Текст книги "Видео Унтерменшн"

Глава 26
Княжеский пир

– Злато! Злато! – кричали воины и при этом дружно стучали по столу кулаками. Деревянные блюда с яствами и горшки с медами подскакивали в такт ударам. Красное вино выплескивалось из глиняных кувшинов, заливая расписные полотенца. Дубовый стол трещал под тяжестью полусотни дюжих кулаков.

– Хорошо! Будь по-вашему. Злато! – произнес князь, поднимаясь из-за стола. – Эй, челядь! Несите сюда золотые кубки для героев. Мои воины хотят из золота пить.

Княжеская прислуга, подхватив ключи, выбежала из трапезной и вернулась с множеством золотых кубков. В спешке наливалось из кувшинов белое панонское и красное греческое вино.

– За здоровье князя! – гремело над столом. И мигом осушались до краев наполненные золотые кубки, а деревянные и медные летели прочь.

Князь Владимир не без сожаления смотрел на все это безудержное веселье и кусал губы. «В который раз уже золотые кубки требуют. А после пира и половины не досчитаюсь. Эх, не боятся Христовой заповеди мои дружинники. Воруют. Знают, что потом покаяться можно, отмолить… Когда скуфеть была приторочена у меня к поясу, такие штучки не проходили. Жаль, что сейчас ею нельзя воспользоваться. Вон, два посла из Царьграда на другом конце стола… Глядят в оба. Неспроста посланы. Все потом архимандритам расскажут. Ладно, Христос с ними со всеми… Золото еще как-нибудь на войне добуду. Главное сейчас – дружину сохранить».

– Эй, Бокан! А ну, весели дорогих гостей!

Княжеский скоморох, который сидел в готовности, прижавшись к красному сапогу, вдруг лихо вскочил, взобрался на стол и, уворачиваясь так, чтобы не зацепить ни горшков, ни кувшинов, пошел вприсядку под хохот дружинников и заморских гостей.

– Молодец, Бокан! Жги, лупоглазый!

– А слыхали новость, гости дорогие, – как будто вспомнил князь, – мой шут жениться собрался!

На какое-то мгновение сидящие за столом притихли, ибо каждый сызмальства знал, что ни шутам, ни лицедеям жениться под смертной угрозой не положено. Но потом как бы спохватились. Ведь с приходом новой веры и справедливых законов Владимира не толпа, а православная церковь решала, что считать противным, а что – богоугодным шутовством. И возникшее поначалу молчание сменилось всплесками смеха, который затем перерос во всеобщий хохот.

– А ну, покажи суженую, Бокан! – кричали развеселившиеся участники застолья. – Приведи ее сюда!

Маленькая черноволосая служанка, что незаметно сидела, прижавшись ко второму сапогу князя, выскочила, ухватила руку своего возлюбленного и также оказалась на столе.

– Вот она, моя любоу `олубка! – представил ее Бокан.

– Ты когда говорить-то научишься? – усмехнулся князь. – А впрочем, бог с вами. Для того, чтобы детей плодить, вовсе не обязательно вещать, как греческий Цицерон. Здесь важна «любоу». Так уж и быть, благословляю!

Ай да Владимир! Ай да устроил представление! Невиданное дело на Руси! На столе баба танцует!

Пока Бокан на пару с невестой в лицах разыгрывали сценки из православного бытия, где, к немалому потрясению дружинников, жена охаживала веником да отчитывала мужа-подкаблучника, Владимир с тоской смотрел то на узкие окна княжеской трапезной, то на заморские подсвечники, украшающие белые стены. Вполглаза следил за лицедейством и всем, что творилось вокруг стола, вполуха выслушивал доклады преданных слуг, которые то и дело шныряли потихоньку, так, чтобы не отвлекать присутствующих. Главные же его мысли были о другом… Он всецело был поглощен двумя задачами, которые по важности для него превосходили все прочие государственные… Первая – разобраться раз и навсегда с Соловьем-разбойником, да так, чтобы тот и потомства не сумел оставить, вторая – найти мастера Звягу.

После того, как Торопов мятеж был подавлен, мастер куда-то исчез. В свою избу, как докладывали гонцы, ни разу не вернулся. А поскольку по жизни Звяга слыл бобылем и почти что отшельником, то не нашлось ни одного человека, который сумел бы в точности указать, в какие тот мог отправиться края. И тогда князь приказал всем тайным доброхотам, приказным людям и духовным служителям следить, где появится высокое художественное творение из дерева или из камня и тут же хватать умельца, тащить в темницу и со всей строгостью дознавать, кто был его учителем и не пересекались ли пути этого умельца с пропавшим мастером. Больше всего Владимир боялся появления еще одной скуфети княжеского образца. Да и не хотелось оставлять в свободном походе творца и свидетеля сокровенной работы, уничтожить которую он все еще не решался никак.

Вот так и сидел князь в раздумьях во главе пира и тосковал, не заметил, как к нему подошел маленький дьякон в черной рясе.

– Нашли Звягу, князь, – прошептал дьякон.

Владимир посмотрел на дьякона, узнал. Молодой, многообещающий. Не очень уж святой, но проверенный. Дьякон имел княжескую грамоту, с которой мог беспошлинно следовать в любой надел, проходить в любые дома и с пристрастием задавать вопросы всем добрым людям.

– Кого нашли? Не расслышал… – прищурился князь.

– Звягу.

– Звягу? Какого Звягу?

– Звягу мастера. Как тобой и было велено, – поклонился дьякон.

Князь Владимир наморщил лоб. Как бы задумался.

– Звягу мастера… Мною было велено?.. Хм… Что-то уже и не припомню. Где нашли?

– Отыскали на Суздальской земле. Плотничал. На речке Каменке часовню собирал.

– Ладно. Нашли так нашли. Каменка так Каменка, часовня так часовня. А где он сейчас?

– Здесь. Возле твоего терема.

– Возле терема… – опять задумался князь. – Не убежит?

– Нет.

– Что ж, раз уж нашли, ведите сюда. Не выгонять же. Голоден человек небось, с дороги…

Дьякон исчез, но вскоре опять появился в трапезной. За ним в сопровождении двух крепких монахов-звонарей вошел мастер Звяга. Невысокий, худой. В старой холщевой рубахе, в истоптанных сапогах. Из-под длинных седеющих волос, собранных обручем, приоткрывалось потемневшее от загара и копоти лицо и серые уставшие глаза.

– Низкий поклон тебе, князь, – произнес Звяга, когда его привели к Владимиру, и отвесил поклон.

– Не ожидал увидеть тебя здесь, в своем тереме, – улыбнулся Владимир. – Всякие гости у меня бывали. И воины, и заморские короли. Богатые купцы, латинские кардиналы, разбойники, а искусных мастеров за этим столом еще принимать не приходилось. Так что ты хорошо сделал, что решил нас проведать, очень хорошо…

Глаза мастера округлились после слов «решил нас проведать», но он не сказал ни слова. Князь же достал из-под полы мешочек с монетами и рубленым серебром и швырнул его дьякону. Тот, поймав мешочек, поклонился три раза и, пятясь, удалился вместе с монахами.

– Устал, поди? Проголодался после дальней дороги?

Звяга не ответил. Пожал плечами.

– Эй там, у дверей! – крикнул князь. – Еще один золотой кубок для дорогого гостя!

Затем обратился к сидящим поблизости двум богатырям.

– Добрыня! Путята! Раздвиньтесь, ребятки. Дайте место за столом великому мастеру. Пусть промеж вас посидит. Да следите, чтобы он ни в чем себе не отказывал: ни в вине, ни в пиве, ни в хмельных медах, ни в баранине! И еще. Чтобы не сбежал…

Жестом князь согнал танцующих со стола, разрешил войти гуслярам. А Звяга, сидя на лавке, зажатый с двух сторон огромными плечищами Добрыни и Путяты, отломил гусиное крылышко и пригубил из кубка.

– Что-то ты мало пьешь, – пробасил Добрыня. – Смотри, как надо пить за здоровье князя.

И одним махом влил в глотку содержимое своей посудины.

– И ешь тоже мало, – пробурчал Путята, отправляя в рот кусище баранины, которого Звяге хватило бы на добрых три дня.

– Ешь как следует!

– И пей как люди! Питие есть веселие на Руси, не так ли, князь?

Владимир одобрительно кивнул. В это время гусляры разом ударили по воловьим жилам своих инструментов и запели сказание о подвигах русских богатырей, чем вызвали ностальгическое состояние у сидящих за огромным столом. Пили и ели все так же много, но уже без выкриков и метания опустевших горшков. Говорили мало, а обменявшись глубокомысленными взглядами, опускали головы, вспоминая про стародавние походы и задумываясь о будущих во славу родной земли и великого князя Владимира Красно Солнышко. Пользуясь тем, что всеобщее внимание было направлено уже не к нему, а к размеренному монотонному пению гусляров, Владимир потихонечку вышел. Он не любил слушать все эти былины. Ни про Миколу Селяниновича с его непонятным плугом; ни про Святогора-богатыря, которого якобы не выдерживала мать сыра-земля, хотя тот всего-навсего провалился в болото; ни про Илью Муромца, поймавшего мерзопакостного Соловья только с двадцатого раза, да и то обманом, да и то с чужого совета, а потом Владимир выпустил мерзавца по собственной глупости… Ладно, с Соловушкой он разберется как-нибудь в другой раз… Сейчас же князь всецело предавался размышлениям, что ему делать с мастером Звягой, который, слава тебе Господи, отыскался и теперь столовался в трапезной, ожидая своей участи. Звяга вызывал симпатию у князя. Во-первых, своим смиренным видом и поведением, а во-вторых, великим умением мастерить. Такого хорошо было бы держать при себе да время от времени давать ему разные искусные поручения на зависть другим владыкам… А вдруг убежит? Или еще того хуже, какой-нибудь недруг, похитив, уведет его к себе? Ведь многим уже было известно, что главную великокняжескую скуфеть изготовил именно Звяга. Заковать его и спрятать? И следить, чтобы умелец не отказывал себе ни в чем, вплоть до рыбалки или хождения по грибы в кандалах. Некоторые князья таким образом и поступали с нужными мастерами. Но вот ведь незадача, сразу хуже начинали работать, подлецы, а то и отказывались совсем… И что за потребность у людей этой породы быть обязательно свободными как птицы? Чижику в клетке ведь ничто не угрожает, если здраво рассудить. А на воле – пожалуйста тебе: и беркуты, и совы, и куницы, шастающие по птичьим гнездам, и птицеловы, ставящие сетки и силки.

Выйдя из трапезной, князь спустился к чулану с маленькой железной дверцей, открыл замок с секретом, зажег свечку и подошел к сундуку, в котором была спрятана великокняжеская скуфеть. Поднял крышку сундука, развернул медвежью шкуру, в которой еще Тороп в первый раз доставил изделие пред ясны очи. Да! Хороша. Хороша скуфеть. Ничего не попишешь, чертовски хороша! Век бы не расставался с изделием, а втайне любовался бы до самой кончины. Может, так и сделать? Нынче же объявить людям, что скуфеть сжег, а на самом деле уничтожить ее только в преддверии самой смерти. А с другой стороны, как же можно почувствовать это преддверие? Случайная смерть, она всегда подстерегает, будь ты князь, будь ты холоп, будь ты отшельник, удалившийся в непроходимые дебри слушать людское безмолвие.

То, что скуфеть должна быть уничтожена еще при его жизни, Владимир теперь хорошо понимал. Видения из будущего над Селигеровом озером очень его удручали. Тот белесый дядька, что будет жить через тысячу лет и который назовет себя «Дважды Владимиром», как выясняется, тоже возобладает скуфетью. Так что же получается, Владимир Красно Солнышко окажется не в силах повлиять на ход истории, и богопротивная рамка все-таки проскользнет в будущее в насмешку над христианской религией, которую он утверждал на Руси с таким трудом? И благодаря кому проскользнет? Уж не Звяге ли? Князя Олега, прозванного Вещим, погубил его же конь, как ему и предсказывали… Услышав эту историю еще в отроческие годы, Владимир долгое время пребывал в уверенности, что от судьбы никуда не уйдешь. Но теперь ему захотелось воспротивиться судьбе, полагаясь на свой жизненный опыт и мудрость. Отбросить в сторону безволие, свойственное русским людям. Самому решать, а не ждать, пока небеса за тебя решат. Сначала хорошенько подумать, а затем решать. Вещий Олег сам виноват! Не надо было наступать на конский череп! Так и ему, Владимиру Красно Солнышко, не стоит поддаваться приступам малодушия, а сегодня же ночью отправить в лучший мир мастера Звягу. А завтра же днем собрать людей, позвать цареградских послов и сжечь скуфеть. Кто как не князь должен взять в свои руки будущее! Не малодушничать, как Вещий Олег! Не смотреть на звезды, не слушать волхвов, а решать! Человек сам творец собственного счастья с Божьей помощью. Счастья своего и счастья своих потомков. «Ради вас, праправнуки мои, и сына моего Позвизда, ради Тебя, Спаситель, я поступаю именно так, а не иначе. Не останется завтра ни Звяги, ни скуфети. И произойти все должно в такой очередности: сначала Звяга, а потом скуфеть. Решено».

Убрав рамочку обратно в сундук и заперев чулан, Владимир поднимался по ступенькам крутой подземной лестницы, думая теперь только о том, как бы безболезненно умертвить мастера Звягу. Мастера, который вызывал у него большое уважение. Отравить? Вскрыть вены? Не должен же такой славный человек умирать в муках. Общепринято, что легким способом расставания с белым светом считается обезглавливание. Раз – и все. Но такое окончание годится только для мятежников, потому как сам ритуал напоминает скотобойню, отчего и совершается прилюдно. Неуважительный ритуал. Цареградцы говорили, что если вскрыть вены, да в теплой воде, то обреченный вроде бы совсем не мучается, а как бы потихоньку засыпает. А если еще рядом гусляров приставить, чтобы музыка убаюкивала и ласкала слух… Хорошая мысль. Тихо и благородно. Время позднее. Может быть, уже отдать распоряжение нагревать котел с родниковой водой, приготовить травы и пряности, а Звяге сказать, что неплохо было бы помыться после дальней дороги? И не в обычной бане, чем и простого холопа не удивишь, а как римскому цезарю, как дорогому гостю…

– Горим, князь! Горим!

Только сейчас Владимир, прервавший размышления, почувствовал едкий запах дыма, который пошел уже вниз, и отчетливо услышал людской топот.

– Горим, князь! Беда! Соловей-разбойник с четырех сторон терем поджег!

Взбежав по лестнице и выбравшись на простор через потайной выход, Владимир увидел, что весь его терем со всех сторон объят пламенем. Сухие деревянные настилы и резные пристройки, окружавшие все белокаменное здание, уже догорали, а сама известковая основа, потемнев, трескалась и, казалось, только добавляла жару беснующемуся огню, который быстро поднимался к самой крыше, касаясь причудливо расписанных остроконечных наблюдательных башен. Вот уже занялась и крыша, опрометчиво сложенная из березовых досок, в мгновение образовав огромный факел, осветивший ночное небо. Высокое безоблачное небо с крупными звездами, какие всегда бывают над Киевом. Звезды, что по ночам придают городу сказочность и великорусскую красоту.

Будучи не в состоянии протиснуться через узкие окна трапезной, дружинники выломали единственную дверь и с большим трудом, выталкивая друг друга, выбирались наружу. Некоторые, схватив ушаты, бесполезно побежали к колодцу, чтобы принести воды и что-нибудь да как-нибудь затушить. Кто-то затаптывал в траве загоревшуюся накидку, шапку или соболий воротник, кто-то тащил за шиворот кашляющих от дыма цареградских послов и прочих заморских гостей.

В это время где-то вдали послышалось конское ржание, свист и дикий, до боли знакомый зловещий хохот с выкриками: «Так вам и надо, гниды!» Эх, жаль, кажется, нет ни у кого под рукой хорошего рогового лука, только одни мечи на поясах! А как славно было бы запустить стрелу в спину уходящему злодею, мерзопакостному Соловью-разбойнику, силуэт которого пока еще не растаял во тьме.

– Охрана! Есть лук у кого-нибудь?

– Сейчас принесут!

– Тьфу!

Несколько воинов, отвязав коней, устремились в дальнюю темноту, в сторону леса в надежде догнать разбойника. Но Владимир, осознавая бессмысленность этой затеи, только в отчаянии махнул рукой. Никому в лесу, да еще и ночью, не удавалось отловить Соловушку, который лучше всех знал каждый овражек в окрестных дебрях, каждый кустик, каждую осину и каждое дупло. Отпускал наученного коня для отвода глаз, а сам прятался и бил в спину. Тут не обойтись без тактических хитростей вроде того ложного обоза, что однажды подсказали цареградцы. А так хоть лес вырубай, пристанище лиходея. Русский витязь, он только в чистом поле хорош, в честном ратном бою, лицом к лицу и при ясной солнечной погоде. Без крюков, без арканов, без подножек и прочих хитростей, которые беспрестанно изобретают враги. Он готовится к бою, честно предупреждая, где, когда, чем и во имя чего произойдет поединок. Если у него булава, а у противника нет булавы, то он великодушно отбросит в сторону булаву. Если идет числом, то всегда требует, чтобы у врага было точно такое же число. А если враг голоден, то сначала от доброты сердечной накормит, напоит врага, попарит в баньке, и только потом будет насмерть биться.

Владимир осмотрелся. Обошел всех бедолаг, живых и полуживых, что собрались неподалеку от разгоревшегося терема. Пламя давало обширный свет, так что, несмотря на позднее время, на полверсты вокруг все было видно как днем. Звяги, который мог бы выдавать себя белой холщовой рубахой, нигде не было видно. Он подошел к Путяте, который вылезал из трапезной одним из последних, так и не выпустив из руки баранью ногу.

– Где Звяга?!

– Не знаю, князь. Дымно было, – произнес Путята. – Суматоха. Выталкивали всех, кого могли. А те, кто не вышел… Уж не обессудь… Дверей побольше надо было в тереме навырубать на случай пожара. Или окна делать пошире…

– А ты мне не указывай.

В этот момент рухнула крыша, не оставляя надежды еще кого-нибудь спасти. «Эх, жаль терема, – тяжко подумал князь. – И Звягу из виду упустил. Лучше бы, конечно, воочию убедиться в его кончине. А теперь по золе да по останкам не разберешь… Но по всему видать, что он так и остался в трапезной. Бедный мастер. Не приготовил я для тебя бани».

– Видишь, как часто бывает, Путята, – произнес Владимир вслух, и голос его, кажется, дрогнул, – в первую очередь гибнут лучшие из людей, самые искусные, добрые и неподкупные. Соловей-разбойник живет, доносчики живут, дьяконы-пьяницы живут, тупицы здравствуют… Таких у меня половина дружины… А лучший на Руси мастер сгорел. Изделия мастерил, часовни собирал… А кто теперь для него построит часовню? Ни богатыри, ни попы, ни летописцы… Такие, как он, лучшие люди на Земле. Эх, не был бы князем, то пожелал бы и себе правильно и благородно пройти жизненный путь. Мастерить рубаночком, снимать стружечку, убирать заусенцы, раскрашивать… Ты думаешь, мне по душе все эти княжеские хоромы, все эти трапезные? Да для меня дворец – что тюрьма с венецианскими подсвечниками. Была б моя воля, пошел бы по деревням с котомкой – резать по дереву и строить часовни…

– А что ж тебе мешает, княже, вот так пойти по деревням? – чуть было не поперхнулся Путята.

– Что мешает? Известно что. Княжеские дела. Если я пойду с котомкой, то кто ж вас, дурней, мирить да уму-разуму учить будет? Кто будет Отечеством управлять? Кто укрепит в народе истинную веру? Рад бы себя заменить, да некем. Старшие сыновья буйные. Позвизд совсем маленький… Со стороны же достойных не вижу… А я ведь, между прочим, еще с отроческих лет втайне плотницкому и строительному делу учился. Любил. Досточки, гвозди, козлы, краски… Отец когда узнал, укорял, что-де не княжеское это дело – строить и столярить. Это, дескать, занятие для чумазых. А я все равно любил… Ты, Путята, когда-нибудь готовил оконные проемы?

– Я?! Нет…

– А я готовил. И не один и не два. Мне мой первый верстачок до сих пор по ночам снится…

Тут Владимир заплакал.

Богатырь Путята, стоявший рядом, не выдержал и разрыдался вместе с ним.

И никто не знал, что в пяти верстах отсюда, в дубовой роще, сидел под деревом в позе мыслителя и также горько плакал Соловей-разбойник. Он и сам не мог понять причины своих собственных слез. Просто плакал и все.

Глава 27
Аки посуху

Несмотря на потемневшее лицо и черты, заострявшиеся прямо на глазах, она оставалась по-менеджерски прекрасной. Короткая деловая прическа, которая ей всегда удивительно шла, оставалась такой же аккуратной, несмотря на то, что с ее головы только что стащили капроновый чулок. Чуть капризные губки с запекшейся темной кровью, казалось, вот-вот откроются и строго потребуют: «Немедленно принесите мне эфирную кассету». Хорошая европейская косметика оставалась непотревоженной ни на щеках, ни на удлиненных ресницах, которые Сергей прикрыл после того, как перестал биться пульс. Пуля попала в левую часть груди и, по-видимому, зацепила сердце. Оставалось одно утешение, что редактор спецпрограмм Российского телевизионного канала Ольга Румянцева скончалась без мучений.

– Я убил…, – Руденко отбросил свой «Вальтер» в сторону и обхватил голову руками, не обращая внимания на свое правое простреленное плечо, кровь из которого вымочила весь рукав его рубашки.

– Если на то пошло, то мы вместе убили, – спокойно произнес Сергей.

Он никогда в жизни не предполагал, что сможет оставаться хладнокровным в подобной ситуации. И как творческий человек подумал, где был тот момент, когда произошло то событие, которое изменило его? И что это было за событие? По-прежнему удивляясь своему спокойствию, он внимательно осмотрел местность, куда их занесла нелегкая. Лес. Кругом лес. Еще виден кусочек водной глади озера Селигер, и ни одной живой души. Никого. Ни одного свидетеля. Примерно три километра до базы отдыха…

– В конце концов, мы защищались. Она стреляла первой. Четыре раза пальнуть успела… И пистолет у нее крутой, с глушителем. – Сергей ткнул ногой пистолет, который валялся по правую сторону от убитой. – Не знаешь, какой марки?

– Кажется, «Браунинг», лучше не трогай, – сквозь зубы проскрипел Роман, вспомнив про свое плечо. – Даю свою пробитую руку на отсечение, что тогда в Кузьминках именно она в нас и стреляла. Тот же мужской спортивный костюм, тот же капроновый чулок на голове, тот же небольшой рост. Классно Завеныч свой женский спецназ воспитывает. Вот только стрелять как следует не научил. Помоги перевязать…

– Да-да, конечно… Кость задета?

– Кажется, нет. Или слегка. Подвижность не потеряна… Выстрелить же удалось. Повезло…

Разорвав левый рукав руденовской рубашки на две полосы, Сергей изготовил что-то вроде жгута и что-то вроде бинта. Стал перевязывать.

– А она мне какое-то время даже нравилась. Ухаживать пытался…

– За телевизионщицами в принципе нельзя ухаживать, – покусывая губу, возразил Роман. – Один умный человек мне говорил, что нельзя жениться, например, на актрисах, поскольку они всю жизнь врут. И это объяснимо: актерская профессия предполагает постоянное вхождение в чужую карму. Но ухаживать за ними можно. Или флиртовать, особо не строя иллюзий… А за телевизионщицами даже ухаживать нельзя. Для них существует только один мужчина, он же царь, он же Бог – генеральный директор канала. И весь полный смысл их жизни – удержаться возле эфира. Так что если ты не имеешь отношения к держанию эфира, ты для них что-то вроде бродяги. Даже если ты с «баблом», то все равно – бродяга с «баблом». На примере Оли ты должен понять, на что они готовы пойти ради шефа, ради своего места возле эфира.

– Считаешь, это Завеныч нас заказал?

– Завеныч.

– Из-за папки?

– Из-за папки.

– Вообще-то странно, – продолжал сомневаться Сергей. – По-моему, он трусоват для того, чтобы кого-нибудь «заказать». Обычно у него по жизни другие методы.

– А он наверняка впрямую и не говорил Румянцевой, чтобы она нас убила. Я думаю, он действовал примерно как Сталин. Сталин же никогда открыто не давал приказов на ликвидацию. Все было иносказательно. Вот, например, надо ему убрать товарища Кирова. Он вызывает начальника Ленинградского ОГПУ и начинает намекать, что, дескать, очень беспокоится за безопасность товарища Кирова, что у него есть такое чувство, что зиновьевцы готовят что-то нехорошее против товарища Кирова, что ему вчера приснился сон, как товарищ Киров идет на совещание почему-то в белых тапках и тому подобное. В конце концов, ОГПУшник начинает понимать, чего от него хотят и, не имея никаких ни бумажных, ни прямых устных распоряжений, все обустраивает, угадывая желание «Отца народов»… Потом уже Сталин легко открещивается от участия в этом деле, а если надо, избавляется от начальника ОГПУ…

– Кажется, все, – Сергей закончил перевязку. – Совсем остановить кровь не удается. А приостановить вроде как более или менее… Вообще-то нам с тобой надо в больницу. А как дальше будет, не знаю… Наверное, тюрьма…

– Никакой тюрьмы, – не соглашался Роман. – Я еще доронинский МХАТ не взорвал. Думаю, нам надо сейчас вернуться в пансионат, найти Апокова, сказать ему одному, что нашли в лесу Олин труп, сказать, где находится труп… Далее пойти в открытую, сказать, что, дескать, все знаем про скуфети. Сказать, что чертежи в банке и что необходимо присутствие нас обоих, чтобы их можно было получить. Поторгуемся, выдержим паузу в несколько дней и потом киданем эту собаку. А Оленьку, погибшую при исполнении, пусть сам хоронит, привлекая специальных людей. Я думаю, он настолько озабочен своей главной задачей, что убийство редакторши попытается как-нибудь замять…

– Считаешь, что он сможет замять «мокруху»?

– Да, сможет. – Роман встал и попробовал подвигать прострелянной рукой. – Я уверен, что эти сволочи и не такое заминали. Вон, Леснер что вчера вытворил с Домом культуры! И хоть бы хны! Пойдем. Возьми мой «Вальтер». Будем подходить к пансионату, забросишь подальше в озеро. А я возьму папку. Если кто-то еще по пути будет стрелять, то пускай в первую очередь в меня. Тем более, я все равно не боеспособен…

Оставив труп Румянцевой в траве, они пошли в сторону зоны отдыха, придерживаясь берега озера, потому как местность здесь была светлее. По мере того, как в крови начался отток адреналина, Сергея все больше охватывало чувство тревоги. Чувство, которое преследует любого дилетанта, совершившего противозаконное деяние. А они с Романом несколько минут назад убили женщину, ни больше ни меньше, хотя это и было сделано в целях самозащиты. То, что именно Роман стрелял, а не он, Сергея ни мало не утешало. Совесть не позволила бы ему цепляться за роль статиста и выгораживать себя на суде. «Мы вместе убили, а не ты один», – он готов был повторить эту фразу для Романа сколько угодно раз и получить из солидарности точно такой же срок. Да, срок. Будет суд и будет срок. Вопреки убежденности своего друга, Сергей не очень-то верил, что Апоков станет заминать все это дело, хотя и попытается заполучить скуфеть… И еще одна деталь… Если посадят только одного Романа, то ему, Сергею Садовникову, ничего не останется другого, кроме как продолжить дело, начатое товарищем, и через полгода пустить на воздух доронинский МХАТ во время майского празднования «Тэффи». Вот уж тогда точно пожизненное заключение будет гарантировано… Может, лучше уж сегодня кого-нибудь завалить, например, Апокова, обороняясь… И на этом остановиться? Все-таки интересным свойством обладает боевое огнестрельное оружие: когда держишь его в руке, то обязательно хочется пустить в ход. Сразу вспоминаются враги, гнусные личности с их поступками… А уж ему с Романом есть что вспомнить… Взять хотя бы события этого трехдневного корпоративного вояжа. Взять бы сегодняшнюю первую половину дня… После окончания съемок апоковского клипа, на которые их так и не пустили, начался известный заплыв. На этот раз ни Леснер, ни Апоков палочку не забрасывали, а проделывал все это Александр Буревич, из чего можно было сделать вывод, что он здорово продвинулся в иерархии. Забросил он ее в общем-то недалеко – то ли из-за недостатка сил, то ли из-за известного буревического человеколюбия. Да, возможно, ему и не хотелось, чтобы люди долго плыли в холодной воде. Он даже не крикнул: «фальстарт!», когда раньше, чем палочка упала на серые озерные волны, в воду бросился Александр Афанасьеу. Потом уже высказывались претензии к судейству… Потом уже неиствовал Гусин, пришедший к финишу вторым, и плакали проигравшие заплыв Катя Гендель, Галя Инвина и другие редакторши, роняя слезы на купальные костюмы «Speedo» и «Arena». После того, как Буревич и главный продюсер спортканала, присутствовавшие среди прочих гостей, по очереди у всех на глазах обняли Афанасьеу и поздравили с победой, началась драка. Драка между Гусиным и Афанасьеу. Туда же ввязалась Катя Гендель, а затем Елена Афанасьеу, несмотря на обожженное бедро… Возбудившийся Леснер прокричал: «Вот это и есть медные трубы!» Сразу к драке подключились другие редакторши и несколько менеджеров, причем было трудно понять, кто из них какую сторону принял. Кульминацией борьбы стал поединок того же Гусина с главным продюсером спортканала, который заступился за Афанасьеу. С криками: «Не тронь! У нас семейная дружба!» продюсер спортканала схватил Гусина за грудки и попробовал сделать подсечку. Но Гусин вовремя убрал ногу, и со словами: «Плагиатор чертов!» борцовским приемом под названием «кочерга» повалил противника на песок. После чего они долго перекатывались, попеременно отбирая друг у друга преимущество. «У меня все воруют идеи! Тексты! Образы! – кричал Гусин, выплевывая песок прямо на лицо тяжело дышащего соперника. – А ты, сволочь такая, у меня целого человека украл! Я его воспитывал, учил, душу вложил, вытащил из грязи в князи! А ты с ним, оказывается, договорился в обход меня! Без отступных! Мой Афанасьеу! Мой! Что хочу, то делаю с ним и с его женой, понял?!» «Так его, так его! Души его, Гусь! – подбадривал Леснер. – Если победишь, то я этот спортканал закрою к чертовой матери!». Устав смотреть на побоище, Сергей и Роман одновременно обратили внимание, что среди присутствующих зрителей и болельщиков нет Апокова, после чего отправились в лес. При этом Роман демонстративно размахивал папкой, как бы желая привлечь к себе чье-нибудь внимание.

Примерно через час бесцельного хождения, разговоров о скуфети и любования уходящей осенней натурой Сергей вдруг озадачился вопросом, почему Ольга Румянцева не приняла участия в заплыве? Ведь ей в ее нефартовом положении победа нужна была более всего! Да и вообще на пляже не было видно Румянцевой. И вот как раз в этот момент прозвучали выстрелы… Роман вскрикнул, схватился за правое плечо, присел, а потом, превозмогая боль, все-таки вытащил свой «Вальтер» из внутреннего кармана куртки и успел сделать один выстрел в ответ…

– Смотри, «Виола»! Коробка из-под «Виолы»!

– Да… Коробка из-под «Виолы». Ну и что?

– Как что? Как что? – Носком туфли Сергей откинул коробку с тропинки. – Я никогда не видел, чтобы в «Видео Унтерменшн» кто-нибудь ел «Виолу», кроме Апокова.

– Что значит никто не ел, кроме Апокова? – удивился Роман. – Я ел. Неплохой сыр. Ну и что?

– Но этот же не ты ел…

– Нет.

– Смотри! Еще одна!