Текст книги "Грации и грешники"

Машенька-нимфетка и студент

В нашу деревню к тёте Груне приехал на каникулы сын-студент; девчонки, окончившие четыре класса (в деревне четырёхлетка), собрались посмотреть на него и послушать про город.

– Ну что, красавицы, вы уже не дети, некоторые вполне уже. Кто хочет пораньше стать тётей и поиграть в папу-маму?

Девчонки заулыбались и задумались, а разве так можно? Маша расхрабрилась:

– Ну, я хочу.

Она давно подглядывает за мамкиной спальней, когда там папка. Иногда оба голые, как в бане, мамка ноги задрала, положила папке на плечи и двигает свою попу вверх-вниз, а папка свой лохматый писун суёт ей между ног, в лохматку, мамка стонет и орёт, а он её терзает и ноль внимания. Только кровать громко скрипит. Мамка выходит из спальни весёлая, счастливая, глаза сияют. Странно всё это, иногда ни за что мамка папку ухватом охаживает, а он смеётся. И куда он мамке писун засовывает, в бане видела, дырки там нет.

Машенька вернулась из чулана, где играла со студентом, одна.

– Ну, как поиграли, Маша?

– Ой, девочки, вначале было так больно, но быстро прошло, стало приятно. Он усадил меня на топчан, сам стал рядом, вынул из ширинки пиписку. Она не как у наших мальчишек, толстая, длинная; у мальчишек мягкие, висят вниз, а у него твёрдая, торчит вверх, кончик красный, таких никогда не видела. Раздвинул мне ноги и стал засовывать пиписку мне в кунку. Она не лезет, он давит, и вдруг она вся вошла в меня – оказывается, у нас там много места. Он стал двигать пиписку туда-сюда, и стало приятно-приятно, из неё что-то вылилось в меня, пиписка обмякла, стала как хрящ и выскользнула из кунки.

– Ой, как страшно, мы так не будем никогда, даже когда вырастем.

Но Маша успокоилась, захотела ещё это почувствовать, и не раз.

Подойдёт к дому тёти Груни, вызовет студента:

– Пойдём в сад, поиграй со мной в твою игру.

– Машенька, да дождик же, давай завтра.

– Нет, дяденька, хочу сейчас, там навес есть…

Вскоре он уехал в город, и больше они не встречались. Больше ни с кем она не играла, выросла, расцвела, вышла замуж за городского, родила тройню, одного назвала в честь первого любовника – студента.

Мои интим-мемуары

Жизнь прожить надо так, чтобы было

что вспомнить, но стыдно рассказать.

В юности я работал в горячем цехе в южном городе. После вечерней смены и душа рабочий класс снимал напряжение не водкой, как гнилая интеллигенция, а интимом. По пути от заводской проходной до дома заранее сговорившиеся парочки находили местечко и предавались кратким плотским утехам, чтоб, придя домой, продолжить это с мужем или женой, – это не только не считалось предосудительным, а наоборот, этим хвастались.

Одна заводчанка рассказывает:

– Я помылась в душе пораньше, только собралась одеться, смотрю – Федька-крановщик в промасленной спецовке зашёл в мужскую раздевалку (мужская и женская раздевалки рядом, и двери не всегда закрыты), уставился на меня мужским взглядом, я замерла и перестала одеваться… Немного спустя смена кончилась, заходят бабы: «Танька, это где же ты ляжки в машинном масле извозюкала?» А я гордо: «Это мне Федюня только что перемазал, не устоял передо мной, даже спецовку не снял, сказал, что ещё за проходной меня подождёт». Пусть завидуют.

Там же рассказывали про машиниста маневрового паровоза, который, поимев молодую жену утром перед сменой, не мог дождаться вечера и мазал ей ляжки сажей и копотью прямо в паровозной будке, когда она приносила ему обед.

Да уж, как говорится в детском стишке:

 
Е…ётся вошь, е…ётся гнида,
Е…ётся тётка Степанида,
Е…ётся северный олень,
Е…утся все, кому не лень!
 

Нередко некоторые нетерпеливые делали это прямо в цехе во время перерыва, уединялись в зарослях жердел и алычи, что росли вокруг цеха.

* * *

Как-то я, восемнадцатилетний слесарь, в ночную смену зашёл в кабинет технологов и запустил руку под юбку дежурной инженерши лет 45, красивая, серьёзная, неприступная и недоступная, пытаясь стянуть с неё трусы (кому не спится в ночь глухую: петуху, разбойнику и х…ю). Но южная ночь располагает и она вступила со мной в переговоры.

– Санёк, не дури, я знаю, что это бывает в ночную смену, но не со мной, поэтому трусы у меня не на резинке, а на крепком ремешке. Сколько было моментов и до замужества, и после, никому не дала. А тебе хочу отдаться, к чему лукавить, но не здесь и не сейчас. Пусть наконец моя безупречная репутация пострадает. Послезавтра мужа не будет – заходи ко мне домой с утра, буду ждать тебя на пружинной кровати (громкий скрип меня заводит) под простынкой, даже без ночнушки. Полностью разденешься – и нырк ко мне под простынку, но не сходу, а подготовь, поласкай губы, сиськи, шмоньку и только тогда начинай. И ещё: не пускай хотя бы пару дней к себе в каптёрку Ленку-контролёршу. Когда она заходит к тебе, вы закрываетесь. Она моя ровесница (тянет тебя к зрелым тёткам), хвасталась мне, что в ночную смену, а иногда и в вечернюю контактирует с Федей-крановщиком и со Степаном-газовщиком. В рот берёт? Нет? В зад даёт? Нет? Чем же она тебя завлекла? Трусы, говоришь, у неё на слабой резинке?

Я слушал и продолжал дёргать за ремешок, даже пытался перегрызть его зубами. Ремешок не поддавался, а была ли там какая защёлка, до сих пор не знаю. Я-то был готов вдуть ей полностью одетой, лишь бы снизу подобраться, но она признавала только взаимную обнажёнку. Уже не рука, а вся моя голова была у неё под юбкой, я целовал её ляжки и даже промежность через трусы. Конечно, у меня на неё всё это время стоял.

Она томно дышала, но была непреклонна. Нет и нет, только не здесь.

 
«Как я хотел тогда с волнами
Коснуться милых ног устами:
Нет никогда порыв страстей
Так не терзал души моей» — говорил поэт.
 

* * *

Из заветных сказок А. Афанасьева

Машка и бумажка

Маша и её подружка Зиночка отказывали Ванюше в близости, несмотря на настойчивые его просьбы.

– Ну ладно, дадим, но поцелуй нам попы сначала.

– Губы могу, но задницу стрёмно.

– Ну хоть через бумажку.

– Это можно.

Девицы одёрнули подолы, захихикали и убежали, оставив Ваню со стоячим членом.

Как-то подружки остались дома одни, взрослые уехали по делам.

Ваня нарядился монашкой, лицо прикрыл платком и постучал в окно: пустите переночевать. Дать ночлег калике перехожему – дело святое.

Постелили «монашке» на полу, сами улеглись на печи.

– Холодновато тут, пустите на печку.

– Залезай, матушка, места хватит.

Девицы разомлели и перешёптываются:

– Вот если б вместо монашки, был молодой монах и попросил, дала бы, Зинуля, ему е@ать?

– А то. Своим деревенским нельзя давать: огласка выйдет, ворота дёгтем вымажут. А монах утром уйдёт, никто не узнает.

Девицы начали засыпать, ляжки раскинули, «салазки» загнули, мечтают про молодого монаха.

И Ванюша без слов и уговоров овладел обеими поочерёдно и пользовал их до утра.

А поутру они проснулись, а «монашки» и след простыл.

Потом как-то подружки начали подшучивать на Ваней:

– Ванюша, как насчёт бумажки?

– Бумажка-то бумажка, а вот как Вас е@ла монашка!

* * *

Увы, в сказках всё хорошо заканчивает, а вот мне не везёт, так что просто беда.

Через два дня я уже забыл зрелую инженершу с её шикарными ляжками, крутыми бёдрами пышной задницей и кружевными трусиками, с её изысками и условиями и проводил выходной с недозрелыми длинноногими стройненькими сверстницами на пляже, которые, увы, ничего не обещали, да и у меня на них не стоял,

(Таня Плахотина, ау!) да и они не воспринимали меня как мужчину.

Остаётся добавить, что потом надо мной смеялись Федя-крановщик и Степан-газовшик. Эти работяги е@ли якобы неприступную инженершу в ночную смену прямо в кабинете на рабочем столе, поочерёдно, прямо через трусы, там у неё был какой-то «клапан», который просто открывался.

Пропел гудок заводской на обеденный перерыв, Федя и Стёпа тут как тут: он расстёгивает пуговку на ширинке рабочего комбеза, она неуловимым движением открывает «дверцу» в трусах и опа-ля услаждают друг друга. Дома у всех троих семья, дети, но как сладок адюльтер и прелюбодеяние под покровом южной ночи.

Бывают же коварные дамы-лицемерки: для кого недотроги, для кого иначе. «Быть может на брегах Москвы подобных дам встречали Вы».

Из моих личных воспоминаний на заданную тему, которые я здесь упомянул, получается, что всякий раз меня ждал облом. Это, конечно, не совсем так. Будучи московским студентом и живя в общежитии, мне хотелось отыскать родственников, чтобы сходить в гости.

Нашлись две троюродные сестры, которых я навещал в основном с целью поесть домашнего борща. Я воспринимал их как родственниц, не видел в них женщин.

Но вот мне сообщили, что в Подмосковье живёт и работает в санатории свояченица и можно её навестить. Приезжаю на электричке. О, Истра, колыбель моя, любил ли кто тебя, как я. В этом инстринском санатории я бродил по окрестностям (Новый Иерусалим), ел в столовой (подавала аппетитная официантка), танцевал в танцзале, перешёптывался с партнёршей:

– Вы не замужем?

– Отнюдь. Замужем я, но здесь одна, просто кольцо сняла. Дурачок, с замужней-то в санатории проще договориться… Или ты ищешь барышню для женитьбы? Ты уж определись, чего ты здесь хочешь: пое…аться с замужней голым членом, без резинки и без обязательств или с холостой – она тебе наденет резинку, и ты ничего не почувствуешь, и… одни обязательства…

Сам воздух был пропитан: интим предлагать…

Тоже воспринимаю её как родственницу, как хозяйку, она постарше лет на десять, и у неё есть тут жених. Ложимся спать в одной комнате, в разных местах.

Надо сказать, что в юности по отношению к женщинам и девушкам я придерживался правила: «Люблю тебя я до поворота, а дальше как получится…» Но всё же не по отношению к родственникам. Всё же вые…ать родственницу, даже дальнюю, как бы ни была она красива и соблазнительна, я до этого момента считал недопустимым. Но возник момент – и все мои убеждения испарились: можно и нужно. Но у неё тоже были убеждения: родственникам, даже дальним, не давать, – и её предстояло переубедить.

Увы, ночью моё поведение стал диктовать член: чего, мол, спишь, рядом молодая привлекательная женщина, до неё всего четыре шага. Но она же родня, это непорядочно, стыдно, нарушаешь правило гостеприимства, да и жениха обидишь.

А он: какая родня, это днём, а ночью – просто желанная женщина; рискуй, или ты не мужик? Рискую, ныряю к ней под одеяло, она ни слова, и я ни слова, тычу в бок членом; у неё плотно сжаты ноги, трусов нет, полночи без слов меня отталкивает, но не очень сильно, как бы во сне, а я пытаюсь разжать ей ноги.

К утру раздвинула ноги, сдалась, и я получил желанное, всего один раз, очень спокойно, без эмоций; но и чувство, что делаю постыдное дело, меня во время совокупления не покидало.

Она лежала тихо, неподвижно, не подмахивала – мол, сплю. На глазах заметил слёзы – от неожиданности, мол, не ожидала от тебя такого наглого поступка, по сути, без согласия овладел, за счёт настырности.

Милочка, а что ты хотела? Положила на ночь рядом со своей койкой молодого мужика и думала – обойдётся? Или, наоборот, надеялась?

Утром пришёл жених, мы сделали вид, что ничего не было, а от стыда прятали глаза. Но второго раза в этот раз не случилось.

После того случая я понял, что дальние родственницы тоже люди, и всегда пытался воспользоваться моментом – в смысле, если мы оставались вдвоём, невзирая на возраст и внешность.

Беда моя в том, что я предпочитаю без слов: мол, сама понимаешь, чего мне надо, – но большинство ждут нежных слов и вкрадчивых уговоров, утончённого подхода и полунамёков, а не сразу хватать за п…ду, за сиськи и заваливать или даже стоя. Поэтому фартило мне редко, большинство посылали подальше.

Но если уж которая соглашалась, обычно вдвое старше, некрасивая и вдовая – замужних боялся (мужу пожалуется), разве что сама напрашивалась, – то е… ал её как просто бабу, а не как родственницу, и более не стыдился, и никогда меня не мучила совесть о содеянном.

С родственницами всегда было по одному разу, повторить не хотел – в смысле, через день-другой, то есть через время, ну а сразу мог повторить, если она не сильно возмущалась:

– Как ты мог такое? А ещё в очках и вроде вежливый, интеллигентный, щелкопёр х…ев. Повторить не дам, и не проси, тут я просто растерялась от неожиданности; застал меня врасплох, только встала, спросонок плохо соображаю, ещё не оделась толком, трусы не надела, а ты тут как тут – завалил и засадил. Ты хоть понял, с кем занялся любовью? Ты хоть понимаешь, кого е…ёшь? Я ж тебе золовка вроде (сватья, сноха, троюродная сестра, двоюродная тётя, племянница), забыл? А ты, мудило, засадил свой надменный х…ище мне в вежливую п.-.дёнку и е…ёшь зажмуркой – стыдно паразиту, в глаза мне смотри. И даже не спросил разрешения. Давно в меня влюблён, говоришь? Это не оправдание, я-то не успела тебя полюбить. Ага, я ещё и виновата: разнагишалась перед тобой, так думала – родня и у тебя на меня не встанет. На днях случилось наоборот: чужой мужик понравился, спортивный, мускулистый, вижу, и он меня хочет, легли в койку, а он не может… На тебя взглянула: сморчок, худой, не получится у него ничего, думаю, посмеюсь над ним, и не стала брыкаться, а ты вона как…

Исключение – свояченица, тут два раза, через выходные, когда вновь мог её навестить в Новом Иерусалиме; хотел бы ещё, но она вышла замуж и мы больше не пересекались.

Хотя она тоже ругалась:

– Зачем тебе разные женщины? Найди одну и остановись.

Я оправдывался:

– Даже у Пушкина было много женщин,

– Сравнил тоже, – возражала. – Ему это было нужно для вдохновения, он когда замужнюю Анну Керн поимел, прекрасные стихи написал и навсегда запомнил это чудное мгновенье… Ты, когда мою замужнюю тётушку уе…ал, что написал. То-то…Вспоминаешь ли прекрасное мгновенье, когда она дала тебе на кухне через жопу?

– А мою пи.-.ду вспоминаешь? И как мной спящей овладел? И на том спасибо.

– На поэта ссылаешься. Поэт-то влюблялся в длинноногих стройных сверстниц, а у тебя странный вкус. Только появился, на меня ноль внимания, и только на мою тётушку смотришь с вожделением, на её пышный оттопыренный зад, толстые ляжки, а ведь она старше меня на 20 лет.

Тётя у меня любвеобильна, ни одну ширинку не пропустит, если случилась оказия. Думала, что ночью ты на неё залезешь, она спиной почувствовала, что ты её хочешь, но в первую ночь ты не решился, потому и удивилась, что ты ко мне, под одеяло влез. Думаю, полежим по-родственному, погреемся, а ты начал тыкать стояком в бок и шепчешь на ухо: дай е@ать. Эх, думаю, была не была, ведь у меня тётушкиных прелестей нет, зато передок классный и поэт бы на меня пялился, а не на тётю.

Однако на меня не рассчитывай, замуж выхожу, а ты молодец, за вечер познакомился с тётей, с официанткой, танцевал с отдыхающей и все толстозадые, а спал всё же со мной, стройной и длинноногой, со мной е@ался в первую ночь со всем пылом голодного на интим студента и мне лестно, что я была у тебя первой женщиной здесь в Иерусалиме, жаль, что вообще не первой… Вот ведь как бывает, в день приезда тебе дала, а жених месяц ухаживает, не даю, только после свадьбы.

Понравилась моя пи@да, то-то, но ещё раз её почувствовать нельзя: через час жених придёт.

Если с тётушкой не сложится, здесь в санатории полно солидных замужних дам в твоём вкусе. Они считают, ежели на отдыхе не случился краткий адюльтер, то весь отдых насмарку. Дам-то много, а мужиков для адюльтера мало.

Так что для тебя здесь раздолье, хочешь тётушку, хочешь официанту, хочешь соседку или любую отдыхающую: епи-не-хочу, пока молодой.

* * *

Вообще, с моими любыми женщинами хотелось повтора через день-другой всего с тремя – так впечатлила меня их п…да, – но не случилось из-за обстоятельств непреодолимой силы.

Одна подкарауливала меня и подставляла п…ду: «Я ей про лепёшки, а она – не пое…ёшь ли?» Не отказывался. Некоторые звонили спустя время: давай ещё. Нет, говорил, женат я уже.

* * *

Потом уж, спустя время, свояченица посмеивалась надо мной:

– Да не спала я, притворилась, а ты настырный оказался, так свояченицу захотел, стучал-стучал – и отворила я тебе свою и… ду. Да я уж днём почувствовала, что хочешь меня пое…ать, да стыдишься у бабы попросить.

Не отпирайся, что только тётю хотел с вечера, а меня захотел только ночью, обеих ты хотел, а там как получится.

А попросил бы вечером– на всю ночь твоя, а так это была не я и не твоя. Не возникло у меня отклика: жених есть, ты молод для меня и свояк к тому же.

– Но, когда мой вошёл в твою, я почувствовал её животворящую нежность, и в этот миг я её любил и слил в неё своё напряжение и, может быть, ещё нежней любил тебя.

– Ах, как романтично, но ещё раз: ты считаешь, что у нас было, а я считаю, что не было. Но не буду лукавить, мне понравилась твоя настойчивость, это не был ответ на твою любовь, просто пожалела твои муки.

Ну ладно, если это тебя утешит, я тебе дала по-дружески, как гостю, как свояку, наконец, и только разок, но не переспать – понимаешь разницу. Между прочим, рядом в комнате живёт соседка по коммуналке… давалка, понимаешь?

– Да не хочу я давалку, хочу недотрогу…

– Признаюсь, и мне случалось влюбляться с первого взгляда, и сразу хотела его, а он считал, что просто знакомы, можно поболтать. А я под разговор раздвигаю ноги, смотрю ему в глаза и ликую, видя, что у него встаёт.

А если у мужчины встал и рядом женщина, которая его хочет, то он уже себя не помнит и он в моей власти: хватит болтать, пора е… ать.

– Не везёт мне в этом на родственников, – продолжала она. – кто бы мужского пола ни навестил проездом – комната у меня одна, стелю ему на полу подальше от своей кровати, – всё равно непременно утречком вые…ет меня, а днём поехал дальше, словно бес в них по утрам вселяется.

Ночевал пятнадцатилетний двоюродный племянник, кадет, утром подходит: «Тётя, у меня пиписка затвердела впервые, что мне делать?» – «Что делать, что делать… лечить тебя будем…»

Ночевал семидесятипятилетний двоюродный дед, генерал в отставке, думаю: этого можно не опасаться, весь седой, беззубый, зарос – настоящий Карл Маркс, – и ошиблась: утром ножки мне деловито раздвинул, «салазки» загнул и два часа терзал… Таких больших х…ёв больше не видала… Заканчивай, говорю, на поезд опоздаешь. Прав классик: любви все возрасты покорны: «юный корнет и седой генерал».

Хорошо хоть ни разу не залетела. Невинность потеряла с дядей Мишей, тётиным мужем, мне – 15, ему – 45, были проездом, тётя спала на кухне, а ему, как нарочно, постелила в четырёх шагах от меня. Я уж потом поняла – нарочно. Навалился ночью, я и пикнуть не успела, а он уже хозяйничает у меня там. Могла бы сбросить его, даже изобразила протест, но согласилась: понравился, во-первых; во-вторых, уже об этом подумывала, подружки уже похвастались, что познали это, а я отстала – и чёрт меня догадал посекретничать об этом с тётей. К утру я на него зашипела: «Хватит уже! Пять раз тебе мало? Вали давай на свою лежанку, вот-вот твоя проснётся».

Застирала простынку от красных пятен. Утром делаем вид, что ничего не было. Тётушка всё, конечно, просекла, но тоже сделала вид…

* * *

– Ну, дала тебе разок, бесстыднику, – это уже мне, – небось, не распробовал, какая у меня классная горячая п…дёночка, а сиськи глянь какие. Второго не будет, замуж выхожу, поезд ушёл. Впрочем, зарекаться не могу.

Бесплатный совет: не бойся у баб просить, мол, дай разок, – у десятерых попросишь, девять откажут, а это нормально. А дальше надо договариваться, а не сразу лапать.

– Милая, да мы же сейчас вдвоём, давай попрощайся с девичеством перед свадьбой, устрой себе девичник со мной.

– Ох, научила на свою голову. Упросил, своячок, так и быть, дам напоследок, но только раз. Да покажи сначала свой х…ишко, я ведь в ту ночь его и не видела… Что? Ещё хочешь? Ты не забыл, нахал, бесстыжий, паразит, обладай и разъебай что у меня завтра свадьба и первая брачная ночь. А в ту ночь чего второй раз не захотел? Я обиделась до слёз.

– Чего-чего… Жениха боялся: утром придёт, ты скажешь, он мне морду набьёт. Ты не выдала, я и осмелел.

В ночь перед свадьбой мы с ней занимались любовью по всем правилам, до утра… Она даже заорала…

– Потише ты, тётя же твоя спит на кухне.

– Не бойся, она всё знает, про ту ночь я ей рассказала. А она не удивилась. «Да я, – говорит, – и не сомневалась, что у вас это случится, дело молодое. Что ж ты хотела? Ему постелила рядом со своей кроватью, а мне на кухне. У мужиков по утрам встаёт, и они себя не помнят; ты как-то у жениха ночевала, а я на твоей койке устроилась, так он утром и на меня залез – думал, говорит, что тебя е…ёт… А когда понял утром ошибку, не слез и днём продолжал… Я уж и шипела на него, и стыдила:

– Ты хоть понимаешь, кого е…ёшь? Я не свояченица, я её тётушка, понимаешь сколько мне лет или тебе всё равно, лишь бы баба и лишь бы была п…зда? Губы не поцеловал, титьки не потискал, сразу туда. Впрочем, не ты первый у меня такой. Ну ладно, меня не узнал, темно, но х… й-то твой должен был заметить, что и… зда-то другая.

– Должен был заметить, – отвечает, – но… не заметил…

– А попа у меня пышка и ляжки шикарные, не то, что у племянницы, тоже не заметил? Не до этого, говоришь, было лишь бы совать и совать туда. А женщина ждёт, чтоб слова любви при этом говорил, тогда она раскроется и ещё не раз позволит е@ать.

И по жопе лупила, и в морду его бесстыжую плевала, и пугала:

– Как теперь я перед мужем буду оправдываться?.

Ноль внимания, как об стенку горох… Не может остановиться, е…ёт и е…ёт… И я вдруг смирилась и начала подмахивать… Вернее, сжалилась, чувствую, как ему хочется в меня слить, решила помочь; он тут же кончил и на моих грудях прилёг отдохнуть и заснул. А я не шевелюсь, глядь – батюшки, встрепенулся и снова засадил и е…ёт… И всё изменилось, я уже шепчу:

– Милый, люблю-люблю. Ты у меня первый после мужа, племянница врёт, что я всем даю. А с тобой гораздо слаще, чем с мужем, вот что адюльтер-то животворящий делает.

И он:

– Я тоже тебя люблю, девочка моя, ты у меня первая и единственная

– Да какая я тебе девочка? Я на 30 лет тебя старше.

И с племянницей – молодкой у тебя уже было?

– Нет-нет, не было, ты всех моложе и красивее, моя королева.

Хитрец, врёт, а приятно…

– Не отпирайся, я на кухне всё слышала, не спалось. Ещё бы, ты весь вечер на неё глядел с вожделением: смазливая, молодая, а на меня ноль внимания: старовата, невзрачная. Думаю, если студент не промах, решится попытать удачи, племянница не устоит: слаба на передок. Хоть и свадьба у неё на носу.

 
Дайте ходу пароходу
Расколоть на Истре лёд,
Дайте девоньке свободу
Пошалить останный год!
 

Так и случилось, к утру вы поладили, кровать заскрипела: е@ёт, молодку, мерзавку, паршивец, а я начала в такт похлопывать ладошкой по своему органу, да и кончила с тобой одновременно.

* * *

Как-то после этой ночи на кухне хлопочу, подол подоткнула повыше, ляжки до попы видны. Зашёл он на кухню – приехал в гости на выходной, – на ляжки зырк, засмущался, отвернулся. «Ах ты, какой робкий, – думаю, – всё то утро е…ал – не робел, в любви клялся, правда, на спине я была, а теперь боишься бабе жопу поласкать. Вот тебе!» Нагло жопу совсем оголила, нагнулась, руками в стол упёрлась, неужели не поймёт? Тогда ты хотел, теперь я хочу. Не выдержал, уважил, халат сорвал, а лифчика и трусиков у меня и не было, ещё не успела после утреннего душа надеть. Если женщина просит…

* * *

Поняла я свою ошибку, на исповеди сказала батюшке, что понравилось мне это с юношей, и как было показала…

Не верится мне, племянница, что студент тебя только раз утром пое…ал, небось, каждое утро дрючил… Иначе чего это вдруг вы всю ночь перед свадьбой е…лись так шумно…»

Тут тётушка ударилась в воспоминания: «У нас, – говорит, – какое-то родовое проклятие: перед самой свадьбой и у меня, и у тебя прощальная е…ля. Разница: тебя е…ли всю ночь, а меня – весь день; меня тоже двадцатилетний сосед вые…ал, даже как звать не знаю, когда мне было 30, и тоже перед свадьбой.

Спустя лет десять пришла к батюшке, исповедовалась пред аналоем в грехе и всё подробно рассказала, как мне это понравилось, как титьки показала, как подол задрала и жопу показала. Он меня пригласил в какой-то закуток на продолжение беседы, попросил ещё раз попу показать, да и пое…ал там. По жопе пошлёпал, достал свою елду и засадил мне в п…ду, в точности как сосед, и успокоил: прощаются тебе, раба божья, теперь все твои грехи, не греши более, а ежели не устоишь пред искушением и вновь согрешишь, приходи – всё обсудим. Потом узнала, он это проделывает и с другими прихожанками, но только с теми, которые понравятся и по согласию.

Теперь вот мне 50, согрешила с 20-летним студентом, пойду покаюсь, и чует душа, придётся расплачиваться натурой, что-то во мне привлекает и семинаристов, и студентов.

Вот что жопа-то моя, животворящая делает: и студент перед ней не устоял, и поп, и сосед: на грядке в огороде я полола, смотрю – сосед в мою сторону зыркает. Всё поняла, нагнулась, попу отклячила, порыв ветра сарафан вздыбил, а может, я и сама ветру подмогла, жопа оголилась, трусов нет, сосед через забор сиганул – и хвать меня за бёдра…

Он е…ёт, конечно же, в п…ду, не в жопу, а я вроде не замечаю, продолжаю грядку пропалывать. Кончили мы вместе, и он обратно к себе через забор.

Я на речку пошла искупнуться, гляжу – и он за мной крадётся, как фавн за нимфой… Что-то ещё будет… Так и есть, ещё трижды пересеклись: в копне сена, на песочке у речки и даже в воде… А ведь завтра мне в ЗАГС…

Жопа моя не для всех: люблю неожиданно, случайно, без знакомства и без слов, а ежели иной начнёт вежливо робко просить: покажи жопу, хочу тебя пое…ать, – никогда не соглашалась…»

…Вскоре свояченица вышла замуж и покинула Иерусалим вместе с тётей. Естественно, я там больше не бывал. Эх, долго я не мог забыть попу этой тёти: печально бродил по Битцевским, Царицынским, Борисовским пляжам, увы, такую попу у купальщиц-московиток больше не встретил и грустный, охладелый написал стихи:

 
Ах, попа-попа, где ты ныне
И кто теперь с тобой шалит?
Когда и где, в какой пустыне
Забудешь ты её, пиит?
 

И вариант не для печати:

 
Ах, жопа-жопа, где ты ныне
И кто теперь тебя е…ёт?
Когда и где, в какой пустыне
Забуду я с тобой улёт?!
 

* * *

– К слову, я заметила, – продолжала свояченица, – ты после ужина в санатории шептался с официанткой и ночевать не пришёл… Ну ты и ходок, ну и бабник, и меня, и тётю мою, и официантку вы… 6, всем в любви клялся, только соседку-давалку пропустил…

Открою тебе секрет: тётушка сама попросилась лечь на мою койку вместо меня и не скрывала зачем. Меня спасала от твоих утренних закидонов, мол, как бы я не залетела перед свадьбой. Ну а тётушке залёт уж не грозит, она-то первого родила по залёту от соседа перед свадьбой, а ты думал, как мастерски ты ею сразу овладел, ну а дальше разыграла недотрогу…

(Когда малознакомые парень и девушка по разным причинам вынуждены устроиться на ночлег в одной комнате на разных кроватях, парень, как правило, повинуясь инстинкту, пытается воспользоваться ситуацией.

Сослуживец рассказывал:

– Я подошёл к её кровати и говорю: «Зина, я тебя люблю. Можно к тебе?» Она: «Ты что, дурак? Пошёл вон!»

На этом всё и закончилось. Потом уж она пояснила: «Скажи ты прямо: «Зина, я хочу тебя пое…ать», – другое дело. Как услышу такое слово, у меня всё встаёт: соски твердеют, «вся душа моя пылает, вся манда моя горит…» Даже если б просто молча начал лапать, положил ладошку мне на письку – и то у нас бы всё случилось, а с таким глупым – уж увольте».)

* * *

Была и ещё пара случаев у меня по молодости в частных домах. У нас дом небольшой, приехали гости – места спать нет, пригласили соседи – у них пятистенок и три дочки на выданье, не целки (все трое ночью позволили проверить свои п…ды моим х…ем). Уложили спать в свободной комнате, там ещё одна кровать.

Засыпаю, но вижу: устраивается на соседней кровати юная леди. Не могу заснуть, забираюсь к ней под одеяло.

– Ты чего? – спрашивает.

– Холодно в избе, вдвоём будет теплее, – отвечаю.

– Ладно, только без глупостей, а то всех разбудим – понимаешь, я о чём? Хотя… родители сегодня на сеновале спят, в соседней комнате младшие сёстры спят… Ну и ты… спи…

– А ты? Может, всё же… – не теряю надежды.

– Нет-нет, и не думай, и не надейся…

– А если…

– И если – тоже нет…

Засыпаю, чувствую: девичья рука нежно теребит и медленно дрочит мой х…й… Я положил ладонь ей на п…ду, погладил шелковистую густую шёрстку, вставил пальчик и пощекотал.

– Да-да, теперь согласна, вроде все заснули, сразу-то неприлично. Теперь вставляй туда свой х…й и е…и…

Делаем это очень тихо, она молчит… Встала, ушла, вернулась. Потрогал – явно не она, титьки и жопа поболе… Совокупляемся громче, она постанывает… Встала, ушла, вернулась. Потрогал – не она, другая, титьки и жопа ещё боле… Е…ёмся от души, без оглядки, она орёт… Младшенькая оказалась посмелее… Пытается встать и уйти, ухватил за сиськи:

– Не пущу, лежи…

– Почему? Сестрёнок-то отпустил…

– У тебя п…да самая лучшая, будем ещё… Тебя я недо…б.

– Что значит «недо… 6»? Я почувствовала, что ты кончил в меня…

– Ну что ты, право: ты виновата уж тем, что хочу тебя я ещё раз пое… ть…

– Признаюсь и я: у тебя лучший х… й из тех, что меня е… ли.

После таких признаний я хотел с ней уединяться, но на свидания не приглашал, боялся гнева подружки Ниночки… Но как завижу, что пошла в лес за земляникой или орехами, крадусь, как фавн за нимфой… Признаюсь, после той ночи, я крался и за средней, и за старшей сестрицами, но вместе поесть землянику и мёд удавалось только с младшей. Вскоре я покинул эту деревню, они тоже – вышли замуж.

.. А тут и утро. Пропели петухи. Но кто же их испортил до меня? Они погодки, на год-два постарше и смотрели на меня равнодушно, когда мы вместе купались в речке Велетьме, не считали за жениха, и я на них не возбуждался, впрочем, как и на других деревенских девочек. А-а, понял, они по воскресеньям ходили на танцы в соседнее село… А я ещё не ходил…

Совершенно неожиданно их маманя сделала мне прощальный привет перед отьездом – и у нас с ней было. У нас не было бани в огороде, я иногда мылся в общественной бане в Кулебаках, где учился, а на каникулах – у соседей. Принесу воды, дров, и мне дозволялось мыться последнему. Я мылся всегда один, а мечтал: хорошо бы с тётей Дуней помыться вместе, и тогда… я бы её… она мне… и мы с ней… И вдруг мечта сбылась.

Пошёл в баню в последний раз – завтра уезжать на работу по распределению в Таганрог, – захожу в баню, уже темно. Как всегда, думал, последний, а там соседка тётя Дуня домывается, хлещет себя веником, вся в прилипших банных берёзовых листьях.

– Ой, извиняюсь, я попозже…

– Нет-нет, вовремя, меня веничком попаришь…