дурной вкус не может служить оправданием безграмотности.

Голубушка благодарно принимала обидные речи, соглашалась решительно со всем.

– Никаких неприятностей, сплошь одни приятности, – успокоил я Банева и обратился к коридорному. – Лэн Туур все еще в моем номере? Или домой ушел?

– Его забрали в полицию, – сказал тот беспечно.

– Ах, – сказал я, – вот оно как.

– Да вы не волнуйтесь, – сказал он, – я им все разъяснил. И про то, что Туур – ваш друг, и про то, что вы сами пригласили его к себе. Может, кстати, он уже и дома.

Увели мальчика, подумал я, подарили герою новое приключение. И хорошо бы это в самом деле была полиция, потому что нет никаких оснований полагать, что это была именно полиция. Так или иначе, но Лэна в номере мне теперь не найти, значит заходить туда совсем не обязательно. Ни одна вещь, привезенная мной из внешнего мира, не стоила и минуты сегодняшнего дня, а документы и деньги всегда у меня с собой. Оставь материальный мир врагам и стань свободным. Вот разве что мясные консервы – жалко… Я вызвал грузовой лифт и снова отвлек молодого человека:

– Он ничего для меня не передавал?

– Лэн? – спросил коридорный. – Да-да! Простите, чуть не забыл. Ночью вам звонил товарищ Строгофф, сказал, что весь вечер вас разыскивал и просил навестить его, как только вы сможете. Лэн сказал ему, что вы его непременно навестите.

Новость потрясла всех маститых литераторов. Включая меня. У Банева со Славиным вытянулись лица, и лишь молодежь спокойно поглядывала на нас, не понимая истинного значения случившегося. Учитель пожелал с кем-то встретиться, позвал кого-то к себе… неслыханное дело! Жаль, что обсуждать с коллегами варианты и версии не было у меня ни желания, ни времени, поэтому я молча сделал всем книксен и нырнул в подъехавший грузовой лифт. Почему грузовой? Потому что он спускался до подвала, имея выход в подземном гараже.

– Расскажешь потом, что да как, – вымучил Славин с таким видом, словно его рвать потянуло.

Простодушный коридорный, едва я покинул общество, полюбопытствовал, что такое «батидо» и чем оно отличается от «октли», и трезвенник Банев, думая о чем-то своем, пустился в объяснения – по инерции, все по инерции, – а Славин по инерции принялся растолковывать барышне, почему пожарные в прошлом веке обижались, когда их называли по безграмотности пожарниками, однако я уехал, не успев послушать. Простите, братцы, думал я, нескоро мы теперь увидимся. Они так и стояли с вытянутыми лицами, и каждый, наверное, видел себя на моем месте, и каждый страстно хотел бы оказаться на моем месте, но место это было сегодня занято…

Возвращаться в отель я не собирался.

Пухленькая фрау Балинская была уже внизу, готовая к отъезду. В широком белом сарафане. И автомобиль был готов, пригнан из бокса. Подержанный «фиат-пластик», выпускаемый по лицензии Волжского автозавода.

– Как мне тебя называть? – спросил я, когда мы выезжали из-под земли на поверхность.

– Мария, – улыбнулась она.

– Как? – вздрогнул я. Ей-богу для одного отеля – многовато Марий. Если, конечно, дама не позволила себе милую шутку. Она опять улыбнулась, зато меня окончательно отпустили спазмы неконтролируемого веселья. – И кто ты у нас такая? – спросил я.

– Я твой телохранитель.

– А кто была та серьезная бабуля с миноискателем?

– Это не бабуля, а моя мама. Она в другом номере живет.

Мы завернули на Приморский спуск и поехали к морю. За панелью управления сидел я, присвоив себе право выбирать цель поездки, и я же выбирал темы для беседы. Впрочем, о чем можно и о чем нельзя говорить, было пока не вполне понятно.

– Где ж вы раньше были, телохранители? – упрекнул я незнакомку.

Она молча открыла вторую панель, скрытую в дверце, и принялась нажимать на кнопочки. Загорелся экран бортового монитора, показывая мне запись. Некий персонаж, высунувшись из-за кустов, целился в другого, который прогуливался по темной безлюдной улице. Роли в этом любительском кино талантливо исполняли мы с Киухом.

– Так-так-так, – грустно сказал я. – И вы туда же.

– Нельзя было позволить, чтобы с тобой что-то случилось.

Было хорошо видно, как я метаю бутыль самогона, как волочу тело поверженного врага, было хорошо слышно, как тот бредит: «Камо, шуви камо», как болезненно бормочет: «Сиу тан», истекая кровью у меня на руках. Криминальная мелодрама…

– Если бы дело зашло далеко, тебя бы вытащили, – последовал комментарий.

Удивительно, но столь нахальное вторжение в мою частную жизнь на этот раз почти не задело меня. Я себя не узнавал.

– У вас есть специалисты по индейским культурам? – спокойно спросил я. – Что это за язык?

– «Шуви камо» можно перевести, как «восемь тысяч благодарностей», – сказала эрудированная толстушка. – «Сиу тан» переводится как «не понимаю». Один из языков группы майя. Специалисты у нас есть, Ванюша, у нас все есть, а теперь есть и будущее…

«Теперь есть и будущее». Загадочно, но красиво. Разговор складывался, хотя из нее была такая же Мария Балинская, как из пепельницы сахарница – в том смысле, что меня-то, в отличие от Оскара с его свитой, не могли обмануть ее румяные щеки с ямочками и якобы небрежный русский говор. Однако пригвождать и разоблачать не пришло еще время. Голосом светского льва я справился, взаправдашний ли у нее муж. О да, наставительно сказала она, при всем старании не найти более крепкого прикрытия, чем муж-начальник, особенно если брачные узы скреплены документально. И что же подвигло почтенного главу земельного Совета оказать агентуре такую услугу? Уж не личная ли просьба Эммы? Все может быть (она погрозила мне пальцем). А зачем замужней даме понадобилось приходить в номер к спящему мужчине, да еще ночью? Я тебя разочаровала, огорчилась она, знаем, знаем, ты любишь молоденьких и худеньких, но ведь это, собственно, был мой номер. За обстановкой следила строгая старушка-мама, и когда стало ясно, что убежище писателя Жилина неизбежно и скоро найдут (отель трясли – с подвала до крыши), дочь поспешила на подмогу. Слава Богу, успела вовремя. Сыграла роль, как смогла… Кстати, как зовут нашу потрясающую маму, поинтересовался я мимоходом – ну просто чтоб в следующий раз быть с пожилой женщиной повежливее. Мама тебе сама представится, развеселилась фрау Балинская, а мою девичью фамилию узнаешь, когда отобьешь меня у мужа. Помечтать полезно, согласился я, особенно после того, как прошел по краешку пропасти. Как же вы все, такие предусмотрительные и осторожные, не боялись, что ваше сокровище будет захвачено?! Очень боялись, сникла пассажирка. К счастью, Буквами, соединившимися в Слово, не так просто завладеть, их можно взять только вместе с автором…