Текст книги "Урановая буча"

* * *

К тому времени на диффузионном заводе объявились две острейшие проблемы. Если условный «норматив» неплотности общей заводской цепочки соответствовал иголочному проколу на листе бумаги, то на 1963 год этот лист был «изрешечён» отверстиями. Поступающая с воздухом влага в соединениях с фтором, самым агрессивным химическим элементом, приводила к образованию кислоты. Жару поддавали конструктивные недостатки в компрессорах диффузионных машин, приводящие к задеваниям лопастей о неподвижные элементы с явлениями «термореакции». Вдобавок рабочим продуктом забивались пористые диффузионные трубки, что приводило к газодинамическим возмущениям, смешению обогащённых и обеднённых потоков и к потере производительности машин. Доходило до того, что завод работал в безотборном режиме. Корпуса работали, а отбор в КИУ не поступал. Странно было держать отбор закрытым.

В итоге натечка воздуха составляла десятки килограммов за сутки при норме в полкилограмма. Воздух – первый враг обогатительных процессов. В отвальных ёмкостях скапливались воздушные мешки, препятствующие конденсации поступающего потока, порой приходилось снимать их с рабочих точек при заполнении всего на треть, чтобы иметь на коллекторе резерв. Нечто подобное творилось на коллекторе питания, где баллоны снимались с коллектора с остатками неиспарившегося продукта. Другой проблемой стал комплекс КИУ, смонтированный в здании № 3 с явно заниженными мощностями производства, что стало камнем преткновения для завода. Невозможно объяснить такую промашку, когда проектные мощности подразделения были перегружены в четырнадцать раз! Действующие установки задыхались от неимоверных перегрузок. Бывало, что по несколько раз за смену принимались оглушительно выть сирены, предупреждая о повышенной радиации, к ним привыкли и реагировали вяло. Вакуумные насосы захлёбывались, откачивая «хвосты» отборного продукта. Вместо одного-двух в работе одновременно находилось по три-четыре насоса из восьми, а то и больше, другие – на замене загрязнённого масла. Резерв зачастую отсутствовал.

Оборудование размещалось так плотно, что по узким трапам и переходам персонал перемещался по одному человеку, цепляясь за торчащие всюду конструкции. Руководство предпринимало срочные меры к строительству нового здания напротив корпуса № 2, что было дальше от столовой, от заводской проходной и всего бытового комплекса, но оказалось, что уже построенное здание № 3А опять не выдержит возрастающих нагрузок. Ничего не оставалось, как приступить к проектированию третьего здания КИУ под номером 3Б напротив корпуса № 3, а это ещё дальше от столовой, в которой персонал промплощадки получал бесплатное питание по талонам. На всю эту чехарду с момента пуска завода ушло шесть лет.

С проверками на комбинат приезжал заместитель министра Чурин и многочисленные комиссии. Директор и Борис Васильевич Науменко, руководитель расчётной группы, были вызваны в ЦК КПСС с отчётом о работе комбината. В кабинет товарища Гордеева, курирующего Минсредмаш, они входили и отчитывались поочерёдно. Причины аварийности были отнесены к отсутствию опыта в запуске столь масштабного производства. Прямой вины руководства комбината не было установлено, и оно было оставлено на должностях. К тому же Новокшенов в начале пятидесятых годов уже вытянул Уральский диффузионный завод Д-3 из подобного состояния, ему и в Ангарске карты в руки.

Борис Васильевич неспроста привлекался к ответственности перед ЦК. Выпускник Томского физтеха, он в Свердловске-44 перешёл в расчётно-теоретический сектор, где получил задание рассчитать пусковой режим всех диффузионных корпусов, которые вводились в строй где-то на востоке за три тысячи километров. Через полгода он справился с заданием и был отправлен туда, где нуждались в его расчётах. Расчётную группу диффузионного завода, бывшую «филиалом» отдела Науменко, на протяжении сорока лет возглавлял Олег Николаевич Дружинин. Столь длительный срок работы без карьерного роста объяснялся тем, что его участок был сверхответственным, требующим высочайшей теоретической подготовленности, которую не каждый одолеет и с которой не каждый справится. Заслуги Дружинина в 1974-м отмечены орденом «Знак Почёта». Его помощником был Дмитрий Репин, частый гость КИУ. К Олегу Николаевичу, человеку редкого великодушия и открытого сердца, мне приходилось заглядывать по вопросам подготовки технологических переходов, мы с ним охотно составляли компанию при посещении столовой. За оживлёнными беседами обед что был, что не был, даже не замечали, что по четвергам нам устраивали «рыбные дни».

* * *

В таких-то условиях в ночную смену однажды разорвалась ёмкость для осаждения «хвостов» откачки, подвергаемая в процессе работы глубокому охлаждению жидким азотом. Когда такой «осадитель» ёмкостью двадцать четыре литра после снятия с коллектора отогревался до температуры помещения, то сопутствующие химические элементы и их соединения переходили в газообразное состояние, создавая в замкнутом пространстве чудовищные давления. Если этого «злого джинна» по мере оттаивания не откачать из ёмкости, что предписывалось в обязательном режиме «тренировки», то прочнейшая сталь марки 1ХН9Т не выдерживала, и по сварочным швам корпус разрывало с выбросом содержимого в помещение.

То самое и произошло в злополучную ночную смену, когда серо-белое ядовитое облако мгновенно окутало треть помещения, отрезав моё рабочее место от выхода. Плотная белёсая пелена распространилась по зданию под самый потолок, угрожающе надвигаясь на щитовую площадку. Не отсидеться. Все технологические параметры оставались в норме. Мне предстояло действовать на свой страх и риск. По прямой связи сообщил начальнику смены, находящемуся на Центральном диспетчерском пункте завода (ЦДП), об аварийном выбросе газа и о том, что покидаю помещение. Но как? Шкаф с противогазами стоял при входе в здание, так что на индивидуальное средство защиты рассчитывать не приходилось. Запасной выход имелся в противоположном конце здания, в районе фреоновых установок, и через него можно было выйти, сбив пломбу, навешенную режимным отделом. Но при срыве пломбы надо было писать объяснительную записку, что тоже не прельщало.

Известно, что молодость славится безрассудством, и по этим сомнительным мотивам я решил прорваться через урановый смрад. Рукавом правой руки прикрыл рот, чтобы дышать через ткань спецовки, левую руку вытянул вперёд, на ощупь пространства, хотя кисть руки едва маячила, растворённая в молочной мгле. Чтобы не заблудиться в лабиринтах основного прохода, побежал по отвальному отсеку, где ёмкости стояли в строгом ряду, и по пути не было спусков и поворотов. Как показалось, передвигался долго, прищурившись и не представляя, какую часть пути одолел, пока не понял, что затеял глупую авантюру, и резко повернул назад. Ведь даже после преодоления отвального отсека надо будет искать выходную дверь и опять на ощупь стены. И что там будет попадаться под ногами? Сейчас – только бы выбраться в обратном направлении…

Выскочил! Кромешный ад позади. Уже без раздумий сбил пломбу запасного выхода и вышел в соединительный коридор, где находился персонал аппаратчиков и прибывший по тревоге начальник смены. Двое уже примеряли противогазы, чтобы пойти на поиски технолога. Вентиляция работала на полную мощность, и через полчаса в здании слегка посветлело. Нашли развороченный осадитель, источник переполоха, испускавший струйку дыма, словно из курительной трубки. «Курильщика» заморозили в сосуде Дьюара, по имени изобретателя сосудов с теплоизоляционными стенками, чтобы прекратить чад до утра, когда прибудет дневной персонал и сдаст агрегат на обследование противоаварийной инспекции.

Эти ёмкости, собиравшие в процессе глубокой заморозки весь «цвет» сопутствующих примесей, представляли наибольшую угрозу по опасности газовых выбросов. Их переработка и очистка велась на специально созданном участке «Р» химического цеха № 3, где первым начальником участка был Евгений Никифорович Жиронкин, грамотный инженер и настойчивый руководитель. Он прибыл из Верх-Нейвинска с командой Новокшенова, насчитывающей в общей сложности несколько сотен человек. Обычно Евгений Никифорович сам каждые сутки-другие привозил и сдавал в группу спецучета КИУ подготовленные к эксплуатации осадители, которые мы ждали как дар божий. Взамен он забирал на обработку очередные заполненные «подарки». Санитарные условия на его участке тоже были не сладкие; зная о том, я в 1966 году от души поздравлял Евгения с заслуженным награждением орденом Ленина. Роль его участка для КИУ была незаменимой.

Коли технологические ёмкости нуждались в регулярных промывках, то люди, возившиеся с ними, тем более. Сдав смену, мы снимали рабочую одежду, размещая её по индивидуальным шкафам в «грязном» отделении раздевалки. В карманах наших курток находился дозиметр контроля полученной дозы облучения. Результатов их показаний персоналу никогда не сообщали, но кое-кого направляли на обследование в медсанчасть комбината (МСО-28) или в министерские санатории, которые значились в числе лучших на Черноморском побережье Кавказа. Из «грязного» отделения шли через душевой зал на множество моечных мест, из него – в «чистое» отделение, где одевались в обычную одежду. Я же в тот день, который мог стоить жизни, переступив порог квартиры, достал из холодильника бутылку водки, хранящуюся в качестве неприкосновенного запаса для подобных случаев, принял стакан народного средства для дезинфекции, как рекомендовали цеховые медики, и провалился в глубокий сон.

Лучевая болезнь возникает под воздействием ионизирующих излучений, в частности, нейтронных потоков (внешнее облучение), или при попадании радиоактивных веществ в организм вместе с вдыхаемым воздухом (внутреннее облучение альфа-, бета-лучами, имеющими короткий пробег). При получении небольших доз, но в течение длительного времени, возникает хроническая лучевая болезнь, когда радиация накапливается в клетках. Впервые она изучена в пятидесятых годах у работников ПО «Маяк» (Челябинск-40), основанном в 1948 году, и у жителей, проживающих по реке Теча, в которую сбрасывались отходы комбината. Конечно, «лечение водкой» не избавляло от облучения, поскольку лучи не поглощаются спиртом, но хотя бы вело к нейтрализации химических веществ.

Несмотря на усиленную профилактику, профессиональная болезнь брала своё без всяких скидок и снисхождений. Высокая зарплата и социальная защищённость привлекали в отрасль людей: рабочих, инженеров и служащих, – но расплата не заставляла себя долго ждать. Едва они успевали выйти на пенсию, оформляемую по «горячей сетке», как исчезали куда-то из поля зрения. На верх-нейвинском кладбище невдалеке о могилы отчима я увидел надгробный памятник с надписью «Квакин Вениамин Спиридонович». Мой бывший наставник вернулся на уральскую родину.

* * *

Обстановка на ангарском комбинате вызвала озабоченность в Министерстве среднего машиностроения, которое с 1957-го возглавил Ефим Павлович Славский, в прошлом кавалерист Первой конной армии Будённого, позднее директор Уральского алюминиевого завода. В том году я уселся за студенческую парту, а он в министерское кресло. Так и занялись каждый своим делом. За тридцать министерских лет управления атомным хозяйством Ефим Павлович прикрепил к костюму три «Золотые Звезды» Героя Социалистического Труда, десять орденов Ленина и ещё много чего. Даже генсек ЦК КПСС Леонид Ильич, большой любитель наградных знаков, едва успевал угнаться за министром, стараясь не отстать по количеству наград высшего ранга от человека, возглавлявшего автономное «государство в государстве», куда входили десять атомных городов и сто пятьдесят предприятий и институтов. Не только ядерными технологиями занималось авторитетное Министерство, а также атомными станциями и ещё кое-чем: так, четверть добываемого в стране золота приходилась на его горнодобывающие предприятия. Нынче развитие Северного морского пути и строительство ледокольного флота входят в число стратегических задач корпорации «Росатом», преемницы Минсредмаша.

В глуши мордовских лесов, в городе Саров, Минсредмаш имел ведомственную Академию наук, в которой состояли двадцать четыре академика, двадцать пять Героев Соцтруда и свыше пяти тысяч докторов и кандидатов наук, трудившихся в условиях чрезвычайной секретности. Бывало, учёных вывозили из зоны на рыбалку во внешнюю зону, но под охраной. Саров заслуживает отдельного комментария. В далёком 1706-м на стыке Нижегородской области и Мордовии монахи основали Саровскую пустынь, названную по речке Саровка. Широкую известность монастырь приобрёл благодаря преподобному Серафиму Саровскому, причисленному к лику святых.

Место стало паломническим, пока советская власть, глядя на церковные помрачения прихожан, не прихлопнула богадельню, разрушив Саровский монастырь. Когда же государству потребовалась ядерная защита, на месте бывшего монастыря в 1946-м обосновалось Конструкторское бюро № 11 Академии наук (главный конструктор Ю. Б. Харитон) по разработке ядерного оружия. Постановлением Совмина СССР от 10.06.48 предусматривались меры по совершенствованию конструкции атомных «чудовищ», а также выделение отдельных комнат сотрудникам КБ-11, академикам И. Е. Тамму и А. Д. Сахарову. Воодушевлённый решением жилищной проблемы, Андрей Дмитриевич выдвинул идею двухступенчатой конструкции водородной бомбы, в которой начальный взрыв атомной бомбы вызывает последующую термоядерную реакцию.

В 1954-м его идее был дан ход, а в сентябре следующего года произошло испытание водородной бомбы РДС-37, что стало ключевым моментом в развитии оружейной ядерной программы СССР. Из КБ-11 зародился научный центр Атомного проекта, ныне это Российский ядерный центр ВНИИ Экспериментальной физики. Город рос, оставаясь, как многие города-сородичи, без имени-отчества. Иногда его называли Арзамасом, а в конце девяностых годов вернули историческое название. Саров стал известен миру как родина советского ядерного оружия, где производилась сборка плутониевых и урановых бомб, а Серафим Саровский, мощи которого хранятся неподалёку, в местечке Дивеево, получил признание как покровитель физиков-атомщиков. Город и сегодня строго закрыт, а паломничество к святому Серафиму переключилось на Дивеево.

* * *

Начальник Четвёртого управления Минсредмаша Александр Дмитриевич Зверев установил личный контроль над исправлением сложной ситуации на Ангарском комбинате-820.

Ангарск. Обогатительный завод

Генерал Зверев прошёл серьёзную школу по наведению порядка в стране, отслужив до прихода в Атомный проект в ведомстве Л. П. Берии. Он сочетал требовательность с умением выслушать подчинённых, вникнуть в суть проблем. На моих глазах началась перетряска кадров. Снят с работы директор завода «Т» Н. А. Штинов, выпускник УПИ, грамотный специалист, оставивший о себе добрую память у сослуживцев. Главный инженер завода Ю. В. Тихомолов, прибывший в Ангарск из Свердловска-44, переведён на рядовую работу в технический отдел комбината.

Летом 1963-го на укрепление руководящего состава были направлены специалисты из Свердловска-44, в котором я рос с 1946-го, окончил школу и институт. Теперь же опередил «уральскую команду» на пару месяцев, вставши в строй инженеров-технологов на ответственном участке комбината. Следом за мной прибыли и заняли оставшиеся должности: пост заместителя главного инженера комбината по науке Борис Фёдорович Алейников, пост директора обогатительного завода – Борис Сергеевич Пужаев. Главным инженером завода был назначен Александр Михайлович Иванов, а главным технологом – Роальд Владимирович Эйшинский. Как-то в ночную смену главный технолог появился на приборно-диспетчерском посту здания № 3. Выбрал время, когда можно побеседовать в относительно свободной обстановке. Доброжелательный и тактичный, он обошёл каждую панель на щите контроля технологических параметров, выясняя самые незначительные детали процесса. Выспрашивал о пожеланиях и трудностях, а пожелание было одно – скорее перебраться из перегруженного и изношенного до предела «сердца завода» в новое здание.

Интересна фигура Пужаева, выпускника УПИ, утончённого интеллигента, всегда безупречно, даже щеголевато одетого, сильного администратора, вернувшегося к тому времени из Китая, где он был представителем советского правительства по урановой проблематике. В Свердловске-44 он руководил группой технологического режима завода Д-1.

Началась реорганизация. Завод «Т» разделили на два цеха, в состав первого цеха (№ 81) входили корпуса №№ 1, 2 и здание № 3 (КИУ), второй цех (№ 82) состоял из корпусов №№ 3 и 4. В цехе-81 первое время начальниками трудились Виктор Алексеевич Долбунов, человек сановитой манеры поведения, и М. Корчагин, но вскоре цех возглавил Алексей Алексеевич Пушкин, человек средних лет и среднетехнического образования, абсолютно нетерпимый к безответственности и разгильдяйству. Долбунов был переведён на более свойственную ему работу начальника отдела кадров. Пушкин хорошенько встряхнул цех на деловой настрой в работе, что в прямом смысле испытал на себе Ваня Царёв, аппаратчик моей смены. Ваня был приставлен к коллектору подпитки, вынесенному из перегруженного здания КИУ на площадку перед первым корпусом, откуда и пришёл ко мне с жалобой посреди ночной смены:

– Александр Петрович! Меня Пушкин ногой под рёбра так саданул, что отдышаться не могу.

– За что он тебя, Иван?

– Ну, покемарил я на скамейке. Я же не улёгся! Вздремнул чуток – и пинок в бок! Я вскочил с кулаками, вижу – Пушкин! Ещё и обматерил.

– Ваня, тебе что важнее, пинок под бок или премия в кармане?

– Премия, конечно.

– Считай, что Пушкин тебе премию подарил, а ты ещё обижаешься.

Требовательность Пушкина была беспредельной, только Новокшенову этого было мало, и он в сентябре 1963-го направил в цех-81 заместителем начальника В. И. Дрождина, свою козырную карту, считая, что для этого человека не существует не решаемых задач. Так оно и было. Дрождин взял шефство над зданием КИУ. Через год меня перевели на дневную работу, хотя штатным расписанием такая должность не предусматривалась.

Начальниками здания № 3 тогда поочерёдно работали Юрий Петрович Копеев, щеголеватый службист с короткими усиками, и за ним – Дмитрий Васильевич Кузнецов, прибывший с командой уральских профессионалов, но не сумевший проявить каких-либо достоинств. Оба впали в немилость беспощадного Дрождина. Получив от него на оперативных совещаниях очередную нахлобучку, они, сами не свои, приходили в здание, где не было ни комнатушки, ни уголка для начальника, метали по сторонам затравленные взгляды и бросали в адрес гонителя короткие негодующие фразы. Им было уже не до наведения порядка в подразделении. Оба вроде бы знали дело, но по натуре не были лидерами, не ощущалось в них радения за порученный участок, а подчинённый народ всегда видит руководителя насквозь и относится к нему так, как тот заслуживает.

Копеев и Кузнецов были выведены из КИУ, заодно и с комбината, меня же в апреле 1965-го назначили старшим инженером, не приставив начальника. Его обязанности мне и приходилось исполнять, доказывая делом свою состоятельность. Однако, негласно они исполнялись тем же Дрождиным, для того он и был назначен в цех-81, а не родственный цех-82, обладавший наибольшими разделительными мощностями. Надо сказать, что Владимир Иванович не дёргал меня по пустякам, лишь отслеживал мои действия, исполняя роль гаранта надёжности в обслуживании подразделения.

Наконец-то пришло время приёма оборудования в долгожданном новом здании, в котором вот-вот должно было начать ритмично биться «сердце завода». Мне был поручен приём коллекторов и магистралей от бригады электровакуумщиков ремонтного цеха, работавшей по выявлению и устранению неплотностей. Бригадиром был Григорий Степанович Постных, имевший десятилетний опыт вакуумных испытаний в Свердловске-44 и отмеченный за трудовые достижения орденом Ленина. Его подручный Александр Алексеевич Тютин тоже не отставал от бригадира, имея орден Трудового Красного Знамени. С такими знатоками вакуумного дела можно было быть спокойным за результаты, но мы в конце дневной смены добросовестно ставили ртутный прибор натечки воздуха на очередной участок технологических полостей и совместно снимали показания в начале следующего дня.

Участок вакуумщиков ремонтного цеха возглавлял Иван Алексеевич Заичкин, уроженец Липецкой области. Крестьянский сын, он получил семилетнее образование и распределение на должность слесаря Ижевского завода № 622, а где номерной завод, там и оборонка. С той поры Иван Алексеевич трудился только на закрытых предприятиях – Поволжье, Урал, Сибирь, этапы большого и славного пути. В 1957-м его, слесаря высокой квалификации, направили на завод-813, в Верх-Нейвинск, где мы с ним ходили по одним улицам, отдыхали на одном озере. Затем наши пути разошлись – мне в институт, ему – в Ангарск, на п/я 79, куда он прибыл с орденом Ленина на груди, хотя орденоносцы почему-то не появлялись при наградах в трудовых коллективах и в общественных местах. Там-то, на вакуумных испытаниях коллекторов КИУ, судьба свела нас лицом к лицу – заслуженного сотрудника отрасли и молодого специалиста атомного производства. Спокойный и уверенный в себе, Иван Алексеевич честно и надёжно, не допуская изъянов, вёл своё ответственное дело.

В те годы основное оборудование подпало под двойной удар атмосферных воздействий. Мало того, что не выдерживались требования вакуумной плотности, так ещё и через крыши корпусов обогатительные блоки заливала дождевая вода. Как ни старались строители, плоские крыши, на которых можно было разместить с десяток футбольных полей, не выдерживали напора атмосферных осадков. Решение проблемы, как это часто бывает, оказалось из числа простых, как ясный день. На крыши затащили дорожную технику, покрыли их обыкновенным асфальтом и забыли о проливных дождях.

Другое ответственное поручение, которое я получил, касалось подготовки инструкции по эксплуатации КИУ. Прежняя была слишком декларативна, без учёта конкретики производства, его специфики и описания средств контроля и управления технологическим процессом. По такой инструкции персоналу, отвечающему за конкретный участок, было непонятно, что, где и как требовалось исполнять. К новой инструкции прилагались подробные схемы действующих установок. Словом, это была вторая дипломная работа, долго служившая основным техническим руководством для сменного персонала. В 1964-м завод «Т» был выведен на проектную мощность и стал самым крупным в мире предприятием газодиффузионного производства. Атомный гигант вошёл в штатный режим и последующие тридцать лет работал на полную мощность. Четырнадцать миллиардов киловатт-часов в год, а это четыре процента электроэнергии, вырабатываемой в СССР, потреблялись ангарскими урановыми каскадами! Эти проценты составляли половину эксплуатационных затрат, в чем и заключался главный недостаток диффузионного способа разделения. Практически вся потребляемая электроэнергия переводилась мощными компрессорами в тепло, отводимое системой теплообменных установок (ТОУ). Опять расходы.

* * *

Новая перестановка кадров в цехе произошла по непредвиденной коллизии. Наверх ушла жалоба одной из сотрудниц цеха на горячего по характеру Пушкина, что оказалось весьма кстати директору комбината, подумывавшему о дальнейшем продвижении своего фаворита. Лучшего момента было не найти. Алексей Алексеевич был отстранён от занимаемой должности с переводом в управление завода сменным начальником производства, а освободившееся место прямого распорядителя атомной технологией было предоставлено молодому, умному и жадному до работы Владимиру Ивановичу Дрождину.

На фигуре Пушкина нельзя не остановиться. Алексей Алексеевич, горячий, вспыльчивый и нетерпимый к малейшему проявлению безответственности, – это легенда электролизного завода. Его взрывной харизматичный характер олицетворял начальный этап кипучей бучи зарождающейся атомной промышленности. Сколько было сильных и ярких руководителей уранового производства с первых дней его пуска, но Пушкин – на особом счету, словно огнедышащий вулкан, готовый в любой момент разразиться напором и грохотом извергаемой лавы.

Лёшка рос на вольной тверской природе в семье сельского умельца и кузнеца. Лес, речка, луга и ароматы кошенины, а ещё хлопотливое домашнее хозяйство, – все условия для формирования крепкого, трудолюбивого и волевого характера. Таким он и вырос, получил среднее специальное образование в Рыбинском авиационном техникуме. В послевоенные годы в стране отсутствовали кадры атомщиков, откуда бы им взяться, поэтому их набирали из высокотехнологичных смежных отраслей. Так в 1947-м Пушкин оказался в Свердловске-44, где обучаться новой профессии пришлось на практике, непосредственно в цехах возводимого комбината.

В те горячие дни Алексей нашёл свою дражайшую половинку, Нину Григорьевну, выпускницу Куйбышевского индустриального института, порхающую подобно бабочке по каскадным соединениям обогатительных «самоварчиков». Немало молодых ребят обращали внимание на «порхающую бабочку», но Нина отдала предпочтение Алексею, издали заметному по чубатой голове и слышному по рокоту густого голоса. В середине пятидесятых годов молодая чета была включена в «уральский десант» специалистов, направленных на строящееся атомное предприятие в Ангарске, где «всё опять повторилось сначала» – монтаж и наладка, только оборудование было в сотни раз крупнее и производительнее. Здесь приходилось иметь дело не со свердловскими «самоварчиками», а с машинами размером с дом в два-три этажа. Достаточно сказать, что в начале шестидесятых годов мощность разделительного завода АЭХК составляла треть от производительности всей отрасли. В семидесятых годах цепочка «самоварчиков» была выставлена в торце первого корпуса под плакатом «С этого мы начинали».

Позднее Пушкин принял под начало цех № 82. Так Алексей Алексеевич прошёлся ураганом по заводу, оставив яркий след в памяти сослуживцев. Он не чуждался общения с коллективом при выездах на базы отдыха, где вёл себя компанейски, без тени напускного верховенства. Вне производственной зоны был также энергичен и словоохотлив в беседах на житейские темы, с людьми держался на равных и охотно опрокидывал с ними рюмки с водочкой.

При уходе на пенсию Алексей Алексеевич указал своим преемником Петра Михайловича Зарецкого, надёжного и вдумчивого соратника, коренного сибиряка, родившегося в Тайшете. Мы с ним одногодки, оба из крестьянской семьи, прошедшие школу домашнего хозяйства с его огородами, скотиной, покосами и сезонными заготовками. После школы-десятилетки Пётр отправился в Ангарск, город передовых предприятий и больших возможностей. Он не прогадал. Поступил в Ангарское техническое училище № 1, где встретил свою любовь, единственную на всю жизнь. Его избранница после окончания училища получила направление на Ангарский электролизно-химический комбинат (АЭХК), а Зарецкому пришлось писать заявление о трудоустройстве в отдел кадров этого же предприятия как «парню при своей девушке». Заявление Пети, не желавшего отстать от любимой девушки, было рассмотрено положительно, и комбинат стал ему добрым пристанищем на всю оставшуюся жизнь.

Молодой специалист быстро нашёл себе применение на элитном производстве. Начальник станции сжатого воздуха, старший механик цеха-82 под началом Леонида Власовича Колпакова – так начиналась долгая и плодотворная деятельность Зарецкого на атомном комбинате. Летом 1963-го электролизный (обогатительный) завод начал погружаться в трясину аварийных режимов, и началась борьба с аварийностью, затянувшаяся на годы. Пересматривались технологические регламенты и нормативы планово-предупредительного ремонта, был значительно увеличен штат персонала эксплуатации. Ремонтный цех практически превратился в завод с численностью в тысячу человек. В этих неустанных трудах Зарецкий стал начальником цеха-82.

Производство было отлажено и работало как часы, но в конце восьмидесятых годов по комбинату ударила «перестройка», а в лихие девяностые на комбинат пришли социально-экономические и организационные неурядицы с их «рационализацией управления», массовыми сокращениями персонала и задержками выплаты заработной платы. Пётр Михайлович оказался в числе тех сотрудников предприятия, которые от первого дня отдали газодиффузии всю свою кипучую трудовую жизнь от пуска и до закрытия и демонтажа оборудования. На комбинате, как и во всей отрасли, завершалась эпоха газодиффузионной технологии, благодаря которой Советский Союз установил ядерный паритет с Соединёнными Штатами.

На АЭХК трудилось множество семейных пар, начиная с директорской четы. Супруга Новокшенова, Нина Прокопьевна, состояла в штате Отдела кадров, успела поработать в Отделе труда и заработной платы, а на общественных началах заправляла культурно-массовыми мероприятиями в ДК «Современник». Советская власть не видела в семейственности источник коррупционных схем и прочих негативных проявлений. Напротив, супружеские ячейки и родственные поколения укрепляли трудовые коллективы, вносили в них элементы надёжности, единения, стремление не подвести близкого человека и дополнительной ответственности за общие дела. Пожалуй, в большинстве своём на комбинате трудились семейные составы.

Контраст роли семьи в советские и постсоветские времена исходит из идеологических посылов вечно конкурирующих форм собственности – государственной и частной. Если лозунгом социализма была забота о Родине, то капиталистический уклад провозглашает целью ненасытное потребительство и массово производит мелких собственников и стяжателей материальных благ. Советский человек гордился, когда портрет его родственника размещался на Доске Почёта, тогда как нынешний обыватель более всего озабочен упрочением личного или семейного бюджета. Как по мановению волшебной палочки в начале девяностых годов в стране произошло перерождение коллективистов в эгоистов, вот и вся метаморфоза семейственности при смене общественно-политического режима.

…Анатолий Алексеевич Лавелин, выпускник УПИ, дослужился до начальника одного из химических цехов и директора химзавода, а затем долгое время возглавлял объединённый завком комбината, ОЗК-37. В отсутствие персональных компьютеров Анатолий Алексеевич разработал собственную визуальную систему контроля текущих мероприятий. На большом рабочем столе он сплошь раскладывал аккуратные листочки канцелярской бумаги, размером в половину игральной карты, на которых были записаны названия и даты исполнения предстоящих дел. Когда мероприятие было исполнено, соответствующий листок, на языке нынешних программистов – файл, перемещался с рабочего стола «бумажного компьютера» в архив, то есть в урну. Его жена Людмила работала в плановом отделе комбината, курировала производство товаров народного потребления и ремонтно-механический завод. С этой замечательной супружеской парой мы, Ведро-вы, дружили семьями.