Текст книги "Аттила – царь русов"

Уже мы вьючили скотину и хотели, по необходимости, пуститься в путь ночью, как пришли к нам некоторые скифы с объявлением, что Аттила приказывает нам остановиться по причине ночного времени. К тому же месту пришли другие скифы с присланными к нам Аттилою речными рыбами и быком. Поужинав, мы легли спать. Когда рассвело, мы еще надеялись, что получим от варвара какой-нибудь кроткий и снисходительный отзыв, но он прислал опять тех же людей с приказом удалиться, если мы не можем сказать ничего другого, кроме того, что ему было уже известно. – Не дав на то никакого ответа, мы готовились к отъезду; между тем Вигила спорил с нами, утверждая, что нам надлежало объявить, что у нас было еще что сказать Аттиле. Видя Максимина в большом унынии, я взял с собою Рустикия, который знал скифский язык, и вместе с ним пошел к Скотте. Этот Рустикий приехал в Скифию вместе с нами. Он не был причислен к нашему посольству, но имел какое-то дело с Константием, который был родом итальянец, и который Аэтием, полководцем западных, римлян, прислан был к Аттиле в письмоводители. Я и пошел с ним к Скотте, потому что Онигисий был тогда в отсутствии. Приветствовав Скотту через Рустикия, которого я употребил вместо переводчика, я объявил ему, что он получит много подарков от Максимина, если доставит ему средство представиться Аттиле; что посольство Максимина будет полезно, не только римлянам и уннам, но и самому Онигисию, ибо император желает, чтоб Онигисий был отправлен к нему посланником для разрешения возникших между двумя народами споров, и что, по приезде в Константинополь, он получит богатейшие подарки. Я говорил притом Скотте, «что в отсутствие Онигисия он должен оказать свое содействие нам, или лучше сказать, брату своему, в таком добром деле; что, как мне было известно по слуху, Аттила слушается и его советов, но что я не мог полагаться на одни слухи, если и на опыте не узнаю, какую силу имеет он при своем государе». – «Не сомневайтесь, сказал Скотта, и я наравне с братом моим могу говорить и действовать при Аттиле». И тотчас, сев на коня, поскакал к шатру Аттилы. Я возвратился к Максимину, который вместе с Вигилою был в крайнем беспокойстве и унынии, и пересказал ему разговор мой со Скоттою и полученный от него ответ. Я советовал Максимину приготовить подарки для представления их варвару и подумать о том, что нужно будет ему говорить. Услышав это, Максимин и Вигила, лежавшие на траве, – вскочили на ноги, похвалили мой поступок и отозвали своих людей, которые пустились было уж в путь с вьючными животными. Максимин и Вигила рассуждали между собою о том, как приветствовать Аттилу, и как поднесть ему подарки от себя и от царя. В то самое время, как они о том заботились, Аттила призвал нас к себе чрез Скотту. Мы вошли в его шатер, охраняемый многочисленною толпою варваров. Аттила сидел на деревянной скамье. Мы стали несколько поодаль от его седалища, а Максимин, подошед к варвару, приветствовал его. Он вручил ему царские грамоты и сказал: что царь желает здоровья ему и всем его домашним. Аттила отвечал: «Пусть с римлянами будет то, чего они мне желают». Затем, обратив вдруг речь к Вигиле, он называл его бесстыдным животным, потому что решился приехать к нему, зная, что при заключении мира между им и Анатолием было постановлено посланникам римским не приезжать к нему, пока все беглецы не будут выданы уннам. Вигила сказал, что у римлян нет ни одного беглого из скифского народа, ибо все они были уже ему выданы. Аттила, воспламенясь гневом, еще более ругал его и с криком говорил, что он посадил бы его на кол и предал бы на съедение птицам, если бы, подвергая его такому наказанию за его бесстыдство и за наглость слов его, не имел вида, что нарушает права посольства, ибо перебежчиков из его народа у римлян множество. Он велел секретарям прочесть бумагу, в которой записаны были имена беглых.

По прочтении всех имен, Аттила велел Вигиле выехать из его земли без малейшего замедления, сказав притом, что он пошлет вместе с ним Ислу для объявления римлянам, чтоб они выдали ему всех бежавших к ним варваров, считая с того времени, как Карпилеон, сын Аэтия, полководца западных римлян, был у него заложником; ибо он не позволит, чтоб его рабы действовали на войне против него, хотя они и не могут принесть никакой пользы тем, которые вверяют им охранение страны своей. «Какой город или какой за́мок, говорил Аттила, спасли они, когда я решился взять его?». Он велел Вигиле и Исле объявить римлянам требование его о беглых, и потом возвратиться с ответом: хотят ли они выдать ему беглецов, или принимают за них войну? Несколько прежде велел он Максимину подождать, потому что хотел чрез него отвечать царю на то, о чем он к нему писал, и потребовал подарков, которые мы и выдали. Возвратившись в свой шатер, мы перебирали между собою сказанное. Вигила казался удивленным, что Аттила, оказавший ему свою благосклонность и снисхождение в прежнем посольстве, теперь так жестоко ругал его. Я сказал ему: «Не предубедил ли против тебя Аттилу кто-нибудь из тех варваров, которые обедали с нами в Сардике, донесши ему, что ты называл царя римского Богом, а его, Аттилу, человеком?» Максимин, не имевший никакого понятия о составленном евнухом против Аттилы заговоре, принял это мнение за правдоподобное. Но Вигила изъявлял в том сомнение, и, казалось, не знал причины, почему Аттила ругал его. Впоследствии, он уверял нас, что он не подозревал тогда, чтоб были Аттиле пересказаны слова, говоренные в Сардике, или чтоб был ему открыт заговор; потому что вследствие страха, внушаемого всем Аттилою, никто из посторонних людей не смел с ним говорить. Вигила притом полагал, что Эдикону надлежало непременно хранить о том молчание, как по данной клятве, так и по неизвестности того, что могло последовать; ибо быв обвинен, как участник в посягательстве на жизнь Аттилы, он мог подлежать смертной казни. Между тем как мы были в таком недоумении, пришел Эдикон, и вывел Вигилу из нашего кружка, притворяясь будто в самом деле намерен исполнить данное римлянам обещание. Он приказал Вигиле привезти золото, для раздачи тем, которые приступят к сему делу вместе с ним, и удалился. Когда я любопытствовал узнать от Вигилы, что ему говорил Эдикон, то он старался меня обмануть, а между тем и сам был обманут Эдиконом. Он скрыл истинный предмет их разговора, уверяя, что Эдикон сам сказал ему, будто Аттила гневается и на него самого за беглецов; ибо римляне должны были возвратить всех их Аттиле, или прислать к нему посланниками людей с великою властью. Так продолжали мы говорить между собою, когда пришли к нам некоторые из людей Аттилы с объявлением, что как Вигиле, так и нам запрещалось освобождать римского военнопленного, покупать варварского невольника, или лошадь, или другое что-либо, кроме съестных припасов, пока не будут разрешены существующие между римлянами и скифами недоразумения. Это было придумано варваром хитро, дабы тем легче изобличить Вигилу в злоумышлении на его жизнь, когда он не будет в состоянии сказать причины зачем вез с собою золото; под предлогом же ответа, который хотел дать на наше посольство, намерение его было заставить нас ожидать Онигисия для принятия приносимых ему нами от себя и от царя подарков. Онигисий в это время был послан с старшим сыном Аттилы к акацирам, народу скифскому, покорившемуся Аттиле по следующей причине:

В акацирском народе было много князей и родоначальников, которым царь Феодосий посылал дары, для того, чтоб они, быв между собою в согласии, отказывались от союза с Аттилою, и держались союза с римлянами. Тот, кому были поручены эти подарки, раздал их каждому князю не по достоинству. Куридах, главный между ними по власти, получив подарки, следовавшие второму по нем, почитал себя обиженным и лишенным должной ему награды. Он звал к себе на помощь Аттилу против других соначальников. Аттила послал к нему немедленно многочисленное войско. Одни из князей акацирских были этим войском истреблены, другие принуждены покориться. Аттила после того пригласил Куридаха к себе для принятия участия в торжестве победы. Но Куридах, подозревая козни, отвечал Аттиле, что трудно человеку взирать на Бога: а если человек не в силах пристально смотреть и на круг солнечный, то можно ли без вреда для себя взглянуть на величайшего из богов? Таким образом Куридах остался в своей земле и сохранил свои владения, между тем, как весь остальной народ акацирский покорился Аттиле. Желая сделать царем этого народа старшего из сыновей своих, Аттила отправил Онигисия для приведения в действие этого намерения. Такова была причина, заставившая Аттилу дать нам, как уже сказано, приказание дожидаться Онигисия. Вигилу вместе с Ислою, отпустил он в римские владения под предлогом отыскания беглых; в самом же деле для привезения обещанного Эдикону золота.

По отъезде Вигилы мы пробыли на месте один день; а в следующий пустились в путь за Аттилою далее к северу. До некоторого места, мы продолжали ехать одною с ним дорогою; потом поворотили по другой, как велели нам скифы, наши проводники; потому что Аттила хотел поехать в одно селение, в котором намеревался сочетаться браком с дочерью Эскамою. Аттила имел много жен, но хотел жениться и на этой особе, согласно с законом скифским.

Мы шли далее дорогою гладкою, пролегавшую по равнине, и дошли до рек судоходных, из коих самые большие после Истра суть: Дрикон, Тига и Тифиса. Мы переправились через эти реки на однодеревках, употребляемых береговыми жителями тех рек. Другие реки мы переезжали на плотах, которые варвары возят на телегах, по той причине, что те места покрываются водою. В селениях отпускали нам в пищу – вместо пшеницы – просо, вместо вина, так называемый у туземцев ме́дос. Следующие за нами служители получали просо и добываемое из ячменя питье, которое варвары называют ка́мос. Прошед много дороги, раскинули мы под вечер свою палатку близ озера, имеющего годную к питью воду, употребляемую жителями ближнего селения. Вдруг поднялась страшная буря с громом, частыми молниями и проливным дождем. Бурею не только опрокинуло нашу палатку, но и все пожитки унесло в озеро. Этим случаем, и сильною тревогою, господствовавшею в воздухе, мы были до того устрашены, что покинули то место, отделились друг от друга, и среди мрака, под ливнем, каждый из нас пошел по дороге, которая представилась ему удобнейшею. Однако мы все пришли к хижинам селения, где и сошлись, – ибо различными дорогами мы обратились к одному месту. Мы с криком отыскивали отставших от нас товарищей. Скифы, выбежали на шум и стали зажигать камыши, которые они употребляют для разведения огня. При свете этих камышей они спрашивали нас: что нам нужно, что мы так громко кричим? Когда бывшие с нами варвары дали им знать, что нас встретила непогода, то жители звали нас к себе, приняли нас в свои домы, и подкладывая много камышу, согрели нас.

Начальница того селения – она была одна из жен Влиды – прислала к нам кушанье и красивых женщин к удовлетворению нашему. Это по-скифски знак уважения. Мы благодарили женщин за кушанье, но отказались от дальнейшего с ними обхождения. Мы провели ночь в хижинах и на рассвете пошли искать наших вещей. Мы нашли их частью на месте, где накануне остановились, частью на берегу озера, или в самом озере, откуда их и достали. Тот день провели мы в селении, обсушивая наши пожитки. Непогода миновалась и солнце ярко засияло. Позаботившись о своих лошадях и о других животных, пошли мы к царице, приветствовали ее и принесли ей взаимно в подарок три серебряные чаши, красных кож, перцу из Индии, финиковых плодов и других сластей, которые ценятся варварами, потому что там их не водится. Мы вышли от нее, пожелав ей всех благ за ее гостеприимство.

Мы прошли семь дней дороги и остановились в одном селении, потому что скифы, наши проводники, сказали нам, что Аттила едет по той же дороге, и что нам надлежало ехать вслед за ним. Здесь встретились мы с западными римлянами, которые приехали также с посольством к Аттиле. Один из них, Ромул, имел достоинство комита; другой, Примут, был правителем Норики; третий, Роман, начальником легиона. Вместе с ними был и Константий, – посланный Аэтием к Аттиле, чтоб быть при нем письмоводителем – и Татул, отец того Ореста, который сопровождал в посольстве Эдикона. Константий и Татул не состояли при этом посольстве: а ехали вместе с посланниками по связям, которые между ними были; – ибо Константий завел с ними знакомство в Италии; а Татул был в свойстве с Ромулом, так как сын Татулов, Орест, женат был на дочери Ромула, бывшего родом из Патавиона, что в Норике. Посольство западных римлян отправлено было к Аттиле для укрощения гнева его. Аттила требовал от римлян выдачи Силвана, начальника монетного стола в Риме, за то, что он принял от Константия золотые фиалы. Этот Константий, происходивший из Западной Галатии, был послан некогда к Аттиле и Влиде, чтоб состоять при них письмоводителем, каким был и другой, посланный после, Константий. Во время осады скифами Сирмия в Пеонии епископ этого города послал к упомянутому Константию фиалы с условием, чтоб Константий исходатайствовал ему свободу, если город будет взят при жизни его; в случае же его смерти, то выкупил бы теми фиалами несколько пленных жителей Сирмия. Город был действительно взят; все жители были обращены в невольников; но Константий забыл уговор свой с епископом. Впоследствии отправясь в Рим по делам своим, он заложил Сильвану фиалы, и получил от него деньги с условием, что если не возвратит денег в назначенный срок, в таком случае фиалы останутся в полном распоряжении Сильвана. Впоследствии Аттила и Влида, подозревая Константия в предательстве, распяли его. После некоторого времени, Аттила узнал и о фиалах, заложенных Константием. Он требовал, чтоб Сильван был ему выдан, как укравший принадлежащие ему вещи. Это заставило Аэтия и царя западных римлян отправить к Аттиле посланников, которым поручено было объявить ему, что Сильван был заимодавец Константия; что он получил те сосуды в заклад, а не как украденную вещь; что он продал их священникам; что сосуды, посвященные Богу, не позволено более употреблять на службу людей; что если Аттила не хочет отстать от своего требования по этой, столь справедливой, причине, и из уважения к Богу, римляне пришлют ему то, чего сосуды стоили; только просили, чтобы он не требовал Сильвана, ибо они не могли выдать ему человека не совершившего никакого преступления. Такова была причина посольства сих римлян. Они следовали за Аттилою, пока он отпустил их. Съехавшись с ними на дороге, мы ждали, покуда Аттила проехал вперед; потом продолжали свой путь за ним вместе со множеством народа. Переехав чрез некоторые реки, мы прибыли в одно огромное селение, в котором был дворец Аттилы. Он был, как уверяли нас, великолепнее всех дворцов, какие имел Аттила в других местах. Он был построен из бревен и досок, искусно вытесанных, и обнесен деревянною оградою, более служащею к украшению – нежели к защите. После дома царского, самый отличный был дом Онигисиев, также с деревянною оградою; но ограда эта не была украшена башнями, как Аттилина. Недалеко от ограды была большая баня, построенная Онигисием, имевшим после Аттилы величайшую силу между скифами. Он перевез для этой постройки каменья из земли Пеонской; ибо у варваров, населяющих здешнюю страну, нет ни камня, ни леса. Материал же этот употребляется у них привозный. Архитектор, строивший баню, был житель Сирмия, взятый в плен скифами. Он надеялся получить свободу в награду за свое искусство, но вместо того был подвергнут трудам более тяжким, чем скифская неволя. Онигисий сделал его своим банщиком. Он должен был прислуживать ему и домашним его, когда они мылись в бане. При въезде в селение, Аттила был встречен девами, которые шли рядами под тонкими белыми покрывалами. Под каждым из этих длинных покрывал, поддерживаемых руками стоящих по обеим сторонам женщин, было до семи или более дев; а таких рядов было очень много. Сии девы, предшествуя Аттиле, пели скифские песни. Когда Аттила был подле дома Онигисия, мимо которого проложена дорога, ведущая к царскому двору, – супруга Онигисия вышла из дому со многими служителями, из которых одни несли кушанье, а другие вино: это у скифов знак отличнейшего уважения. Она приветствовала Аттилу, и просила его вкусить того, что ему подносила в изъявление своего почтения. В угодность жены любимца своего Аттила, сидя на коне, ел кушанье из серебряного блюда высоко поднятого служителями. Вкусив вина из поднесенной ему чаши, он поехал в царский дом, который был выше других, и построен на возвышении. Что касается до нас мы остались в доме Онигисия, как было им предписано; уж он возвратился с сыном Аттилы. Мы были приняты его женою и отличнейшими из его сродников и обедали у него. Онигисий, в это время, в первый раз по возвращении своем, виделся с Аттилою, и донес ему о своих действиях по делу, которое было ему поручено, – а также и о случившемся с сыном его несчастии. Он упал с коня, и переломил себе правую руку. Быв у Аттилы, Онигисий не имел времени с нами обедать. После стола, оставив его дом, мы раскинули шатры близ дворца Аттилы, для того чтоб Максимин, которому надлежало ходить к Аттиле, или вступать в переговоры с его вельможами, не был в дальнем расстоянии. Мы провели ночь в том месте, где остановились. На рассвете, Максимин послал меня к Онигисию, для принесения ему даров, как от него, так и от царя, и велел мне осведомиться, хочет ли Онигисий с ним говорить, и в какое время. Сопровождаемый служителями, несшими подарки, – я пошел к дому Онигисия; но ворота были заперты, и я ждал, чтоб кто-нибудь вышел оттуда, и известил его о моем приходе. Между тем, как я был тут, и прохаживался перед оградою дома, подходит ко мне человек, которого судя по скифскому платью, принял я за варвара. Он приветствовал меня на эллинском языке, сказав мне: Хéре (радуйся, здравствуй!). Я удивился тому, что скиф говорит по-эллински. Скифы, будучи сборищем разных народов, сверх собственного своего языка варварского, охотно употребляют язык уннов, или готфов, или же авсониев в сношениях с римлянами; но нелегко найти между ними человека, знающего эллинский язык, исключая людей, уведенных в плен из Фракии или из приморской Иллирии. Но таких людей, впавших в несчастие, легко узнать по изодранному платью и по нечесаной голове; а человек, с которым я говорил, казался скифом, живущим в роскоши, одет был очень хорошо, а голова острижена была в кружок. Ответствуя на его приветствие, я спрашивал его, кто он таков, откуда пришел в варварскую страну и почему он предпочел скифский образ жизни прежнему. Он спросил меня, зачем я любопытствую это знать? «Эллинский язык, которым ты говоришь, сказал я ему, возбуждает мое любопытство». Тогда он, засмеявшись, сказал мне, что он родом грек; что по торговым делам приехал в город Виминакий, лежащий в Мисии при Истре; что он жил очень долго в этом городе, и женился там на богатейшей женщине; но лишился своего счастья, когда город был завоеван варварами; что бывшее у него прежде богатство было причиною, что, при разделе добычи, он был предпочтительно отдан Онигисию, ибо взятые в плен богатые люда доставались на долю, после Аттилы, скифским вельможам, имеющим большую власть. Впоследствии, продолжал он, я отличился в сражениях против римлян и против народа акатиров, отдал своему варварскому господину, по закону скифскому, все добытое мною на войне, получил свободу, женился на варварке, и прижил детей. Онигисий делает меня участником своего стола, и я предпочитаю настоящую жизнь свою прежней: ибо иноземцы, находящееся у скифов, после войны ведут жизнь спокойную и беззаботную; каждый пользуется тем, что у него есть, ничем не тревожимый; тогда как живущие под властью римлян, во время войны бывают легко уводимы в плен, потому что надежду своего спасения полагают на других, так как они не все могут употреблять оружие по причине тиранов. Для тех, которые носят оружие, весьма опасно малодушие воевод, уступающих на войне. Бедствия, претерпеваемые римлянами во время мирное, тягостнее тех, которые они терпят от войны, по причине жестокого взимания налогов и притеснения, претерпеваемых от дурных людей; ибо закон не для всех имеет равную силу. Если нарушающий закон очень богат, то несправедливые его поступки могут остаться без наказания, а кто беден и не умеет вести дел своих, тот должен понести налагаемое законами наказание, если не умрет до решения своего дела, потому что тяжбы тянутся весьма долго и на них издерживается множество денег, а это дело самое гнусное – получать только за деньги то, что следует по закону. Обиженному не оказывается правосудия, если не даст денег судье и его помощникам.

Аттила (медаль)

Такие речи и еще многие другие говорил он. Я просил его выслушать спокойно и мои слова. Я сказал ему: устроители римского общества были люди мудрые и добрые. Желая, чтоб дела людей шли не наудачу, они определили, чтоб одни из них были хранителями законов, другие занимались оружием, упражнялись в военном деле, были бы всегда в готовности выступать в поход и смело начинать бой, как дело для них привычное; ибо частое упражнение в военном деле уменьшает робость. Они же определили, чтоб занимающиеся земледелием содержали не только себя, но и тех, которые за них воюют доставлением жалованья войску. Другие должны пещись об обижаемых. Они защищают права людей, которые, по слабости своей, не в состоянии защищать их сами; другие судят дела, исполняя тем предписания закона. Никто не оставлен без попечения даже прислужников судейских: ибо некоторые из них должны наблюдать, чтоб тот, в чью пользу дано решение судей, получил следующее ему по праву; а с того, кто признан неправым, не было взыскано более того, что постановлено решением суда. Если бы не было людей, за этим наблюдающих, то одна тяжба подавала бы повод к другой, потому что или выигравший дело вел бы себя жестоко, или проигравший его оставался бы в несправедливом мнении своем. Людям, занимающимся законами, назначена плата от тяжущихся, как военным людям от земледельцев. Не справедливо ли кормить того, кто нам помогает, награждать того, кто оказывает нам услуги? Всадник находит выгоду заботиться о коне, пастух откармливать быков; охотник – содержать собак, – и люди вообще содержать то, что служит к пользе и охранению их. Если обвиненные отвечают за издержки, сделанные в судах, то убыток должны они приписывать своей несправедливости, а не другим. Что касается до случающейся продолжительности тяжебных дел, тому причиною попечительность законов. Таким образом судьи поспешным и необдуманным решением дела не погрешают против правил осторожности, рассуждая что лучше разбирать тяжбы долго и медленно, чем поступая с поспешностью, не только обижать подсудимого, но и погрешать против Бога, который есть источник правосудия. Законы постановлены для всех равно. Сам царь повинуется им. Несправедливо говоришь ты в обвинении своем, будто бы богатые притесняют бедных безбоязненно. Может быть, иной из них, быв виноват, укрывается от наказания суда; но мы видим, что в этом положении бывают не только богатые, но и бедные; ибо и они, быв виноваты, не получают наказания за свои вины, когда нет достаточных улик; и это бывает у всех народов, а не у одних римлян. Что касается до свободы, которою ты пользуешься, за то благодари судьбу, не господина своего, взявшего тебя с собой на войну, где ты мог быть убит неприятелем по своей неопытности в военном деле или подвергнуться наказанию от господина своего, если бы вздумал бежать. Римляне поступают с рабами гораздо снисходительнее, чем варвары. Они обращаются с ними, как отцы, или наставники. Они учат их воздерживаться от дурных поступков, и делать то, что почитается честным. Господа исправляют ошибки рабов, как собственных детей своих. Им не позволено предавать их смерти, как это водится у скифов. Рабы имеют много способов получать свободу. Господа не только посреди жизни, но и при смерти своей, могут отпускать их на волю, произвольно располагая своим имуществом. Распоряжение умирающего, касательно его собственности, есть закон. При этих словах моих грек заплакал, и сказал: «Законы хороши, и римское общество прекрасно устроено; но правители портят и расстраивают его, не поступая так, как поступали древние».

Пока мы говорили между собою, один из домочадцев отпер ворота ограды. Я подбежал к нему и спросил его: «Что делает Онигисий? Я хочу сообщить ему нечто по поручению прибывшего римского посланника». Домочадец сказал мне, что я увижу Онигисия, если подожду немного, потому что он выйдет. В самом деле немного погодя Онигисий показался. Я подошел к нему и сказал: «Римский посланник приветствует тебя; я несу к тебе от него подарки вместе с золотом, присланным от царя. Посланник имеет нужду с тобою говорить, и желает знать где и когда ты хочешь трактовать с ним». Онигисий дал приказание приближенным принять подарки и золото; а мне велел сказать Максимину, что он сам придет к нему сейчас.

Я возвратился к Максимину и донес ему о приходе Онигисия, который действительно вскоре вошел в шатер Максимина. Приветствовав его, он поблагодарил его и царя за подарки, и спрашивал, зачем он звал его. Максимин отвечал ему: «Настало время, Онигисий, приобресть тебе еще бо́льшую славу между людьми, если приехав к царю, разрешишь своею прозорливостью все недоразумения, и утвердишь согласие между римлянами и уннами. Не только обоим народам будет от того великая польза, но этим ты доставишь и дому своему большие выгоды. Вместе с детьми своими ты будешь навсегда приятелем царю и роду его». Онигисий спросил: «Что нужно мне сделать в угождение царю, и каким образом мне разрешить недоразумения». Максимин отвечал ему, что он окажет удовольствие царю, если приедет в Римскую землю, и разрешит все недоразумения, доискавшись их причины и пресекши ее согласно с мирным договором. Онигисий сказал, что он объявит царю и его советникам волю Аттилы. «Или, продолжал он, римляне думают просьбами преклонить меня к тому, чтоб я изменил своему государю, забыл полученное у скифов воспитание, пренебрег женами и детьми своими, и богатство римское поставил ниже службы при Аттиле? Я могу быть вам более полезен, оставаясь здесь в своей земле; ибо если случится, что мой государь будет гневаться на римлян, то я могу укрощать его гнев; напротив того, приехав к вам, я могу подвергнуть себя обвинению, что преступил данные мне предписания». После этих слов, Онигисий удалился, сказав мне, что я мог приходить к нему и говорить с ним о том, чего мы от него желаем, – ибо не было прилично, чтоб часто приходил к нему сам Максимин, облеченный в такое звание.

На другой день я пошел ко двору Аттилы с подарками для его супруги. Имя ее Крека. Аттила имел от нее трех детей, из которых старший был владетелем акациров и других народов, занимающих Припонтийскую Скифию. Внутри ограды было много домов; одни выстроены из досок, красиво соединенных, с резною работою; другие из тесанных и выровненных бревен, вставленных в брусья, образующие круги; начинаясь с пола, они поднимались до некоторой высоты. Здесь жила супруга Аттилы; я впущен был стоявшими у дверей варварами и застал Креку, лежащую на мягкой постели. Пол был устлан шерстяными коврами, по которым ходили. Вокруг царицы стояло множество рабов; рабыни, сидя на полу, против нее, испещряли разными красками полотняные покрывала, носимые варварами поверх одежды, для красы. Подошед к Креке, я приветствовал ее, подал ей подарки и вышел. Я пошел к другим палатам, где имел пребывание Аттила; я ожидал, когда выйдет Онигисий, который уже находился внутри дворца. Я стоял среди множества людей; никто мне не мешал, потому что я был известен стражам Аттилы, и окружающим его варварам. Я увидел, что идет толпа; на том месте произошел шум и тревога, в ожидании выхода Аттилы. Он выступил из дому, шел важно, озираясь в разные стороны. Когда, вышед вместе с Онигисием, он остановился перед домом, многие просители, имевшие между собою тяжбы, подходили к нему и слушали его решения. Он возвратился потом в свой дом, где принимал приехавших к нему варварских посланников.

Между тем, как я ожидал Онигисия, Ромул, Промут и Роман, приехавшие из Италии в звании посланников, по делу о золотых фиалах, вместе с Рустикием, бывшим при Константии, и с Константиолом, жителем Пеонии, состоящей под властью Аттилы, начали говорить со мною и спрашивали меня, отпущены ли мы, Аттилою, или должны еще оставаться здесь? Я отвечал, что для того и остаюсь в ограде, чтоб узнать это от Онигисия. И я с своей стороны спросил их, дал ли Аттила какой-нибудь снисходительный ответ по предмету их посольства? Они отвечали, что Аттила никак не переменяет своих мыслей, и что объявляет войну, если не будут к нему присланы чаши или Сильван. Мы дивились безрассудной гордости варвара, и Ромул, человек бывший при многих посольствах, и приобретший великую опытность в делах, говорил, что великое счастье Аттилы, и происходящее от этого счастья могущество до того увлекают его, что он не терпит никаких представлений, как бы они ни были справедливы, если они не клонятся к его пользе. Никто из тех, которые когда-либо царствовали над Скифиею, говорил Ромул, или над другими странами, не произвел столько великих дел, как Аттила, и в такое короткое время. Его владычество простирается над островами, находящимися на океане, и не только всех скифов, но и римлян заставляет он платить себе дань. Не довольствуясь настоящим владением, он жаждет бо́льшего, хочет распространить свою державу и идти на персов. Когда кто-то из присутствующих спросил: по какой дороге Аттила может пройти в Персию? Ромул сказал, что Мидия не очень далека от Скифии; что уннам не безызвестна ведущая к ней дорога, и что они давно в нее вторглись, в то время, когда у них свирепствовал голод, а римляне быв в войне с другими, не могли их остановить; что в Мидийскую область дошли Васих и Курсих, те самые, которые, впоследствии, приехали в Рим для заключения союза, мужи царского скифского рода и начальники многочисленного войска. По рассказам их они проехали степной край, переправились через какое-то озеро, которое Ромул полагал за Меотиду, и по прошествии пятнадцати дней, перешед какие-то горы, вступили в Мидию. Между тем, как они пробегали ту землю, и производили грабежи, напало на них многочисленное войско персов, которые множеством стрел (как тучею), покрыли небо над скифами. Устрашенные опасностью, скифы отступили и перешли опять горы, унося с собою немного добычи; ибо большая часть ее была у них отбита мидами. Боясь преследования неприятельского, скифы обратились к другой дороге, ехали… дней по той, где пламя поднимается из скалы подводной, и воротились в свою страну. Таким образом узнали они, что Скифская земля недалеко отстоит от Мидийской». «Итак, продолжал Ромул, если Аттила захочет идти войною на Мидию, то это не будет для него трудно; ему не долог путь, покорить и мидов, и парфов, и персов, и заставить их платить себе дань. Военная сила у него такая, что ни один народ не устоит против нее». – Когда мы молили Бога, чтоб Аттила пошел против персов, и обратил на них орудие, то Константиол заметил: «Я боюсь, что Аттила, по легком покорении Персии, не воротится оттуда приятелем римлян, а владыкою их. Ныне он получает от них золото по званию (которое от них имеет), но если он покорит и мидов, и парфов, и персов, то он не будет более терпеть, чтоб римляне уклонились от его власти. Считая их своими рабами, он будет им давать самые тяжкие и нестерпимые повеления. Упомянутое Константиолом звание есть достоинство римского полководца, за которое Аттила согласился получать от царя положенное полководцам жалованье». Константиол продолжал: «Покорив мидов, парфов и персов, Аттила свергнет с себя имя и достоинство, которым римляне думали почтить его, и принудит их, вместо полководца, называть себя царем; ибо он сказал уже, во гневе своем, что полководцы царя его рабы, а его полководцы равны царствующим над римлянами, что настоящее его могущество распространится в скором времени еще более, и что это знаменует ему Бог, явивший меч Марсов, который у скифских царей почитается священным. Сей меч уважается ими, как посвященный Богу войны, и в древние времена он исчез, а теперь был случайно открыт быком».