Текст книги "Видео Унтерменшн"

Глава 18
В надеждах на лучшее

Выйдя из кабинета генерального, Сергей с удивлением обнаружил, что в приемной не осталось никого. Румянцева, равно как и другие «сторожевые», куда-то исчезла, а у его сумки, что сиротливо покоилась на стуле, почему-то была расстегнута молния. Обычно в таких случаях люди интровертного мышления винят прежде всего себя, отчего Сергей предположил, что он сам забыл застегнуть сумку. Однако на всякий случай проверил содержимое. Так… зеленая папка с черновиками на месте, томик с рассказами Николая Лескова на месте, коробочка с дискетами на месте. Документы… Документы во внутреннем кармане куртки. Ладно…

Проходя по коридорам, еще некоторое время переживал маленькую неприятность с незастегнутой сумкой, но затем хорошие новости от генерального директора взяли-таки свое. Тонус поднимался с каждым поворотом, с каждым лестничным пролетом шаболовского телекомплекса. Ему предложили работу! Ему и Ромке! Две тысячи долларов оклад! Две тысячи, конечно же, не десять, но в его позиции сценариста, при его безденежном положении это просто отличная сумма! Конечно же, Роман отнесется к такому предложению скептически, конечно же, будет отговаривать и убеждать, все это-де очередные апоковские провокации, на которые не стоит поддаваться. Но нет. На этот раз Сергей должен найти слова, и такие, чтобы Роман наступил на горло собственной песне. Во-первых, они будут работать вместе. А вдвоем, регулярно контактируя и выправляя друг друга, всегда легче отгородиться от всякого дерьма. Во-вторых, все-таки хороший оклад. Когда и где еще такой предложат? Сергей тут же прикинул, кому и сколько он должен и как скоро вчистую рассчитается с кредиторами. Скоро, очень скоро! Ну и, в-третьих, самому же Роману, помещенному в гущу событий, будет куда легче просчитывать стратегию «спасения человечества»… Но Апоков-то, Апоков! Кто бы мог подумать? Каким доброжелательным и открытым он сегодня предстал! Или опять игра? Зачем? Нет, не может администратор быть настолько талантливым актером. Наверняка что-то действительно сногсшибательное произошло в его окружении, и теперь генеральному директору понадобились союзники, именно креативные союзники, такие как Садовников и Руденко. Что, новые тенденции с приходом двухтысячного года и грядущих перемен? Телевидению понадобились специалисты по сути, и Апоков бросился на поиски конструктива? Стоп… Но тогда как же объяснить его идиотское предложение по изменению библейского сюжета в рок-опере? Хотя… И это, наверное, можно объяснить…

Он, Апоков, находясь на известном посту, естественно, несвободен и принужден следовать правилам той игры, которую ему навязала действительность конца 90-х. Что же, попытаемся его простить, бедолагу, понять и простить. И самих себя, как исполнителей, простить… Закамуфлироваться в зыбкой обстановке. Выполнить гадостные требования. Еще раз стоп! А скуфети? А как же быть с умозаключениями и доказательствами Романа, а также с непонятной ролью Апокова в грядущей акции? Сергей остановился, анализируя некоторые детали только что прошедшего разговора. Ладно, скуфети скуфетями. Еще будем думать и проверять. А работа – работой. Если даже и подтвердятся худшие предположения о планах Апокова, то все равно выгоднее иметь возможность прохода на Шаболовку, чем злобствовать издалека. Будем считать, что сделка с собственной совестью состоялась…

Сергей вышел из корпуса и с удовольствием прошелся по территории телекомплекса. Погода была хорошей. По-осеннему хорошей. Вообще-то Сергей не любил ноябрь за холодную промозглость, ежедневное убывание температуры и грязно-серые природные тона. Но сегодня, словно в поддержку хорошим новостям, небо оказалось безоблачным, солнце хоть и мутноватое, но яркое, и даже грело. Две тысячи баксов! Весь асфальт на территории комплекса аккуратно подметен и освобожден от листьев, которые кучками были собраны на обочине. Словно к празднику. Впрочем, сегодня и на самом деле был праздник. Какая-то производная от «Дня Великой Октябрьской революции». Ну да… Вон трехцветные флаги висят… А за железными прутьями ворот видна кучка пожилых людей с красными флагами. Сергей попытался вспомнить, как теперь называется этот бывший красный день календаря, но так и не вспомнил.

– С праздником вас, – поздравил милиционера, выходя из проходной.

Тот почесал затылок.

– Спасибо. Вас также…

Прежде чем войти в метро. Сергей задержался около той самой кучки ветеранов, которые помимо красного флага, развернули несколько плакатов с лозунгами бесполезного содержания: «Верните телевидение народу», «Не губите наших детей», «Телевизионщики! Где ваша совесть!?» Ну и еще несколько транспарантов с традиционными пожеланиями президенту уйти в отставку. Сергей с улыбкой представил, как президент с проснувшейся совестью по просьбе трудящихся будет уходить в отставку – с раскаянием, с извинениями, с возвращением народу наворованной недвижимости, алюминиевых месторождений и нефтяных скважин, что-то вроде торжественного ритуала, противоположного инаугурации, как вдруг в группе протестующих заметил Марка Соломоновича Полянского. Полянский тоже увидел Сергея. Поначалу немного смутился, но затем приветливо помахал рукой и, передав свой флажок другому ветерану, вышел из кучки протестующих.

– Здравствуй, Сережа.

– Здравствуйте, Марк Соломонович.

Полянский виновато оглянулся.

– Основная группа протестующих сейчас возле Останкино, Сережа. А здесь так, маленькая часть… Чтобы не выпускать из-под контроля ни один телевизионный объект.

– Пустое это, Марк Соломонович.

– Знаю, что пустое, – согласился Полянский. – Ты, Сережа, наверное, подумал, что я «красный», увидев меня здесь.

– Ничего я не подумал, Марк Соломонович.

– Никогда не был «красным», – вздохнул Полянский. – В советские времена, наоборот, немножко диссидентствовал и даже привлекался органами за двусмысленное толкование исторических событий, когда читал лекции. А вот в последнее время мне эти люди стали казаться симпатичными. – Он кивнул в сторону кучки ветеранов с флагами и транспарантами. – Куда более симпатичными, нежели вон те, – ткнул пальцем в сторону шаболовского телекомплекса, потом опять посмотрел на ветеранов. – Да. Заблуждаются. Но по крайней мере, своим убеждениям не изменяют и не подставляют задниц. А после того, что произошло в нашем институте, меня и вовсе на пикеты потянуло. Не протестовать против чего-то, а так… вместе с протестующими постоять. Потусоваться, как теперь говорят молодые люди. Я хотел тебе вчера позвонить, но по старости и рассеянности куда-то подевал записную книжку…

Полянский достал из внутреннего кармана блокнот. Сергей продиктовал свой домашний телефон.

– Хорошо, очень хорошо, что я тебя встретил…

– Так что же произошло в институте? Марк Соломонович?

– Теперь о том, что произошло… Ты знаешь такого – Гусина Алексея Владимировича из «Видео Унтерменшн»?

– Да. Знаю.

– А можешь как-нибудь охарактеризовать?

– Ну, если без лишней толерантности, обходительности и реверансов, – задумался Сергей, – шестерка, бездарность, ворюга и очень амбициозен. Амбициозность, как известно, следствие профнепригодности…

– Ворюга, значит, – задумался Полянский. – А что он ворует?

– Все, Марк Соломонович, что когда-нибудь может пригодиться амбициозному человеку. Идеи, тексты, если они не запатентованы, при случае может и монтажный компьютер увести…

– Вот так, значит, – с тяжестью в голосе констатировал Полянский. – Жаль, что я несвоевременно утерял записную книжку. Хотел тебе позвонить, прежде чем вступать в диалог с человеком из «Видео Унтермешн», но утерял.

– А по поводу таких людей вовсе не обязательно мне звонить, – улыбнулся Сергей. – Если кто-то приходит из «Видео Унтермешн», гоните сразу в шею, не ошибетесь. Так что случилось?

– Обокрал меня этот Гусин. Обокрал мой архив. Представь себе, пришел за материалами про Владимира Красно Солнышко. Я, конечно, удивился, что это вдруг всех к Красному Солнышку потянуло. Но за определенную плату его все-таки впустил. Разрешил отксерокопировать. Так он представляешь что сделал? Не стал ксерокопировать, подлец. Подлинники с собой унес. Смылся, сволочь, пользуясь безалаберностью нашей охраны.

– Что именно унес?

– Именно то, чем и ты интересовался. Ту самую подшивку, где сказано про скуфети. У тебя осталась копия подшивки? Ты ведь делал копию…

– Осталась. Не волнуйтесь, Марк Соломонович. В целости и сохранности, – успокоил своего учителя Сергей. – Разумеется, без тех трех страниц, которых изначально не хватало. Тех трех, которые пропали двумя годами раньше. Я вам отдам свою копию, только, если можно, дня через три-четыре.

– Да хоть через две недели! – расцвел Полянский. – Я тебя не тороплю. Лишь бы было… Ты куда, в метро?

– Да, в метро.

– И я с тобой.

– А как же митинг протестующих?

– Обойдутся и без меня, – улыбался историк. – Что во мне толку? С милицией драться не стану. Орать и скандалить не хочу. Когда поднимается настроение, надо просто работать, а не на пикетах последние ботинки стаптывать. Я вот что… Праздник не праздник, выходной не выходной, а поеду-ка я к себе в институт. Недавно очень интересную концепцию разработал, еще раз перечитав материалы о Степане Разине.

«Ну вот, теперь у меня настроение испортилось, – думал Сергей, сидя в трясущемся вагоне. – Полянскому настроение поднял, а у самого – испортилось. Что за жизнь? Ни дня, прожитого с хорошим настроением от восхода до заката. Днем познакомишься с красивой девушкой, а ночью футбольная сборная обязательно проиграет. Утром придумаешь сногсшибательную репризу, а вечером продавщица в магазине обматерит… Вот и сегодня начал с прекрасного разговора, и не с кем-нибудь, а с Апоковым! Часу не прошло, ан вон что: Гусин, оказывается, материалы про скуфети увел! Неужели и этот ублюдок к Ромкиным умозаключениям приблизился? Или услышал, что… От кого? Ладно, хорошо, что копия подшивки у меня осталась… А как же все-таки быть с теми тремя страницами? Афанасьеу, что ли, потрясти? Да нет, без толку. Казаки своих начальников за бесплатно не сдают. А я пока без денег. А если б были деньги? Все равно… Нет. Больше рубля он не стоит. Интересно, и многие кубанские казаки стали такими?». Сергей выпучил глаза, чтобы попробовать войти в образ и, следовательно, понять особенности мышления Александра Афанасьеу, но тут же получил замечание от пожилой дамы, сидящей напротив.

Дорога от станции метро «Текстильщики» до дома не таила никаких приключений, способных поднять или ухудшить настроение. Но вот уже на подходе к самому дому сердце тревожно застучало. На лавочке возле подъезда сидел Роман Руденко с двумя чемоданами.

– Давно сидишь?

– А куда мне деваться? Ключей от твоей квартиры у меня нет. Были бы ключи, все равно без твоего разрешения не вошел бы. Я воспитанный человек. Вот и ждал. Прости за малодушие, но решил воспользоваться твоим предложением и немного пожить у тебя. Не передумал?

– Нет. – Сергей набрал код подъездной двери. – Что-нибудь случилось?

– Почти.

* * *

– Я, Елена Алексеевна Афанасьеу, заступая на пост президента Российской Федерации, торжественно клянусь. Честно выполнять возложенные на меня обязанности руководителя государства, отдавать без остатка все свои силы и энергию, ну чего ты кашляешь, дурак?! Можно хоть один дубль без кашля, чтобы я послушала! – В гневе Елена отшвырнула толстую книгу, исполняющую роль отечественной Конституции, и упала на диван. – Курить меньше надо! Понял или нет, оператор будущего президента?!

– Понял, понял, моя Елена, прости. Но это не от куреуа, – оправдывался муж. – Это я у Суздале простыл, на фестиуале мультфильмоу. Дауай еще дублик…

– Нет, я устала. Потом.

Афанасьеу выключил камеру. А Елена, растрепав волосы, уставилась в стенку неподвижным взглядом обиженного ребенка.

– Елена, кофе при’отоуить?

– Нет.

– А чего при’отоуить?

– Ничего не надо.

– А можно я рядом присяду?

Приняв молчание как знак согласия, Афанасьеу осторожно присел рядом с супругой и с нежностью довоенного ухажера положил руку на ее чуть вздрагивающее плечо.

– Ты скучала по мне это уремя?

– Какое время?

– Ну эти дни, когда я находился на фестиуале.

Елена оставила вопрос без ответа.

– А как Леша и Паша себя уели? Не озорничали? Кушали хорошо?

– Хорошо… Лучше бы ты их забрал. У меня было много работы.

– Гусин приходил?

– Так. Заходил.

(Врать было бесполезно, так как Афанасьеу обязательно бы расспросил детей, что тут было и как).

– Не забыуает.

– Не забывает.

Несколько минут посидели в молчании. Афанасьеу попытался вытравить из сознания возможные картины супружеской неверности и убедить себя, что в его отсутствие Елена с Гусиным всего-навсего делали друг другу массаж, как это не раз происходило на его глазах. Елена же сейчас раздумывала, уступить или не уступить мужу, когда он на нее накинется. Афанасьеу, словно угадывая сомнения жены, еще долго и осторожно разогревал ее плечо. Наконец, как ему показалось, появилась возможность переходить к решительным действиям.

– Пусти! Не хочу! – закричала Елена. – Не хочу!

– Я же твой муж!

– А я не хочу!

– Елена, ну как же так… Моя Елена… Как же так… Как же так…

Усыпляя бдительность жены горячим шепотом, он целовал ее ухо и висок, прислоняясь густой щеточкой усов. В это же время стаскивал один предмет туалета за другим. То с нее, то с себя. Некоторые предметы возвращались на место, но чаще все-таки снимались, как в школьной задачке про две трубы в бассейне: в одну трубу вода втекает, в другую вытекает. Примерно через полчаса вся вода вытекла, и они соединились. Еще через пятнадцать минут можно было переходить к убеждениям.

– Елена, моя Елена, ну зачем тебе баллотироуаться у президенты? Меня же у родном хуторе засмеют, арзамасские друзья издеуаться будут.

– А что тебе хутор и арзамасские друзья? Ты в Москве живешь, проснись. На телевидении работаешь, какие друзья?

– А как же родня?

– Достал ты меня своей родней, своим вонючим джигинским выводком. Тому помоги, этого трудоустрой…

– Так я же сам им помо’аю.

– Что значит сам? Твои деньги – это мои деньги. А твое время – это мое время, особенно теперь.

Афанасьеу вспотел от счастья. «Твои – мои! Твое – мое! Это значит – наше! Мы вместе! Мы – неразлучные муж и жена!»

– Спасибо, моя Елена! Спасибо! А что означают слоуа: «особенно теперь»?

– А то, что третье тысячелетие на носу. А то, что нас пригласили на корпоративный отдых, на ту самую базу у Селигера. А то, что есть шанс проявить себя. Каждый комплимент или правильная услуга может обернуться ступенькой для восхождения.

– Еще один перепляс при’отовить?

– Нет. Пляжные костюмы с подогревом приготовь! И себе, и мне. Где хочешь доставай. Завтра же. Вранович и Гендель уже подсуетились, смекалистые твари…

– А если Леснер не разрешит костюмы с подо’реуом?

– Если не разрешит, голым поплывешь! Стойкость и толерантность. Работаем не где-нибудь, а в «Видео Унтерменшн»!

Пик активности у обоих пришелся как раз на слово «Видео Унтерменшн». Оба вскрикнули, потом замолчали. А через несколько минут сидели в халатах. Афанасьеу курил и рассматривал открытки с приглашениями. Его жена наворачивала яблочный штрудель.

– У Апокова, говорят, фаворитка сменилась, – возобновила разговор Елена.

– Знаю. Румянцеуа опять сменила Икуину.

– Устаревшие данные. Два часа назад мне по телефону сказали, что Апоков повысил Катю Гендель.

– Ну и что из то’о?

– Как что из того?! Это надо знать! Руку на пульсе! Говорят, Румянцева не выполнила какое-то важное поручение Александра Завеновича. Девочки слышали, как он орал на нее, несмотря на свою известную сдержаность. Румянцева вышла из кабинета бледная, как простыня. А он ей вслед прокричал: «Тебе дается последний шанс!»

– А ‘ендель за что поуысил?

– А Гендель наоборот… Хитрая сучка… Составила полную родословную Александра Завеновича. И, представляешь, доказала, что его род происходит от киевского князя Владимира Красно Солнышко.

– Такая ‘рубая лесть…

– Грубая не грубая, а вот Александру Завеновичу понравилось. Вот как работать надо! Работать, а не к Гусину ревновать… Эх, Гендель, Гендель, хитрая сучка.

– Что-то не уерится… Каким манером она смо’ла это доказать?

– В принципе совсем не трудно было доказать. У князя Владимира, как мне сказали, было восемьсот жен. Представляешь, сколько родовых веток понасочинять можно было… И эта Гендель, эта сучка в ондатровой шкуре, очень правдоподобную историю нарыла. Признанных сыновей у Владимира было двенадцать, именно им он отдал на княжение свои города. Старшего, Вышеслава, посадил, кажется, в Новгороде, Изяславу отдал Полоцк, Святополку отошел Туров… Дальше я не запомнила, что у него были за сыновья… Но младшего, двенадцатого, звали Позвизд.

– Как-как?

– Позвизд. Ни в одном историческом справочнике якобы не указывается, какая из Владимировых жен его родила и какую волость отец отдал ему в княжение. Ну так вот… Эта ондатра наняла каких-то историков и сфабриковала материал с «доказательствами», что, дескать, Позвизду отдали какой-то армянский надел. Князь Владимир в своей жизни успел повоевать и с армянами. Отхомячил у них кусок земли и отдал ее Позвизду. Вот… Эта вонючая крыса убедила Апокова, что он не кто иной, как прямой потомок Позвизда, а значит, и Владимира Красно Солнышко… Даже стихи написала для эпиграфа к своему трактату.

 
Солнышко ты Красное наше!
Свети ярче, Саша!
 

Апокову понравилось…

– И что теперь?

– Что – что, ничего! Время попусту теряешь, вот чего! Помнишь свою родословную? Ты как гордился…

– Родослоуную? Помню… Слегка. Знаю, что род наш тянется от Боканоу. Осталось упоминание с середины деуятнадцатого уека. И от них уже пошла наша уетуь.

– Что это за Боканы? Почему их так называли?

– Боканы, потому что крутые были, ‘ероические, усех «мочили».

– Не вижу связи. Почему если Боканы, то обязательно крутые? Хотя черт с ними! Крутые так крутые. Давай действуй. Найди историков и докажи Апокову, что твои предки Боканы находились в самом тесном приближении к князю Владимиру Красно Солнышко от самых корешков. Понял? Фу-уф! Надоело за тебя думать.

Елена доела яблочный штрудель и пошла в ванную.

Глава 19
Позвизд

– Уж ты мой маленький! Уж ты мой чернявенький, кучерявенький молчунишко! И ведь на самом деле молчунишко. Иные дети орут, жилы надрывают, а этот молчунишко. Молчит да ласкается. Люб ты мне за это. Да и ни на кого из своих братьев не похож. Все либо русые, либо белесые, а у этого волосенки чернявые как смоль, и вьются. В кого ты такой? Эй, Малаша! – князь окликнул няньку, что стояла возле дверей, не смея приблизиться. – Правда, что от меня этот голопуз народился? Следили за матерью? Не подгуляла ли? Небось, за восемью сотнями баб трудно усмотреть?

– Как можно, княже… – поклонилась нянька. – Глаз не смыкали ни дня, ни ночи.

– А как я нарек голопуза? Напомни.

– Позвизд, княже.

– Как, как?

– Позвизд, княже, – смутилась нянька – Сами таким именем и нарекли.

– Надо же, Позвизд, – задумался князь. – Видать, здорово я погулял с Путятой после крещения Новгорода… Ну что же, Позвизд так Позвизд. Дважды имени не дают. Вот что я скажу… Люб он мне… Быть ему князем!

На этих словах Малаша вскрикнула. Всплеснула руками и упала ниц.

– Эй, Бокан! – князь толкнул лежащего возле ног скомороха. – А ну, весели мальца! Весели, потешай будущего князя!

Маленький кривоногий скоморох, лупоглазый, с большой головой и смешными, торчащими, как кабанья щетина, усами тут же вскочил, высоко подпрыгнул и пошел вприсядку, ударяя в бубен, обвешанный еловыми шишками.

 
Щука плавала в пруду,
Люли-люленьки ду-ду!
А Прасковья выходиша,
Щуку за хвост изловиша…
 

– Смышлен ты, Бокан, – улыбнулся князь, играясь с сынишкой. – Что ни день, то новые «люльки» от тебя слышу. Сам «люльки» слагаешь или подслушиваешь где?

– Сам, княже, – соврал скоморох, который каждую ночь дежурил под окнами женского терема. – Сам выдумываю. Ради тебя и твоих отпрысков выдумываю, ночами не сплю.

Вот прошелся в переплясе несколько раз вокруг княжеского стола, напевая «люльки» и постукивая шишками, потом выпрямился и, якобы нечаянно поскользнувшись, со всего размаху грохнулся на пол, вызвав при этом не только раскатистый хохот Владимира но и смех маленького Позвизда, которого князь по-прежнему держал на руках.

– Вот ублажил! Вот ублажил, – князь вытер выступившие от хохота слезы. – Малаша, забери мальца, а то, неровен час, уроню. Вот ублажил! Не только меня ублажил, но и маленького князя развеселил, мальчугана. Быть тебе, Бокан, на моих пирах скоморохом. Будешь еду из княжьих рук принимать да гостей моих потешать!

– Ам-ням-ням, – игриво застучал зубами скоморох, стоя на четвереньках.

– А теперь вот что, – в мгновение посерьезнел князь, – ты, Малаша, отнеси Позвизда к матери в терем, его небось кормить пора… А ты, Бокан, вот что сейчас сделаешь. Пойдешь в конюшню. Там у меня сотник один сидит. Он ослушник и давно ждет моего решения. Скажи ему, пусть явится сюда. А почему тебя посылаю, а не кого-нибудь другого, так это ему в науку. Скомороха за ним посылаю, а не человека! Пусть будет ему, собаке, вот такая честь! Иди!

Горница на время опустела, усугубляя то самое состояние одиночества, которое князь Владимир стал испытывать в последнее время. Глубокие противоречия терзали его, как бы отделяя голову от сердца. И такие противоречия, что ни с кем не посоветуешься и никому не объяснишь. С одной стороны, вроде как поверил в Христа и всем сердцем принял новую греческую веру, а с другой стороны, холодный рассудок не давал расстаться с чудодейственной языческой рамочкой, которая позволила заглянуть в будущее ночью возле братской могилы. И в будущее ли? Нет, не хотелось расставаться со скуфетью, несмотря на возможный Господень гнев. Одолевало искушение разобраться в том, что происходило на фоне звездного неба. Так что это было? Наваждение? Да нет. Сотник был рядом и то же самое увидел… И почему до сих пор не казнил сотника, который мог оказаться опасным свидетелем? То ли от христианской доброты, которая действительно нахлынула, обволакивая сердце, то ли от трезвого рассуждения – одного посвященного надо оставить, чтобы не дать одинокому разуму помутнеть. В последнее время Владимир перестал казнить даже воров и разбойников, демонстрируя народу христианскую терпимость, за что и укрепилось за ним прозвище Красно Солнышко. Но с другой стороны, этих грабителей на лесных дорогах развелось втрое больше. Откупаются денежной пеней и опять за свое… Так как же действовать: сердцем или разумом? Народ хочет, чтоб сердцем. В смирение приходит благодарный народ. С другой стороны, тот же самый народ думает о чистоте веры самого князя Владимира, того Владимира, который до сих пор прилюдно не расстался с последней, самой главной скуфетью. Сказать людям, что сжег скуфеть у себя в печке? Покивают головами, но не поверят. Публично должна уничтожаться такая вещь… А как же тогда с будущим? Как быть с искушением заглянуть в будущее?

Эх, скуфеть, скуфеть! Что за дивная великонужная вещь! Когда через нее на людей смотришь, все тебе верят и беспрекословно подчиняются. А тут еще, эвона… Глядя через нее на звездное небо, судьбу узнать можно.

Внезапно Владимир подумал о Позвизде, двенадцатом княжеском отпрыске. Действительно чем-то полюбился ему этот малец. Сразу полюбился. То ли тем, что младшенький, то ли тем, что на своих братьев непохож. Молчунишко. Смиренный. Ласкается… Вон Святополк с Изяславом уже вымахали как жерди, за мечи хватаются, дерзят папаше, брагу пьют, станут взрослыми – того гляди, промеж собой воевать будут… А вот Позвизд, Владимир сердцем чувствовал, воевать не будет, пьянствовать не будет, отцу кланяться будет и пустит свою благонравную Позвиздову ветвь, в которой дела будут решаться совсем иным образом, без мордобоя.

– Отдам-ка я ему Армянский надел, – вслух произнес Владимир. – Он и внешне на армяна похож, народец его армянский тихий, коленопреклонный, да и надо, чтобы рядом с Византией кто-то был, а то эти греки, наши единоверцы, известные мастера на мелкие пакости. Глаз да глаз нужен. Похитрей им туда надо князя, а не Вышеслава, не Изяслава и уж, конечно, не этого… Святополка… Вот уж действительно совсем окаянным растет.

Владимир решил, что не будет расставаться со скуфетью до тех пор, пока не узнает что-нибудь о будущем Позвизда и его отпрысков. Воедино опять соединились христолюбивое сердце с холодным рассудком. Он заулыбался, довольный тем, как оправдал себя перед самим собой, и стал дожидаться сотника, которому уже пора было бы предстать перед ясны очи… А вот, кажется, и сотник… В сенях послышались быстрые шаги. Оклик стражников. Правильный ответ. Тяжелые двери открываются. Заходит и сразу падает на колени провинившийся сотник.

– Звал, великий князь?

Владимир удивленно поднял брови.

– Кто? Я?… Нет…