Текст книги "Внеклассная алхимия – 2"

Александр Силаев
Внеклассная алхимия – 2

© Силаев А. Ю., 2019

Это не книжка в обычном смысле этого слова. Это мне добрые люди предложили «давай издадим что-нибудь твое». А то мое, которое я писал недавно, лежит в московском издательстве. Надеюсь, оно там вылежится до книги. Издавать это два раза – моветон по всем понятиям (да и не сильно законно). «Тогда давай издадим что-нибудь из старого». Это можно.

Но дважды вступать в одну реку не хотелось. У меня есть пара мегабайт прозы «раннего Силаева». Я ничего не имею против этого автора, чем-то он мне близок и сейчас. Но те тексты – несут на себе… вряд ли дух эпохи. Скорее кураж возраста. Мне не стыдно ставить свою подпись под рассказом, например, 1998 года, но и не сильно радостно. Да и сколько можно-то?

Менее скучным вариантом было отрыть сундук текстов, толком нигде не издававшихся. Принюхаться, что из этого мне не сильно чуждо. Часть выкинуть, остальное издать кучей с минимальной правкой.

Раскопанный сундук – мой блог 2008–2010 годов. Все это было в «Живом журнале», была такая (да и сейчас есть – никуда не делась) интеллигентская соцсеть. Каждая вторая моя заметка оттуда, честно говоря, меня сейчас раздражает. Это хорошо. Если я сегодня думаю по-другому, значит, еще живой.

Та половина заметок, что не раздражает – следует далее. Сразу оговорюсь: это не трактат, вообще не книга, не ищите там «сквозной линии». Если надо именно книг, они у меня еще будут. Отсутствие целостности – может быть, минус. А может быть, плюс. Читать можно с любого места. Любыми порциями. Можно по одной странице, по 10, по 100.

Структуры там нет. Зачем-то, правда, выделено десять глав. Зачем-то они названы «пакетами». У Василия Розанова в начале ХХ века было нечто похожее, и оно делилось на «коробы». Вот это оно. Что раньше складывали по коробам – сейчас пакуют в пакеты.

Почему «Внеклассная алхимия – 2»? Потому что нечто похожее с раскапыванием сундуков уже было в 2016 году. Я что-то извлекал, химичил со смыслом, приспосабливал к себе нынешнему. Ну вот, вторая серия.

Пакет № 1

Родина в головах

Есть вроде бы очевидности… «Каждый человек должен любить свою родину». Однако это сомнительное суждение с позиций корректного понятийного мышления. Попробую пояснить.

Во-первых, «любовь» и «долг» – вообще никак не рифмуются. Нет такого долга – любить. Долг может быть в том, чтобы переламывать себя об колено, а любовь, как и понимание – случается и дается, это не продукт волевого усилия. Люди могут быть должны поступать определенным образом, но, конечно, не определенным образом чувствовать. Сфера чувств свободна от долгов. Образец нравственного поведения – садист-педофил, более всего мечтающий поиметь и убить 10-летнего мальчика, имеющий возможность сделать это безнаказанно, но… почему-то этого не делающий. Он – герой кантовского императива, а вовсе не «влюбленные», «родительская любовь», «личная приязнь» и прочие добрости, как бы сопутствующие как бы нашему естеству.

Во-вторых, никакой родины, разумеется, нет. Нет как натурального объекта (в том смысле, в котором нет, к примеру, общественных «классов»). Родина – объект политической рефлексии. Как решили, то и родина. Это конструкт, всегда конструкт. В мире вообще очень много конструктов там, где мерещатся натуральные объекты.

«Что такое родина?» – спросить можно. Точнее, однако, спросить, что считается «родиной» в той или иной рефлексии, не забывая, что это не столь описание «действительного», сколько конструирование сферы должного – императив, программирующий на поведение. Т. е. родина живет только в голове, но то, как она живет, определяет поведение в мире.

Но сначала лучше спросить: кто бенефициар политической рефлексии, в котором есть понятие «родины», как оно понималось в Модерне, XIX–XX вв.? Если «родина» не более чем псевдоним некоей императивности, какого рода анонимы стоят как выгодополучатели? И почему бы им не назвать себя как они есть?

Давайте сравним фразы: «изменить Королю» и «изменить Советской Родине». Изменить Королю действительно можно. Это живой человек, с которым есть некие оговоренные отношения, есть, видимо, присяга. Изменить можно человеку, с которым у тебя отношения, некий договор, а как изменить конструкту?

Однако «изменой родине» всегда подрывается тип господства кого-то, не именующего себя лишний раз. А если бы именовали? В случае Советской Родины это были бы полевые командиры (Котовские, Буденные, Якиры и т. д.), бюрократы сталинского призыва, их дети и внуки, совокупный вырожденный «дорогой Леонид Ильич», наконец та номенклатура, что разобрала СССР в личный траст, во многом эти люди – хрены с горы. То есть говорить лично от себя им довольно странно. А вот «родина» – это да. «Умереть за Дерипаску» нелепо, равно как и «умирать за Хрущева». Родина – это псевдоним вот этих.

Аналогично как-то везде. В обществе Модерна рулит бюрократия и олигархия, как вариант – олигархия через бюрократию (будь то СССР, США или Французская республика). Говорить от себя этим людям неубедительно. Возникает безличность, абсолютный диктатор Сталин с его «есть такое мнение» (а не у меня есть мнение). Не надо от себя. Хуже поверят.

Нация – куда более честная штука. Тоже конструкт, но с меньшей долей неправды. У нации, как у ОАО, могут быть интересы. «Интересы акционеров» – понятно же, о чем речь? А вот «интересы фирмы», «дух фирмы» – это почти всегда передергивание, или безумие, или, точнее, безумие одних и передергивание других. «Корпоративный интерес» и «корпоративный дух» – это разводка. Есть собственник и менеджмент. Если собственник по праву, и менеджмент сильный, там может возникать личная преданность, к которой и апеллируют. И говорят честно: интересы меня, интересы босса, и т. п. Босса, если он крутой и великодушный, можно даже любить. А как можно «любить фирму»? Это извращение, фетишизм.

Если «наше общее дело» – голимая пропаганда, когда она уместна? Когда Главный затрудняется сказать о себе «Я». Потому что не собственник и хозяин, а, например, случайный назначенец и проходимец. Тогда возникают ценности: «дух корпорации», «нам надо», «общее дело».

«Родина» слишком часто – то же самое и в больших масштабах. Позиция аристократии честная: я лучше, я соль земли, я ее оправдание, а твой шанс причаститься оправданию – служить мне. Менее достойное – более достойному.

А вот бюрократии, олигархии, «слугам народа» – нужна, конечно же, Родина. Но «слуг народа» нет. Есть хорошие и плохие хозяева. Плохие хозяева – это те, которые «слуги».

«Национализм» еще можно оформить честно, самый простой способ тут – оглашается длинный-длинный список акционеров (все французы – акционеры Франции), и говорится, что вот его интерес.

«Патриотизм» – это когда служение и жертвенность есть, а «список акционеров» не предъявлен. Кидалово.

Ничего, кроме договора

Вспомним формулу долга и формулу свободы.

«Поступай так, чтобы максима твоих поступков могла лечь в основу всеобщего законодательства». Это про долг. «Свобода как творящая причина самого себя». Насколько они сочетаются?

Попробуем покрутить нравственную формулу. Она скорее про то, чтобы не делать зла, чем про то, чтобы делать добро. К подвигам и любви человека нельзя обязать, и он не вправе их требовать от других. Можно лишь надеяться. А что требовать? Отсутствия агрессии и соблюдения договоров и того, что к ним сводится.

На что ты вправе рассчитывать, то ты и должен сам. Конкретика уже произвольна. Различные соцпакеты, гарантии или их отсутствие – это уже как договорилось.

Заметим на полях, что чем меньше традиционных ценностей, тем больше нужно социальных гарантий. Как раз с пенсией это хорошо видно: если дети ничего не должны старикам, то им тогда становится должно государство, и т. д.

Значит, отсутствие агрессии и договор. Что значит – агрессия? Давайте ее понимать формально: не разрушение чужой сложности. Можно, кстати, нарушение договора свести к агрессии: дал гарантию и не выполнил – это обман, а обман ведь разрушает чужое.

Касательно того, что есть «агрессия», могут быть еще разночтения. Два человека подрались – агрессия? Казалось бы, да. Ну а если оба хотели немного подраться, если драться – их путь самореализации, и соперники были по сути партнерами, как оно говорится, спарринг-парнерами? А матерные фразы – агрессия? В одних контекстах переход на мат несомненно агрессия, в других все нормально, не обидно. Как правило, надо спрашивать – считает ли это нормой тот, кому это предложили? Подраться, поматериться, посношаться под кустом? Если не возражает, то зла-то нет. То есть агрессия определяется конвенционально, и тут мы выбираемся к договоренностям. Форма любого преступления – сделать то, на что нет согласия у той стороны, с которой это делается (если делается не с ней, то ее согласие не требуется).

Все, что человек может сделать плохого, сводится к нарушению договоренностей, если понимать под ними договоры подразумеваемые, неписаные, имплицитные. Например, соблюдение правил вежливости, принятых в данное время в данном месте. Не нарушение того же Уголовного Кодекса.

Можно, при желании, все неписаное сделать писаным, все скрытое – очевидным. Чтобы человек явным для себя образом подписывался на соблюдение правил. С возможностью и не подписываться, конечно. Например, получение паспорта означало бы – и это акцентировалось! – что человек в этот день заключает договор с обществом, по которому принимает и обязуется блюсти текущие законы. Их приняли до него и за него, но он ставит подпись, как бы акцептует оферту.

Если ему нужны другие законы – он может создать себе иное общество, состоящее, для начала, из самого себя. Не взять паспорт, кинуть его в лицо законникам. Да, конечно. Его право. Напомним: мы сейчас описываем некий идеальный мир. Как оно есть сейчас – другой вопрос.

Продолжим рыться в идеалах. Итак, паспорт не взяли. После этого отказник – в рамках текущего общества людей – обретает интересный юридический статус, ближе к статусу ценного животного, нежели человека. Человек, не принявший паспорт, обитает рядом с нами. Его жизнь охраняется чем-то вроде занесенности в Красную книгу, убить его – несет плохие следствия для убийцы, но существенно иные, чем убийство члена общества.

А если этот «сам-себе-общество» сам начнет убивать, воровать или просто гадить? С ним расправятся, но по иному принципу, чем с преступником-человеком. В строгом смысле, такой одиночка – не преступник вообще. Его действия не считаются преступными, он совершенно невинен, просто его надо скорее истребить (или как-то иначе обезвредить), как надо истребить волка, таскающего овец. Если же овец таскает преступник, с ним будет несколько иная процедура.

Нет преступления, пока нет закона, и нет закона, пока человек не подписался. Можно, повторю, не подписываться. Ни на Уголовный кодекс, ни на внутренний распорядок фирмы, ни на устав монастыря, ни на другой устав, вольному – воля. Подписка идет как сделка. Человек, подписавшись на ограничение свобод, навешивает на себя пассивы, но взамен получает доступ к активам, чья ценность перевешивает. К примеру, если на закон подписаться, то закон начинает тебя охранять. Чем больше обязательств, тем больше прав. Ради них и заключаются договоры.

Теперь вернемся к началу. В нашей картине все ограничения, лежащие на человеке как его долг, оказываются следствием его же решения. Но ведь это и есть свобода!

Есть древний философский вопрос-парадокс: может ли гипотетический всемогущий Бог нарушить закон, который сам создал как нерушимый? Любой ответ якобы указывает на отсутствие всемогущества. На несвободу того, кто свободен по определению.

Есть грамотный ответ на вопрос: теперь уже нет. Вот именно так звучащий. Бог свободен абсолютно, здесь нет предела. Просто люди склонны понятийно путать свободу и независимость. Независимость это «делаю сейчас, что хочу, без ограничений». А свобода это «я причина самого себя». В чем разница? Если мое хочу ограничено моим же решением, бывшим ранее, с моей свободой все в порядке.

Базовый грех

Можно ли свести все «плохое», что может натворить человек, к единому знаменателю? К праформе плохого и людям вредного?

Ведь, как известно со времен Канта, по содержанию ничего плохого и нет. Поясню на примерах, чем грубее, тем лучше. Не обязательно «плохо» бить человека ногой в лицо, лгать, воровать, совращать несовершеннолетних и т. д. Даже убивать.

Оправдание просто. А если он сам этого хотел? Хотели два человека подраться, например, так же бывает? А некоторым, как все знают, но все равно скажу по секрету – очень нравится война. Как-то выпивал с ветераном двух чеченских кампаний, он говорил – да, был кайф, здесь все скука, а там – нет, будет война – снова поеду. Я не уточнял, что приятнее – убивать или рисковать быть убитым, да и незачем, да и глупо такое уточнять, «война» это комплекс того и другого, и некоторым нравится, да. Число таких людей в двух нациях вполне достаточно, чтобы устроить небольшую войну ко всеобщему удовольствию. Просто надо, чтобы в зону военных действий не попали случайные люди, то большинство, которому война на хрен не сдалась, следует воевать где-нибудь на необитаемом острове – и будет всем счастье.

Есть субкультуры, где принято обманывать и не уважать чужую собственность, есть такие подростки, кому уже нужен секс, и если его (или ее) не совратили пораньше, жизнь пошла хуже, чем могла бы пойти, и т. д.

Так же и любое «добро», вроде бы доброе по содержанию, легко обратимо во зло. Можно задолбать человека вусмерть своей «влюбленностью», «заботой» и прочим. «Кого вы ненавидите больше всего?» – спросили одного философа. «Людей, предлагающих мне помощь тогда, когда я в ней не нуждаюсь». Во как. Эпатировал, надо думать. Но все-таки.

Единственный принцип, определяющий плохое – навязчивость. Предложить человеку то, чего ему не надо. «Эй, сука, сюда иди», – один человек явно хочет подраться, и плохо не то, что он будет бить второго, а что второму этого не надо, по крайней мере, здесь и сейчас.

Навязчивость бывает разной степени тяжести. Понятно, что навязать человеку букет роз не так страшно, как матерную беседу («оскорбление»), а беседу не так страшно, как секс («изнасилование»), и т. п. Но розы – тоже нехорошо.

Но если, положим, два чумазика из гетто подписались, ко всеобщему удовлетворению, подраться за 1000 долларов – они же все равно дерутся каждый день и каждую ночь, а чего им? все хорошо. Несчастный влюбленный куда более неприличное явление, да и любой иждивенец, если его содержат не из любви и великодушия, а потому, что он так «устроился».

В Уголовном Кодексе – масса странных якобы преступлений. Проституция, например. Продажа наркотиков. Даже (но тут надо уточнять) многое из того, что считается коррупцией. В СССР было еще хуже – статьи за тунеядство, гомосексуализм («а за геморрой у вас статьи нету?»). Там нет пострадавших.

Если мечтать о царстве добра, как водится у русской и нерусской интеллигенции… Мораль и законодательство надо строить вокруг навязчивости как базового греха и его различных степеней тяжести. Это не «вседозволенность». Разрубить топором икону на площади – тоже навязчивость. Только это преступление не «против Бога» (сначала докажите, что он есть), а против прохожих, которым это, может быть, неприятно видеть. Проступок легкий, но все-таки.

Мне скажут, что такой подход – либертарианство. Конечно, это оно. Проводить оное в жизнь стоило бы аккуратно, методично, кто-то сказал бы, тоталитарно.

В этой парадигме, кстати, улицы реальнее очистить от гопоты, а мир от фанатиков, чем в привычно-христианской. Религия милосердия плохо легитимирует тип формальной предъявы, с которой можно вести политику, избавляющую от навязчивых.

Гардероб идеологий

С обсуждением «политических взглядов» – какая проблема? Считается, что человек должен самоопределиться как бы за всех. Мол, я знаю: общество спасется социал-демократией. Или национал-социализмом. Или шариатом. Я это понял и вам сейчас расскажу. А кто-то понял, что общество спасется по-другому, и сейчас об этом тоже поспорит.

Между тем «политические убеждения» имеет смысл выбирать, как мы, к примеру, выбираем одежду. Мы же не решаем, какие костюмы лучше с точки зрения человечества? И принимаем решение исключительно за себя. «Мне идет серое пальто», «человеку моего типа подходят джинсы», и т. п.

И это совсем другое самоопределение. Кстати, исключающее почти все споры. «В данном случае идет костюм от Армани» и «в данном случае уместнее ватник» – какая тут возможна полемика? Разве что с точки зрения эстетики – «это, брат, не твое». И прагматики – «в этом тебя не поймут». Но это не те споры, которые привыкли вести сегодня.

А кто тогда же «прав»? А все, кому их выбор помог по жизни, нанес какое-то добро (ему самому, не человечеству) и причинил пользу. Таким образом, самые жесткие антиподы могут оказаться правы одновременно. Не прав лишь тот, кто плохо подумал и напялил не свой размер и фасон. Кому жмет, кому тесно, кто показательно несчастлив и образцово нелеп.

Как именно выбирать? Первый шаг – определиться, так сказать, антропологически. «Что выгодно людям моего типа?». При этом мы намеренно не спрашиваем про общее благо.

К «общему благу»: подлостью и глупостью было бы рекомендовать человеку вживить себе идеологию-проигрыватель на фоне того, что у соседа есть идеология-выигрыватель. Так вот, если один будет про «общее благо», а второй про «интересы сословия», второй, вероятно, победит.

Это к вопросу «интеллигента, озабоченного народным благом», «долге интеллигента перед народом» и прочем таком. Что же он должен? Правильный ответ: ничего. Просто быть. Врачом, учителем, писателем, кем еще? Сверх этого – ничего не должен. Ведь не стоит обратный вопрос – что народ должен интеллигенции.

Гигиена в политической философии

Мысль, которую стоит дернуть отдельно. Наверное. Ибо важно. У меня идет апологетика правого и критика левого. Точнее, того, что автор нарек правым и левым.

Но как ни парадоксально, я не считаю, что левая идея так уж хуже, ниже, слабее правой. Если сравнивать идеи как идеи, с позиции их потенциала. В конце концов, как писал классик, все разумное действительно, а все действительное разумно. Слабая идея не может торжествовать подряд 300 лет, переделывая под себя мир. Это следует просто из идеи о том, что такое вообще идеи.

Идея-то сильная. Но вот если человек носится, например, с предельным эгалитаризмом, это диагноз. Если на вопрос, чья жизнь ценнее при прочих равных – Эйнштейна или обычного рабочего, – он спрашивает: «а каковы дополнительные условия», «а хорош ли рабочий», «а сколько им лет» и прочее (короче, ищет 100 способов не выбрать Эйнштейна), то это плохой диагноз. Не эгалитаризму, однако, а человеку.

Уместна такая метафора, очень грубая. Бренд дорогого товара не обязательно сам по себе дорогой бренд. Бренд массового товара может быть дороже. Сравнивать бренды – одно. Сравнивать предпочтительности актов покупок – другое. И то, что я ранее писал в тему, было скорее про «покупки». То есть звучал не вопрос «что победит?» или «чем спасется мир?», сколько «что лучше выбрать при прочих равных?». Вопрос сугубо личного решения с позиций этических и эстетических. Вроде как вопрос, какой костюм мне купить. Допустимая расширенная постановка вопроса – какой костюм вообще лучше. Но это не вопрос, в какие костюмы должно быть одето человечество. Должна же быть какая-то соразмерность. Я же не человечество, чтобы принимать решения за него.

Правда, тут есть нюанс: надев идейно-партийный костюм, я начинаю как бы изъявлять готовность встать за некое общее будущее. Железной рукой, как говорится, повести к своему воображаемому счастью… Но я понимаю, что это второй такт, следующий лишь после покупки «костюма».

И это, кстати, не опровержение того «бренда», что считается противоположным. Пусть этим Абсолютный Дух занимается, если ему нечем заняться и он вообще существует. А мы умываем руки по гигиеническим соображениям.

Поп в попе

Не надо завидовать попсовику как типу. Как единичному случаю – сколько угодно, но тип не такой уж статусный. Просто надо смотреть в среднем по категории.

Поясним на литературе. Возьмем, к примеру – не будем оригинальными – Донцову и Пелевина. Если вы пишете примерно как Пелевин, вы, скорее всего, можете рассчитывать на имя и гонорары, может быть, меньше, чем у него, но… Литератор класса Пелевина – это карьера в литературе, если вы обнаружили «я могу, как он». Просто мало кто может. А если ситуация «я могу как Донцова?». Так может каждый второй студент Литинститута. Может ли он рассчитывать на статус «типа Донцова плюс минус пара миллионов»? В том-то и дело, что нет. С такими данными – быстро и качественно делать именно это – человек может рассчитывать на карьеру литературного негра, то есть на гарантированный кусок хлеба, и не более.

На вакансию «Пелевин» есть только Пелевин, на вакансию «Гребенщиков» есть только Гребенщиков, и т. д. Даже на мою скромную вакансию, простите, есть только я. Если бы я «писал как Донцова», у меня было бы что? Грубо говоря, один шанс к тысяче на «много денег и все меня знают». И я бы – при всем уважении к деньгам – не пошел бы менять себя на столь плохую гипотетику.

Так что все борцы с попсой могут расслабиться, успокоиться. Объекты их нелюбви, в среднем, пребывают, где и положено. Раз в год Господь просто плюет на одного из тысячи, и его поднимают в свет на большом красивом совке.

Кстати, из той же серии: не надо сильно завидовать бандитам. Да, у него джип, а у Васи-программиста и Пети-журналиста такого нет. Но давайте смотреть в среднем по цеху. Кого в 20 лет завалили, кого в 30 посадили, и прочая, как ее называют, ошибка выжившего. Если в среднем – не так уж завидно. Может оказаться, в среднем команда программистов выиграет.