Текст книги "Грации и грешники"

Сельский романс

Тётя Груня (Агриппина Маслова) разболталась в сарае и под литровку самогона поведала свою историю, я немножко литературно обработал её рассказ, в основном заменил обеденные и запрещённые слова на эвфемизмы, но самые постыдные места, с её разрешения, сохранил.

* * *

– После войны на село вернулся только Грибов Иван, да и тот ранен в пах. Вот ты просишь рассказать про нравы да про интим на селе в те годы. Откуда взяться интиму, мужиков-то нет. Но вот на сенокос или на полевые работы прибывают из города рабочие. С ними можно замутить разовый однодневный интим. Но боже упаси навестить их в школе, где они разместились, или пригласить домой – не оберёшься пересудов и сплетен. А вот в день перед отьездом в город самое время их соблазнить.

В открытом купальнике располагаюсь на берегу речки Нучи. Замечаю невдалеке подходящего партнёра, окунусь и медленно выхожу из воды. Правильный выход из воды женщины с формами – ловушка для мужчины: тело сверкает от капель на солнце, даже у импотента отвисает челюсть.

Подсаживается:

– Можно с вами поговорить?

– Отнюдь, – отвечаю.

– Завтра мы уезжаем в город, кончился наш срок. Может быть, договоримся на прощанье?

– Отнюдь, – храню интригу.

– Вы выходили из воды, как богиня Афродита, наши городские перед вами ноль: плоские, худые.

– Отнюдь, – гну своё.

– Вы женщина моей мечты, один ваш поцелуй – и вы навечно в моём сердце.

– Довольно, уговорил.

(Помните, даже Онегин, прибыв в деревню, не гнушался разовым интимом:

 
«Порой белянки черноокой
Младой и свежий поцелуй…»
 

Ну а ежели Онегин приметит молодку в вишнёвом саду, то:

 
«Вмиг зарезвится Амур в их ногах
И он очутится на полных грудях.
И спелую вишню раздавит в соку…»)
 

– Повторить можешь?

– Нет, жена все силы отбирает.

– Тогда подсылай сюда своих коллег, троих-четверых ещё обслужу, конечно, пусть подчаливают по одному.

Если у речки нельзя, кто-то есть, тогда приглашаю партнёра в урочище – рядом в поле лесок – собирать малину. Обратно идём врозь. Но бывает, и до урочища не можем дойти, вижу, у него ширинка давно оттопырилась – как бы не перегорел и не потерял желание. Опускаюсь перед ним на колени, выпускаю из штанов его «дружка», беру на пару секунд в рот, успокаиваю и падаю в картофельную борозду: нет-нет, никакого орального, давай-ка, дружок, работай как положено. Ни орального, тем более анального я не признаю, считаю, что это не просто паллиатив, а разновидность извращения, то же что рукоблудие и суходрочка.

А подружка считает, что это вполне нормально и без стеснения мне рассказывает:

– Когда у меня эти дни, мой молодой муж не лезет ко мне и спит, однако чувствую – его орган не спит и тычет мне в бок. Муж начинает ворочаться, никак не заснёт, жалея его, подставляю на выбор попу или рот (иначе займётся рукоблудием, суходрочкой). Эти два инструмента спасали меня только тогда, когда эти дни наступали в первый месяц, когда у него был большой аппетит и он выкушивал по пять-шесть порций моего мёда за ночь – и вдруг нельзя; ну а спустя месяц, когда он насытился, в этом уже не было необходимости.

… На другой день подружка-ровесница пытает меня:

– Груня, я заметила, ты в урочище с кавалером пошла, а обратно врозь. Было чего?

– Да боже упаси, он начал грубо приставать, я отшила, мне надо, чтоб сказал ласковые слова, тогда ещё подумаю, дать ли.

– Ну, ты привереда, а я на днях с кавалером уединилась у дальнего овина в свежей копне. «Давай, – говорю, – поговорим, расскажи какой анекдот, посмеши меня». Молчит, потом вымолвил глухо за всё свидание всего три слова: «Мне только е…ать». Ну что тут поделаешь с таким молчуном, сняла трусы и раздвинула ноги. Как говориться, поговорили про хлеб, про соль, про землю и про матушку еб… ю.

Ах, Грунечка, он как начал яриться, аж пена на губах, к утру копна вдребезги, и такой у него твёрдый, аж влагалище натёр. «Давай, – говорю, – в попу или ртом по-французски». – «Нет, – говорит, – только туда, где море огня, где головку члена так ласково током бьёт». А чтоб клитор пощекотать, ни один кавалер не догадается.

* * *

– Дунечке моей 17, пришёл сватать её Петя Ласанкин, а Дуня в бане. А я только из бани, не обсохла, банный халат прилип на голое тело, и ляжки видны, и титьки вываливаются (я уже знала, как такой вид действует на мужика, он теряет голову и пытается меня полапать, до сих пор удавалось отбиться). Прислонилась попой к столу, Петя свой, к тому же для меня молод, чего его стесняться; но почему-то поза моя непроизвольно оказалась опасной для мужчин, привлекает мужской член.

(Так девки дразнят парней: завлекут своей позой, мол, могу дать. А когда парень поверит и достанет свой стояк из ширинки, то девка разглядывает его с любопытством: «И это чудо-юдо он собирается затолкать в меня, порвать мне что-то и сделать мне больно? О боже, да минует меня чаша сия», – со страхом и смехом убегают.)

Опасность позы заключается в том, что, врезаясь попой в край стола, женщина, заметив жадный взгляд мужчины, непроизвольно и бесстыдно раздвигает ляжки, выдвигает «передок» и отклоняется назад: мол, чего медлишь, чуть меня подтолкнёшь – и я на столе, и я твоя. А тут чёрт в меня вселился, дай, думаю, подразню зятя и пойму, мужик ли он или ещё нецелованный. Неожиданно для себя поиграла перед ним титьками и потёрлась попою о край стола. Что и следовало ожидать: халатик и так короток, а тут как-то сами расстегнулись снизу ещё две пуговки, полы халата распахнулись – и обнажились не только мои шикарные, розовые от бани ляжки, но даже лобок с волосиками.

Я пытаюсь запахнуть халат и прекратить дразнилку, но было уже поздно. В этих случаях мужчины всё видят мгновенно, а что не видят, то домысливают. Петя не исключение, его достоинство среагировало мгновенно, у Пети заметно оттопырилась ширинка, пуговка не выдержала (или сам расстегнул, не заметила), и его солидное достоинство вырвалось наружу и задралось вверх. И молнией понеслись мысли: «Ой, мамоньки, похоже, додразнилась я… Ой, похоже, доигралась я… Ой, пропадаю я… Ой, вон у него какой, от такой мужской силищи мне не отбиться… Ой, неужто Петенька, уе…ёт меня? Ну, ты, девка, попала». И было у меня такое чувство, будто я увидела стоячий мужской член и красную залупу в первый раз и это будет мой первый мужчина.

Но пытаюсь делать вид, что ничего не замечаю, ничего ещё не произошло, авось обойдётся и мы останемся друзьями.

– Петя, зятёк, – говорю игриво, – с чем пришёл? Я ещё от бани не отошла, вся мокрая и распаренная. Да не ешь ты меня глазами, ещё подумаю что-нибудь не то, к тому же я ещё не оделась. Ой, халат-то распахнулся, отвернись, застегнусь я. – И какое-то томление в груди, ничего не соображаю. – А, про Дуню пришёл спросить? Даже сватать пришёл, говоришь?

Но что такое, он и не думает отвернуться, а заворожённо смотрит на мой лобок, на заветный лохматый треугольник, под которым ждёт его неоценимая награда, моё сокровище, моя нерастраченная прелесть. Эх, будь что будет. А я почему-то не стала застёгивать халатик, наоборот, распахнула: смотри, охальник. Нравится? От меня не убудет, любуйся и грудями, и ляжками.

Главное не то, что мужикам нравится смотреть на запретные места, главное, что смотрящий вдруг понимает: это богатство вот-вот будет его, – и разум его покидает.

Он по-мужски оценил меня, увидел спелую, жаркую, аппетитную, желанную женщину, забыл, что я тёща и на меня запретно так смотреть, и в упор посмотрел мне в глаза. «Я хочу тебя», – прочла я его взгляд, да что там прочла, вижу, как у него трепещет красная залупа и действует на меня как гипноз. Чувствительные барышни даже кончают от такого созерцания, а я почувствовала, как он меня хочет, и всё моё нутро отозвалось: «И я хочу тебя, Петя, и сейчас, хоть на миг, ты будешь мой, иль умру». Я затрепетала, сердце оборвалось, дыхание участилось, а он наглым голосом:

– В этом доме надо начинать с тёщи!

Я вся обмякла. Вона как, он считает меня законной добычей, и не успела даже рот раскрыть, а он уже опрокинул меня на обеденный стол. Я закрыла глаза, не было никакого желания сопротивляться, я поплыла от вожделения. И он начал вытворять со мной своё мужское дело.

И тут я наконец сообразила, что надо хотя бы для вида посопротивляться, хотя бы словами по протестовать, иначе я выгляжу как шлюха и меня вроде бы легко завалить; и в то же время нельзя это делать слишком активно: испугается и сбежит, не закончив. Поэтому действую противоречиво: обняла его за спину ногами и прижимаю к своей попе и, значит, к кунке, начинаю ёрзать по столу, упираюсь руками в стол, создавая встречное подмахивание, насаживаю свою кунку на его член, желая поглубже его заполучить, поскольку Петя стоит, а я лежу перед ним. Я наезжаю своей попой на его член, когда он выходит и меня, Петя делает встречное движение, мы плотно схлопываемся, и я скольжу назад – получается своеобразное подмахивание.

Конечно, халатик мой полностью распахнут, и я вся перед ним голая, а он ухватил мои полные груди крепкими руками, его член во мне, его живот прилип к моей попе, и мы слились в одно целое, полностью, всей кожей чувствуем друг друга. Однако е…ать бабу на столе – дело скользкое: при толчке Петин живот упирается в край стола, а я скольжу дальше. Поняв это, Петя выпускает из рук мои сиськи и хватает за ляжки, начинает нанизывать, насаживать мою попу на свой член, сам себе подмахивает; тогда и я кладу руки на его плечи и думаю: «Батюшки, да он же дрочит свой х…й моей п…дой. Такую позицию мужики называют «е… льный станок».

И одновременно с закрытыми глазами и счастливым раскрасневшимся лицом, как бы в забытьи, тихонько протестую:

– Что мы с тобой, Петенька, делаем? Это же неправильно, я же не твоя женщина, остановись, прекрати, не вздумай влить в меня свою силу. Ой-ой-о-о-о, какой же ты сильный! Нам надо успеть до прихода дочки, но и торопиться не будем, мы ей ничего не скажем об этом, мы оба не совладали с постыдным желанием, и теперь я твоя и хочу почувствовать тебя до конца. Не части, пореже, давай ещё, не вздумай влить в меня свою силу, да нет, впрыскивай, но попозже, не торопи последнее содрогание, а пока е…и, ещё е…и, ещё чуть – и я вся задрожу от экстаза, заору от сладострастия. Ой, что же я говорю? Или только думаю…

Так закончился мой протест, не начавшись, скорее мысленный, а может, отдельные слова были шёпотом. Потому что в этой ситуации страсть сильнее рассудка и остановиться у нас обоих уже не было ни сил, ни желания. «Рассудок что ж, рассудок уж молчал…» Замолчала и я. А Петя так увлечённо и азартно двигал свою елду в моём влагалище (туда, сюда, обратно, тебе и мне приятно), что не проронил ни слова и пропустил мой протест мимо ушей (как говорится, попала в клещи, так не верещи).

Всё помогало нам в этом постыдном деле. Я, бесстыжая и развратная, оказалась на столе на спине, моя промежность оказалась вровень с кромкой стола, ноги мои сами раздвинулись, хотя рассудок был против, и задрались вверх, тоже вопреки рассудку, и получается, я вопреки рассудку открыла прямой путь мужскому органу в моё сокровище, сама приняла правильную позу.

У меня давно не было мужчины, в этом случае я становлюсь как девочка, бабы говорят: кунка «зарастает». Я умею управлять своей мандой, уменьшаю щель, и у мужика возникает иллюзия, что он ломает целку. А Петюня пользовал меня стоя: ему не пришлось становиться на цыпочки или присесть, чтобы достать моё входное отверстие, оно оказалось точно по оси его достоинства, да и толщина и длина его точно соответствовали моим параметрам, – ня погрузилась в нирвану, оказалась на облаках, сладкая истома разлилась по всему телу, и больше я не проронила ни слова, лишь бы подольше испытывать это райское блаженство.

А его елда летала в моём влагалище без устали, головка его члена приятно щекотала, заставляя меня то стонать, то кричать от восторга. Льщу себя надеждой, судя по азарту, я была его первой женщиной; я сделала его мужчиной и показала ему, какое это сладкое дело – совокупляться с желанной женщиной для желанного мужчины, когда это чистое соитие, без последствий и обязательств. Это тебе, Петя, не супружеский долг исполнять, там будет казёнщина, а тут свободный полёт.

Я полагала, что у нас был разовый, спонтанный, случайный интим, больше не повторится, женится на юной Дуняше, почувствует юное тело, на меня больше не взглянет.

И ошиблась. Предстояло жить втроём в одном доме. Оказалось, что первая женщина закрепилась в подсознании Пети, и его член реагировал на меня сам собой. Стоило мне качнуть бедром, оголить плечико или чуть одну сиську, чуть приподнять подол, потрогать груди, похлопать по ляжкам, начать расстёгивать пуговки – и готово, член уже сам собой оказывается во мне, в проверенном месте, и начинает свои движения.

Но это потом, уже после женитьбы на Дуне, когда Петя пришёл к нам в дом, к юной жене. А пока… Я кончила дважды, а на третий мы кончили одновременно, и он впрыснул в меня всю свою нерастраченную молодую силу, а я перед этим обеспечила необходимую смазку, что говорит о полной гармонии, чего ранее не было ни разу с другими мужчинами-ровесниками.

И всё же, закончив, Петя застыдился, понял, что натворил, и убежал без слов. Я полежала немного на столе, отдышалась, всё ещё не открывая глаз, не почувствовала никакого стыда – не в чем мне каяться, всё по воле неба. Я оценила его силу и его елду: подходит для Дуни, не будет она налево ходить. Встала, поправила халат и встретила Дунечку:

– Твой Петя приходил, замуж тебя звал. Если ты не против, я благословляю.

– Да не против я, но уж больно он робкий, я его и так, и этак обольщаю, а он ни в какую: до свадьбы ни-ни. А вдруг и после свадьбы ни-ни?

– Да не беспокойся, глупышка, я по глазам вижу, кто может, а кто нет. Хочет он тебя и может.

Вот так неожиданно случилось моё падение, и я стала заниматься запретным интимом. Ещё вчера я воспринимала его как юношу, будущего зятя, и в мыслях не было ему отдаться. Считала, что мне подходят только партнёры постарше – 40–50, даже 60 лет, но никак не 20. Да и он смотрел на меня почтительно: будущая тёща, надо уважать, никаких вольных мыслей, сама скромность. Что на нас нашло и мы оба слетели с катушек – объяснить не могу; хотя как сказать: если рядом с тобой мужчина и ты его хочешь, то неосознанно начинаешь делать женские штучки. Увидев, что он повёлся, дальше всё происходит само собой и противиться природе невозможно.

Не будем забывать, что Петя только что поимел никакую не тёщу, а всего лишь маменьку своей подружки, просто кустодиевскую красотку. Это мог бы быть разовый интим, и в дальнейшем мы, как родня, делали бы вид, что ничего не было. Но оказалось, что со мной ему понравилось больше, чем с женой, и мне ничего не оставалось, как стать его постоянной любовницей.

Первое время он не давал мне прохода, я перестала надевать трусы. Стоит жене отлучиться – его член уже во мне и делает приятное обоим дело. Даже если жена недалеко, он зажимал меня в кладовке, в предбаннике, в сарайчике, на чердаке, у колодца; грядку пропалываю – он тут как тут, траву кошу – на копну завалит, в лесок пошла – к берёзке прижмёт; в руках у меня лопата, мотыга, серп, ухват, сковорода, ничего не выпускаю из рук – и это его не останавливает, такое было страстное желание впрыснуть в меня свою силу. Вот он возится с трактором, перепачкался, подхожу: «Я только спросить…» – а он шмяк меня на пашню; прихожу домой – батюшки, все ляжки в мазуте.

* * *

Вот лишь час назад в тёмной кладовке меня поимел: зашла туда за припасами – он шмыг за мной, нащупал меня в темноте. Ну, думаю, успокоился… Ан нет, сидим все трое в избе, кто чем занят, гляжу: батюшки, опять хочет, по ширинке вижу и по глазам. Ну посмотри на молодую жену, у нас и фигура, и манда одинаковые, она тебя через каждый час может погреть, а мне уже трудно. Дай знак, я выйду или её тащи на сеновал, успокаивай свою похоть, свою хотелку, даже при мне можешь – я отвернусь и порадуюсь за дочку, как он её любит.

Нет, паразит, похотливый жеребец, Казанова и Распутин в одном флаконе, меня хочет. Мысленно поворчала, а сама горда: вона как страсть-то ко мне его схватила.

«Пойду кур покормить», – говорю, вышла во двор – через минуту и он там, сходу мне засадил, я лишь успела нагнуться и обеими руками за жердь ухватиться. А тут и ночь наступает, надо умыться везде, и расходимся по постелям; ночью не подойдёт, а утром пойду выгонять корову по росе – где-нибудь подкараулит… И в любой позе: на полу, у стенки, на топчане, в кресле; хлопочу на кухне, наклонилась – уже пристроился сзади, а я не прекращаю шинковать капусту.

И никогда меня не раздевал, и сам не снимал штаны: стоит ему достать из штанов своё вставшее габаритное орудие – я становлюсь покорной и подставляю ему сокровенную дырочку, моё сокровище, мою прелесть в любой позе. А он подсовывает его мне под юбку, платье, сарафан, халат, ночнушку, хоть спереди, хоть сзади, хоть сбоку, может лечь или даже сесть, выставит свой член и просит: нанизывай, мол, свою кунку на мой писун и подпрыгивай. Если он лежит, я на него забираюсь верхом, а ежели сидит, то откидываю сзади подол и сажусь голой попой на его колени, точнее, на его писун, и вот он уже в моей кунке, и я начинаю приплясывать и покручивать попкой на его коленях.

Вскоре он мной насытился, перепробовал все позы и укромные места и перестал домогаться и преследовать меня днём, переключился на ночь, имел меня только ночью и в кровати и стал больше уделять внимания жене.

Дуняша, возможно, что-то и примечала, но ни разу нас не застукала и помалкивала. И начались ночные приключения: жена и любовница в одном доме, очень удобно, всю силу зять оставляет дома, на сторону не остаётся ничего.

На ночь молодые улягутся на сеновале, а я в избе. Он жену поимеет, утомит, она заснёт, а он выходит якобы проветриться, а сам шмыг в избу. Я сплю, он сдёрнет одеяло, я только в ночнушке, берёт меня за ноги, разворачивает поперёк кровати, загибает мне «салазки» и вставляет в тёщину тёпленькую манду своё разгорячённое еб…ло, которое только что побывало в жениной кунке, из огня да в полымя. Но в предвкушении поиметь любовницу и чужую запретную манду его член уже встал как железный, но легко скользит в меня, ибо он даже не стёр женину смазку.

На жену у него не встанет до утра, а на любовницу, пока жена спит, всегда готов, а я ни разу не отказала, мол, голова болит, усталая, дай поспать. А вначале даже не разворачивал на кровати, а просто наваливался на меня сонную, на мои полные груди, раздвигал мои ляжки даже не руками, а членом и никогда не вставлял мимо, только туда. Утомится, так и засыпает на моих грудях, не вынимая; вдруг чувствую – он во мне снова твёрдый, и он продолжает шуровать и вкалывать во сне.

Как там в похабном стишке:

 
Вот он делает покрышки
И е…ёт без передышки
И за это я его люблю…
 

Или:

 
Опять зажал меня в амбаре,
Я замираю, чуть дыша:
Ко мне любовью он заряжен
Как магазин от пэ-пэ-ша…
 

Был даже случай из ряда вон: я спала в тонких трусиках, он привык, что я всегда без трусов, и в азарте вставил туда своего шалуна вместе с трусами, смотрю потом – трусы в клочья. А он:

– Груня, я тебе, похоже, целку сломал, как приятно.

Ох, запретное соитие слаще (был бы закон, что тёщу-вдову зять имеет право, небось, даже не взглянул бы ни разу), и не хочешь, да просыпаешься и начинаешь отвечать на его напор, и чуть-чуть лениво подмахнёшь, и целуешь в губы, и тихонько постанываешь, чтоб сделать ему приятное, и чтобы он ещё захотел. Так поначалу и было, и он два, а то и три раза за ночь шмыгал с сеновала в избу и обратно и черпал одной ложкой сладкий женский мёд и нектар-амброзию из двух туесков, был ненасытен и неутомим в блуде и был очень охоч до желанной тесной тёплой тугой женской плоти, которая отзывалась на каждое скольжение члена, а желание поиметь женщину занимало его и днём и ночью и было важнее всех других желаний («…что занимало целый день его тоскующую лень»).

Я даже гордилась, что жену он имел дважды: вечером и под утро, – а меня трижды, но вскоре стало наоборот. Мы всё делали без слов, в полной тишине, а вот то, что происходило на сеновале, мне был слышен даже шёпот. Дунечка могла хихикать и ойкать и урезонивать мужа:

– Ты чего, в рот мне хочешь всунуть? Наслушался дурацких рассказов бывалых мужиков; здрасьте, сегодня в попу хочешь вставить, я тебе жена, а не поганка какая. И я от бывалых баб слышала: нет от этого никакого удовольствия ни тебе, ни мне. Я вот в конце вся дрожу, но только если ты долго суёшь мне в правильное место.

Между тем он никак не мог определиться, где ему приятнее и слаще: в кунке юной жены, которая ещё стыдится подмахивать, или в манде спелой тёщи, которая вообще редко подмахнёт, зато «целует» головку члена прямо там, в самой глубине. А мы с Дунечкой не жаловались на нехватку мужского внимания.

Но и ночные приключения закончились, и я попросила Петю не трогать меня по ночам: мне достаточно одного раза в субботу, да и тебе надо передохнуть, – он согласился.

В субботу Дуняша стирает и моется в бане, а я постелила на стол одеяло и простыню и в банном халате, застёгнутом на все пуговицы, прислонилась к столу и зажмурила глаза. Петя подошёл, стал на колени, порвал три пуговицы снизу, я раздвинула ноги, он стал целовать мне промежность и щекотать языком в правильном месте. Я расстегнула все пуговицы, обнажив груди, но Петю никогда не интересовали мои груди и губы, только нижняя часть тела. Я ложусь на спину, принимаю нужную позу, и вот уже мы в улёте, и я позволяю себе пошуметь, побормотать любовные подбадривающие слова:

– Милый мой Петенька, е…и, е…и меня, не стесняйся, я вся твоя сегодня, никому больше не дам забираться в моё сокровище.

Могу поцарапать ему спину и добавить к жениным засосам на его шее мои засосы, и простой субботний день уносит нас в волшебную страну райских наслаждений.

Он уходил и приговаривал:

– Скорей бы Дуняша из бани пришла: после тебя я её сильнее хочу, затащу на сеновал и после баньки Дуньке забарабаню.

Я:

– А может, меня ещё раз поимеешь, а жену завтра?

Он:

– О нет, Грушенька, девочка моя, с тобой займёмся любовью через неделю, сама так решила, уговор дороже е… ли.

Но не пришлось: это было моё последнее тайное любовное свидание с зятем, через неделю началась война. Были у меня другие мужчины до и после, но первый раз с Петей на столе закрепился в памяти на всю жизнь, как будто он у меня первый и я у него первая, и пока сохранялось желание иметь мужчину, он являлся мне во сне.

Вот он крепкими руками держит меня за ляжки, и е…ёт, е…ёт меня на том столе, и нанизывает, нанизывает мою кунку на свой писун, натягивает, натягивает мою манду на свою елду, дрочит и дрочит свой х… й моей и…дой, я стону от вожделения, просыпаюсь – кончила на простыню…

Так что, на мой взгляд, тёща из известной припевки:

 
Раз зять тёщу
Заманил в рощу:
Трещит роща,
Не даёт тёща!
 

– Не права: коли тёща приглянулась зятю, лучше дать, как правило, одного раза бывает довольно, чтобы утолить его страсть и успокоить. Мне известно всего один случай, когда одним разом дело не ограничилось.

Это четверостишие придумала Елена Михайловна, тёща из нашего села Сваслейка, дама лет сорока, основано на реальном приключении; чтобы пресечь сельские кривотолки о её совместном с зятем похождении в рощу якобы по ежевику. Но Лена лукавила: «не даёт» (это пока), не значит, что не дала вообще Степану Тимофеевичу Потапову, двадцатилетнему зятю. Лена не была из тех тёщ, которые уже будущему зятю заявляют: «выдам дочку за тебя, но выкуп натурой».

И пока ошарашенный претендент размышляет, как это понимать: «я ей про лепёшки, а она – не поеб..шь ли?».

Она расстёгивает все пуговки халата, снимает с него рубашку и прижимается тугими титьками к его груди, а промежностью – к его ширинке.

А Лена оценила преданность и настойчивость Стёпы: шутка ли целый год украдкой любовался своей королевой.

Стёпка был влюбчив и относился к тем редким мужикам, которые за одну ночь с роковой женщиной, объектом своей необузданной страсти, готовы рисковать жизнью, отдать душу дьяволу и даже на утро – лишиться головы. Таких подвигов Лена с него не потребовала, но всё же морочила ему голову целый год и заставила побегать за собой по роще: «от такого романа вся роща переломана».

Он увидел случайно, когда она переодевалась: какие плечи, изгиб спины, талия, бёдра и конечно – какая обворожительная попа – и погиб: она моею будет или умру. К его счастью, тесть был шибко старше, и почти не обращал на Лену внимания. «Ленивый муж своею старой лейкой в час утренний не орошал её…"

Он смущался и краснел, завидев её оголённое плечико и всё же минута верного свидания настала. Июль, жара, он пригласил её в рощу: поспела ежевика, там есть дупло и дикий мёд. Лена всё поняла, согласилась, одела пляжный халатик, а лифчик и трусики забыла. Едва углубились в чащу, он запустил руку под её халат, ага, трусиков нет, значит… Но она вырвалась и бросилась бежать, но не домой, а кругами по роще, раззадоривая Стёпу.

 
Зять догнал тёщу,
Завалил в чащу,
Трещит роща,
Коль еб…т тёщу.
 

Халат её распахнул, отлетели все пуговицы, теперь наконец-то он увидел её спереди: шикарные груди и ляжки шикарной женщины, он задохнулся от счастья обладания, райского наслаждения и сладострастия.

И дикие странные звуки весь день раздавалися там: под её попой хрустел валежник, на ними шелестела листва, пели щеглы и сияло солнце.

Нет никогда с таким упоением, наслаждением и восторгом он не обладал ни одной женщиной. Нет никогда с такой страстью он не лобзал уста младых Армид, не держался за груди Дианы. Он воображал, что еб…т прекрасную Елену Троянскую, которую только что украл у старого Менелая…

– Ты довольна?

– Да-да, а ты

– Ещё хочешь?

– Да-да, а ты?

И вновь продолжается «бой»: дальше-дальше, плотнее-плотнее, глубже-глубже, крепче-крепче, бесаме-мучо.

Это была единственная в жизни незабываемая и неповторимая встреча у Степана, которая прочно врезалась в память по накалу страстей.

Это объясняется просто сочетанием всех необходимых моментов: первый раз, в роще, в чаще и… с тёщей. Добавим ещё важнейший момент, о котором не рискуют упоминать поэты: ему показалось, что у неё самая восхитительная, несравненно нежная, чувственная, горячая, плотная и тугая ЭТА, ну вы понимаете.

И ещё: ЭТА точно соответствовала параметрам его мужского достоинства.

Вот так и поэт всю жизнь вспоминал всего одну встречу с безымянной дамой, когда:

 
– Держу я счастливое стремя
И ножку чувствую в руках.
(В смысле загнул ей «салазки»)
– Нет никогда порыв страстей
Так не терзал души моей…
 

Поэту постоянно про всё соитие с женщиной запоминаются исключительно её ножки.

Впрочем, и Стёпа не далеко ушёл: у шикарной дамы в роще всё было прекрасно и совершенно, но более всего его околдовали и заворожили её попа и ляжки…

А что более всего околдовывает женщин в мужчинах знать нам не дано, а они никогда не расскажут…

…Минула неделя, они в доме остались как-то вдвоём, без слов легли на кровать, скорее-скорее повторить то, что было в роще: но нет, уже никакого восторга и упоения, банальный скучный интим: очарование исчезло, они охладели друг к другу и больше никогда не совокуплялись.

Она иногда посещала конюшню и забывалась в объятьях молодого конюха. А он обратил внимание на младшую сестру тёщи, пришла погостить, случайно увидел, как она переодевалась: боже, какие сиськи, какой живот, какой лобок, ножки Терпсихоры, лицом Надя Тиллер; но она его не замечала.

По совету друга сходил в храм, поставил свечку святому покровителю влюблённых: помолился, боже, помоги уе…ать рабу твою Екатерину. Вернулся домой, Катя впервые ему улыбнулась, и он пригласил её в рощу послушать пение щеглов, попробуем дикий мёд:

– Пойдём рано утром, пока ещё все в доме спят.

Был у нас случай наоборот, когда похотливая и привлекательная баба Нюра заманила робкого зятя Колю в рощу и обольстила. Нюру домогались многие мужики на селе, никому не дала, ей хотелось дать Коле, потому что робел и боялся её. Позвала его в рощу наломать веток для козы. А там говорит: потом наломаем, давай сначала позагораем у ручья. Разделись, она лифчик сняла и у Коли встал.

– Ну-ну, милок, не робей, не тёща я тут тебе, а просто баба… Стыдно, говоришь, и совестно, да не красней ты, вижу очень хочешь меня, а желание всегда сильнее стыда… Делай что должно, пока я добрая, да не бойся, никто не узнает, а узнают, не мы первые, вон Митя, ровесник твой, балуется с тётей Зиной попеременно с женой, и никому дела нет до них…

Коля зажмурился и навалился на её пышные груди… Вернулись из рощи под вечер, поврозь и без веток.

Баба-подружка допытывалась: было у вас чего?

– Да не ври ты, Анна, что не было, чтобы целый день гулять в роще и не пое@аться, так не бывает, во всяком случае не было холостых прогулок у меня и других возлюбленных парочек, там и воздух такой, голова кружится.

 
Раз зятька тёща
Позвала в рощу:
Молчит роща,
А он залез на тёщу.
 

Коля после этого случая раскрепостился, осмелел, думал, что теперь всегда Нюру поимеет для разнообразия.

Не тут-то было, у неё на селе был постоянный бойфренд, она не собиралась размениваться. Лишь изредка, когда Колиной жены долго не было, она видела его страдания и из жалости подпускала, но только на природе, в роще, у ручья…

Раза два он овладел привередливой Нюрой и на кровати: утром, была спросонок, спала голая под простынёй, не успела сообразить, а он уже проник в её лоно… Не выпускал из рук и не вынимал, пока не кончил трижды… Но она стала закрывать дверь на шпингалет и пресекла этот канал нежеланного соития…

Зато он отыгрался на старшей тёщиной сестре Лизе.

Жена была в гостях у родителей, тёща ушла на утреннюю дойку, и он поутру нагло залез к Лизе под одеяло.

– Ты чего?

– Сама не догадываешься?

– О боже, какие же вы все мужики сво…, жены всего три дня как нет, а ты уже готов пуститься во все тяжкие, да я же вдвое старше твоей жены…

– А я вдвое сильнее тебя хочу почувствовать.

– А Нюрка-то рядом, помоложе, её не пробовал клеить?

– Отчего ж, было с ней, дала разок. Но она хочет только на природе, в роще, у ручья, в избе не подпускает и не замечает.

– Бедненький, как же так, вот привереда, а ты шустрый мальчик: ни один передок не пропускаешь, меня хоть уважаешь?

– Ещё как: не уважал бы, не хотел близости.

– Ох, лукавый обольститель, растопил моё сердце сладкими речами. И мне теперь как быть: не дашь – тебя обидишь и себя обездолишь, буду потом каяться, что упустила момент почувствовать молоденького; дашь – жену твою и тещу обидишь: нарушила правило гостеприимства – в первый же день раздвинула ляжки перед мужчиной; надеешься, что МОЯ вдвое слаще? Молод ты ещё и не знаешь, что главное в женщине не возраст, не активность при ЭТОМ, не перси, не ланиты и даже не ножки, главное – качество её «коробочки», чтоб была нежная, терпкая, «вкусная», чувственная и тесная…