Текст книги "Грации и грешники"

Сильничанье и натуральный обмен

В 1965 году я оказался на Таганрогском авиационном заводе в качестве молодого специалиста. Завод занимался разработкой летающей лодки, предназначенной для тушения пожаров. Ныне, спустя полсотни лет, этот завод (называемый в ногу с новыми веяниями то ли консорциумом, то ли конгломератом) всё же добился цели. Но надо ли тушить природные пожары, которые тысячелетиями сами возникали и сами затухали, и никто их не гасил?

Ответ неоднозначный.

Но речь не об этом. На этот текст меня сподвигли «рассказы» неких «мемуаристов», встречающиеся в интернете, о «зверствах» наших солдат в поверженной Германии в 1945 году по отношению к женской половине немецкого населения.

Так вот на этом заводе мне исповедовался старый солдат, бывший в Германии в 1945 году.

– Когда я уходил в увольнение из воинской части, то брал с собой кусок хлеба от солдатского пайка. В городском сквере я высматривал молодую немку, сидящую на скамейке. Присаживался на другой конец скамейки и выкладывал кусочек хлеба. Знаками мы договаривались о натуральном обмене… Саша, что мне будет за это на том свете?

На глазах его выступили слёзы.

Я не знал, что ответить тогда. Не знаю и теперь, но на глазах моих почему-то выступают слёзы. А каково было бы через 20 лет тому солдату, который бы участвовал в свальном грехе, в массовом сильничанье с последующим якобы лишением жизни объекта?

Поговорим о природе сильничанья. Народная мудрость гласит: сучка не захочет – кобель не вскочит. Это означает, что партнёр не сможет, ежели партнёрша не желает, и не потому, что импотент, а потому, что такова природа взаимоотношения полов. Однако есть и достаточная доля партнёров, которые смогут, вопреки нежеланию партнёрши, но их сдерживают морально-этические самоограничения, а точнее статьи УК. Всё же большинство людей законопослушные. Наконец, случаются маньяки (психически ненормальные), которых один на несколько миллионов и которым нужно для успокоения именно сопротивление объекта. Если верить некоторым «мемуаристам», такими маньяками были все наши солдаты в Германии.

Что, конечно, перебор.

Вот как описывается свальный грех в «Тихом Доне» М. Шолохова:

Навстречу Григорию Мелехову шёл казак, на ходу застёгивая шаровары. На немой вопрос промолвил: там казаки Фроню разложили. Григорий бросился пресечь безобразие, но его скрутили и изолировали.

Элина Быстрицкая, готовясь к роли Аксиньи, спрашивала Михаила Александровича: познакомьте меня с прототипом Аксиньи. Писатель прошептал:

– Дурочка, я это всё придумал.

Писатель в своём романе, между прочим, утверждает, что Аксинье целку сломал собственный папаня: завалил под яблоней на травку, загнул «салазки» и оправдывался так: садовник, когда вырастит яблоньку, первое яблочко срывает и пробует сам. И не успела она пробормотать:

– Папаня, что это ты со мной делаешь? Зачем это? Ой-ой-о-о-о! – как его старый твёрдый х…ина прорвал преграду и ворвался в её молодую мягкую п…дину и начал там весело разгуливать, совершая свои возвратно-поступательные пробежки… Писатель полагает, что Аксинья не хотела, хотел только он и было сильничанье.

А вот как было на самом деле и о чём стыдливо умолчал великий писатель Михаил Александрович. К пятнадцати Ксюша расцвела, совсем взрослая, и титьки о-го-го, и ляжки округлились, и попка – зае…ись. Димон Коршунов, станичный дефлоратор, начал уговаривать её сходить к Дону, позагорать в камышах. А она: и хочется, и колется, и мама не велит, да и знает она, чем закончился поход с ним в камыши Натки Туркиной, годком она младше Ксюши. «Позагораю лучше пока одна в садике, под яблоней, никого нет, можно разнагишаться.

Не совсем никого, рядом оказался папаня. Папка тоже заметил, что Ксюша созрела, спелая вишня. И бес обуял его чресла, член стал напрягаться на неё, он стал видеть в ней желанную женщину. Он отгонял греховные мысли, но бес не унимался. Вот только на утренней зорьке поимел мамку, законную жену, а Ксюша слышала и вдруг почувствовала, что ревнует: «Маманю, значит, е…ёт, а меня не хочет, а я, о боже, оказывается, хочу, чтобы он мне это сделал. Чем я хуже? Не перепоручать же это дело Димону, а хочется, чтобы это уже случилось». Бес и тут был при делах и подталкивал её на грех.

Пока она размышляла, папка прилёг рядом, сердце её замерло от предчувствия, его писун торчал вверх. «Решится ли папаня вставить его в меня? Надо его подтолкнуть». Раздвинула ноги, одной рукой похлопала по манде, другой толкнула писун, тот пружинно закачался. Папаня охнул, чертыхнулся и навалился на Ксюшу, соски её затвердели, в кунке пожар, сейчас случится этот миг.

И случился. Руками он ухватил Ксюшу за тугие сиськи, а его член скользил по промежности в поисках входной женской щели и её нежных губ – и нашёл: вот они!

Дальше описывать нет сил. Пусть останется в тайне этот инцест.

Так что Аксинья Астахова потеряла невинность в трогательной и романтичной обстановке, в саду, под той же яблоней, под которой Адам сломал целку нашей прародительнице Еве – кстати, это было первое кровосмешение: ведь «она плоть от плоти его».

Но всё же позволим немного общих рассуждений.

Описанный случай с Аксиньей и её папой – крайне редкое явление, когда инстинкт интима, обоюдное взаимное желание совокупления у близких родственников подавляет родственный инстинкт. Они в этот миг забывают о близком родстве и чувствуют себя просто мужчиной и женщиной. При норме у сына никогда не встанет на мать, у отца на дочь, у брата на сестру, даже ежели оба голые, – действует инстинкт отторжения. Ежели в редчайших случаях это случается, то это интим-девиация, разновидность болезни. Даже у дальних родственников, когда это случается, и случается нередко, и не так запретно, здесь инстинкт отторжения почти спит, всё равно это связано с преодолением чувства стыда и последующего раскаяния.

Но если только один из близких родственников потерял берега и захотел, а другой как партнёр не хочет, ничего не случится: хочется – перехочется, в крайнем случае – мелкий бытовой скандал и размен квартиры. Ну а если оба с отклонением от нормы, оба хотят, тогда об этом никто не узнает, это их крест, им его нести, разве что писатели, сценаристы реконструируют событие. Никто не вправе их осуждать, как не осуждают ныне нетрадиционную ориентацию и однополые пары.

* * *

Так что, ежели у вас проездом на одну ночь дальняя родня и все чинно и весело общаются днём, ничто не предвещает что-то ночью, увы, зачастую уже за ужином начинается «артподготовка» к ночным «боям»: племянник пожал ляжку любимой тётушки – и та густо покраснела, дядюшка запустил руку под юбку племянницы – и та томно заулыбалась, внук положил ладонь на бабушкин лобок – и у неё округлились глаза, абитуриентка пощёлкала пальцами по ширинке студента – и у того взлетели брови, – и все промолчали и потупили очи. И выясняется, что ночь всё меняет и в свои права вступает член и манда, и вот уже «шёпот, робкое дыханье», «двух сердец одно решенье», пальцы рук двоих заговорщиков касаются и искрят, и всё это молча. И вот уже племянник раздвигает тётушке покорные ляжки, сжимает сиськи и осторожно и бережно вводит без рук свой твёрдый нетерпеливый от предвкушения чуда обладания в её мягкую трепетную плоть и е…ёт тётушку-милашку, робкую, стыдливую – ей 45, ему 15, – покрасневшую от смущения и срама, со слезами на глазах простившуюся с верностью мужу. И она шепчет:

– Не говори ничего, я всё поняла, вырос ты, сегодня ночью ты мой мужчина… Только один разок, не более, и по-тихому – не разбудить бы кого…

А сама ликует, как сладко постыдное дело, муж давно надоел, ласкает редко.

– Что? Ещё раз хочешь? Договорились же об одном разе. Нет-нет, не разрешаю… Ох, ладно, е…и без разрешенья… Но обещай, что про нашу тайну никто не узнает… Что-о?! Ещё хочешь… Третий раз меня хочешь? Да ты, юноша, прям интим-маньяк! Шучу, мне приятно, что так тебя мои прелести околдовали, мужу-то хватает раз в месяц, а я и не подозревала, что мужчинам надо столько за ночь. Всё-всё, на первый раз хватит, утро уже. Решаем так: когда я буду дома одна или ты один, тогда встретимся, и я твоя на весь день и на всю ночь, и буду ходить голой по квартире, и дам тебе в любой позе, даже в душе… Что? Опять не согласен? Хочешь сейчас и именно утром, потому что утром:

 
Грудь болит, в ногах ломота,
Х…й стоит, е…ать охота!
 

Ну ты и циник, а какие ласковые, милые стихи знаешь. Уговорил… Будь по-твоему… Никогда б не подумала: такой был скромный, застенчивый мальчик – и оказался такой охочий до женских прелестей… Настоящий мачо-любовник, не постеснялся принудить меня отдаться и трижды за ночь вые…ал родную любимую красотку-тётю.

А утром он подводит итог и размышляет: «Ну и дела, ну и тётушка, младшая папина сестрёнка. Впрочем, никакая не тётушка, а шикарная женщина. Ла нет ей 45, много прибавила, чтоб меня остановить. А губки у неё – зае…сь, титечки у неё – зае…сь, ляжки у неё – зае…сь, попочка у неё – зае…сь, п…дёночка у неё – зае…сь, и сама вся такая е…учая, повезло мне с первой женщиной».

И она утром заново мысленно переживает начало ночного события (он наконец переместился на свою кровать): «Вот он за ужином положил руку мне на ляжку: я хочу тебя, сигналит. Я не убираю его руку: согласна, отвечаю тем самым. Мне постелили на полу в его комнате, положили кошму и толстый тюфяк. Мои сомнения развеяли: он ещё мальчик, не интересуется женщинами, не побеспокоит. Так ли это? А зачем положил руку мне на ляжки? Если б мужчина – понятно, но безусый юноша… Сейчас посмотрим…

Начинаю медленно раздеваться при свете ночника, он видит мои плечи, изгиб спины и попу, самую красивую в Европе. Поворачиваюсь к нему передом: одной рукой стыдливо прикрываю полные груди-арбузики, второй – охраняю лобок. Он покидает свою кровать и голышом робко, несмело идёт ко мне, у него торчит и качается. Отводит мои руки, и я кладу их ему на плечи, он прихватывает меня за талию и прижимает. Мы сливаемся телами и молча опускаемся на моё брачное ложе, взаимное желание преодолело взаимный стыд, срам, смущение, сомнение и даже опасность: застукают и пристыдят. Предчувствие любви приятнее интима?

Но как себя вести? Изобразить недотрогу, ведь, судя по тому, что не умеет целоваться, я у него первая, да и он мой первый «левый», или изобразить покладистую? Может, просто полежим рядом? О нет, раздвигает мои ляжки, гладит ладонью там, где не был ещё ни один другой, кроме мужа. Пока я размышляю, он уже проник в меня, и я в нирване, я на облаках, я улетела на облака, порхаю там бабочкой. Как он меня любит, не как родную тётю, а как чужую желанную женщину, со всей пылкостью юности; и я его люблю, мне он сейчас не племянник, а чужой желанный мужчина, и я отдаю ему всю женскую нежность и страсть».

…Вот и дядюшка совратил двоюродную бесстыжую племянницу на всю ночь. Ему 45, ей 15, и она шепчет: «Продолжай, не бойся: кто проснётся – пошлём нафиг». Да он и не думает остановиться: «…не растерялся, на молоденьку забрался и почувствовал себя в раю».

Даже внучок залез под одеяло к троюродной бабушке, прижался – мол, погреться хочу. Ему 14, ей 54, и вдруг зашептал: «Дай разок, дай пое… ать», – и уже шарит там рукой.

– Да хоть два, – шепчет, – но стара я для этого, тебе б начинать надо с женщиной помоложе.

– Не, ба, я хочу только тебя. Сразу, как увидел, понял – моя, как бы это сделать с тобой.

– Гм… Чего это? Массаж, что ли?

– Ба, ну что ты, право! Пое… ать тебя хочу…

– Ого, даже так… Ну, тогда уговорил, но ты мал, встанет ли у тебя на меня?

– Ба, да он уже встал, вот потрогай

– Что значит он?

– Ба, кончай прикалываться! Х…Й, конечно…

– Другое дело, всё назвал своими именами. Ох, согрешу, пое…усь с тобой… Да куда ж ты тычешь? Впервой, видать. Ну, давай сама вставлю. Что ж ты замер? Надо двигать, в меня – из меня, вперёд-назад, иначе он не размякнет. Да потише ты, разбудим кого, стыдоба, ой как стыдно… Да не слушай ты меня, е…и, е…и; никогда такого со мной не было, чтобы я такому юному мужчине дала, и вот опять, хотя…

Как-то мы оказались вдвоём с дальним родственником, он только что окончил начальную школу, был очень робок и недогадлив.

– Поздравляю, – говорю, – в качестве подарка могу подарить себя.

Пропускает мимо ушей, я не унимаюсь:

– Хочется тебя поощрить с окончанием, можешь получить натурой.

Не понимает. Я из душа:

– Зайди-ка потри спинку, – а вместо спинки показываю мокрые сиськи, покачиваю передком и раздвигаю ляжки.

Покраснел, потёр, не реагирует – понятно, впервые увидел голую бабу, не познал ещё, зачем всё это у баб и зачем вообще мужчина и женщина совокупляются.

– Штаны-то у тебя намокли, снимай, будем сушить на регистре. Теперь возьми полотенце и посуши мне спину.

Наклоняюсь и трусь попой по его юным причиндалам. Уф, наконец-то, у него встал… И понеслось… Даже начинающий и самый неумелый, когда видит перед собой откляченную голую женскую попку и у него встал, мигом соображает, куда, зачем и как…

Всего лишь одного раза с бабой через жопу ему хватило, чтобы понять, насколько удовлетворение своего интим-желания с женщиной приятнее самоудовлетворения. И он объявил меня женщиной его мечты. Я охладила его пыл: через час у меня самолёт, уезжаю навсегда за океан – «и больше никогда я не увижу вас».

* * *

– Теперь: никакая я тебе не «ба», на самом деле я тебе свояченица и прибавила десять лет для пенсии. Да и тебе, похоже, не 14, прикинулся неумёхой, а е…ёшь будто тебе все 16. Так что я – молодая полюбовница, бабушкой буду в 92, а ты мне не внучек, а молодой ё… арь – как-то так. Видишь, какая я покладистая, а первый раз как я брыкалась, царапалась и кусалась, но молча, таков ритуал. Ему 60, мне 14, слез он, отдыхает, а я нет чтобы убежать, лежу не шевелюсь; так и есть, ещё захотел, – и тут я поняла, что это обоим приятно.

А у малого это первая женщина, и более сильного наслаждения он ещё не испытывал и теперь по-другому смотрит на девчат: вон у них, оказывается, что есть между ног…

Или вот: абитуриентка приехала поступать, соблазнила троюродного братца-студента сразу после ужина, уединились на лоджию от взрослых, подышать и пошептаться про экзамены.

– Да не отнекивайся ты: давай не будем, родня… Какая родня? Седьмая вода на киселе, я тебя впервые вижу. Какая тут теснота, будем стоя. Что-что?

 
– Я не буду, я не стану,
П…да выше, не достану,
– Нет, ты будешь, нет, ты станешь:
Я присяду – ты достанешь!
 

– Да не бойся ты, не девочка я уже… Не будет он, ещё чего, не кокетничай, дружок-то уж мне по юбку тычется. Так, юбку задираем повыше, до груди, трусики снимаю. Как тебе мои ляжки? То-то, всё для тебя… Вот так… вот так… ещё… ещё… Да потише ты, не так жёстко, балкон обрушишь… Нет-нет, кончить в меня не дам, давай в платочек сливай… Чувствуешь, как нам хорошо, а ты, дурачок, боялся… Студентки-то дают тебе? Редко? Разве что после удачной сессии снимаете напряжение? Бедненький, как изголодался, могу почаще тебя жалеть, а если договоримся, позволю кончать в меня… Что ещё со мной можно? В смысле позы? Да нормальная я деваха, по-любому можно, хоть на потолке, но в рот не беру, в попу не даю: насилие это над природой интима, х…й и п…да должны разбираться в своих желаниях один на один, без посредников.

А утром не смотрят друг другу в глаза, стыдятся, раскаиваются в содеянном, делают вид, что ничего не было. Днём пора прощаться, и живут воспоминаниями до следующего раза…

Ну а те проезжие родственники, которые из-за чувства стыда, смущения, робости и боязни огласки отвергли естественное взаимное желание пополнить дорожные впечатления лёгким ночным необременительным родственным блудом, будут довольствоваться воспоминаниями об упущенных возможностях. Какая прелесть – дальние родственники проездом на одну ночь…

* * *

Так вот, придумка с Фроней – не лучшая страница романа «Тихий Дон». Во-первых, порядочных людей всегда больше половины, а не один Григорий Мелехов.

Во-вторых, среди казаков в те времена было немало религиозных, и они могли сказать: что творите, креста на вас нет.

Наконец, всем людям присуща брезгливость, и очередной партнёр, собираясь разделить ложе, должен был заявить: а ну-ка марш сначала под душ.

Ещё: интим на то и интим, что для подавляющего большинства допустимо только один на один.

Писатель наивно полагает, что в этой ситуации могут все, но это противоречит «физике» взаимодействия полов.

А у писателя всё просто, как в детском стишке:

 
Очередь двадцатого настала,
Манечка подмахивать устала:
Ей подсунули лопату…
 

Последствия силового воздействия на женщину тоже разные. В нашей деревне был безногий мужик, сколько ни просил, бабы отказывали. Попросил, чтобы мать пригласила красотку Линочку в сарай помочь сено поворошить. Красотка видит, что в сарае безногий копошится, не придала значения – чего его бояться, инвалид, – вела себя без стеснения, сиськи деревенского размера без лифчика колыхаются, ляжки обольстительные сверкают; а безногий улучил момент – и цап её за талию. Весь день надругался, мстил всем женщинам, что ему не дали, схватил за титьки и весь день не выпускал из рук, вонзил свою грубую твёрдую мужскую похоть в её нежную горячую тугую плоть, не вкусившую мужчину, и весь день не вынимал, а всё сливал и сливал в её сосуд свою накопленную силу. (В чём разница между бутылочкой и кункой: в бутылочку сначала наливают, затем плотно затыкают, а кунку сначала плотно затыкают, а потом в неё наливают.) А она от неожиданности, от шока впала в прострацию и ни разу не пикнула, лежала неподвижно на сене… Но на другой день наложила на себя руки.

Мать ничтоже сумняшеся приглашает тётю Лушку, знойную женщину, мечту поэтов; всё повторяется, да не совсем: Лукерье так понравилось всё сразу, и она стала так активно помогать и подкидывать его, стонала и орала от сладострастия, что он начал даже её урезонивать:

– Да не гони ты так, не торопи последний миг, простите, кто кого е… ёт?

Но конец другой: вышла за него, нарожала пятерых, и все с ногами.

Вот даже грубоватый американский ковбой скачет в прерии и напевает:

 
И зачем такая страсть,
И зачем красотку красть,
Когда можно её так уговорить.
Если только конь хороший у ковбоя.
 

Так что измышления о «зверствах» наших солдат в поверженной Германии могли родиться только в головах литературных маньяков.

Мишаня и грации

Мишаня уговаривает покрасневшую смущённую, растерявшуюся от напора племянника, тётю Фросю, она в ответ:

– Нет и нет, не проси, не уговаривай, оставь надежду навсегда… Где это видано, чтобы племянник-школьник-подросток домогался свою красавицу-тётушку с пятым номером и надругался над ней, ну в смысле поимел её, в голове не укладывается, я такое и помыслить не могла и как ты ЭТО представляешь? Чтобы я раздвинула ляжки, а ты ТУДА вставил СВОЙ, ну хотя бы покажи ЕГО… Ой, вон у тебя уже какой, но всё равно: ещё раз – нет и нет… Хотя… Если только… Но не здесь же… Пригласил в бассейн поплавать и вон чего удумал: дай только подержаться, а потом попросишь, чтоб тут же отдалась… Не ожидал, что у меня такая грудь, чего уж там: все мужики теряют голову ЕЁ увидев, но всё же не сейчас… и не тут, раз уж так сильно захотел меня, даму в возрасте «жаркая Африка», пое@ать… Тогда… Потом, может быть и дам… Мне конечно лестно, что я такая желанная, даже такому молоденькому… Неужели так сильно меня хочешь, что готов даже тут в воде?. Потерпи до дома…

И уже дома на кушетке: ой, ах, ох, ух, о-о-о… Какой ты ненасытный и охочий до женского тела, особенно если это тело родной красавицы-тётушки: ого, вона как, сначала как всё, а потом ещё три раза…

И про себя:

«Ай да, племянник, ай да, сучий сын: как епёт, как епёт, аж до донца достаёт. И совсем мальчишка. Сколько ему: вроде уже пятнадцать? Мне-то сорок пять, зато фигура как у Насти Квитко, и наконец-то я встретила мужчину своей мечты. Как оказывается сладко и волнительно до дрожи заниматься ЭТИМ с родным племянником.

Где-то в полночь я сдалась и томно и нежно сказала ему: «Да-да, так угодно небу: я твоя». Как он набросился на меня, как засадил свой толстый в мою узкую тугую и горячую: и давай-давай наяривать и ещё, и ещё, и ещё…

 
Он сладкой страстью опьянён
Как шмель он, и как роза я
И вот уже на розе он
Пьёт мой нектар-амброзия…
 

И не слезал с меня до утра (муж был в отьезде), три раза кончил, не вынимая: я даже не знала, что так можно. Теперь ЭТО случается даже при муже: тот смотрит футбол по ТВ, а Мишаня у нас в гостях, шмыг ко мне в ванную и пользует меня стоя под душем: опасность сильно возбуждает, давай ещё, давай ещё гол.

– Какой ты рисковый, милый, не успеешь.

– Лишь бы ты успела, милая.

– Я-то чего, я уже… Едва ты вставил…

Как жаль, что футбол всего два тайма и пришлось его прогнать из ванной. Ну настоящий Али-Баба!

 
– Настала ночь, заснул Стамбул огромный:
Выходят турки на ночной грабёж.
Али-Баба зажался с тёткой Домной:
Его от женщины ничем не оторвёшь!"
 

(Заметим в скобках, что муж прекрасной Ефросиньи был шибко старше её и всё реже поливал своею старой лейкой в час утренний её прекрасную «розу». Поэтому не ревновал, догадывался, что она находит утешение в объятьях своего племянника, почитая это не изменой, а простым баловством.

Конечно, Фрося в бассейне долго отказывала в близости Мишане, просто из кокетства, изображала недотрогу, строила из себя целку, как и положено добропорядочной замужней женщине, не имеющей любовника.

Это невероятно, но она ждала, когда подрастёт Мишаня и она исполнит десятилетней давности уговор.

Почти десять лет назад Фросе поручили помыть в бане мальца Мишу: она тогда моложе и лучше, кажется, была. Малец ухватил её за тугие титьки и заявил: тётенька я хочу с тобой жениться.

– Как это мило, но подождём немного, дай мне подумать, ведь у тебя ещё женилка не выросла. А моя «женилка» вся в кустиках, заросший сад, там между ног есть у меня волшебная пещерка с диким мёдом, слаще любой конфеты, но закрыта дверкой. Подрастёшь, женилка у тебя станет большой толстой тугой, это твой ключик, откроешь им мою дверку и будешь вкушать мой мёд. Мишаня ждал своего звёздного часа неполных десять лет, приговаривая перед сном: «она моею будет, иль умру». Вот так трудно даётся это простое соитие с желанной женщиной, а Вы говорите…

Казалось бы, что Миша вырастет однолюбом, будет рабом Фросиной пи@ды. Увы, наоборот: оказался многолюбом.

Когда пришла пора «любови», невинность потерял с Дусей и в тот же день – ещё раз с Матрёной. И только третьей была Фрося. Как ЭТ О случилось у них в первый раз рассказывают разное: легенды, фантазии. Якобы он овладел ей прямо в бассейне, в воде, как ни отказывалась она: не дело ЭТО, дам только в постели. Отдалась якобы на кушетке, разлеглась, ноги задрала в потолок.

Кто устоит. А в бассейне только раздразнила его своим телом: приспустила одну бретельку и показала часть титьки, приспустила трусики-плавки, показав лохматый лобок. Ну а шикарные ляжки вовсе на виду: кто хоть однажды видел ЭТО, тот не забудет вовек.

Утверждают даже, что он пытался «жениться» на ней в бане, когда ему было всего семь, а ей тридцать и она позволила ему просунуть ТУДА ладошку и пощекотать ТАМ…

На самом деле, дело было на сеновале, а дома она давала ему везде, кроме спальни и супружеской кровати. И всё же у Мишани наступило пресыщение и над ним властвовал известный мужской девиз: «всех женщин не перее@ёшь, но надо к этому стремиться». Эти все оказались родственницы, все стали заглядывать к Дусе.

– А где Миша? – интересуется очередная солидная матрона, замужем, трое детей. На сеновале отдыхает? Пойду-ка посмотрю, как он там. Поговаривают он – ловелас, юный донжуан.

– Да сплетни это, ты там поосторожнее, не лиши его невинности…

– Да будь спокойна, Евдокия, от крутых мужиков доводилось отбиваться, а от подростка – запросто. Бывало, малый пристанет: тётя, дай разок вдуть.

Скажешь строго: нет, подрасти сначала, через год-другой подходи, может и договоримся… Он и остыл. А мне надо, чтоб желание его было велико, что готов в омут с головой ради ЭТОГО, душу дьяволу отдам за ночь со мной… Хотя бы на словах.

И вот дама на сеновале. Лежанка у Мишани на двоих. Укладывается на свободную половину. Расслабилась, раскинула руки, тёплый воздух, запах сена дурманит: как романтично заняться бы здесь любовью, но похоже юноща спит, будить не буду, Дусе обещала.

И вдруг взрыв: Мишаня извернулся, оказался на полных грудях кумы Домны Ивановны, грудастой жопастой дамы за шестьдесят, сжал её талию и прошептал:

– Милая Надя Тиллер, я хочу тебя больше жизни, откажешь, прыгну с сеновала и стану калекой. И вместо «нет», Домна сдёрнула трусы, раскинула ляжки и прошептала: бери меня, милый Гриша (это несостоявшийся ухажёр из юности), я твоя…

Утром Домна оправдывалась: не было ничего, кума Дуся, ну может поцеловались, титьки потискал, лобок погладил, сикель пощекотал, и я заснула под ласками… Ну не пытай меня, Дуся, подробностями, ну может и дала разок отроку, уж очень велико было желание его и велика вера его. И сколько красивых обещаний: всё золото мира брошу к твоим ногам и подарю тебе Большой театр и Малую спортивную арену.

И всё из-за такой малости, чтобы я раздвинула ляжки и позволила его твёрдому кончику проникнуть ко мне в мягкое нежное влагалище…

– Не ври, Домнушка, вся измятая, растрёпанная, на халате все пуговицы сорваны, сарай всю ночь трясся, едва сеновал не обрушили… Трусы, где потеряла… И это по-твоему: только поцеловались… и только дала разок…

– Ой, твоя правда, Дуся, я действительно хотела только посмотреть и не заметила, как сеновал превратил меня в шлюху. А тут ещё и Мишаня оказался не девственником, а уже опытным обольстителем. И главное уникальным: «любил» меня без передышки. У меня даже с мужем в медовый месяц бывало всего два раза: вечером и утром. А тут…

 
Мама, я слесаря люблю,
Мама, я за слесаря пойду:
Слесарь делает покрышки
Ие@ёт без передышки…
 

Взаимное полное услаждение друг другом, несмотря на разницу в возрасте, объяснялось богатым воображением: оба вспоминали о былом.

Вот Домне всего пятнадцать, а груди уже больше, чем у иной взрослой тёти, в груди томление и предчувствие необычного, собирала ягоды в вишнёвом саду, свалилась с высокой вишни, порвала сарафан, трусов нет, всё открылось, откуда ни возьмись сосед дядя Федя лет сорока.

Амур зарезвился у них между ног, Федя вмиг очутился на полных грудях и спелую вишню в соку раздавил.

Спустя неделю, видя, что огласка не случилась, ворота дёгтем не вымазали, как это принято на селе, Домна подстерегла Федю на задах у гумна во время дождя:

– Дядь Федь мне стыдно и совестно, но хочу с тобой ещё…

– Милочка моя, чего ж тут стыдного, вот ежели бы не хотела, это постыдно и неправильно…

И они прижались друг к другу под струями дождя… И она торопила миг последних сладких содроганий…

Федя был ещё тот ходок: жена молодая, фигуристая, кровь с молоком, но он – раб разнообразия: ни одну юбку не пропустил не только в своём селе, но в соседних. Главное, чтоб «юбка» тоже хотела разнообразия, а на нет и суда нет. Так что с отроковицей Домной ничего неожиданного не было, они уже обменивались понимающими взглядами и выжидали момента, тем более что Домна завидовала своей мамаше, которая давала Феде при любом удобном случае, и покраснела, когда дочь огорошила мать: твой Федя и меня полапал…

Мишаня вспоминал и переживал, что тогда в бане не смог всунуть свой скромный вялый писунчик во фросину взрослую и жаждущую кунку.

Дедушка потом наставлял его: у меня уже не встаёт, а я всё равно е@у и бабку и даже молодух. Привязываю свой вялый к черенку деревянной ложки и вперёд ТУДА. Некоторые эксцентричные дамы, желающие попробовать новое, не давали мне, когда стоял, но согласились, когда прознали про мой метод…

Эх, если бы Мишаня знал про этот метод, не ждал бы десять лет пока подрастёт и будет стоять…

Остаётся добавить, что у Фроси с мужем не было детей, но после бурной ночи и тайных встреч с Мишей в ванной, в прихожей, на кухне, на балконе, за портьерой, на половике – она вскоре понесла и родила двойню.

Случаи, когда отрок утрачивает невинность с собственной маманей, крайне редки: дело непристойное, постыдное, осуждается обществом, обычно утаивается. Тут необходимо чтобы сошлось многое, но главное, чтобы он и она взаимно, обоюдно были согласны.

Вон Дуся Кистенёва стала намекать и заигрывать с сынулей, забралась к нему под одеяло, но у него не встал и он вытолкал её с кровати: не мешай спать.

У Вовки Тихомирова встал и он попытался принудить мамулю к соитию, но получил жёсткий отпор: ты что сдурел, пьяный что ли, хулиган, ишь чего удумал: дай по@бать, сейчас, разбежалась, у девок проси, пошёл вон.

Обычно о таких случаях становилось известно случайно, много лет спустя. Вот подвыпивший мужик рассказал:

– А у меня первой была собственная маманя. Залез к ней под одеяло. Она как бы спит. Титьки помял. Молчит. Ляжки раздвинул. Молчит. Коснулся залупой входных губ, защекотало, заискрило, встал. На радостях, вдул ей по самые яйца. Молчит. Шурую, начинает понемногу подмахивать, но спит.

Распробовал как ЭТО приятно, член начал сам вставать.

Я пытался «разбудить» её е@лей.

Сначала е@ал осторожно и нежно, затем – яростно и грубовато. Она сначала подмахивала осторожно и нежно, потом активно, так, что мой инструмент вылетел из канала, но я снова с лёта надёжно и плотно запер канал и более не допустил таких вольностей, ухватив её руками за бёдра, освободив от рук титьки… И всю ночь молча, без слов.

Но она так и не проснулась. Утром сделали вид, что ничего не было. Больше такое не повторялось, и мы ни разу не вспомнили об этой бурной ночи запретной любви. Но я приобрёл уверенность, что могу, и начал приставать к бабам, в основном к пожилым вдовам. Но доводилось и замужнюю уговорить.

Та:

– Ну ладно, е@и, но только чтоб муж не узнал, удивил, такой молоденький и так сильно захотел пожилую тётку, чем же я тебя завлекла?

Я что дурак, мужу рассказывать, какая у него жена е@учая.

Признаюсь, мне посчастливилось пое@ать немало родственниц: родную тётю, племянницу, кузину, золовку, тёщу, свояченицу, двоюродную бабушку и др. Бывало, едва уловлю малейший намёк: «можешь надеяться», начинаю охоту и всегда настигаю добычу и даю ей уроки в укромном уголке, не признаю уже никаких отговорок, вроде: «ты не так понял, я пошутила, может быть в другой раз и не здесь же, не успеем, могут застукать, стыда не оберёшься, старовата я для этих дел два года уж как никому не даю, не дёргай трусы, сама сниму, ладно уж, е@и, циник».

Никакой разницы между родственной и чужой «лохматкой» не заметил. Разница бывает между горячей и холодной, терпкой и пресной, тугой и вялой, офуительной и никакой, желанной ещё и больше не хочу.