Текст книги "Пойди туда, не знаю куда. Книга 2. Птичий язык"

Поханя

Как только звон кандалов и пение арестантов затихли вдали, Нетот попрощался со своими попутчиками:

– Ну, теперь не заплутаетесь, я вам больше не нужен.

Извозчик заплатил обещанное, с благодарностью пожал руку, пассажиры сердечно благодарили, приглашали в Москву, на что Нетот ответил:

– Отказываться не буду, все может случиться…

Артистка захлопала в ладоши.

Как только повозка отъехала подальше, из придорожных кустов выскочили шишок и Иванко-Медведко и принялись обнимать своего друга, так что у него кости трещали. Но тут за деревьями появился Красный всадник на красном коне и улыбнулся Нетоту, стрельнув лучистыми глазами в сторону Холуя. Дороги туда было верст пятьдесят, и Нетот предложил не задерживаться.

Друзьям было все равно, стоять или шагать. Они жили дорогой, дорога питала, дорога давала приют, грела и укрывала, идти ничем не хуже, чем сидеть или стоять. Трудно собираться в дорогу, зная, что оставляешь все позади, а впереди тебя ждет только неуверенность и неопределенность. Когда ты живешь дорогой, неопределенность и есть твой образ жизни, а впереди тебя всегда ждет что-то лучшее. В общем, идти – лучше, чем стоять!

Дорога была полна рассказов и смеха. Ночь провели у костра в лесу, недалеко от Холуя, а к утру были в переулке возле дома Похани. Входя в село, Шишок протянул Нетоту кожаную уздечку с намордником, которую тот сделал когда-то для медведя, и растворился в тенях. Нетот накинул поводок на морду Иванко и пошагал по улицам.

Пастух только что прогнал скотину на выпас, его рожок еще пел где-то рядом. Бабы, выгонявшие скотину, не разошлись и судачили, стоя в воротах своих домов. Медведь у всех вызывал живой отклик. Его не боялись, в этом селе, где постоянно проходили ярмарки, ручных медведей знали издревле, еще со времен скоморохов. Удивлялись только размерам и ухоженности. Шишок так холил Иванко, что тот разъелся и весил пудов пятнадцать, а шерсть так и переливалась волнами.

Нетоту что-то кричали, он улыбался, кланялся в ответ. Спрашивали, будут ли они играть с медведем на ярмарке, Нетот кивал, медведь вставал на задние лапы и тоже кланялся во все стороны, вызывая восторг и предвкушение праздника.

– Ты несешь внутри себя праздник! – вслух подумал Нетот про Иванко-Медведко.

– Ну, я такого в себе не чую… – пробурчал тот в ответ.

– А что чуешь?

– Чую силу… Игривость чую… Сила играет!

У дома Похани в этот раз было пусто, но Поханя стоял в воротах, словно поджидая их. Он улыбнулся Нетоту, внимательно посмотрел на Медведя, прищурился и еще раз осмотрел его сквозь прищур, покачал головой:

– Не часто такое встретишь…

Затем показал на сгоревший дом невдалеке от своего:

– Пусти-ка его вон в тот огород попастись. Там еще много всего осталось. Не убежит людей пугать?

Иванк-Медведко возмущенно замотал головой.

Поханя засмеялся и повел Нетота к себе. Они пили китайский чай, завтракали, Поханя расспрашивал Нетота о многих вещах, о которых, вроде бы, и не должен был знать. Особенно, о Всходе, Вратах и Радужной Пленке… Нетот чувствовал, что обращаться к нему с просьбой, пока не расскажет все, что Похане нужно, невежественно, и терпеливо рассказывал. Удовлетворившись, Поханя сам спросил:

– Ну, что ищешь?

Нетот рассказал, что хочет понять надрыв, но для этого ему нужно освоить силу.

– Хочешь, чтобы учил тебя силе?

Нетот склонил голову, как бы отдавая себя во власть учителя.

– Чую, что для тебя надрыв больше, чем для меня, – негромко заговорил Поханя. – Понимаю, что я знаю об этом больше, но чую: ты поймешь его глубже… Благодарю. Теперь и я пойму глубже. Ты принес мне неожиданный взгляд. Когда занимаешься силой, всегда имеешь в виду и надрыв… Он, как тень при свете, всегда рядом с силой. Но никогда не ставил себе задачу понять ни тень, ни надрыв. Свет и сила!

– Возможно, начинать с надрыва и тени – это для тупых, вроде меня. Кто не может прямо видеть силу, тому надо начинать с надрыва? – предположил Нетот.

Поханя покачал головой, поджав губу:

– Может, и так… может, и так… Человек, пославший тебя, точно знает, что делает. И точно знает, что нужно тебе. Я, быть может, силу вижу даже лучше его, но я не вижу всего, а он видит широко. Я хорошо знаю ружь, внешние силы, но я точно знаю, что затем тебе придется освоить и внутренние…

– А есть и внутренние?! – непроизвольно воскликнул Нетот.

– Ну, а как ты сам-то думаешь? – укоризненно поглядел на него Поханя.

– Ну да, – смутился Нетот и почувствовал, что щеки его теплеют от стыда – надо же было сморозить такую очевидную глупость!

– Э, сынок, да ты краснеешь! – подивился Поханя и заулыбался. – Вот вглядись в это: стыд – это холод, студ, а мы ощущаем, что к щекам словно жар приливает. При этом мы называем то, что выходит из нас – сморозить! Значит, холод при этом мы видим… или чуем? Но о стыде судим по жару?

– Ну да…

– Вот так и надрыв с силой. Чтобы понять что-то по-настоящему, нужно найти его противоположность. Люди чаще всего ошибаются, судят не по противоположному, а по сопутствующему. Вот я, к примеру, выбрал когда-то видеть силу по напряжениям. И всю жизнь учился, как управлять силой, не напрягая мышцы. Так сказать, силой в чистом виде. А попался бы мне такой учитель, как у тебя, и я бы, глядишь, смотрел по надрыву…

– Но ведь по напряжениям силу видеть легче! – воскликнул Нетот, обдумывая слова Похани. – Действительно, напряг человек мышцы, и я вижу силу! А надрыв никакой не вижу!

– Видишь ты не силу, а напряженные мышцы. Пряжу ты мышечную видишь, но думаешь, что видишь силу. Между силой и тобой всегда остается этот слой пряжи… А вот когда ты видишь надрыв, это когда тебе удается понять, что у кого-то надрыв, то ты действительно видишь то, что надрывало этот надрыв.

– А если я вижу у человека старый надрыв?

– Действительно, – задумался Поханя. – В таком случае ты видишь все ту же пряжу, которая не держит больше силу. Ту же, да не ту же! Потому что, если рвутся мышцы, мы говорим о разрыве и видим разорванную мышцу. И она такая же, как и разрезанная или разбитая. А когда мы говорим о надрыве, мы видим не мышцу, согласен?

– Пожалуй…

– Но надрыв позволяет видеть ток силы иначе. Обычно она течет по жилам привычно. А когда привычно, мы перестаем видеть. Замечал – иногда в ухе звенит? Но ты этого даже не слышишь, так это привычно. А когда вдруг расслышишь, понятно, что оно уже давно звенит.

Нетот кивнул.

– Но когда случился надрыв, сила начинает течь непривычно, словно завихряется в месте надрыва, и там ее становится видно. Вот что дает надрыв. Через напряжения ты будешь судить о силе, будешь допускать, что человек ее использует. И будешь достраивать образ движения силы, но достраивать будешь у себя в уме. А через надрыв ты заглянешь прямо в ток силы. Пусть в неправильный, в сбитый. Но надрыв – это окошечко внутрь силы.

– Я понял, – ответил Нетот. – Я понял…

– Ты понял, что такие привычные вещи нельзя упускать? Что нельзя проходить мимо самых обычных вещей, их надо собирать и хранить? – улыбнулся Поханя.

– Ну да! Похоже, что в самом обычном можно рассмотреть больше ответов, чем в умных книгах. Книги-то все читают, а в обычное никто не смотрит!

– Да, как-то так, – засмеялся Поханя. – Как-то так! Вот только есть люди, у которых дар находить нужное. Твой учитель подсказал тебе одну простую вещь, которую надо рассмотреть. Я плохо знаю внутреннюю силу, но я подскажу тебе вторую обычную вещь из важных: как это в стыде совмещается жар и холод?

– О!.. – вырвалось у Нетота.

– Ну, ты же только что это чувствовал?

Нетот закивал и снова залился краской.

– Ты чувствуешь стыд, когда оказываешься недостаточно умен? Значит, ты начал себя считать умным, умнее других.

Нетот опять кивнул, ему было стыдно признаваться в этом.

– Раз ты это чувствуешь, значит, ты переходишь. Можно сказать, рождаешься в новом мире. В мире, где ты будешь умным. А новорожденные слабы. Следовательно, тебе еще предстоит набраться силы, если ты хочешь набраться ума. Внутренней, как ты понимаешь. Это подвиг. Когда получится, приди и расскажи мне об этом. Я хочу знать…

Нетот понял, что ему был дан первый урок силы, и хотел расспрашивать и расспрашивать Поханю, но тут на крыльце раздались шаги, и в избу зашли его старинные приятели, удальцы-ватажники.

Им Поханя и перепоручил Нетота, велев обучить его сильным играм.

Схватка

Они уселись за стол, смеялись, рассказывали, расспрашивали. Ватажники были рады Нетоту, хотя он ожидал, что его забыли. Но они словно ощущали его родным, хотя он, по его ощущениям, еще никак не заслужил этого. Бывает такое, знакомишься с людьми, и они точно вспоминают тебя из прошлого…

Поханя разлил по стаканам красного вина:

– Позволь тебе представить нового ватамана! – подмигнул он Нетоту. – Васюта, покажись во всей красе.

Ватажник, которого раньше звали просто Васькой, встал, сдержанно улыбаясь, и поклонился. Нетот тоже встал, пожал ему руку. Все поднялись и выпили за ватамана.

– И что делает ватаман? Ну, понятно, кроме того, что стеношные бои проводит на праздниках…

– О! – воскликнул Поханя. – Ватага – это сила. Становой далеко, в суд русский мужик ходить не любит, а порядок должен быть. Мир решит, старшины постановят, ватаман должен обеспечить исполнение. Если где непорядок, драка или хуже, ватага усмирит и замирит. Без силы миру нельзя.

– Это вместо полиции, получается?

– Думаю, и до полиции, и вместо полиции. Никакой полиции не было, а мир стоял и порядок был. На случай войны собирали ополчение, а на случай мира – ватага с ватаманом!

Выпили теперь за ватагу. Ватажники было запели про ватамана, но тут в сенях раздался топот.

– Вот, похоже, и надобность приспела, – засмеялся Поханя. – Сейчас ты ватагу в деле увидишь.

И действительно, в горницу влетел запыхавшийся мужик, сорвал шапку, поклонился Похане, потом ватаману и сходу перешел на крик:

– Южских опять на русинском покосе застали. Они на телегах и косами отмахиваются. А один за подмогой ускакал! А меня за вами послали! Спасайте!

– Ну что, ватаман, сколько у тебя сейчас ватажников под рукой?

– С десяток наберем.

– Хватит?

– Кроме них, еще моя честь и честь моих парней. Наш парн с нами!

Ватажники загудели утробным рыком.

– Чует недоброе мое сердце. Сегодня вы можете не победить. Сегодня судьба готовит вам зло…

– Тогда по коням! Однова живем! Даже боги не увидят, как дрожат ватажники!

И ватажники вывалились из горницы вслед за мужиком.

– Ты неплохо набрался силы за это время, – сказал Поханя Нетоту. – И жильный состав у тебя хороший. Чую недоброе там, на покосе… Не хочешь заглянуть во внутреннюю силу?

– Конечно, хочу, – ответил тот.

– Тогда сажай своего мишку в бричку у меня на дворе, мой дедок вас отвезет. На покосе на месте стой и ни во что не вмешивайся… пока силы терпеть достанет. Наблюдай, как у тебя рассудок с возмущением бороться будут… Внимательно смотри! Возмущение будет подыматься, ты его держи, не отпускай! Пока кровь в голову не ударит. Честь ватаги будет зависеть от того, за кем останется эта земля! Если землю свою отдадите, парн уйдет от вас, ватага умрет…

Поханин дедок, с седой бородой, в натянутом по самые уши треухе и драном зипуне, похоже, был совсем ветхим, но примчал Нетота с Медведко-Иванко на покос споро, поспев за ватажниками, которые скакали туда на конях. На покосе стояли в круг пять телег без лошадей. На них стояло с десяток мужиков с косами, держа круговую оборону. Вокруг на безопасном расстоянии переминались тоже с косами холуйские косари. Ватажники числом с дюжину спешились и вперевалку, особой пружинистой походкой шли к телегам, посмеиваясь и перебрасываясь шутками. Косцы перед ними расступились.

– Васька, не подходи! – истово заорал один из мужиков с телеги. – Убью!

– Митрофан, может, миром разойдемся? – усмехнулся Васюта спокойно. – Оставите нам лошадей и увалите к себе в Южу? Обещаю, вас никто не тронет.

– Разве кто пнет под зад, – вставил один из ватажников.

– Это наш покос! Убью! – опять озверело заорал Митрофан и посмотрел в сторону дальнего леса, до которого тянулась луговина.

Нетот понял, что это давний спор, все друг друга знают, и знают, что будут рубиться насмерть. Он тоже посмотрел в конец луга, и ему показалось, что там происходит какое-то движение. Но тут Васюта пожал плечами:

– Чего случилось, Митрофан? Что вас с ума свело? Одумайся!

– Сам одумайся! Наше!

– Ну, не хотите по-доброму… – и так же вразвалочку, пружинисто пошел прямо на мужика.

Митрофан замахнулся косой, и Нетот понял, что сейчас он срежет Васюте голову. Но Васюта не зря стал ватаманом, много боев прошел. Он ни на миг не дал усомниться, что идет прямо под косу, но когда коса просвистела там, где должна была быть его шея, рукопашник, словно не двигаясь, оказался за пределами удара, пропустил косу и, ухватив ее за косовище, тут же мягко подскочил прямо к телеге.

Митрофан дернул косу на себя, и этим движением втянул Васюту на телегу. Второй мужик, что стоял у него за спиной, не мог бить, поскольку был слишком близко, и только что-то причитал, пытаясь отодвинуть своего напарника. А от того, что стоял наготове на телеге справа, Васюта тут же закрылся Митрофаном, при этом приседая, словно прячась за него. Но тот, что стоял на телеге слева, тут же ударил его косой, метясь в шею. Сердце упало в груди у Нетота, словно кровь уже брызнула.

Однако Васюта и вправду был хорош. Он намеренно подставил спину, выманивая удар. А когда коса пошла, выпрямился и повернул под удар Митрофана. Коса, нацеленная согнувшемуся Васюте в шею, пришлась Митрофану в грудь. Вот зачем Васюта приседал, понял Нетот, – убийства не хотел! И почувствовал, что сердце, словно поршень насоса теперь скакнуло в нем вверх, возвращаясь на место, но пролетело почти до горла, ощущаясь комком.

Васюта же ухватил косовище вонзившейся косы и толкнул им мужика на левой телеге на второго, что хотел ударить из-за его спины. И тут же на их телегу залетела пара ватажников, схватила обоих, и, прикрываясь ими, начала выбивать мужиков со следующей телеги. Васюта же подхватил обе косы – Митрофанову и ту, что в него вонзилась, – кинул их с телеги, а Митрофана тут же швырнул на телегу справа, где оба мужика уже готовились ударить.

От этой слаженной боевой работы сердце Нетота загуляло в теле, скача то вниз, то вверх, в животе началась тонкая боль, будто там что-то отрывалось, а голова закружилась, так что стало больно смотреть…

Пока Васюта обезоруживал второго мужика на своей телеге, ватажники ворвались и на ту, где Митрофан после броска Васюты повалил своим телом мужиков. А как только они поднялись, так тут же полетели, кто на следующую телегу, перекрывая удары кос своими телами, кто на землю, где их били и вязали косцы. И уже через мгновение телеги были свободны, а все враги обезоружены под радостные крики холуйских косцов и рев Иванко-Медведко…

Но Нетот не смог порадоваться вместе с ними. Дедок дернул его за руку и показал, что от леса к ним приближается, словно туча, толпа южских мужиков. И было их не меньше сотни. Нетот хотел крикнуть Васюте, но дедок махнул рукой:

– Не отвлекайся. Снимай одежу.

– Зачем?

– Поханя велел тебя кожами мотать, – и он бегом притащил из большого плетеного короба, прикрепленного к задку брички, кипу сыромятных кож, веревку и бадью с черным варом.

– Зачем? – повторил Нетот, но дедок даже не стал отвечать и молча потянул с Нетота его куртку. Тут Нетот увидел, что из кустов, растущих на краю покоса, на него глядит испуганными глазами Шишок и кивает головой, словно подтверждая, что надо подчиняться. И Нетот принялся раздеваться по пояс.

Дедок обмотал его вокруг груди тремя кожами сразу, накладывая их так, чтобы они не расползлись, велел держать, а сам принялся смазывать варом и обматывать поверх вара веревкой. Веревки наматывались и сдавливали грудь. Дышать становилось все труднее. Но дедок продолжал мотать, а Шишок кивал, и Нетот понял, что это надо пройти.

Намотав один слой веревки, дедок обмазал его сверху варом и положил сверху еще три слоя кожи, которую снова обмотал веревкой с варом. Так наложил он на тело Нетота три слоя.

Когда обматывание было закончено, Нетот ощущал себя неуклюжим деревом в толстой коре. Он мог ходить, мог двигать руками и вертеть головой, но дышать он почти не мог и чувствовал, что его словно выдавливает из тела вверх. И сердце выдувалось с каждым выдохом в горло, так что ему приходилось усилием отправлять его обратно в грудь. Насос этот, что он почувствовал в себе во время схватки, продолжал работать, но теперь его собственным усилием.

В это время подвалила толпа южских, и было их больше сотни, а посреди возвышался на голову над остальными зверовидный здоровяк в драном волчьем тулупе, несмотря на жару. Южские явно поглядывали на него с надеждой. Толпа была вооружена дубьем и топорами.

Между тем дюжина ватажников и за ними человек тридцать косцов с косами стояли перед этим войском. И кто-то скакал в сторону Холуя во весь дух уже на другом конце луговины. Видно, за подмогой. У ватажников появились в руках засапожники, которыми они поигрывали.

– Ну что, соседи, – прокричал Васюта, играя двумя ножами, – не иначе как вы к нам в гости! А у нас тут столы накрыты, угощенья выставлены, как раз игры намечаются, жульная масть! Хотите поиграть? Или договариваться будем!

– Да мы вас затопчем! – заорал было кто-то из толпы, но его одернули. Видно, все знали, что такое ватага, взявшаяся за ножи, и проверять не хотели.

Вперед вышел мужик постарше, откашлялся и сказал срывающимся голосом:

– Отпустите наших, отдайте лошадей и телеги. И все сено, что они накосили, наше!

– Или что?

– Или всех порубим.

– Может, и порубите. А сколько из вас домой не вернется? – засмеялся Васюта.

– Острый ножик, острый ножик,

позолоченный носок,

кто со мной подраться хочет,

приготовь на гроб досок! – заорал один из ватажников, кобенясь.

Мужик поежился, оглянулся на своих, собрался с духом и сказал:

– Выставляйте поединщиков. Чья победа, того и все!

– И сколько поединщиков?

Тут, раздвигая толпу, вперед вышел зверовидный и показал рукой на всю ватагу, а затем еще и на Иванко-Медведко.

– Ты хочешь драться со всеми нами и еще и с медведем? – недоуменно уточнил Васюта.

– По очереди со всеми, – объяснил ведший переговоры мужик.

– А медведь-то тебе зачем?! – поднял Васюта брови.

– Со всеми! – заревел зверовид.

Ватажники переглянулись, пожали плечами. Васюта повернулся к Иванко-Медведко, с безмятежным видом сидевшему в бричке, поискал глазами Нетота, но когда, наконец, разглядел его обмотанным в кожи, глаза его расширились, и в них появилась глубокая мысль. Он что-то понял, повернулся к своим, качая головой, и тихо сказал:

– Ну, братцы, похоже, это нам большое испытание будет. Кажется, они хотят ватагу извести. Не посрамим!

– Не посрамим! – откликнулись ватажники, обнимаясь. И первый из них вышел навстречу зверовиду.

Дальше началось избиение. И как ни ловки были ватажники, зверовид побеждал их одного за другим, не щадя калечить. Нетот смотрел на все это и не понимал, что происходит. Он знал этих парней, видел их в драках, боролся с ними сам, они были ловкими и умелыми бойцами, но тут словно их подменили. Их ноги заплетались, руки не били, сами они теряли ловкость.

Что-то было не так, и это было так больно, что Нетот забыл про сдавленность и задышал как-то по-новому, не легко, но свободно качая свой насос. Тут он почувствовал, что его дергают за руку, повернул голову и увидел Шишка. Народ зачаровано смотрел на бои, и Шишок осмелился выйти из кустов.

– Это не человек, – шепнул он Нетоту. – Это болотник из Мугреевского леса.

– Болотник? – переспросил Нетот.

– Змей болотный! – закивал Шишок. – Смотри сам!

Тут Нетоту передалось шишковое зрение, и он увидел, что под тулупом скрывается очень странное существо, больше похожее на большую ящерицу с хвостом. При этом время от времени то хвост, то лапа превращались у него словно в змею или хобот, вытягивались и оплетали бойцам то ноги, то руки. Бойцы не видели хоботов, а видели только то, что в тулупе. А болотник лишал их подвижности еще на расстоянии.

Нетот хотел закричать об этом, но почувствовал, что возмущение заклокотало в середке груди, а дыхание так усилилось, что он не мог его прервать, даже чтобы вставить слово. Не в силах говорить, он хотел броситься в бой, но тут вспомнилось напутствие Похани: держать себя, когда рассудок с возмущением бороться начнут. И Нетот принялся бороться с возмущением, задавливая его туда, откуда оно рвалось. Прямо в сердце!

И как только ему это удалось, в глубине груди зародилось движение. Горячий поток рвался из середки вверх, тело начало греться, да так, что жар полился наружу. Шишок тут же юркнул обратно в кусты. А дедок трусцой сбегал к бричке и принес из нее бадью с водой, завязанную сверху кожей, чтобы вода не расплескивалась. Сорвал кожу и встал рядом наготове.

Жар между тем стал сильнее, и вокруг Нетота начала жухнуть трава, а кожи сворачиваться по краям в сухие листочки. Дедок принялся поливать кожи, зачерпывая ковшиком воду из ведра и приговаривая:

– Терпи. Поханя велел терпеть, пока всю бадью не высушишь.

Нетот хотел что-то ответить, но ярость его росла вместе с жаром, и он не мог выговорить ни слова.

– Терпи, терпи, – повторял дедок, словно заклинание, и когда болотник ломал Васюту. И повторил свое «терпи», когда Змей, отшвырнув тело ватамана, поманил Иванко-Медведко, и тот, грозно ворча, полез из брички.

Но когда Нетот увидел, что медведя Змей хочет не победить, а убить, что-то начало в нем меняться, и он почувствовал, как горячая струя из сердца поднялась и ударила в темя. Темя раскрылось, и из него брызнула вверх тонкая струя горячей крови, разбрызгиваясь вокруг Нетота красным туманом.

– Вот теперь ты готов, бродяга! – воскликнул вдруг рядом с Нетотом Поханя, срывая седую бороду и драный зипун.

Но Нетот и сам знал, что готов. Он словно что-то отпустил в себе, и Странник, спавший в нем, начал расправлять свои члены…

Так началось первое преображение Нетота.