Текст книги "Грации и грешники"

Дуняша и Генка на печи

Как начинающий писатель (член Российского союза писателей, билет № 7479), прибыв в родное село Выползово, просил земляков поделиться историями про это, есть ли вообще оно на селе. Евдокия Мокрова разболталась в сарае и под бутылку «Наполеона» поведала свою историю, я немножко литературно обработал её рассказ, в основном заменил обеденные и запрещённые слова на эвфемизмы, но самые постыдные места, с её разрешения, сохранил. Рассказ поведу от имени моего друга детства Генки Грибова, с которым вместе закончили начальную школу. Вот его рассказ.

* * *

– Тётя Груня та ещё штучка, живёт вдвоём с дочкой Дуняшкой, которой уж под 40, но не замужем. Выходила замуж за односельчанина в 17 лет, тот ушёл на войну и не вернулся.

Я Дуняшке вдул, она моя троюродная сестра, или двоюродная тётка – в общем, какая-то дальняя родня, я у них часто бываю. Как прозвенел последний звонок в школе, я побежал к Дуне, она на печке ждёт. Я уж догадывался, какой подарок меня ждёт: наконец-то даст пое…ать, целый год просил и ждал обещания. Дала, да не сразу, всё равно подразнила, но недолго, минут пять, и отдалась. Впервой, скажу я тебе, мы с ней всю ночь не спали: как залез на неё, так всю ночь и не слезал, настолько это захватывает.

(Оказывается, у нас на селе есть строгое правило: одинокие бабы-вдовушки дают школярам только по окончании школы, не опасаясь осуждения сельчан, да и то не всем выпускникам, а только тем, кто, по их мнению, уже и хочет, и может. Поэтому неудивительно, что сорокалетняя Дуня охотно и самозабвенно отдалась тринадцатилетнему Геннадию, а он, оценив прелесть женской плоти, почувствовав несравненную приятственность этого дела, войдя в азарт и улучив момент, склонил к разврату и овладел, наполовину силой, её шестидесятилетней мамашей Груней. Впрочем, она сопротивлялась скорее притворно, а в душе сияла, что такой юный партнёр так отчаянно хочет и умоляет о взаимности такую пожилую партнёршу. Но об этом позже.)

– Раньше мы на печи дурачились, – продолжал Гена, – играли, и никогда ничего не было, а тут она, похоже, решила, что я уже вырос, и начала играть как-то по-другому. Тётя Груня на огороде, а мы на печи толкаемся. Тепло, разогрелись. Часто она прежде клала меня на себя и легонько подбрасывала тазом, «тутушкала», обоим нравилось.

Мне хотелось потрогать, а ещё лучше – потискать её большие сиськи, они колыхались в такт подбрасывания, и это завораживало. Но она не позволяла их трогать, и как только я тянулся к ним руками, она била по рукам:

– Не лапай, пока не твоё.

– А когда будет моё?

– Скоро, скоро. Мне, думаешь, не хочется поскорее отдать в твои руки это богатство? Я сама вся истомилась, жду не дождусь этого дня, а пока любуйся издали.

Я спрашивал:

– Дуняш, почему нельзя их потрогать, мы же играем?

– Скоро узнаешь.

Признаюсь, я давно хотел ей вдуть, но как бы мы ни толкались, она ни разу не раздвинула ляжки, не сгибала колени, не вывёртывала попу, подставляя вход: нет, нет, рано тебе ещё, хотя бы школу закончи, а там посмотрим, а пока и думать об ЭТОМ не смей.

И вот этот долгожанный день настал. Она разрешила, она раздвинула, она вывернула, она согнула…!!! Она приглашала: ну же давай, давай, делай, милёнок, о чём мечтал… Я ухватился за сиськи и начал их тискать, а она легонько подбрасывала меня. «Так вот в чём дело», – понял я. Вдруг моя пиписька впервые стала твёрдой и большой, сама залупилась и стала мешать плотно припасть к её животу, и я откинулся на спину. Писун торчит вверх, а я не знаю, что делать дальше.

Раньше мой писун не твердел (не вставал), потому что Дуняша ласкала меня как ребёнка, и мы играли как дети, теперь впервые Дуняша послала мне сигнал (флюиды обожгли меня), что хочет меня как мужчину, и писун мгновенно отреагировал.

Решив, что пора из меня делать мужчину, всё её поведение изменилось: прикосновения и поглаживания стали другими, первый женский поцелуй в губы чего стоил, она стала по-другому дышать, ёрзала попкой по кошме и вся была в противоречиях. Одной рукой взяла мою руку и положила себе на кунку, чего никогда ранее не позволяла, а тут оказалось, что у неё нет трусов; другой рукой как бы невзначай отмахивалась от вставшего писуна и бормотала:

– Нет, нет, подождём ещё немного этого мига, этот миг останется у тебя в памяти на всю жизнь, другого такого мига не будет.

Я, конечно, слышал от взрослых ребят, что твёрдую пипиську надо вставлять в кунку (иначе – манда, лохматка, вульва и т. д.) и она там размякнет и будет прежней. Чего ещё ждать? Я переваливаюсь на Дуняшкин живот и начинаю искать заветную дырочку своим писуном. Но где же эта дырочка? Дуняша не объясняет, но покидывает меня пониже, а писун тычется в её тёплые мягкие ляжки, в лобок, но дырку не находит.

(Здесь позвольте небольшое отступление. Ясно, что Генка рассказал мне об этом очень кратко и без подробностей, это я уж провёл теперь литературную обработку и примерил лавры Бояна. Так вот, приём, когда опытная партнёрша по самым разным причинам побуждает начинающего неопытного кончить в ляжки, весьма распространён. Первоходок, обалдев от радости, что такая солидная замужняя респектабельная дама позволила его члену шуровать по своим шикарным ляжкам, готов довольствоваться самым скромным и не требовать полноценного акта. Даже первоходок понимает: дама решает, на что она сейчас готова, на что нет.

Опытный будет действовать наглее: сам раздвинет ноги, согнёт их и попытается ввести член в лоно, – и тут возможны два варианта. Есть дамы или очень ленивые, или очень стыдливые, которым это даже нравится – вот я легла, а дальше сам, помогать не буду; и вот всё сам: сам раздвигает ей ноги до нужного угла, сам загибает ей «салазки», ну и, конечно, вводит «с руками», ибо встал слабо и без помощи рук не вставишь.

Другие несогласны на самоуправство, сбрасывают партнёра и одёргивают задранную юбку, – тут уж как повезёт. Если она решила: сегодня пусть кончит в ляжки, – то она чуть-чуть раздвигает ляжки, начинающий ловится на это, проталкивает член между ляжками и счастливо кончает.

Это, конечно, паллиатив, но всё же лучше, чем рукоблудие. «Я на ней кончил», – а там, чем чёрт не шутит, может, смилостивится при повторе и позволит ему посетить «пещеру Соломона». Вот Клеопатра (или Екатерина) выбирает партнёра на ночь и задаёт загадку: «Как называется та часть тела, на которую я укажу?» Победил креативщик, и она предложила ему: «А теперь ложись на беспредельную равнину, держись за моховые горы и мечом Наполеона суй в пещеру Соломона».)

Но Дуня давно уже всё решила, лишь немного помучила меня, проверяя, насколько сильно я хочу найти заветную дырочку, и опасаясь, как бы я не кончил прямо в ляжки, закрыла глаза, томно задышала, медленно широко раздвинула ляжки, так что я свободно провалился между ними, согнула ноги в коленках, захватила согнутые ноги руками и подтянула их к животу. Попка как-то вывернулась, промежность открылась, и – о чудо! – свершилось то, чего я, не понимая зачем, ждал всю недолгую жизнь. Вот он, момент истины, писун попал туда, куда надо, и вошёл в кунку до упора.

Вобщем, скажу я тебе, Санёк, – поучал меня Генка, – если член у тебя встал, а пи@да жаждет его принять, он проскальзывает туда сам собой, не бойся всё у тебя получиться, главное, чтоб тётя хотела, тогда она нашлёт на тебя флюиды желания, ну а если дама не хочет, он и не встанет. Во всяком случае, пока Дуняша не захотела, у меня ни разу и не встал.

Первые ощущения самые сильные и более уже никогда не возникали при повторе. Мы замерли и затихли. В кунке было тепло, уютно и приятно, какая-то истома разлилась по телу, нам захотелось подольше насладиться новыми ощущениями обладания друг другом.

Так вот какой большой подарок обещала мне Дуняшка по окончании школы, когда я клянчил и просил:

– Дуняша, дай за титьки подержаться.

Она ласково отказывала:

– Подожди, не торопись, обещаю, закончишь школу – дам, как у нас принято на селе. – И после паузы: – И ты получишь гораздо большой подарок, чем просто подержаться за мои сиськи. Но держи моё обещание в крепкой тайне, никому ни слова, особенно моей мамашке, а то может играть нам запретить.

Тётя Груня была на кухне и насторожилась:

– Вы чего, молодёжь, там притихли? Заснули, что ли? Ну, поспите, а я схожу к соседке, да у неё и заночую.

* * *

Эх, молодёжь, замерли они, видете ли, затихли они, затаились, якобы заснули. Обмануть меня захотели. Ещё чего.

Заснёшь тут. Ясно мне всё, что наконец-то случилось то, к чему всё шло: Генка овладел Дуняшей, конечно, с её помощью и согласия. Сейчас начнётся буйство первого раза… Невинный отрок ещё не понимает, а зачем всё ЭТО ему нужно, ему просто любопытно, а она-то всё понимает и её слово «да, согласная я» – главное. В девичестве не нагулялась, не получила положенного, теперь хочет наверстать. Так думала маманя Груня, покидая избу, где на печи вдруг затихли после бурной, но невинной, возни доча Дуняша и внучатый племянник Гена. И ударилась в мысленные воспоминания:

– Жаловалась мне как-то Дуня, что никак с Генкой не получается, никак он не решится, хотя давно вместе спят на печи: чего уж проще: одну его рук положи на пи@ду, другую на титьки, своей ладошкой потереби и подрочи его писун, дальше всё само собой получится, вступает в свои права инстинкт совокупления: х@й начинает искать пи@ду и стремиться ТУДА проникнуть… Правда, в другой раз, признавалась, что Гена уже хочет полной близости, но не знает как подступиться, а она не поддаётся: только по окончании школы всё будет. И это правильно: надо подождать, пока школу закончит, так ныне у нас в селе принято. Ну если, закончив школу, опять не решится, тогда бери инициативу в свои руки и в буквальном, и в переносном смысле. Конечно, если у него писун уже подрос, тогда никуда не денется…

* * *

Ничто не ново под луной, виной всему – волшебница тёплая печка. Вот также на этой печке много лет назад я замирала с юным племянником Ванюшей: эту ночь мы приближали как могли целый год, а может и боле…Сначала он просил показать титьки, затем – заголить подол, хотел увидеть, что за тайна у меня между ног, увидеть мою лохматку, через год я позволила потрогать мою грудь и погладить лобок и вот наступает момент блаженства, момент неоценимой награды за терпение и верность: более ни к кому он не обращался с такими просьбами…

А мне так хотелось сломать целку юноше, пусть даже родному племяннику, чтоб я была у него первой женщиной: мужчины-то у меня были и до мужа и даже после, но ни разу не было девственника.

У Генки всё проще: готов с любой, невзирая на возраст, главное, чтоб была опробованная, ломать целки не хотел, это же ответственность какая: ещё жениться принудит. Может быть даже он захочет и со мной… Любопытно: мне он был не интересен, но когда у него случилось с дочкой, тогда и я старая дура его заревновала и захотела почувствовать, нет-нет только не ЭТО, он Дуняшин, не буду ей дорогу переходить… Ну… Если только втайне от Дуни и он нестерпимо сильно меня захочет и сумеет найти подход, тогда могу не устоять, эх, где мои Дуняшины 30 лет. Вот отрок Ванюша был тогда только мой… Оказался юным рабом моей «коробочки», как заполучил ЕЁ, два года потом на других не смотрел, только ТУДА сливал свою силу… Тогда даже не ждали окончания школы, чувствовали, что уже может и брали юнца в оборот… Сколько ему было уж не помню, помню в школе учился и на мои прелести так умилительно и трогательно до слёз смотрел, что у меня между ног теплело и я мыслила: никуда не денется, мальчик, с красотой не справиться, будет мой, ох, сломаю ему целку… У меня-то как раз целку в его возрасте сломали…

* * *

Но вот наступил момент истины и начались разговоры.

– Тётушка, а почему мужики так хотят положить свою пипиську между ног тётенькам?

– Тайна это великая для тебя, Ванюша. Скоро уж скоро узнаешь… Может года через три…

– А раньше никак?

– Можно, но только со мной. Ты ведь считаешь меня богиней и со мной не будешь тайну узнавать.

– Это так стыдно положить ЕГО ТУДА своей богине, но…

– Сильно хочешь, прямо сейчас? Больше жизни? Ага, ну тогда никаких «но»… Я превращаюсь в очаровательную незнакомку и… Понял теперь, вот ради этого последнего волшебного содрогания у мужиков сносит крышу, они готовы на любые глупости и унижения, ну а с тобой всё просто, потому что я так хотела.

Наконец-то муж в отьезде на заработках в городе, Дуняша малая спит, а мы дурачимся, толкаемся, хихикаем на печи, он ёрзает на моём животе. Много раз так было без последствий: подурачились и заснули, но тут я поняла, пора пришла, можно переходить к главному…

Я позволила ему залезть мне на живот, я шутя подкидываю его тазом… Он ухватился за мои титьки: если мои ляжки сжаты, ничего не будет, он не проникнет в моё лоно, но тут я впервые их раздвинула и пригнула, вывернув попу, ранее ни один самый робкий мужчина не мог устоять от этой позы. Его мягкий кончик начинает ёрзать по моим входных губам и вдруг твердеет, встал, большой, толстый.

Залупа раздвинула мои нижние губы и проскользнула по каналу до упора, надёжно и плотно заперев его… И «любовь» ликует, чудо взаимного наслаждения торжествует.

Садовник, вырастивший яблоню, первый срывает и пробует созревшее яблочко. Так и я, вырастив племянника и видя, что он «созрел», хочу первая «сорвать» его невинность и попробовать его «банан», не доверяя это дело отроковице.

 
– О, тётя Груня, ты прекрасней всех химер:
На тебя стоит бананом у Ванюши юный хер.
 

Ещё бы:

 
– Ваня любит чай горячий,
Тётя любит х” й стоячий…
 

Мне показалось, что у него толще и твёрже, чем у мужа (иллюзия нового чужого), хотя он совсем ещё мальчик-школьник, на зимних каникулах. Где как не на каникулах ЭТО случается у мальчиков, обычно на летних, как у Гены, но у нас было на зимних.

Я затихла, замерла, перестала работать тазом и тихо простонала от нежности.

Он растерялся, зашептал:

– Тётя Груня, я не хотел, ОН сам ТУДА проник… Ты будешь ругаться, мне так стыдно, я всегда почитал тебя богиней, хотел любить тебя только глазами, в крайнем случае ласкать руками, но, чтобы е@ать тебя, мою богиню, как простую бабу и помыслить не мог, но он пошёл ТУДА сам всё глубже и глубже до упора и у меня кругом пошла голова от вожделения, потом ты застонала, а я начал медленно туда-сюда двигать…

– Нет, нет, зачем ругаться, наоборот, хвалю, я так рада, что наконец-то ты решился заняться со мной любовью по-настоящему, как с опытной горячей бабой, это правильно, не надо ЭТОГО стыдиться, тем более оправдываться, мне так волшебно приятно, когда почувствовала твой х@й в моей «коробочке», теперь двигай ЕГО туда-сюда, можно побыстрее, ещё-ещё, а то что ОН вошёл свободно, так и должно быть: целка-то не я, а ты. Вижу первый раз у тебя с женщиной, стесняешься, робеешь, от этого мне вдвойне приятно, а втройне приятно, что муж далеко и мы ему не скажем: е@и-е@и меня, свою красавицу тётю, свою богиню, мой юный ё@арь, мой милёнок Ваня, мой гений сладострастия – е@и раскованно, даже грубо, со всей пылкостью и страстью первого раза, как говориться, кончай шуровать, пора вкалывать… Вот ты и мужчина… И мой утешитель на целый месяц, пока мужа нет.

…

Ванюша так и не преодолел синдром обожествления Груни и всегда робко и вежливо просил: тётя Груня, моя богиня, можно тебя пое@ать, но не как я, а как ты хочешь и исполнить волю твою…

– Ваня, милый, можно и нужно, вчера почему не пришёл, а сегодня можем не успеть, муж скоро вернётся, ты стал долго не кончать, а я успеваю кончить трижды… Ох, ненасытный мой, о, юный раб моей пи@ды, ну давай рискнём…

– Богиня, говоришь,

 
– Какой богиней я не будь,
Всё равно меня е”уть:
И старый муж Гаврюша
И юноша Ванюша,
Ну и ещё сосед,
Объездчик двадцатитрёх лет.
И каждый раз по разу,
Но чтоб в три х” я сразу
Е” ли меня – ни разу.
А жаль…
 

* * *

Рабство Ванюши продолжалось недолго, вскоре он охладел, и тётя Груня потеряла свою привлекательность для него, но не для других. И она иногда пользовалась этим, поскольку муж всё меньше интересовался её женскими прелестями.

Она была из тех дам, о которых говорят:

 
Кофточка пыши-пыши,
Юбочка пыши-пыши,
Привязались ребятишки:
Покажи, да покажи.
 

Иногда она шутя и показывала, и даже некоторым позволяла потрогать, но не более. И уж совсем редко неожиданно отроку позволялось всё. Чем её покорял юный счастливчик, осталось неизвестно.

Коля Кистенёв рассказывал мне, спустя много лет.

– Я робко попросил показать, ни на что не надеясь, и она заголила подол.

– Какой любопытный, ну смотри, да не ослепни, можешь потрогать.

А она вдруг завалилась на спину, юбка совсем задралась, ляжки раздвинулись. Глаза закрыла и томно задышала.

Я всё понял, теперь или никогда, у меня встал и дальше всё на автомате. Я только наблюдал за изменениями её лица, оно было прекрасно, умиротворение и нега разливались по нему волнами, но глаза так и не открыла.

Потом встала, одёрнула подол юбки:

– Посмотрел? Не проболтаешься, тогда, возможно, ещё раз покажу…

И я хранил нашу тайну много лет.

* * *

Дела давно минувших дней…преданья старины…воспоминания Груни о совращении племянника.

Вот так е”лись люди в старину. Не про блудницу ли Авдотью и скромницу Аграфену говорили на селе:

 
– Каждый искал в ней любви и забавы
И на груди у неё засыпал…
 

На картине: Богиня Груня на печи поджидает отрока Ванюшу для общения.

* * *

Груня никогда не отдёргивала печную занавеску, а то бы впервые увидела необычную картину: Дуняшка обхватила мои бёдра ногами. Зачем? Чтоб я не вытащил писун из кунки. Так я его и так не хочу вытаскивать. А я уткнулся лицом между сисек и подгрёб их к щекам, и мы слились в одно.

Как только тётя Груня вышла, какое там поспать – у нас началось такое буйство страстей, которое взрослые называют запрещённым словом «е…ля», так что я даже боялся, что печка не выдержит и развалится; Дуняшка извивалась, покусывала меня за шею, царапала спину, громко стонала и даже под конец заорала. Между печкой и потолком расстояние невелико, поэтому заниматься любовью на печке, точнее на полатях, непросто. Когда Дуняшка в азарте слишком сильно подмахивала, моя попа ударялась о потолок, писун выскакивал из кунки и вновь с размаху входил в неё. Это приводило Дуняшу в восторг, и она каждый такой рекорд поддерживала протяжным стоном «о-о-о», но ни разу не прекращала работу своего таза (или пресса).

Это было так волнительно, так восхитительно, так прекрасно. Какой восторг: я е@у мою тётушку Дуню, самую прекрасную, самую несравненную, самую любимую.

(Много лет спустя, он признавался мне:

 
Нет, никогда средъ пылких дней
Кипящей младости моей
Я не желал с таким мученьем
Лобзать уста младых Армид,
Иль розы пламенных ланит,
Иль перси, полные томленьем;
Нет, никогда порыв страстей
Так не терзал души моей!)
 

Но главный подарок Дуняши был впереди, был в самом конце, когда я кончил, – это такое, что словами не опишешь. Мой писун обмяк, я слез с Дуняши. Мне всё было впервые, я понял, что у Дуняши давно этого не было, она не рожала, поэтому сиськи были упругие, а кунка тесная, тугая, нежная и горячая.

– Дуняша, – говорю, – это всё, я пошёл домой, писун теперь мягкий и спокойный. Я понял, какой прекрасный подарок получил от тебя по окончании школы.

– Глупенький, не спеши, полежим рядышком всю ночь, как прежде. Не думай о том, что случилось, и ты за ночь ещё не раз захочешь насладиться мной, откушать моего мёда; а я хочу ещё лакомиться тобой, чтобы ты отправлял меня в улёт, и, возможно, ты доведёшь меня до экстаза, который я всего раз испытала в девичестве. И твой писун ещё не раз сам собой затвердеет, встанет и ещё не раз будет рваться в меня, туда, где ему было так сладко. Но можно и не ждать.

Она взяла мою руку и положила себе на титьку, потом своей ладошкой погладила и нежно пожала мой писун – и чудо, он вновь затвердел.

В следующий раз она уже ласкала губами и лизала языком головку моего члена и добивалась своего. Но вот она снова раздвигает ляжки, а я начинаю любить её второй раз, уже без сумбура. Она тоже не прячет свой канал, а раскрывает своё лоно; моя залупа скользит снизу вверх по промежности, без труда находит нужный вход и погружается в райское блаженство, в нектар и негу.

Теперь мы всё делаем спокойно и деловито, Дуняша регулировала скорость сама, сначала подмахивала медленно, затем шептала:

– Я уже трижды кончила, мне довольно, заканчивай и ты, – ускоряла колебания до неистовства и вынуждала меня быстрее кончать.

И я облегчённо вливал в неё свою силу, затем скатывался с неё, и мы оба замирали. Теперь, чтобы повторить, Дуняша просто толкала меня в бок и шептала матерное слово:

– Давай ещё, е…и меня.

От такого слова писун мигом твердел.

К утру уже я просил:

– Дуняша, хочу ещё.

– Нет, – отвечала она, – я довольна, ты справился, молодец. Иди домой, придёшь через день, мамаша уйдёт на целый день в соседнее село, и моё тело на весь день в твоём распоряжении.

Теперь часто хожу к тёте Груне, она тут же уходит в огород, даёт нам поиграть. А я пристаю к Дуняшке, давай ещё полезем на печку.

– Вот дурачок, не обязательно лезть на печку, чтоб получить то, чего хочешь. Понимаешь, чего тебе надо?

– Да, понимаю, хочу вставить бобок в твою кунку и подвигать там – становится приятно и сладко, аж дух захватывает. Удивляюсь, такой он небольшой, а приятная дрожь по всему телу.

– Молодец, теперь смотри, я встала на четвереньки, заголила сарафан. Нравится моя попка? Видишь нижнюю дырку? Туда и суй, в верхнюю не суй, боженька не велит, туда суют только плохие дядьки, креста на них нет. Бобок-то затвердел уже, торчит?

– Давно уж твёрдый, как услышал «кунка».

– Теперь сам двигай туда-сюда. Я помогать не могу. Теперь запоминай: то, что ты делаешь, называется «е…шь тётю Дуню»… Господи, какая я тебе тётя – сестра, а сестру нельзя… Впрочем, и не сестра, а твоя девушка. А бобок знаешь, как называется?

– Знаю, но нам в школе говорили: нельзя так говорить при тётках, заругают.

– Теперь, когда вдуваешь мне сзади, буду тебя спрашивать: «Что ты там со мной делаешь, проказник?» Отвечай громко: «Я е…у тебя, красотка Дуняша». А мне и приятно, значит, я ещё молода и даже ублажаю тех, кто на 30 лет моложе.

И вот мы оба откинулись на половик, обессиленные и запыхавшиеся, а тут и тётя Груня вошла, хорошо хоть мы успели, не застала нас, когда я Дуняшке задувал, как бобик с жучкой.

– Чего это вы на полу разлеглись и затихли?

– Да на печи жарко, мы на полу играли.

– Ну-ну, играйте, молодёжь, мне давно всё понятно, дело молодое, не буду вам мешать, наоборот, рада за вас. Гм, Геннадий, смотрю, взгляд у тебя мужской. Ох уж эти мужики, распробовал мою Дунечку, теперь хочешь всех баб поиметь; но я уже не гожусь для этих игр, давно уже отыгралась: теперь болячки да радикулит.

Но я нутром почувствовал, по глазам понял, что кокетничает, прибедняется, а сама хочет, – но виду не подал, подожду, решил, удобного момента и непременно завалю её, грех упустить такую кралю. При Дуне баба Груня охладила Генкин мужской взгляд, мол, не нужен мне уже мужчина. Как бы не так!

Вот Дуня ушла в Личадеево, у неё там делишки с мужиками. Генка пришёл, а тут только Груня. Генка недовольно ходит по избе – и вдруг шлёпнул Груню по п…де. И она покраснела: так сразу за самое сокровенное, чуяло её сердце, что придётся подменять Дуню, трусы не надела, чтоб меньше хлопот в случае, если… Какое если, ясно уже – вые…ут тебя, тётя Груня, чего двадцать лет не было… А может, и обойдётся, не решится юноша, всё же разница в возрасте почти 50… А он вона как, без слов за п…ду схватил…

И по-другому она заговорила, вместо отговорить начала намекать, что не против дать, да как-то стрёмно…

* * *

И начала она из Генки делать геронтофила.

– Слышал про бабулю Полину и внука Вовку Туркина? Там вообще разница в 60, но, к счастью для Полины, для Вовки хватало одного раза, и он засыпал. Не то, что ты – первое время всю ночь с Дунечки не слезал, потом насытился и тоже одного раза хватало. Но случай между внуком и бабулей на селе не первый. То же проделал мой зятёк Петя с моей мамулей, там, правда, разница всего в 40.

А было так. В первую брачную ночь постелила молодым на сеновале, сама прилегла в избе, а мамке постелила в сенях, она пришла из соседней деревни. Как чуяла, что Петя сначала ко мне завалится, это объяснялось просто: за полгода до свадьбы мы друг друга совратили, и он иногда подкараулит меня, будущую тёщу, затащит в кусты, нае…ётся и идёт свой трактор заводить. Тут он кончил в меня два раза, я шепчу ему:

– Знаю, что семь раз за ночь можешь, но пора тебе на сеновал.

Он пошёл, но в сенях об мамку споткнулся. Нет чтобы извиниться и дальше топать, он ей ляжки раздвинул и «салазки» загибает. Она хоть и пьяненькая, но не ожидала, шепчет:

– Петюня, ты чего это затеваешь? Никак пое…ать меня хочешь? Так не положено, это неправильно, нет-нет, не дам, куда суёшь, паразит?

А он:

– Это в вашей деревне не положено, а в нашем селе только так и принято.

Слышу, е…ёт мамулю, аж сени качаются. А она бормочет:

– Ну и нравы у вас на селе, хосподи помилуй! Что деется?

И сил нет уже противиться, потому что удовольствие поймала. У нас в деревне с этим строго, ни одна тётка племяннику не даст, тем более бабка пареньку, который ей во внуки годится – вся деревня осудит. Если только в большой тайне, никто чтоб не узнал. Даже если паренёк ровесницу уговорил и целку сломал, застукали или проболтались, ворота дёгтем обмажут. Так что на меня никто из молодых ни разу не взглянул. Не потому, что не хороша и не привлекательна, очень даже хороша, но юнцы старших уважают и побаиваются отказа. Был, правда, случай, даже в нашей пуританской деревне находятся смельчаки… Соседский мальчишка как-то пристал: возьми в баню с собой, спинку потру за так.

Знаем мы это «за так», обязательно потребует плату натурой, а в бане скользко, не увернёшься. Вижу, очень хочет, слёзы на глазах, решила пожалеть, ладно, говорю, возьму, но вместе не пойдём, стемнеет – я пойду, а ты чуть позже.

Что у меня с мальчиком было в бане, сам знаешь…

Парень слово сдержал, не проболтался, потом как-то сама позвала – нет, говорит, не могу, девушка у меня есть…

* * *

– Да что ж ты так долго е…ёшь? Я уж дважды кончила. Да не беспокойся ты, не ускоряй, кончить в себя дам, надеюсь, не залечу, а залечу – так мне и надо, старой развратнице.

Ну, думаю, теперь успокоился, нет не уходит, пообнимал её, потискал и снова начал, кончил. Я не вытерпела, пошла в сени, и вдвоём с мамкой выперли его на сеновал.

* * *

У Вовки тёти не оказалось, но на печи он спал с бабой Полей. Окончил школу – и у них случилось то же, что у тебя с Дуняшкой, и оба довольны: теперь, пока Полину не вые…ет, не заснёт. А она первый день дала ему пое…ать с интересом и любопытством, на другой день дала по инерции, а на третий стала его отталкивать – не надо ей уже так часто. На четвёртый придумала подложить вместо себя помоложе – и преуспела.

У многих женщин и после семидесяти тело и лицо состарились, а манда молода и в полном чувствии, хорошо откликается, особенно если долго не было.

* * *

Интим у бабушки с внуком в те годы в нашем районе случался по разным причинам, но главная причина, конечно: мужчины не вернулись с войны. Учтём, что бабушки были деревенские, довольно молоды, рано овдовели, их женский орган давно не знал мужчину и был активен.

Если двое оказываются вместе на печи, в бане, в копне сена, Амур забывает о разнице в возрасте и начинает резвиться у них между ног.

Внук Вова и баба Полина предполагали, что это случится по окончании школы, но каким образом – не думали. Даже поэт не знал: «Знает только ночь глубокая, как поладили они…» Полина оправдывалась, что заснула, приснилось, что рядом лежит муж и она потеребила его елду.

А Вова вообще говорит, что долго не мог заснуть, его предупредили, что Полина ему даст по окончании школы, он готовился её пое…ать, но у него не вставал. Но когда женская рука его х…й впервые потеребила, тотчас встал, а дальше всё само собой случилось.

Интим у Гены с Груней не планировался, он-то, поимев Дуню, захотел пое…ать и её мамку; увидев в ней вполне привлекательную женщину, пытался уговорить, но Груня отказала. Но постепенно всё же захотела, и даже сама стала его уговаривать, узнав, что Вова е… ёт Полину, а я-то моложе… и я так хочу попробовать.

Но деревенские нравы одобряли, когда Генка поё…ывал Дуняшу, это «законно», но то, что он оприходовал и её мамашу, могли не одобрить, это «незаконно» и это нужно было скрывать…

Ох уж эти метаморфозы и странности любви… То, что эти две известные на селе пары после первого опыта продолжали сожительствовать ещё почти год, говорит о полной гармонии и взаимоудовлетворении.

Некоторые трения всё же возникали: молодым хотелось почаще, но пожилые позволяли раза два – утром и вечером, а то и раз; разве что Гена иной раз овладевал Груней днём. Она отбивалась, е…лю чуя, смеясь, дразнясь и торжествуя, но тщетно… Генка упорно добивался своего, и Груня, внешне нехотя, но в душе торжествуя, сдавалась, х…й всё равно прорывался ей в п…ду и делал своё дело весело и азартно… Эх, жизнь бекова, пое…ал бы, да некого, но ежели у кого есть е…учая тётушка, что в бабушки годится, как Поля или Груня, то «и жизнь хороша, и жить хорошо…»

* * *

– Я вам с Дуней не мешала, теперь расплачивайся натурой, – продолжала Груня.

– Баба Груня, да я за, давно уже тебя хочу, не надо меня уговаривать. Как увидел твою богатую попу, так места себе не нахожу, всё думаю, хорошо бы к ней сзади пристроиться, но думал, что внук с бабушкой, хоть и двоюродной, – это нельзя, да и ты сразу сказала: не дам.

И Генка обнял Груню сзади, прижался членом к пышной попе, юбка у неё упала, у Гены упали брюки, оба оказались по пояс голые, член застрял меж ягодиц, он начал её нагибать, она всё поняла и стала раком… Затем выпрямилась.

– Нет. Хочу немного романтики и воспоминаний. Притворись, что я у тебя первая, ты смущён, робеешь, стыдишься, боишься попросить близости. Просишь показать титьки, потом – заголить подол, погладишь ляжки, скажешь, что у меня всё лучше, чем у Дуни, что я самая красивая на селе, нет, на районе, что ты мечтал полежать со мной на печи, вместо Дуни, с первого класса и не верил, что когда-нибудь буду твоей полюбовницей, что завтра достанешь мне с неба звёздочку

А я буду говорить: нет-нет, не сегодня, не сейчас, что Дуне скажем, её не будет неделю, ещё успеем, может быть завтра, потом. И только когда почувствую, что ты весь дрожишь и стучишь своим стояком мне по лобку, я сдамся под ласками, разомлею, запылаю страстью, сниму трусики, раздвину ляжки и открою тебе моё царство любви, неги и райского наслаждения (никогда так не говорила мужчинам, и вот на тебе, завораживаю отрока): ну так и быть, дам тебе, циник, то, чего хочешь и столько, сколько сможешь взять…