Текст книги "Внеклассная алхимия – 2"

История философии в комментах

Пояснить, что имел ввиду Мишель Фуко под трансдискурсивностью, можно на одном простом примере. На нем же видно, как строится философская беседа несколько тысяч лет.

Представьте себе всемирно-исторический блог, первые посты в нем размещает Платон. Некоторые скажут, что Сократ, некоторые возразят, что досократики, но это уже детали. Дальше разные люди это дело комментят. Модератором выступает время, забанить никого нельзя, но стирать посты можно, и некоторые комменты – точнее сказать, большинство – со временем удаляются. Некоторые остаются, мы их помним. Под некоторыми начинаются обширные ветки. Те, под которыми идут ветки, выносятся в отдельные посты с тем же статусом, что начальные. Это и есть «великие философы» со своей трансдискурсивностью: оставившие коммент, под которым пошли тысячи комментов. Кажется, Мераб Мамардашвили приводил цифру: еще при жизни Канта в Германии вышло порядка 2 тысяч книг, комментирующих его работы.

В каких позициях к этому блогу может встать человек? Во-первых, оставить крутой коммент, открывающий ветку. Во-вторых, просто оставить реплику, которую не удалит модератор. В-третьих, пересказать фрагмент блога, любой, на вкус. Если долгое время комментов не оставляют, ну что… темные века это называется. Сам блог никуда не исчезает, это читатели и писатели исчезают.

Помимо этого, вокруг блога можно плясать, указывать на него пальцем, вытирать пыль с мониторов, плевать в мониторы, спамить, троллить и флеймить. Чем и занимается вот уже 2,5 тысячи лет большинство к нему подходящих, включая академическую публику и случайных прохожих.

Посыл богослова

Вспомнилось… Некогда прилюдно задал вопрос дьякону Андрею Кураеву, я не хотел «срезать», это плохо, мне было искренне интересно – как он ответит. Действительно интересно. Главный проповедник РПЦ, умница, интеллектуал Кураев – послал меня. Если считать, что это было такое мини-интервью, то оно сорвалось. Если полагать, что между нами состоялась полемика, я ее выиграл. Это на улице противника можно просто послать, в дискуссии это признак проигравшей стороны. Вынуди оппонента вместо ответа сказать что-то иное, и перед лицом города и мира – если город и мир еще имеют лицо и чего-то соображают – конечно, он проиграл.

Но давайте дословно. Это был примитивный, наивный вопрос, но ответить на него церковному дискурсу очень сложно. Не только умнице и интеллектуалу Кураеву. Боюсь, любому представителю любой авраамической религии. «Если ребенок спросит, попадут ли его неверующие, но очень-очень хорошие папа и мама в ад, то как вы ответите?» Зря, конечно, про «ребенка». Надо еще проще: «попадет ли человек, единственный грех коего в том, что он не православный христианин – в этот самый ваш ад?» Кураев не столь философ, сколь ритор, и ответил безупречно по пиару, что-то вроде: «я бы поцеловал этого ребенка, видите ли, я не умею вести богословских дискуссий с детьми». – «Ну а мне бы как ответили?» – Но Кураев не ответил уже никак, даже не поцеловал меня, про другое говорить начал, более светлое и приятное.

Если не по пиару, а по истине, то Кураев, конечно, сжульничал. Понятно же, в чем вопрос. Но ответ из позиции пиарщика и есть конец богословия. После богословских споров проигравшую сторону иногда сжигали, но сначала все-таки объясняли, в чем именно заблуждается еретик.

А как, в самом деле, ответить? Если «да»… Хорошо говорить «да», когда все общество – единоверцы, а иноверцы бродят где-то по периферии мира, их никто в глаза-то не видел, и можно предположить, что «мы правы, потому что мы и есть настоящее человечество». Можно поверить, что «настоящее человечество», конечно, пойдет в рай, а ненастоящее обречено на вечные муки.

Но сколько православных в мире сейчас, 3 % человечества? А если нормально воцерковленных, то сколько, 0,3 %? То есть все идут не в ногу, а вот эти 0,3 % – в ногу? Э-э… «Спасение для 0,3 %» – это все равно что сказать: «мы типовая, жестко ограниченная, противопоставленная всему роду людскому секта». Так сказать, конечно, нельзя.

Ответить «нет» с вариациями? «К Богу есть много путей» – можно так. «Бог, сообщая себя, выбирал выражения, учитывая место и время». Можно даже договориться до того, что «ад и рай – это такие метафоры духовной жизни».

Но это, простите, экуменизм.

То есть слив символического капитала всех церквей в одну корпорацию. С выдачей неких паев этой корпорации. Такую позицию еще может занять католик, или универсалист-пантеист, или мусульманин, да любой, кто имеет хоть какие-то шансы на контрольный пакет и сведение к себе как к общему знаменателю. Понятно, что православие сейчас не имеет шанса, ни политического, ни логического, хотя бы на блокирующий пакет в этом всемирно-духовном ОАО. Экуменизм для него не экспансия, а конец.

Какой еще ответ, кроме «не знаю», «да» и «нет»? Вопрос ведь не открытый. Варианты ограничены: «я не в теме», «я сектант, настаивающий на проклятии 99 % человечества», «я представитель факультативно-метафорического течения». Остается только послать в красивой форме, что и проделал собеседник.

Власть, играющая черными

Однажды я спросил гуру, что делать с плохими людьми. Мне было отвечено «ничего» и пояснено: «никаких дел с плохими людьми не надо иметь». Ну а если они захотят иметь с тобой дело? Быстро и с меньшими затратами вернуться на исходную позицию – в которой у вас опять нет никаких дел. Вот как-то так. В идеале.

К чему вспомнилось? Мне кажется, самая крутая и самая одухотворенная власть никогда бы не преследовала людей, не гонялась за ними. Высшей мерой наказания у нее был бы… отказ иметь с тобой дело. И она никогда не начинала бы разборки первой. Она бы могла легко убить человека, но непременно чтобы он сам приполз, что-то сделал, как-то явственно заслужил, она всегда играла бы черными, первый ход предоставляя тебе, и просто возвращая тебе последствия твоего же е2-е4 или там а2-а4, не более и не менее.

Чем могущественнее она была бы – тем точнее возвращала бы тебе твое же, и все. И ничего сверх того. Такое вселенское Зеркало, или, точнее сказать, центр регистрации и выдачи кармы. Совмещение доброжелательности и неумолимости к подопечным. Никакой отсебятины и легкая усталость во взгляде. Вот это был бы Режим с большой буквы Р.

Безумие разума, хедж и венчур

Довольно рискованно «действовать по разумным соображениям». Допустим, у тебя пошаговый алгоритм, в его основании лежит десять гипотез, срыв всего лишь одного шага – срывает все. Уверен ли ты в десяти гипотезах? Помнишь десять своих прежних гипотез, отброшенных позднее как чистый идиотизм? Помнишь, куда вообще «разумные теории» заводили людей? Понимаешь, что «разумное основание» можно приписать почти любому выбору (чем и занимаются софисты на службы сильных мира сего)? И это ли не риск? Риск. Возможно больший, чем действия, продиктованные инстинктом, традицией, инерцией, подражанием.

Однако это не доводы против «разума». Это скорее напоминание, что разумное действование – суть венчур, а вышеназванное на фоне него – хеджирование. Венчур он и есть венчур. Вероятнее как накрыться медным тазом, так и уделать всех. Именно венчурные предприятия двигают цивилизацию. Не буду развивать далее аналогию, ее легко продолжить… Про типы цивилизаций (разум-венчур и традиция-хедж), про жизненные стратегии.

Подвиды ума

Умный – это умно действующий, эффективный, что вовсе не значит «мыслящий». Некоторые типы разумности мне скучны. Хотя я не отрицаю умности особого толка за администратором, спортсменом, даже серийным убийцей и много кем еще. Мыслящий редко бывает не умным, но умный вполне может быть не мыслящим.

Бес вариантов

Когда-то мне казалось, что «лучше сделать и раскаяться, чем не сделать и пожалеть». Это известная поговорка. Теперь думаю скорее наоборот. Слишком много всего. Все, в чем сомневаешься – ну его. Это кажется парадоксом, но совершенный мастер не выбирает именно потому, что свободен, и сразу видит лишь один вариант. Мы не совершенны, у нас тысячи вариантов.

Пусть кобыла пашет

Известно, что преподавательская нагрузка Мишеля Фуко в его заведении составляла 24 часа… в год. И сводилась к чтению лекций раз в неделю первые три месяца года. Оговоримся, что заведение было особое, как и, наверное, контракт. Но вот у Ницше в его Базельском университете, надо думать, была вполне типовая профессура с типовыми условиями. Там нагрузка была 6 часов в неделю, и это, судя по его письмам, весьма его утомляло, не оставляя времени на собственно философию. «Вот ведь жировали», – скажет наш современник, тот же кафедральный человек XXI века, будучи и прав, и не прав.

Сколько времени в сутки работает писатель или ученый? Уточню: не эмпирический человек, а тот, кого мы умственно полагаем в качестве образца. Рискну предположить, что «рабочими» можно считать даже не 8, а все 24 часа в сутки. Просто это айбсерг, где «писанина» суть надводная часть, в момент именно «писанины», равно и «говорения», ничего особо уже не решается – выкладывается то, что и так уже есть. А вот чтобы оно было… Оно, конечно, таинство – откуда чего берется. Но как можно институционально его усилить?

Придать айсбергу правильный вид, а чем больше отношение подводной части к надводной, тем правильнее. 6 часов в неделю – да, пожалуй, это оптимум.

Просто есть занятия, где ценимо только количество, а есть, где значимо только качество. Есть работа, которую нельзя делать на оценку «три», «четыре», «пять с минусом». Ее можно оценивать только в системе «зачет – незачет». И если «зачет», результат умножается на число часов. Такие люди, с точки зрения эффективности, должны работать максимально возможное время. И наоборот, то время, где его количество неважно (например, одна хорошая книга важнее десяти плохих, одна великая важнее десяти хороших), должно быть минимизировано.

Видимо, XIX век лучше понимал эту логику: рабочий трудился больше, профессор меньше. Кстати. Единственное основание, по которому профессору можно прописать 8-часовой рабочий день, да хоть 12-часовой – его деятельность не оценивается по качеству. То есть тот же «зачет – незачет», как у продавца в магазине. Есть подозрение, что с «бюджетниками» так и случилось.

То есть сначала им разрешили «трудиться на зачет», а не «на оценку», а потом отняли привилегии, включая самую главную – массу свободного времени. А зачем пролетарию привилегии?

Гламурная баня

Одно из определений гламурного: все должны видеть, что ты по жизни не паришься. И это та редкая ценность, ради которой вообще допустимо париться, причем париться сколь угодно сильно.

15 лохов на сундук мертвеца

Лохи не такие уж добрые и справедливые, например… Мне всегда казалось: если десяти лохам дать миллион рублей на дележку, будет шоу, бедлам и процесс на много-много часов. Будут и пострадавшие. Если ту же операцию предложить крутым деловым людям, будет скучная процедура на пять минут. Каждый поймет, что взять все себе – нет ни оснований, ни возможности. Тянуть одеяло на себя тоже нет повода, к тому же это унизительно. Поделят на десять кучек по 100 тысяч и разойдутся. Мне казалось… Рад за себя – угадал. Сведущая, в силу профессии, и в тех, и в других Ксения Собчак рассказала в интервью: так они обычно и делят. Было какое-то шоу на ТВ, так вот ровно так все и происходило.

Пакет № 2

Игра в слова: конкуренция и агрессия

Мир, о котором мечталось бы – мир предельно жесткой конкуренции при нулевой агрессии. Тут надо пояснять слова, поскольку все дело в них. Конкуренция это открытая поставленность на кон своего социального статуса, а агрессия – утверждение себя в разрушении иного. Формула агрессии: не мы многое можем, а всем вокруг дали по башке, и теперь они ничего не могут. А мы можем главное – дать по башке.

Возвращаясь к конкуренции, речь идет, главным образом, о социальной честности. Люди социально не равны, и от отрицания этого факта равнее не становятся. Но механизмы неравенства в обществе, его признающем, и в обществе, не признающем, различны. Чем сильнее неравенство отрицать, тем более странны могут быть его формы, и в лидеры выносит… хорошо еще, если Аллу Пугачеву с Леонидом Брежневым, в среднем элита СССР, пожалуй, менее качественна, нежели эти двое.

Так вот, конкуренция, это когда: а) неравенство признается, б) вертикальная мобильность высокая, в) правила мобильности предъявлены как есть. То есть официальные версии историй успеха примерно совпадают с реальными. Важное условие: объявленные игры идут по правилам, правила же, как правило, враждебны к игре на понижение, и если начать раздавать окружающим по банке, это не окупится. Конкуренция может быть жестока, проигравший зачастую получает ненамасленный хрен. Но нельзя сказать, что у него отобрали. Вообще, может быть очень много обиженных, но важнее, что нет конкретных обидчиков. Вроде как пролетариат, обиженный на буржуазию в целом.

Соответственно, худший тип общества для меня – низкая конкурентность при высокой агрессивности. Это легко представить, примеров много.

За бесправие детей и животных

Милосердие слишком часто оборачивается несправедливостью, чтобы это можно было толковать незначительным побочным эффектом. Некогда я считал, что диссертационный совет должен всегда голосовать за, в логике снисхождения – «жалко, что ли», «человек же работал». Тем более степень, к примеру, кандидата философских наук – столь малое, что не выдавать ее просто как-то даже мелочно. Так вот, будучи еще аспирантом, зашел в диссертационный совет, а там защищается дура. Не то что слабая работа, слабых работ 95 %, включая и мою, а какая-то запредельная пустота. За нее голоснули единогласно, по осени новоявленный доцент приходит на нашу кафедру и меня, аспиранта, ставят к ней ассистентом.

Беда в том, что дуракам тоже свойственна воля к власти. Не всем, слава богу. Но они же не могут создавать, не обучены, не по силам. Амбициозность выражается в том, что топят округу: дура была недовольна мной и еще пыталась травить лучшего человека, что на кафедре той случился – что ей оставалось? Потом она, к счастью, куда-то сплавилась.

Это я к чему? Если даже искреннее великодушие так легко оборачивается несправедливостью, что можно наворотить под именем милосердия, гуманизма?

Подобие «прав человека» распространяется сейчас и на тех, кто и человеком-то не является. Животные, например. Мне «борьба за права животных» подчас мерещится античеловеческим делом. Поднимаем статус животного, тем самым роняем статус человека – главное следствие политической зоофилии. По мне, так животные имеют лишь одно священное право, она же обязанность – быть средством человека. Разумеется, о них надо заботиться, но не более, чем об иных средствах – мы же заботимся о своей квартире, одежде. Это и есть здоровая экология. Мы же не признаем «права дивана», не принимаем закон о «жестоком обращении с рубашками», мы же еще не сходим с ума настолько?

Примерно так же с «правами детей». Детям и молодежи и так живется лучше и интереснее, нежели взрослым: все в первый раз, и здоровье позволяет, и все еще впереди. Зачем им еще «права»? Права нужны только взрослым – как утешение в серой жизни и близкой смерти, во-первых, и как ресурс, чтобы что-то делать, во-вторых. Дети и молодежь ведь толком ничего не делают, у них нет социально-экономических обязательств – зачем им социально-экономические права?

Я бы сказал, речь идет о предлоге. Сложно сказать, что ненавидишь, к примеру, женщин в дорогих шубах – проще ненавидеть их шубы, ненависть к семье, к взрослым – обернуть борьбой за права детей, и т. д.

А защитники негров в первую очередь ненавидели белых, да? – спросят меня. По-разному. Кто-то сам был негром, кто-то добрым хорошим человеком, а у кого-то ресентимент. Полагаю, Жан-Поль Сартр не оттого бегал с цитатником Мао, что любил цветной пролетариат. Как и его коллеги по левой интеллигенции. Или возьмем Александра Блока – что ему до гуннов? Ненавидели то, что считали ближайшей сволочью, именем чего угодно, пусть даже Мао Цзэдуна.

День Великой Матери

Возвращаясь к теме милосердия и справедливости. Христос, как известно, прихватил в Царствие Божье душегубца с соседнего креста. Молвил пароль – простили. Вообще все простили.

Если немного вдаться, то можно выделить архетип любви материнской и любви отцовской. Архетипическая Мать любит за то, что ты есть. Архетипический Отец любит тебя, если ты хороший. Плохого он тебя накажет. Из любви к хорошему.

Любовь Христа в данной истории – любовь с очевидностью материнская. Как и любой авраамической религии, хотя Бог там именуется Небесным Отцом, а вовсе не Главной Мамой. Но по типу поведения это скорее Великая Мама.

Наверное, в мире есть место обоим типам любви. Наверное, самое оптимальное – их баланс. Наверное. А сейчас – дисбаланс. Надо помнить, что обе любви чреваты, у обоих есть оборотная сторона. Засилье отцовского принципа оборачивается жестокостью, материнского – несправедливостью.

Такое ощущение, что милосердия сейчас очень много – зачастую ценой справедливости. Мир задыхается в объятиях материнской любви.

Воспаленная простота

О достижении человеком некой сложности может говорить рубеж, после которого хочешь изъясниться проще, как можно проще. Желание выглядеть посложнее и поумнее кажется идиотизмом как один из верных симптомов воспалененной простоты. Я, наверное, развивался очень медленно, у меня это случилось лет в 27–28. У многих этого не случается никогда. Это симптом, если из всех вариантов высказать мысль выбирается наиболее заковыристый.

В сути муть

Добрый и злой – не то же самое, что хороший и плохой. Успешный и неуспешный – не то же самое, что сильный и слабый. Умный и глупый – не то же самое, что знающий и незнающий. К сожалению, часто путают. Да что часто? В целом по населению путают почти все и почти всегда.

Чтоб ты сдох при всем уважении

Способность нести в себе большое уважение, равно и большую ненависть, еще не говорит о человеке ничего особого. А вот уважать то, что ненавидишь, или хотя бы совсем не любишь – это да. Это широта, высота и прочие параметры, в которых меряют «душу».

«Умнить» – это как?

Можно мыслить, а можно умнить. То есть знать те знаковые конструкции, что употребляли умные люди, и складывать их по поводу и без повода. Но все-таки умнить – это именно умнить, а не мыслить. Критерий отличия? Практика и теория умнящего не способы перехода от одного к другому, как водится у мыслящих, а как бы параллельные штуки: он хочет казаться умнее (как слабый хочет казаться сильнее, подлец хорошее, а сильному и доброму – наплевать), он умножает сущности без нужды. Можно, спору нет, и по поводу кучи навоза развернуть мыследеятельность, вспомнить Щедровицкого-папу, прогнать феноменологическую редукцию, все можно – а зачем? Вот когда приходит «зачем», начинается совсем другое кино. В мире есть места, где уместна СМД-методология, но давайте оставим в покое кучу навоза!

Платоническая качалка

Бывает, дурак знает не меньше умного. Он не знает лишь одного: где именно кончается его знание. Абсолютный дурак не знает, что оно вообще имеет обыкновение кончаться. Философия, предстающая как «знание о незнании», в лучшем случае – вот про это. «101 способ не быть дураком». Про что она может быть в худшем случае, сейчас не трогаем.

Концепты, которые она изготавливает, можно рассматривать как призмы, сквозь которые смотрят на мир – тогда это будет все-таки тип знания (но если знание науки – это, скорее, карта местности, то знание философии – это, скорее, оптический прибор). А можно рассматривать концепты как тренажеры, на которых накачивается… ну вот эта самая мышца, полная атрофия которой и есть банальная бытовая глупость. И многим все равно, на чем качаться. На аналитической философии, на методологии или вообще на Гаутаме по кличке Будда. Все равно что спорить, что эффективней – штанга, гиря, гантели. Правильный ответ: кому что. Можно от пола отжиматься. «Чего делал?» – «Да вот, качался Спинозой».

Правда, есть разница. Атлеты, если им приспичит помериться, могут помериться на руках или еще как. Философам пока что сложнее.

Смотаться к началу начал

Подумал, кто именно для меня свои. Как и для всех, с кем можно поговорить. А с кем можно поговорить? Это тип людей, подсаженных как бы на рекурсивную функцию – что бы они ни делали, они на энном шаге возвращаются к основаниям, медитируют там, что-то подкручивают, подвинчивают, и дальше… Кстати, простейшее отличие «интеллигенции» от «мещан»: последним эта процедура чужда. «Думать» им означает в лучшем случае аналитику вариантов, без проблематизации оснований. Они просто веруют, полагая, что работа выполнена за них и до них, даже, честно говоря, и не предполагая там какую-либо работу. «Это и так все знают». Конечно, знают. Пропуская в жизни самое интересное.