Текст книги "Урановая буча"

Вернусь к личности Владимира Ивановича Герасименко, моего первого наставника по технологии КИУ. Пролетел десяток лет, и мы с ним снова оказались в одной упряжке, возглавив партийную и профсоюзную организации завода. Вдумчивый, выдержанный и твёрдый характером, он превосходно смотрелся в роли профсоюзного лидера. Доскональное знание рабочей среды служило ему незаменимым подспорьем на посту защитника и выразителя интересов трудящихся. Наши кабинеты, секретаря парткома и председателя завкома, размещались по соседству. Супруга Владимира Ивановича, Надежда, большая и рыжеволосая, всегда спокойная и доброжелательная, работала оператором на центральном пункте контроля здания № 3Б.

Ещё одна яркая семейная пара руководителей и специалистов – Тихомоловы. Юрий Владимирович уже упомянут на страницах книги, а его супруга, Тамара Павловна, возглавляла техническое бюро цеха-81 и пользовалась непререкаемым авторитетом коллектива. Когда мне, секретарю парткома, на партийных собраниях требовалась особая поддержка, я обращался за ней накануне к Тамаре Павловне. На трибуне она исполняла миссию проповедника истины, настолько ясной и убедительной была её речь, которой послушно внимали участники собрания.

* * *

Наконец-то состоялось долгожданное перемещение КИУ из здания № 3 в здание № 3Б. В новом, вчетверо расширенном по отношению к старому здании комплекс оборудования был смонтирован в трех уровнях. Нулевая отметка в дневную смену кишела как муравейник. Из широких окон диспетчерского пункта, раскинувшегося на десятки метров по верхнему ярусу, вся площадь здания была видна как на ладони. Здесь – рабочее место сменного технолога, которое было доступно и аппаратчикам; за щитовыми панелями размещалась служба прибористов во главе с инженером, Виктором Ивановичем Порошиным. В центре здания – въездная площадка по минусовой отметке, где скапливалось по несколько тягачей, непрерывно завозивших или вывозивших ёмкости и баллоны, танки с жидким азотом, контейнеры с сухим льдом. Под потолочным перекрытием сновали четыре мостовых крана с размахом длины моста в восемнадцать метров. Они покрывали площадь здания попарно в каждом пролёте. Ремонтный цех, в штате которого состояли крановщицы, направлял сюда опытных и ответственных работниц.

Валентина Мельникова, участница пуска комбината, имела награды орденов Ленина и Трудового Красного Знамени.

Как уже упоминалось, холодильное отделение имело три ступени охлаждения ёмкостей – рассольную систему, а также с применением хладоагентов твёрдой углекислоты и жидкого азота. Разводка соляного раствора (рассола) простиралась по отметке минус 3,2 метра по всему зданию от коллекторов отбора продукции и до отвала. В торце здания, также по минусовой отметке, размещались фреоновые установки, на которых приготовляли и подавали рассол по замкнутой системе к технологическим коллекторам, Их обслуживанием занималась служба механика.

И надо же было такому случиться, чтобы на старшего инженера этого подразделения, Юрия Григорьевича Афонина, оказавшегося на минусовой отметке коллекторов отбора, вдруг хлынула струя рассола, прорвавшаяся из трубопровода? Значит, надо было, если оно так и случилось. И что делать? Бежать наверх, чтобы оповестить технологический персонал? Но ведь на это уйдут минуты, а инженер-механик знал, что без хладагента прервётся важнейший процесс конденсации продукции комбината! И вокруг никого!

Юрий Григорьевич сбросил халат и принялся лихорадочно заматывать место прорыва. Но какой же холоднющий этот рассол! Обжигает кисти рук не хуже огня! Обмотал текущий фланец и крепким узлом затянул на нём рукава халата. Теперь наверх, на нулевую отметку, где находился телефон прямой связи с помещением щитовой приборного контроля:

– Я Афонин, служба механика! Срочно направьте аппаратчика и технолога на отбор, здесь прорвало рассольную разводку!

Тут же по громкоговорителю раздался голос дежурного оператора:

– Аппаратчику и технологу срочно на минусовую отметку коллектора отбора! Там прорыв рассола!

Дальше – мгновенная связь по цепочке «технолог-начальник смены-начальник цеха», и вот аварийная бригада уже на месте происшествия. Аварийный участок отсечён от системы, подключена резервная трасса охлаждения, работы по устранению прорыва начались. Юрия Григорьевича, героически вступившего в схватку с хладагентом, с обмороженными руками отправили в медсанчасть комбината.

Аппаратчики посмеивались над случившимся переполохом:

– И зачем надо было бросаться на эту амбразуру? – недоумевали они. – Ёмкости способны сохранять рабочую способность хотя бы с четверть часа даже при прекращении циркуляции рассола, а он циркулировал.

На очередной планёрке, проводимой на электролизном заводе Новокшеновым, обсуждали новый инцидент, случившийся в беспокойном хозяйстве КИУ. Почему Афонин получил обморожение при температуре обычного зимнего дня? А суть в том, что один и тот же градус в воздушной и жидкой среде по-разному воздействует на объект охлаждения из-за разности показателей их плотности. Плотность воды в восемьсот раз выше, чем у воздуха, а теплопроводность, соответственно, в двадцать семь раз. Молекулы разреженного воздуха мягко воздействуют на кожную ткань, тогда как плотная жидкость мгновенно передаёт холод и разрушает её. Вот и получается, что для человека смерть в воде при температуре плюс два градуса наступает уже через десять-пятнадцать минут, тогда как на улице такая погода для нас вполне благоприятна. Что до Афонина, то он успешно продолжал трудовую деятельность. Когда Н. И. Гулькович ушёл на пенсию, мне, тогда заведующему оборонным отделом иркутского обкома КПСС, удалось убедить его возглавить партком комбината. Оттуда Юрий Григорьевич занял должность главного механика комбината.

Твёрдую углекислоту, имеющую температуру минус семьдесят восемь градусов, применяли для улавливания гексафторида урана в так называемых промежуточных ёмкостях. За способность углекислоты испаряться, минуя жидкую фазу, её называли сухим льдом. Собственно, с этим веществом многие знакомы с детских лет, того не зная сами. Припоминаете, как продавщица вынимала вам мороженое из передвижных лотков, из которых клубились холодные пары? Это и был углекислый газ, испаряемый кусками сухого льда. С ним было связано событие, однажды коснувшееся всего Свердловска, когда в начале пятидесятых годов в областном центре надолго исчезло мороженое; не отыскать лакомство по всему городу. И кто бы подумал, что неприятность населению устроило Правительство СССР, распорядившееся весь сухой лёд, производимый свердловским хладокомбинатом, направлять в Верх-Нейвинск, на завод-813, где хладагент применялся для очистки урана от примесей.

Другое событие с этим хладагентом закончилось трагически для людей. В здание № 3Б его завозили в контейнерах с Ангарского нефтехимического комбината. Началось с того, что шофёр-экспедитор завёз родичам болванку льда для охлаждения продуктов, хранящихся в подвале. Дальше бабка отправила в подвал за домашней заготовкой деда, который подозрительно долго не возвращался. Хозяйка пошла следом и обнаружила его лежащим без сознания. Бабка за дедку, но при попытке выволочь его наверх свалилась рядом. Неизвестно, сколько они пролежали, пока в открытый подвал за ними поочерёдно не спустились ещё двое домочадцев, разделивших печальную участь спасаемых. Кошмарный исход был вызван тем, что испаряемый углекислый газ, как более тяжёлый, вытеснил из подвала воздух, и люди при отсутствии кислорода быстро теряли сознание, а следом жизнь. Опасность усиливалась оттого, что коварный газ не имеет запаха.

Для наиболее глубокого охлаждения газообразного продукта применялся жидкий азот – криогенная жидкость, которая в условиях атмосферного давления кипит при экстремально низкой температуре минус 196 градусов по Цельсию. В «холодилке» он применялся для глубокого охлаждения газовых «хвостов» и осаждения примесей. Для его производства в здании № 9А действовал цех № 92. Первым начальником цеха был В. Д. Чичков, затем Б. Н. Константинов, орденоносец, с которым у меня сложились отменные отношения. Быстрый взгляд, нетерпеливость познания, заинтересованность в деле: Борис Николаевич и в холодильном отделении подсказывал аппаратчикам правила обращения с «танком», в котором транспортировался жидкий азот.

С приходом к власти в цехе Дрождина был оформлен приказ директора комбината от десятого марта 1967 года на моё назначение начальником КИУ, я был отпущен в «самостоятельное плавание». Старшим инженером подразделения мне в помощники был назначен Леонид Александрович Горев, тремя годами раньше окончивший УПИ и имевший опыт работы технолога корпусов и начальника смены.

– Александр Петрович, как ты с ним работаешь? Он ведь человек поперечный, – спрашивали иной раз цеховики.

– Нормально работаю, человек он достаточно покладистый.

У Горева, человека ответственного и порядочного, действительно в характере сидела занозой черта неуживчивости, но у нас с ним быстро установились добрые отношения. Леонид Александрович делился со мной опытом преодоления сердечно-сосудистых заболеваний, советовал принимать калий и магний. Нам не было и тридцати, а сердечные мышцы уже нуждались в поддержке. Позже Л. А. Горев написал огромное количество инструкций по технологии, охране труда и радиационной безопасности на заводе.

…Вопрос по эксплуатации газовых регуляторов, затронутый в начальном разделе книги, получил продолжение после перевода оборудования КИУ в здание 3Б. Во время пуско-наладочных работ я неожиданно встретился с Геннадием Антоновым, моим одноклассником по верх-нейвинской школе-семилетке.

– Геннадий, привет! Сколько лет! Ты как здесь оказался?

– Привет, Александр! Я тут в ДТС назначен начальником по регуляторам, вот и пришёл по профилактическим работам.

Во внеурочных школьных делах и забавах Генка числился среди авторитетных парней. Вместе с Рудькой Ушениным они были лучшими футболистами, на пионерских сборах – барабанщиками и горнистами, а на концертах их танцевальный дуэт выдавал такую матросскую плясовую, что зал подолгу не отпускал плясунов со сцены. После школы Антонов обучился на аппаратчика п/я 813 (Свердловск-44), откуда его направили в один из колхозов на уборку урожая. Как-то на рыбалке два тракториста-рыбака, один из них Антонов, удумали на свою голову тягаться в мастерстве вождения машин. Они сцепили самодвижущиеся гусеничные механизмы стальным тросом и устроили на поляне оглушительное соревнование по перетягиванию каната. Кто кого? Тягачи ревели в диком остервенении, растягивая трос в противоположных направлениях, вгрызались в почву, летевшую комьями из-под гусениц. Исход состязания, укутанного клубами дыма, завершился непредсказуемо. Трактор Антонова, сорвавшись с троса, победно рванул вперёд, завалился набок, сполз по уклону на берег озера и оттуда ушёл под воду. Тракторист выплыл на берег и с тоской смотрел на воду, поглотившую вверенное имущество подшефного колхоза. Пахло гарью и уголовным делом. Что делать? Исчезнуть вместе с утопленным трактором! Пусть ищут, где хотят, и трактор, и тракториста.

Но куда? Тоже долго думать не пришлось. В Ангарск! Куда же ещё? С пятидесятых годов жилой посёлок Ангарского комбината и Свердловск-44 можно смело называть городами-побратимами, чему начало положил Новокшенов со своими уральскими десантами в Восточную Сибирь. Родственные комбинаты составляли прочную основу общения и взаимной миграции специалистов и рядового состава. Урал и Байкал – благозвучные названия территорий, достойных одно другого. Сибирь начинается Уралом, откуда происходило её покорение, и уральский дух всегда будет простираться до самого Байкала. Уральцы и сибиряки – это кровные братья, один народ, которым произрастает могущество России, примеров тому немало приведено в нашей книге. Вот и тракторист Антонов прибыл в Прибайкалье на укрепление рядов славных сибирских тружеников. Он обзавёлся семьёй, квартирой и ребёнком, а позже, когда в уральском колхозе поутихли страсти по затонувшему трактору, возвратился в родной край.

* * *

Имея дело с таким материалом, как обогащённый уран, технологам надо было держать ухо востро. Не зря на конференциях и собраниях директор не уставал предупреждать, что на комбинате можно устроить такой грохот, от которого «в Иркутске стекла повылетают». Главная опасность исходила от стечения обстоятельств, при которых могла начаться самоподдерживающаяся цепная реакция (СЦР). Конечно, она могла возникнуть только в подразделении КИУ, где обогащённый уран переводился в твёрдую фазу.

Такая реакция вызывается делением ядер под воздействием нейтронов. При распаде ядра урана-235 образуются два-три свободных нейтрона, которые вызывают новые акты распада, сопровождающиеся выделением внутриядерной энергии. Поскольку с каждым новым актом количество нейтронов нарастает лавинообразно, то СЦР завершается взрывом невероятной силы. В довоенных работах советских учёных Я. Б. Зельдовича и Ю. Б. Харитона показано, что уран с обогащением до трёх процентов при наличии замедленных нейтронов, когда возможность их захвата ядрами резко повышается, может делиться спонтанно. Обязательным условием возникновения СЦР является критическое значение массы, при котором большинство образующихся нейтронов не покидают уран, а вступают в новую реакцию. Критическая масса стопроцентного урана-235 составляет пятьдесят килограммов, но при наличии замедлителей и отражателей нейтронов она может сократиться до килограмма.

Но где возможна реакция раскрепощения внутриядерных сил в условиях КИУ? На отборах эксплуатировалось два типа ёмкостей – объёмом шестьдесят литров с наиболее высокой концентрацией урана-235 и сто шестьдесят литров, в которых конденсировался продукт пониженной концентрации. А что дальше? Как направить поступающий из корпусов уран высокой концентрации в ёмкости большего объёма? Да вот он, простейший способ технологической диверсии в холодильном отделении! Нужно всего лишь пробросить медную трубку сечением в полдюйма от одного трёхмиллиметрового вентиля, установленных на коллекторе отбора (ёмкости шестьдесят литров) к такому же вентилю на резервном коллекторе промежуточного отбора (сто шестьдесят литров); даже коллекторы установлены рядышком один к другому. Своей догадкой не делился ни с кем, но временами, проходя мимо, невольно бросал взгляд, нет ли там несанкционированной врезки?

А вскоре пришлось заняться монтажом других ниток, диаметром крупнее, в двести миллиметров. Однажды по громкой связи раздался голос дежурного оператора: «Александр Петрович! Вас ожидает Иван Сафронович у входа в здание! Повторяю …» Главный инженер комбината И. С. Парахнюк встретил меня вопросом:

– Александр Петрович, где вы намечаете проложить резервные трубы для коллекторов отвала?

Я тут же, не сходя с места, обозначил рукой трассу прокладки труб вдоль стен здания.

– Нет, не годится. Нужен другой вариант. Занимайтесь своими делами, я похожу и посмотрю один.

Через полчаса он снова вызвал меня и провёл по запутанным закоулкам минусовой отметки, указывая избранный путь.

– Иван Сафронович, но это более протяжённый и трудоёмкий вариант, – высказал я своё отношение к решению высокого начальства.

– Да, трудоёмкий, зато трубы не будут торчать на виду и мозолить глаза.

После встречи с главным инженером комбината последовала встреча с Главным конструктором «атомного чудовища», когда АЭХК был удостоен посещения отцом советской водородной бомбы Юлием Борисовичем Харитоном. За стол рабочего президиума вышли двое, богатырской комплекции директор Новокшенов и низенький, сухонький академик Харитон, мальчик с пальчик, не в обиду будь сказано.

В сентябре 1922-го «философский пароход», на борт которого советская власть по указанию вождя согнала «контрреволюционеров и сторонников Антанты», отчалил из Одессы за границу. Среди изгнанников находились крупнейший философ времени Николай Бердяев и журналист-еврей, издатель кадетского журнала Борис Харитон, отец будущего советского академика. Будучи студентом, Юлий Харитон сотрудничал с Н. Н. Семёновым, будущим нобелевским лауреатом по химии, но вскоре ядерная физика стала главным делом его жизни. За каких-то пять лет (1949–1954) «за исключительные заслуги перед государством при выполнении специальных заданий» Харитону трижды присваивали звание Героя Социалистического Труда. Такова скорострельность академика при выбивании золотых медалей Героя «Серп-Молот». Юлий Борисович долго говорил о свойствах вещества при сверхвысоких давлениях, о правильной укладке в пазы фланцевых соединений вакуумных прокладок, а аудитория слушала затаив дыхание: «Когда же начнётся главное?».

Хотя бы рассказал, как он в составе группы советских физиков, одетых в форму МВД, весной сорок пятого года участвовал в секретной экспедиции генерала А. П. Завенягина в разгромленную Германию. Экспедиция была признана успешной. Семьдесят немецких учёных и специалистов-атомщиков были «приглашены» в СССР для сотрудничества; собранная документация секретного оружия Третьего рейха, оборудование и десятки тонн урана на девяноста двух составах вывезены в СССР, что ускорило проводимые работы по атомному проекту. На том «импортном» уране в декабре 1946-го Курчатов запустил в Москве первый советский опытный реактор Ф-1. Но слушатели так и не дождались ни слова о прошлых и ведущихся разработках. Не иначе, Юлий Борисович тоже давал подписку о неразглашении. Что же до вакуумного дела, то академик мог бы о нем ещё краше рассказать, если бы подучился у Григория Степановича Постных, лучшего вакуумщика комбината.

* * *

На центральной площадке здания № 3Б хозяйничали материально-ответственные лица группы спецучёта продукции. Они принимали от сменного инженера-технолога ёмкости с продуктом, приходовали их, выполняли необходимые манипуляции и сопровождали в качестве экспедиторов на грузовиках до места назначения. Из четырёх мостовых кранов редко простаивали все одновременно. Руководителем группы был инженер Николай Фёдорович Маковский, человек с чувством величайшей ответственности за спецучёт. Откуда брались такие люди? Непросто объяснить, лучше и не пытаться, но они были. О стоимости продукта тоже лучше не распространяться, она была несусветно высокой. Однажды, по какому-то торжественному случаю, первый секретарь Иркутского обкома партии С. Н. Щетинин заявил: «Если бы не было комбината, то не было бы Ангарска и Иркутской области в том виде, в каком они есть сейчас». Фраза без цифр, но говорит о многом.

Входы в здание № 3Б контролировались ещё одной линией вооружённой ведомственной охраны (ВОХР). В моё время за подразделением КИУ присматривал Николай Иванович Чернышёв, подполковник, сотрудник Второго отдела, ответственного за соблюдение режима на комбинате. Беседы с ним носили благожелательный характер, но секретный сотрудник извлекал нужную для себя информацию. Группа учёта размещалась в отдельном помещении над тамбуром, через который в здание въезжали грузовики. Порой сюда заглядывал Дрождин с вопросом:

– Кто из вас свободный от работы?

– Я, Владимир Иванович, – чаще других откликался Григорий Иванович Чабан, подручный ответственного за отборную продукцию Анания Фёдоровича Казымова, ещё одного кавалера ордена Трудового Красного Знамени.

Иной раз вызывался Иван Савинов, ведущий учёт питания, вожделенной мечтой которого была должность начальника автобазы, или Лёня Хомкалов, он моложе других, контролировал отвал. Кто-то из них, улучив свободный час, усаживался с начальником, державшим в трепете полутысячный коллектив цеха, за стол со своим секретом. Выдвигался ящик «секретного стола», дно которого было разрисовано белыми и чёрными клетками, расставлялись фигуры, и шахматная партия для поддержания мозгового тонуса игроков начиналась.

Дрождин был чужд лицемерия, и если он нуждался в умственной гимнастике, то не отказывал в ней себе. Меня не интересовало разгадывание шахматных головоломок в производственной обстановке, хотя я всегда привлекался отстаивать честь цеховой команды на спартакиадах комбината, на которых неоднократно подтверждал категорию второго спортивного разряда. Надо сказать, что с рабочим классом Владимир Иванович держался по-свойски, был с ним на короткой ноге, хотя не прибегал к елейности в общении, напротив, вёл себя по-хозяйски, но просто, и разговор шёл на равных. Мог подпустить нецензурные словечки, и они воспринимались уместно, по-свойски. Такие мимолётные и как бы ничего не значащие разговорчики давали ему многое, он видел обстановку в коллективе изнутри.

Дисциплина и исполнительность на комбинате не уступали армейским порядкам. Когда руководитель отдавал распоряжение или подписывал приказ, он уже знал, что они будут выполнены в точности и в срок. За их исполнением следила отлаженная система контроля. На комбинате была создана особая школа управления и культура производства, где роль человеческого фактора чрезвычайно высока. Эту школу осваивал каждый из тысяч работников, знающий свою меру ответственности за порученный участок работы; панибратство и расхлябанность пресекались на корню. Не каждый выдерживал установленный жёсткий порядок, но существовало твёрдое правило – уволившийся обратно не принимался, и об этом знали все. На комбинате сформировался крепкий и работоспособный коллектив, костяк которого составляли профессионалы, прошедшие школу на других родственных или оборонных предприятиях. Александр Константинович Крамынин родился в Братске, скорее всего, в селе Братское, затопленном при строительстве Братской ГЭС. Не по годам толковый и развитый, молодой человек в неполные двадцать лет стал главным бухгалтером Усть-Илимского госбанка. Когда и где успел обучиться? Война потребовала других специалистов, и Александр освоил искусство разведчика. На танковой броне он в группе разведчиков настолько отважно и умело действовал в ходе Сталинградской битвы, в том числе по тыловым позициям противника, что его грудь украсили три боевых ордена Красной Звезды и другие награды.

С демобилизацией Крамынин вернулся в Иркутск. Куда податься разведчику? Обратился в Управление КГБ, окончил школу системы государственной безопасности и пару десятков лет состоял на ответственном посту.

К середине шестидесятых годов Александр Константинович на новом рубеже защиты Отечества – на урановом комбинате в Ангарске, где начинал с рабочей профессии аппаратчика, но со свойственной ему хваткой и устремлённостью выдвинулся в инженеры и старшие инженеры технологической службы завода-Т. Вся жизнь Крамынина – на переднем крае страны Советов по обеспечению воинской защиты, государственной безопасности и оборонного могущества.

А вот Кирилл Васильевич Цыкалов, яркий представитель рабочего класса, выходец из воронежской глубинки. Рано оставшийся без родителей, Кирюша стал сыном села Новобелое, взявшегося всем миром растить и воспитывать сироту.

На содержании добрых людей, какими во все времена славилась Россия, мальчишка окончил четыре класса начальной школы и вступил в самостоятельную жизнь. В 1941-м подросток был мобилизован на строительство оборонительных сооружений под Воронежем, окопов и противотанковых рвов, но город был сдан. Кириллу довелось приобрести горький опыт выживания на оккупированной территории, скрываясь от сельского председателя-полицая.

Осенью 1943-го Цыкалов был призван в Красную Армию, прошёл обучение на курсах пулемётчика и был направлен на охрану п/я 813, первенца урановой промышленности под Свердловском. Его заприметил Новокшенов и пригласил в свой цех на должность слесаря-монтажника, а затем и аппаратчика, когда зачёты на допуск к работе приходилось сдавать самому академику Кикоину, руководившему производством. Строгость тогда была высочайшая, вспоминал Кирилл Васильевич. На рабочей одежде, вплоть до перчаток, перед выдачей ставились номера. Утром получил комплект под роспись, а после рабочего дня обязан его сдать по номерам. На ангарском комбинате Кирилл Васильевич трудился аппаратчиком цеха-81, затем выдвинулся председателем цехкома-82 и членом объединённого завкома-37. О «верх-нейвинских десантниках» в книге упоминалось уже не раз, пока я не понял, что и сам находился в их рядах. Действительно, тоже из Свердловска-44, тоже был распределён из института на Верх-Нейвинский завод, но, с согласия Новокшенова, подался в Ангарск. Всего на уральское предприятие было направлено около пятисот выпускников физико-технического факультета, так и моё распределение ушло на Урал, в мой родной городок, а я обосновался в Прибайкалье и считаю, что в жизни вытащил для себя счастливый жребий.

* * *

Ананий Иванович Сюзев, инженер-технолог смены «А», отличавшийся оригинальным мышлением и поведением, пытался продвинуть альтернативный способ обогащения урана на основе химической обработки сырья.

– Зачем нужны такие сложные и дорогостоящие схемы, которые применяются в нашем производстве? – спрашивал новатор атомных технологий. И сам же отвечал на заданный вопрос:

– У меня все просто. Загоняется железнодорожный состав с сырьём в приёмный корпус завода, и начинается поэтапный процесс переработки. Вот формула основной реакции, – химик-самородок на клочке приборной ленты, снятой с самописца, набросал длинную формулу и схему взаимодействия химических реагентов, которая должна была перевернуть отрасль с ног на голову или наоборот.

– Ананий Иванович, где находится твоё предложение?

– На рассмотрении научно-технического Совета комбината.

Я пожелал новатору успехов, но со временем смелое начинание Сюзева закрылось, так и не начавшись. Странные повадки Сюзева проявлялись на каждом шагу. В столовую по соединительному коридору он ходил не как все, а вплотную к стенке, касаясь её правым рукавом. Когда на пути встречалась очередная несущая колонна, странный пешеход аккуратно обходил её и снова двигался в заданном направлении впритирку к стене. За столом столовой – новые причуды. Содержимое второго блюда, но без гарнира, Ананий Иванович деловито сваливал в суповую чашку и быстро поглощал порцию «два в одном». На обратном пути на рабочее место он старательно обтирал стенку левым рукавом. Жил одиноко, в однокомнатной квартире, где всегда держал про запас ящик водки на случай появления гостей. В гости к Ананию Ивановичу наведывались аппаратчики после ночной смены, в «отсыпной» день, за которым наступал выходной, так что можно было расслабиться. Зарплату одинокому технологу расходовать было не на что, чем пользовались подчинённые, разбирая её «взаймы» на неопределённый срок.

Мои предложения по совершенствованию атомных технологий были не столь масштабны, как у Сюзева, но они внедрялись в производство и приносили мне, автору двух десятков рационализаторских предложений, ощутимые денежные вознаграждения. Кроме упомянутого Сюзева, в сменах работали технологи Василий Крайнов, Виктор Рудьман, Михаил Огородников и другие, люди достойные и семейные. Технологи – основные фигуры на заводе, все производство лежало на них. Они работали не за страх, а на совесть, но все-таки, хотя и редко, я прибегал к такой форме наказания за невыполненную работу, как снятие премии.

Представить виновника к лишению премиальных вознаграждений было делом проще некуда. Нужно было всего лишь внести в «Журнал поощрений и наказаний» соответствующее ходатайство и указать суть допущенного нарушения или упущения. Эти представления начальников служб и смен без всяких разбирательств или взятия с виновных объяснительных записок оформлялись приказом начальника цеха по итогам работы за месяц. Было что терять, если размер премии доходил до пятидесяти процентов от заработной платы. И никакой защиты прав человека. Прокуратура на комбинате была ведомственной и в конфликтных ситуациях учитывала интересы предприятия. В. Н. Брызгалов, помощник прокурора И. М. Тарханова, приглашал меня в штат надзорного ведомства, но тем соблазнам я не поддался.

…Тут-то мне преподнёс новый сюрприз Ананий Иванович, отказавшийся от полной премии, хотя, по моему представлению, он был лишён всего-то на двадцать пять процентов.

– Ананий Иванович, что за фокус ты выкинул? Калинин, экономист цеха, не может закрыть месячную ведомость, иди за премией, – напустился я на саботажника, надумавшего оставить премию в кассе, а не раздавать её взаймы.

– Это не фокус, Александр Петрович! В тот день наша смена была настолько перегружена работами, что выполнить ваше распоряжение не было возможности. Считаю снятие премии несправедливым.

– Вот что, Ананий Иванович, оставим разговоры о справедливости в пользу бедных. Вы мне сорвали выполнение ремонтных работ, намеченных на дневную смену…

Это затянувшееся выяснение мотивов и интересов конфликтующих сторон могло бы составить занимательный фрагмент для нашумевшего кинофильма «Премия», в котором были подняты те же вопросы честного отношения к труду. Жизнь закрытого и опутанного проволокой предприятия накладывалась на события страны, не отставая, а часто опережая их.

Проблемы проблемами, а работники КИУ всех профессий щедро представлялись к правительственным наградам, примеров приведено уже немало. Вручения правительственных знаков отличия производились на выселках, к примеру, в пионерском лагере имени Героев-космонавтов, без помпы и журналистов, и никаких публикаций в печати. Как получали передовики производства государственные награды втайне от общественности, так и хранили их в семейных архивах, не выставляя напоказ. Секретность била через край. Признаться, о многих из них я узнал много позже, при «открытии секретных городов» да в альбомах комбината, выпускаемых к юбилейным датам. К замечательной когорте орденоносцев относился электромонтёр Иннокентий Васильевич Беклемешев, кавалер ордена «Знак Почёта», которого как сейчас вижу перед собой, всегда спокойного и рассудительного; с ним мы охотно заводили разговоры на любую подвернувшуюся тему. Он уроженец Прибайкалья с типичной судьбой выходца из работящей крестьянской семьи.

В 1930 году его отец и дед, имевшие в хозяйстве две лошади и две коровы, были раскулачены и отправлены на строительство Беломоро-Балтийского канала, а одиннадцать детей вытряхнуты на улицу. Четверо старших из них подрабатывали для семерых младших. Отец вернулся со стройки через шесть лет, но без деда и права проживания по прежнему месту. Он ушёл по берегу Байкала на Онгурён, что означало «конец дороги», надеясь в Богом забытом местечке никому не досаждать. Обосновавшись в стареньком заброшенном домике, там же поместил семью, но в разгар репрессий 1937-го снова был арестован за прежние две кулацкие коровы и больше не вернулся. Старший из братьев, оставшийся за главу, перевёз семью на байкальский остров Ольхон, где Кеша устроился на рыбзавод, стал мотористом. Рыбаки работали без устали, слали рыбу на фронт, туда же рвался Кеша. На дальневосточном фронте он стал связистом, а в 1959-м – радиомонтёром «почтового ящика 79». В здании № 3Б он устанавливал и обслуживал АТС.