Текст книги "Грации и грешники"

– А что скажет дядя Коля?

– Да мы ему не скажем, а он, как всегда, после бани выпьет стакан самогона и спит до утра…

– Стесняюсь я, неловко как-то…

– Ага, стесняется он, я всё про тебя знаю: с дочками переспал, не стеснялся. Светлану Ивановну проворонил, первая красавица на селе, всю жизнь будешь жалеть, что не попробовал её, сниться будет, – между прочим, моя подруга и ровесница, фигуры у нас одинаковые. Меня что, не хочешь попробовать, так и выпустишь из бани? А ведь замечала я, как ты на меня одетую поглядывал и глазами раздевал… Между прочим, мой Колюня двадцать лет назад Светке-то целку сломал, но женился на мне, а её муженёк долго ко мне клеил, но я ему не дала. Глазами-то меня все деревенские мужики раздевают, но никому не дала. С тобой, мой юный сосед, другое дело: завтра уезжаешь… Хорошо похлестал веником спинку, теперь давай ножки и животик, и это место. Знаешь, как называется? Чего отвернулся? А повернись-ка, парень, ко мне. Вона в чем дело, встал у тебя на меня… А у бабы боишься попросить, думаешь, напугал бабу х…ем.

Комплекс Мадонны на этот раз не сработал: либо он не возникает, если у мамы дочка, либо вот что баня-то животворящая делает; наконец, возможно, у тёти Дуни была подъёмная сила посильнее, чем у Светланы Ивановны. Возможно, у нас получилось потому, что она предложила заняться этим открытым текстом, да и я действовал посмелее, чем в первый раз с тётей Светой. Однозначно могу сказать, если я не чувствовал встречного желания (лучше – выраженного откровенно), у меня никогда не вставал.

* * *

В этой деревне я прожил с 12 до 18 лет, в мою бытность никто из сверстников девкам целки не ломал, видимо, мы поздно мужали. А вот в предыдущем поколении это считалось чуть ли не нормой: девки приглашали парней спать на сеновал и легко теряли невинность.

Был даже случай из ряда вон: три отчаянные девицы пригласили на сеновал трёх безбашенных парнишек, чтоб целки сломали. Парни девочек поимели и удивились:

– Чего ломать-то? Вы уже.

– Знаем, – отвечают, – но нам интересно, чтобы здесь и сейчас каждый из вас пое…ал каждую из нас, да так, чтобы одна пара е…лась, а остальные смотрели – вроде как кино…

В деревне одно время подвизался дезертир-бандит Лёшка Пахомов, днём прятался в лесу, а ночью сердобольные девки брали его спать с собой на сеновал. Ночью разомлевшая девица могла потолкать его в бок и томно попросить: «Лёша, положи наган в пилотку», – и захихикать от двусмысленности. Скольким девушкам он положил «наган» в «пилотку», проказницы не раскололись, а история умалчивает.

Не отсюда ли похабная припевка:

 
Как в зареченском колхозе
Е…ут девок на навозе…
 

Или:

 
Как у леса на опушке
Девки выстроились в ряд:
Две е…утся, две смеются,
Две поё…аны стоят…
 

Я-то точно был отсталым и к 18 годам, приступить со своей подружкой к решительным действиям всё ещё не решался. Некоторые девицы меня интриговали:

– Чего ты ходишь с Нинкой, взявшись за ручку, и у вас этого нет… Пойдём со мной, я не такая красавица, но манда у меня получше…

Я не отреагировал. Через три года, будучи в Таганроге, получаю письмо из Нижнего Новгорода (тогда город Горький) от Нины:

– Мне сделано предложение, выходить ли мне замуж? Ты как?

– Никак, выходи, – ответил я.

Моё положение было весьма незавидным: жил в общежитии, четверо в комнате, работал слесарем, занимал три рубля у Жени Костюка до получки – не до женитьбы.

К тому же я успел забыть своих деревенских северных подружек и увлекался городскими южными красотками.

Все трое, с кем я жил, были постарше меня и большие оригиналы по женской части.

Невинные забавы уборщицы Глафиры

Грукало крутил роман с замужней уборщицей, несравненной Глафирой: она приходила убирать нашу комнату и заваливалась к нему в койку, пока он спал после ночной смены. Она была весьма любвеобильна и имела любовников и в других комнатах. Он не ходил на танцы, так как девушки отказывались с ним танцевать: у него сразу вставал, едва он прижимался в танце к партнёрше. Я завидовал Грукало и, когда мы с Глашей оказались вдвоём в комнате и она играла передо мной попою и титьками, пригласил в свою койку.

Она отказалась: «Нам запрещено иметь двух любовников в одной комнате, это уже будет разврат; вот ежели сосед твой съедет – не помню, как его зовут, – тогда…»

«Запрещён не только второй любовник в одной комнате, – продолжала она, – но и второй раз в одной комнате – уволят. Тот, кто вроде спит на соседней койке, конечно, страдает и вздыхает, но терпит, пока сосед топчет меня так, что казённая кровать ходит ходуном, вот-вот развалится, пружины яростно скрипят и я в улёте. Терпит потому, что соблюдает правило: когда он приведёт девушку или мою коллегу с нижнего этажа, то сосед будет терпеть.

Я сюда и на работу устроилась ради этого скрипа, дома-то, когда с мужем, кровать не скрипнет и не дрогнет – очень прочная, а это скучно; но лишнего мне не надо, вакансий сейчас у меня нет, сама выбираю партнёра, в некоторых комнатах и вовсе никому не даю.

Изредка случались сбои в отлаженной системе: это, когда не я заваливалась с большой охотою в койку к правильному партнёру, а кто-то без спроса хватал меня за бёдра и с большой охотою затаскивал к себе в койку. Я для порядка молча отбрыкивалась, а в конце отвешивала ему оплеуху, и оба расставались довольные. Испытать такое нежное псевдонасилие очень приятно для разнообразия.

Или вот, убираюсь в одной комнате, другой, третьей, а в комнатах никого, постоянных партнёров нет, а мне уже хочется мужчину, предвкушение сладострастия.

В следующей комнате новичок, дремлет на кровати.

Когда в комнате двое: аппетитная молодка в рабочем халате на одну пуговку, без лифчика и трусов, груди и ляжки сверка ют и молодой рабочий при обоюдном желании всё происходит быстро. Работаю шваброй у его кровати, дразню своим телом. С желанием парень не справился, вскочил, схватил меня за бёдра, швырнул поперёк кровати, предчувствие меня не обмануло, успела увидеть, что у него уже торчал на меня х@ина достойного размера, ну не с оглоблю, конечно, но всё же. Единственная пуговка отлетела, халат распахнулся, я вся на виду, успеваю ловко забросить ему на плечи ножки и казённая кровать затряслась от яростной страсти. Потом объясняю ему, что любовницей ему быть не могу, даже не дам повторить, но могу познакомить с подружкой, у неё такое же тело, как у меня, и очень страстная

* * *

Вот письмецо счастливчика, который в первое же утро в новом городе поимел несравненную Глафиру.

«Как я устроился в новом городе? Не поверишь, в первое же утро с помощью Божией уёп молодую уборщицу Глафиру. Работает шваброй, но больше играет попой, рядом с койкой. У меня встал, нет мочи. А от неё какие-то волны-флюиды, чувствую тоже хочет.

Вскочил, сгрёб, швырнул поперёк кровати, халат у неё распахнулся: ни лифчика, ни трусов. Какие ляжки, какие буфера! Мой член бушует от нетерпения. Но вдруг оттолкнёт или закричит. Наоборот, сама ловко забросила ноги мне на плечи, сама насадила пи…ду мне на фуй и заработала тазом. Такого у меня ещё не было. Кровать затряслась. Шепчу: «простите, кто кого епёт?» Молчит. Говорят, замужняя, очень порядочная, для многих недотрога, другие говорят, у неё в каждой комнате любовник.

Познакомила с подружкой. Копия, в первую же встречу заявила: я денег не беру, главное, чтоб сделал мне приятно, что пока редко случается. “

* * *

Иногда ради женского любопытства совращаю новенького жильца, особенно ещё не познавшего женщину, это несравненное удовольствие.: расстёгиваю нижние и верхние пуговки халата и начинаю работать шваброй под его кроватью, на которой он лежит, и наклоняюсь над кроватью, касаюсь титьками его гу. И как-то само собой оказывается, что мы уже лежим вместе., шутливо боремся, я шепчу положенное:

– Нет-нет, не надо, не сейчас, не сегодня, давай сделаем это завтра. Не можешь подождать, у тебя встал, очень меня хочешь? Тогда хотя бы закрой дверь на ключ, видишь, у меня кольцо… Но ты мой единственный и неповторимый и я у тебя буду первая, а это– память на всю жизнь….

И про себя: «Как я люблю прелюдию соития, когда наши интимные места только-только несмело слегка соприкасаются и высекают молнии страсти и вожделения».

Это неправильно, когда партнёр пытается поцеловать моё интимное место между ног, – его губы должны целовать только мои губы. А интимные места пусть «целуются» между собой, даже если у него не встал. Я позволяю начинать даже с не вставшим, почувствует мой интим – и всегда встаёт.

Но он уже лежит на мне, ноги мои раздвинуты, и мы оба уже без трусов… Да и были ли в трусах…

Хорошо, когда я одна на целый этаж в мужском общежитии…у меня мужской гарем. В рабочем общежитии с этим всё просто, не то, что в итээровском.

Как-то раз мне захотелось принудить к интиму юного, лет семнадцати, пэтэушника. Отложила швабру, расстегнула халат, залезла к нему под одеяло на койку, где он лежал, но посматривал на уборщицу горящим взглядом.

Легла титьками на его грудь, а промежностью – на его мужские причиндалы; почувствовав, что у него встал, повернулась на спину – и он оказался на мне. Закончили бурный, для него оказалось первый, интим, вырвалась из его объятий и взялась за швабру.

Закончила уборку, ухожу, а он:

– Давай ещё…

– Нет, говорю, забудь, больше не будет ни сейчас, ни потом. Будешь настаивать – огрею шваброй…

Эти итээровцы (инженерно-технические работники) слабаки и привереды: то у него не встал, то сначала хочет почитать стихи Есенина, то послушать сонаты Бетховена и песни Грига. Тьфу… Ох уж эти мне поэты: «многим ты садилась на колени…» Что я, дура? Никому не садилась и не собираюсь».

* * *

…Но я съехал раньше – на учёбу в Москву, так и не потоптав таганрогскую уборщицу Глафиру, и больше никогда не бывал в Таганроге. Она, негодница, как-то подразнила меня: закончив уборку, расстегнула халат, показала прекрасные груди без лифчика и пышные ляжки без трусов, быстро повернулась и вышла из комнаты. Вернулась уже застёгнутая, взяла швабру и исчезла насовсем и навсегда, оставив меня дрожать и плакать в подушку. Глаша, только я тебя здесь любил до слёз, но ты всем желающим дала, кроме меня…

А ведь сказано давно: чем меньше женщину мы любим, тем легче нам она даёт…

«Когда и где, в какой пустыне, безумец, ты забудешь их»… Её ляжки… о-о-о, её титьки… а-а-а, её насмешливый взгляд… у-у-у…

* * *

Штульман пользовался услугами цеховых работниц: в дневную и ночную смены, в обеденный перерыв он на десерт уединялся с дамой в закуток в цехе или за цехом, в зарослях жердел. После вечерней смены провожал замужнюю матрону до её дома, и она выносила одеяло в палисадник… Они занимались любовью под окнами, а дома ждал её нетерпеливый муж.

* * *

Орлов Жора отличался крайней скороспелостью и нетерпеливостью: ежели он оказывался в смешанной компании – а таковые собирались постоянно по самым разным поводам, – то пока остальные переглядывались и знакомились, он уже через минуту уединялся с незнакомкой и залезал на неё к взаимному удовольствию, чтоб потом больше никогда не встретиться: его дело не рожать, сунул, вынул и бежать.

Подружка потом допытывалась:

– Эльвира, ты чего с незнакомцем спряталась в закуток за занавеску, нежели…?

– А ты как думаешь?

– Ой, на твоём месте могла бы быть я, он ведь сначала на меня смотрел понятным взглядам, но я отвела глаза, трушу сразу, без знакомства, а второго раза и не бывает, ну так как у вас?

– Ну как, он сразу достал, показал свой, ох, Липочка, и здоровый у него, а у меня узкая, тесная, но всё обошлось, поместился…а я сняла трусы, раздвинула ноги, показала свою, похлопала по ляжкам: давай живее, не мешкай, гости нас могут хватиться, начнут искать, к счастью, никто не искал.

– А ты-то, как, готова, не пора ли быть посмелее…

– Ну я право не знаю…

– Не знает она, хватит ломаться, не целка ведь. Ну-ка, марш в закуток, а я его к тебе подошлю, раз он на тебя смотрел…

Некоторые любительницы по-быстрому, не знакомясь, забеременели и ходили с жалобой по инстанциям-комитетам, но Жора оказался не член комсомола, не член партии и даже не член профсоюза…

Направляясь в гости, Жора следовал своему правилу: начинать надо с хозяйки дома и, пока та принимала у него в прихожей шляпу и пальто, успевал невзначай потыкать ей в ляжки стояком.

Иная делала вид, что ничего не заметила.

Другая грозила пальчиком: не шали, со мной не выйдет, муж дома, да и не практикую я уже мимолётный блуд, а вот среди приглашённых есть незамужние молодухи, найдётся та, которая практикует…

Третья шептала: намёк поняла, задержись, когда гости разойдутся, тогда может быть…

Он задерживался и жарил любвеобильную хозяйку до утра.

Иногда слабая на передок сразу хватала его за стояк и увлекала в ванную, где наклонялась и обнажала попу, затем довольная, растрёпанная, в помятом платье, выходила к гостям. И уже за столом вдруг поднимала Жору властным взглядом и приглашала в ванную… После этого Жора прихватывал шляпу и пальто и уходил, не попрощавшись…

* * *

Я первый на селе приобрёл через посылторг ламповый радиоприёмник. Сижу слушаю, заваливается сельская красотка, мать троих детей:

– Можно послушать радио?

– Отчего ж, садись, слушай.

– Я хочу лёжа.

Зачем-то расстёгивает верхние пуговки платья, вываливаются пышные полные груди, словно не рожала, лифчика нет. Заваливается на кровать, задирает подол до пупа, раздвигает ноги и белые ляжки, и трусы надеть забыла, видна рыжая шёрстка на п…де. Глаза закрыла, грудь вздымается, шлёпает себя по ляжкам…

Это теперь-то я знаю, что это означало, а тогда я никак не отреагировал. Точнее, отреагировал, но не как мужчина, а как глупый подросток – сплоховал, взглянул мельком: в таком виде она собирается слушать? У меня не только не встал, но я ничего и не захотел, продолжал слушать радио. Ушла обиженная…

Возможно, надо мной по отношению к ней довлел синдром Мадонны, а вот над моими сверстниками Славкой Тихомировым и Толиком Калёновым не довлел, оба не сплоховали, и оба потом мне похвастались:

– Я Светлану Ивановну пое…ал, ох и е…учая, скажу я тебе! Какие титьки, какая жопа, какая и…да, всё зае…сь, я её три раза – в рыжую густую шерсть, она ещё хочет, а я уже не могу. И всё в ней было прекрасно: «и лицо, и одежда, и душа, и мысли…»

Должен ли быть прекрасен главный женский орган? Несомненно, особливо внутри, но и снаружи тоже. Орган Светланы Ивановны был на высоте. Мужчинам нравится лохматость, кучерявость п…ды, чтобы их орган пробирался туда, раздвигая «кустики». Вот женщина лысая, с бритой головой – хорошо ли это? Некоторые женщины коротко стригут и даже бреют растительность на п…де по разным причинам. Понравится ли мужику такая голенькая? Не уверен.

– А как отдавалась, как е…лась, – продолжал Толик, – но на другой день в упор не замечает. Пытаюсь приблизиться – показывает кулак и сквозь зубы: «Проболтаешься – убью гада». Вот и пойми этих женщин.

Инициатива в обоих случаях принадлежала ей. Приглашала их, конечно поврозь и в разные дни, её проводить: одного – на речку Велетьму, другого – в соседнее село Саваслейка, в магазин.

Чтоб не было сплетен, уходили и приходили врозь. До магазина не дошли, предложила посидеть у попавшейся на пути скирды соломы.

До речки дошли, предложила: «Слабо голышом искупаться?» Кавалер не сдрейфил, сели рядышком на песок…

После рождения третьего муж охладел к ней, был не ревнив и не замечал её одноразовых шалостей с подростками, полагая, что это лишь лёгкий флирт домохозяйки от скуки деревенской жизни. Подростки понимали важность тайны и помалкивали, можно и от мужа схлопотать.

Мне известно о двух случаях её баловства с подростками, а сколько их было? Е…аться с замужней совсем не то, что с девкой: никаких капризов, никаких «а что потом?». Тут ясно: потом ничего, пользуйся моментом, она тебя хочет, а девка тебе лишь позволяет, и все время ждёшь: «Кончать нельзя».

* * *

Старший сын Светланы Ивановны Тимоха был ненасытен в блуде, но строго соблюдал два правила: не е…и где живёшь, не живи, где е…ёшь; с каждой только раз, никаких повторов. В своей деревне никого не соблазнял, промышлял только в соседних сёлах.

В те годы призывники проходили медкомиссию без трусов. Молодые медички имеют обыкновение надевать хитрые белые халатики: и груди видны, и ляжки. Зайдя в очередной кабинет, Тимоха уставился на титьки медички и прошептал ей на ухо: «У вас хороши, но и у меня хорош». Медичка пристально посмотрела ему в глаза и закрыла кабинет на ключ…

И вот этот Тимоха нарушает оба правила с Таисией Тихомировой и Пелагеей Калёновой: пошептал им что-то на ухо и завёл в хлев, поимел сзади и спереди, но больше никогда не трогал. Как я понимаю, он пошептал им: «Твой пацан поимел мою маманю, долг платежом красен…»

Как-то при скирдовании соломы Пелагея и Тимоха оказались рядом, она шепнула ему на ушко: «Когда в хлев-то заманишь?» Он отшатнулся и показал ей кулак…

* * *

Жалею ли я об упущенной выгоде? Ещё как. Жалею и о половине других таких случаев из всех возможных. Радиослушательница не вызывала визуального отторжения, наоборот, красивая, любуйся, даже из декольте выглядывали прекрасные груди, – просто боялся, что не получится. Нет, не так: я даже не думал, что что-то должно получится, – возможно, комплекс Мадонны.

Всего-то надо было прилечь рядом, даже не лезть с поцелуями и не трогать титьки, не думать о предстоящем, х…й сам встанет – и тогда е…и и е…и её весь день, суй его в её рыжую п… дищу – и отдавай платье за полчаса до возвращения мужа с работы.

Ну, на крайняк надо снять с неё платье, чтоб поняла: дороги назад нет. И она бы приходила слушать радио хоть каждый день. А было мне тогда всего семнадцать лет, ей 37 – золотое времечко для обоих, чтобы заниматься свободной страстной любовью.

Тут вот какая штука: если бы я эту рыжую п…ду тогда сразу распечатал, возможно, больше бы ни разу и не захотел, что нередко и случалось потом. Но она осталась нераспечатанной, поэтому, возможно, была бы лучшей в моей коллекции, поэтому «и во сне она тревожит сердце мне».

Сон отрока

Вот она, рыжеволосая бестия, входит в мой златой чертог, лик её прекрасен, движенья быстры, взор ужасен, и вся, как божия гроза, строго указывает на радиоприёмник «Искра», и музыка умолкает. Ложится на ложе, как из царской опочивальни, и распахивает халат; всё на виду, её рыжая п…да меня ослепляет, а моё восьмивершковое достоинство («Лука» И. Баркова отдыхает) мгновенно встаёт. Я осторожно и бережно, с упоением и захлёбываясь от восторга, ввожу его ей в п…дищу, тоже немалых размеров, до упора и е…у ещё и ещё эту потаскуху, эту шлюху, не вынимая…

…Просыпаюсь, обнимаю тётю Лукерью, невзрачная, титьки вялые, фигура никакая, ноги кривые и только попа классная, да шерстка на лобке шёлковая, смотрю только туда, где ждёт меня неоценимая награда и не ошибся, «наслаждаюсь, не любя».

Я в Самаре по делам, решил сэкономить на гостинице, нашлась дальняя родня – двоюродная тётя, одинокая, невзрачная, раза в два, а то и в три старше, как женщину не воспринимаю…

– Кровать у меня одна, либо тебе на полу постелю, а можешь и ко мне под бочок, вместе быстрее заснём.

Мне бы спина к спине, а я, простофиля, прижался членом к её попе…

Е… у нежеланную Лушку-бабушку, она рада, а мне не по себе, что-то не так, шепчу:

– Света… Повторить не получилось…

– Да не печалься ты, не надо думать об этом – и всё получится, поспи, утро вечера мудренее…

Но и утром мой скромный – вдвое короче, чем у барковского Луки, – не встал…

 
Я е…ался, х…й сломался,
Сикель размочалился,
Пришёл вечер – е…ать нечем,
Я и опечалился.
 

В следующий раз остановился в пятизвёздочном «Лотте Самара». Начинаешь понимать, почему мужики е… ут одну, а шепчут имя другой.

Лукерья мне ни разу не приснилась, в отличие от Светланы.

«О! Не знай сих страшных снов ты, моя Светлана».

* * *

Вот я студент, живу на стипендию в общежитии, приезжаю домой на каникулы. Ох как трудно уговорить красотку, приходится всё время врать.

– Ты на мне женишься после этого?

– Конечно.

– Возьмёшь в Москву?

– Разумеется.

– У тебя есть там комната и работа?

– Ну!

А потом как тяжко выслушивать:

– Ах ты мерзавец! Обманул, козёл, подонок, подлец, нищеброд!

– Но и ты говорила, что целка!

– А ты разве чего понял? Да ты порвал мне всё, что рвётся только при родах! Как же я погорела – третий обман за неделю…

* * *

Я в гостях у тёти по отцу (г. Балахна-на-Волге), мне 16, по двору прошастала тёткина внучка в бикини (моя внучатая племянница), ей 18, неописуемой красоты, ничего себе, краля, не целка (ночью она позволила мне проверить её п…ду моим х…ем). Засыпаю в сенях (последняя ночь перед отьездом), она шмыг ко мне под одеяло.

– Ты чего? – говорю.

– Не спится. Можно я с тобой засну?

– Ну.

Засыпаем вместе. Толкает в бок:

– Ты что, дурак? Позволишь мне этой ночью спать?!

– Ну как? Понравилось? Ещё бы… Вижу, новичок ты: ещё хочешь, но не можешь. Не расстраивайся. Главное, теперь лежи спокойно, об ЭТОМ не думай, не думай, что хочешь меня почувствовать ещё раз, тогда ОН сам будет вставать и стремиться повторить, и ты даже не сможешь ЕГО остановить, страсть всегда сильнее рассудка, так что спать не будем. Жаль, что утром тебе уезжать, а то бы и день прихватили для ЭТОГО. Чудо как приятно ЭТО, не так ли? Один такой охочий был у меня: три ночи подряд спать не давал, вынет, передохнёт чуток и снова суёт, и суёт, а другой вообще не вынимал: кончит, замрёт, затаится, помечтает и снова начинает.

Ого, ну вот и ты туда же…а говорил, будешь спать… Вот как я тебя словами раздразнила…