Текст книги "Марксизм как стиль"

Но вернемся к журналу. Первый, после редакторского, материал продолжает сквозную тюремную тему. Это интервью с освободившимся бизнесменом Алексеем Козловым. Мне сложно проассоциировать себя с этим графом Монте-Кристо частного предпринимательства. Не чувствую солидарности. Посадил его «нерукопожатный» партнер по бизнесу, а добилась освобождения жена-журналистка. Про сомнительного партнера будущий узник всё знал, но говорит: «сильный – он и должен быть сильным» в том смысле, что особая репутация партнера его не смущала. У каждого из нас в современной России есть, наверное, заключенный, чья судьба представляется политически важной. Для меня это Валентин Урусов, который сидит за то, что создал настоящий боевой и успешный профсоюз. Оправдают и выпустят его раньше срока вряд ли. И даже если такое случится, почему-то я думаю, что «Большой город» не сделает с ним такого же подробного интервью с портретными фото. Пока читал, я ещё не успел забыть про «Народный фронт» и франкистов. Франко спасал интересы испанских бизнесменов, закапывая сотни трупов расстрелянных республиканцев во рвы. Он политически, а если нужно и физически, уничтожал таких, как Валентин Урусов ради сохранения положения и источников прибыли таких, как Алексей Козлов. Гарсиа Лорка, заняв сторону, оказался закопан в один из таких рвов. Угадайте, на чьей стороне оказался бы «Большой город»?

Тюремная тема на том не кончилась. Дальше опубликованы те самые «заявления», которые редакция предлагает подписывать и отсылать в Генеральную Прокуратуру.

Я начал читать первую историю: заместитель начальника департамента экономики и финансов в Минтрансе обвиняется в педофилии. Тут меня затошнило, я понял, что не хочу знать об этом больше и дальнейших заявлений я читать уже физически не смог.

После, чтобы сбавить гражданский градус, идёт материал про дореволюционные усадьбы, а точнее про печальные руины, оставшиеся ныне от них. Ещё одна беспроигрышная тема. Даже подзабытое общество «Память» начиналось когда-то как движение восстановителей архитектурной старины и вообще трудно вообразить человека, который выступает против сохранения культурного наследия, если только это не связано с его личной прибылью.

Хотя и тут легко прослеживается классовое послание. Мелькают в тексте героические командиры «белых» бронепоездов былых времен и морды хамов, посмевших устроить в господском доме сыроварню. Вот вроде бы «господа» начали возвращаться, купил миллионер Брынцалов себе усадебку и даже позвал художника Шилова её реставрировать, но тут вмешался авторитарный и завистливый Минкульт и красоты в мире так и не случилось. Частное и огороженное охраняемым забором всегда лучше общего, дырявого и неказистого. Никто не устал от этой идеологии? Вице-президент фонда «Возрождение русской усадьбы» сетует на то, что выкупить или арендовать сегодня собственную усадьбу весьма затруднительно и хотя мораторий на приватизацию памятников, слава богу, отменен пару лет назад, но с тех пор ни одной усадьбы, находящейся под федеральной охраной, так и не купили, как это ни печально.

И представился мне вдруг Филипп Дзядко с чашкой тонкого севрского фарфора в надушенной руке. Как смотрит он через раскрытое окно своей уютнейшей усадьбы, достаточно ли усердно ишачат на него малограмотные «мужички» (они же «гопники» и «быдло») и снимает барин эту идиллию на айфон. А если вдруг ишачат недостаточно потогонно и начинают, например, высказывать экстремистские идеи уравнительства, тогда барин зовет специально для этого заведенных хамов в косоворотках и они не усердных показательно секут, а барин снова снимает это тем же айфоном, чтобы выложить на личной страничке в качестве наглядного назидания «гопоте» всего мира. И посмотрев сей полезный ролик, к Филиппу немедленно на самодвижущихся колясках съезжаются из соседних усадеб его давние друзья и приятнейшие люди – Б. Акунин, Лев Рубинштейн и сама Дуня Смирнова. И, слушая механическое пианино, ведут они ритмичнейшую беседу о прежних хамских временах, когда «гопоту» в лаптях пускали буквально повсюду, даже в музей и университет. И радуются вслух, какая нашлась у Юлии Латыниной светлая голова – первая предложила отнять право голосовать у тех, кто не владеет достаточной долей собственности. И соглашаются, что это прекрасно примиряет красивую античную идею демократии с идеей собственной усадьбы и нужного числа крепостных при ней.

Откуда вдруг в моем воображении нарисовалась такая странная картина? Да из того же «Большого города» предыдущих номеров. Как и все «гопники» я люблю халяву, а журнал бесплатный, вот и читаю. Дуня Смирнова давно там объяснила всем, что русскую революцию 1905 и 1917-ого годов делали эстетически неразвитые обезьяны. Исключение Дуня делает только для декабристов, они ведь были буржуазными, а не социалистическими, революционерами и вообще нравились Окуджаве. Ещё Дуня там же решила помечтать, кого, кому бы и за сколько она продала, если бы у неё были свои крепостные, но вовремя спохватилась, вспомнив, что можно ведь оказаться и не среди продавцов, а на прилавке. Не отстают от Дуни и живые классики Рубинштейн и Чхартишвили, которые давно в «БГ» рассуждают, как здорово было бы разделить Россию на «гопническую» и «культурную» и жить отдельно друг от друга. Из этих рассуждений следует, что об источниках собственных доходов литераторы имеют весьма смутное, фантомное представление в духе тех генералов из сказки Щедрина, которых прокормил на острове один мужик. Но генералы были всё же посмекалистее, они искали «мужика», а вовсе не мечтали от него отделиться в чистое место.

А что если отдать действительно все эти руины «новым господам», что там будет, всё ли заблестит? Скорее всего, да, заблестит многое. И что будут там делать? Скорее всего то же самое, что и делали там, когда усадьбы принадлежали господам. Т.е. будут сечь «хамов», «гопоту», «быдло» и прочий малограмотный двуногий скот. Нас убеждают, что либо руины либо частные владения – другой альтернативы нет. Я надеюсь, что это выбор ложный и лукавый, но если все с ним согласятся, то по мне так пускай будут руины, зато без свиста розг и земных поклонов. Руины по крайней мере напоминали бы мне, что крепостное право пока что не вернулось.

Можно, конечно, возразить самому себе в том смысле, что современный рыночный обмен и работорговля вряд ли совместимы. Но это только так кажется. Не очень пристойная мечта любого последовательного бизнесмена как раз и состоит в том, чтобы наладить рыночный обмен результатов рабского труда. Производство продукта вне рынка с последующей его товаризацией это идеальная для бизнесмена ситуация. Поэтому крепостное право в России и рабство в США сохранялись так долго. Продукт в товар превращался потом, попав в рыночную сеть обмена, а производить его было гораздо удобнее за пределами рынка, в мире прямого и недорогого насильственного принуждения.

В разделе «мнения» экономист Игорь Иванов пишет о самом неприятном. Мы находимся в глубокой рецессии и скоро банки перестанут выдавать кредиты, что приведет к затуханию экономической активности и тогда банковский кризис станет экономическим. Как точно Игорь нашел ключевое слово: банки! Дайте денег банкам, помогите банкирам и они спасут всех нас! Лечить общество от кризиса это и означает спасать банки! Вот уже три года этим занимается большинство правительств, но этого не достаточно. Всегда вертится в голове в таких случаях вопрос Брехта о настоящем преступлении: что такое ограбление банка в сравнении с основанием банка?

Удивительно, как много в мире людей, которые не могут себе представить ничего круче капитализма и рыночной религии. Рынок дал, рынок – взял, над этим не властен никто из нас!

Это, кстати, ровно та позиция, против которой в дни выхода этого номера «БГ» бунтуют тысячи «гопников» в США («Захвати Уолл Стрит!»). Заигрывающий с «быдлом» философ Славой Жижек тоже примкнул к американским «любителям халявы». В Риме тысячи «любителей считать деньги в чужом кармане» жгли банки, а в Лондоне они штурмовали биржу и к ним там примкнул известный насильник Джулиан Ассанж. Эти и другие опасные утописты подначивают американскую, итальянскую и британскую «гопоту», внушая ей, что спасать общество можно и не через банки, и вообще капитализм это не навсегда.

Дальше ещё более умные, чем Иванов, писатели Рубинштейн и Чхартишвили задаются не разрешимым на первый взгляд вопросом: «Можно ли заставить людей не смотреть друг на друга с агрессией и подозрительностью» или, иначе говоря, почему в Европе люди чаще улыбаются? И хочется сразу же отправить им короткое сообщение со своим ответом: конечно, можно и рецепт давно известен. Число улыбок возрастает там, где разлёт между самыми богатыми и самыми бедными десятью процентами составляет раз 10, а не 20, взгляды прохожих добреют там, где общий доступ к образованию растет, а не там, где оно на глазах превращается в классовую привилегию для состоятельных господ, там где трудовые права… Но тут я спохватываюсь и бросаю сообщение, потому что у писателей давно есть свой и другой рецепт и он бесстрашно излагается: запрет «партии жуликов и воров», разгон Лубянки, изгнание «питерских» из Кремля, и свободное волеизъявление на площадях, «если, конечно, оно не носит ксенофобского, фашизоидного или коммуноидного характера». В этом сценарии чаемой писателями буржуазной революции больше всего трогает даже не игнорирование вопроса собственности, а именно это «если, конечно…». Улыбаться чаще мы начнем, когда наступит свобода слова, но наступит она только для тех, кто думает правильно: не ксенофоб, не националист, не коммунист, не состоял в правящей партии. Интересно, какие меры, чисто теоретически, писатели предложили бы принять против лиц из четырех вышеназванных категорий, если бы они всё равно начали «изъявлять свою волю» публично? И сколько оказалось бы правильно мыслящих, а сколько неправильно мыслящих людей?

Как давний поклонник левацкой группы «Клэш» я не мог проигнорировать такое название. Поводом для написания этой статьи стало то, что некто Роман Супер впервые слетал в Лондон и там у него сложились несколько идеалистические (я бы назвал их «идеологически подготовленными») представления о жизни безработных: если ты не работаешь, тебе бесплатно дают квартиру и деньги, а если работаешь, то всё это сразу отнимают. Безработные, по наблюдениям Романа, весь день торгуют дурью, курят её сами, ссорятся с полицией и слушают рэп и реггей с утра до вечера. Не буду подробно спорить, это чрезвычайно удлинит статью, но у меня об эмигрантских районах Лондона, в одном из которых я некоторое время жил, впечатления совсем другие. Кроме бесполезных и наглых эмигрантов встретился Роману в Лондоне и опальный бизнесмен Чичваркин. «Это генетический мусор. Это ублюдки. Это прирожденные бездельники и уроды. Платить уе..анам за ненападение нельзя. И погромы – тому подтверждение» – объяснил Чичваркин Роману про безработных. Он открывает там свой магазин элитного вина и, помня о погромах, ставит очень дорогую бронированную витрину, которой никакие «уе..аны» не страшны. Кроме бизнеса, Чичваркин не забывает и о гражданском долге – 31ого числа ходит на акции против Путина к российскому посольству. Про сидящих на пособии Роман сделал вывод: «Государство закидывает проблемных парней английскими фунтами, но это всё равно, что лечить пневмонию горячим чаем с малиновым вареньем». И тут сама собой вспоминается статья экономиста Иванова про банки. Конечно, государство не право, закидывая фунтами проблемных парней. Деньги же нужно отдавать банкам, чтобы банки спасли всех нас! Деньгами нужно закидывать тех, у кого они всегда были, а не тех, у кого их никогда не было! Основное настроение статьи – раздражение туриста. Почему они не ишачат? Зачем им столько платят? Ведь человек родился, чтобы максимально эффективно приносить прибыль тем, кто родился для того, чтобы эту прибыль получать. Оправдание любой жизни – быть источником чужой прибыли, и если вдруг ты таковым не являешься, автоматически вызываешь подозрение у автора «Большого города». Этой неприятной удивленностью пропитан весь текст. Если ты не ишачишь на нас или на наших хозяев, зачем ты живешь? – интересуется буржуазный журналист. «Большой город» нужен затем, чтобы модно и актуально сформулировать этот вопрос, пока те, кто в те же дни захватывают Уолл Стрит и штурмуют Лондонскую биржу, не сформулировали встречный: если ты живешь за счет тех, кто на тебя работает, неужели они не смогут без тебя обойтись?

Даже если поверить Роману и предположить, что у безработных всё так радужно, к их жизни может быть два, как минимум, отношения. Первое – прогрессивное. Рост технологий и производительности достигает уровня, при котором обязательный труд становится всё менее обязательным. Библейская фраза про «в поте лица» теряет впервые в человеческой истории свою актуальность. При другой политической системе это означало бы постепенное сокращение сферы товарного и расширение сферы общедоступного. В конце этого процесса за деньги нужно было бы покупать только бриллианты, меха и антикварные ковры, а всё остальное стало бы общим, как детская площадка, библиотека или выложенный в сети фильм. При общем доступе к любым формам образования процент пресловутых «халявщиков» и «бездельников» оставался бы безвредно малым. В системе же классовой тот же технологический рост порождает безработицу, которую приходится хоть как-то амортизировать за государственный счёт.

Второе отношение чисто империалистическое. Британская империя долгое время высасывала деньги и труд из почти всего остального мира, являясь главной колониальной страной. Это заложило основы для невиданных богатств, сосредоточенных в руках ничтожного меньшинства. Лейбористская политика в прошлом веке привела к тому, что очень скромный процент этих воспроизводимых британским капитализмом богатств вместо того чтобы оседать во дворцах, лег в основу некоторых социальных гарантий для простых наемных работников и люмпенизированных беднейших слоев. Что тут неправильного? У кого это вызывает странную смесь официального раздражения и более глубоко скрытой зависти? Только у того, кто чувствует себя «супервайзером» на коротком поводке у буржуа т.е. надсмотрщиком за обществом, прививающим людям выгодные боссу рефлексы конкуренции и комплексы товарного фетишизма.

Ещё там на большинстве страниц написано много теплых слов про «телебанк», «panasonic», карты банка «Авангард», авиакомпанию “Austrian», грузинский ресторан, радио «КоммерсантFM» и «Led-телевизоры серии EGO». Но это ведь просто пятна чистой идеологии, а вовсе не сообщающий что-то текст. Это ритуальные мантры, как материалы съездов и партийные лозунги в советской прессе моего детства. Они просто рекламная дань божеству рынка, чтобы издание могло существовать, и потому читать и обсуждать их не следует. Или я ошибаюсь?

Конформист путает наблюдение – «мной пользуются» с мечтой – «меня хотят». На этой ошибке построено большинство удачных рекламных сюжетов. Некоторые левые психоаналитики, вроде Феликса Гваттари, считали, впрочем, что «меня хотят» никогда не доставит буржуазному невротику такого глубокого наслаждения, какое доставляет «мной пользуются», и потому-то капитализм и существует так долго. Рациональная разоблачительная аргументация тут не действует. Но это уведет нас слишком далеко в область экономики желаний и приведет к слишком экстремистским выводам.

В антилиберальные пропагандисты я не стремлюсь. Их хватает. В чем тогда мотив написания этого текста? Нам – всем «гопникам» этого мира, тем, кто не имеет доли в прибылях и не ассоциирует себя с теми, кто её имеет – нужна сегодня другая альтернатива. Альтернатива капитализму вместо альтернативного, более «европейского» капитализма. Есть тысяча причин, по которым европейской версии капитализма в наших больших городах не будет. Есть простейший парадокс, согласно которому, именно левая критика капитализма и приводит к его «европейскому» состоянию. Нам всем нужна политическая программа поэтапного «изживания» капитализма и антиобщественных рыночных принципов, изгнания их из всё большего числа сфер нашей общей жизни. Я не знаю, сколько у нас шансов. Более того, мне абсолютно всё равно, сколько их. В конце концов, я просто «сражаюсь за свои ценности», как и призывает меня «БГ» со своей протестной обложки.

Поп-марксизм

Наступательность

По работе я часто вижусь с одной девушкой. Культурна, воспитанна, многое умеет, всем интересуется, готова помочь… Но за глаза её зовут «стена плача». О чем бы она ни говорила, каждая фраза начинается со слов: «Конечно, очень плохо, что…». Дальше следует вздох, сокрушенный наклон головы, досадующая мимика. И уже потом идёт само высказывание, обычно, кстати, ничего трагического в себе не содержащее. Казалось бы, каждый ведёт себя, как у него получается, мне-то что? Недавно я понял, что меня в ней бесит. Она похожа на известных мне наших (и не только наших) левых. В редкие минуты попадания на ТV их генеральной эмоцией являются жалобы на несправедливость (а почему классовая власть должна быть справедливой?) и оскорбленное негодование потерпевших. Их главное сообщение – истории о мучительных притеснениях сирых и униженных, заставляющие думать о скрытом и, возможно, не осознанном мазохизме.

Вместо того, чтобы покушаться на противника, левые любят голодать, то есть опять же публично мучить себя в надежде, что власть сжалится над горемыками (христианский Бог до сих пор любит мучеников?). На свои акции эти профессиональные плакальщики нередко выносят символические гробики, в которых «хоронят» то бесплатное здравоохранение с образованием, то «льготы» и «пособия», то ещё что-то. Жалуются власти на избиения и нападения, потом снова жалуются ей, что всё это слабо расследуется, и готовы жаловаться кому-то и на что-то, пока у них есть силы. А когда уж силы иссякнут, тогда придет новое поколение плакальщиков, пардон, левых активистов.

Исторически такой дефект сознания объясним: очень долго происходило не наступление, а отступление народа. Социальные конфликты, забастовки, марши протеста, митинги последних пятнадцати лет это всегда акции обороны, а не атаки. Наше рабочее движение, преданное официальными профсоюзами, не имеющее за плечами многолетних традиций сопротивления, только возникающее как самостоятельный феномен, терпело поражение за поражением, отступало и сдавало позицию за позицией. Наши левые, как “конструктивные”, так и “радикальные” находились все это время в плену иллюзий и ностальгии и не смогли с этим самым рабочим движением наладить достаточного контакта. Поэтому столь многими из них сейчас правит «комплекс жертвы».

Глядя на тех, чьё основное занятие – сетования и роптания по поводу «утрат», невольно вспоминаешь банальности про то, что одни люди ищут решения проблем, а другие всю жизнь выясняют и доказывают, почему проблему решить нельзя. Ну, разве что с помощью революции, которая вечно откладывается.

Возможно, стоит начать с элементарного: говорить в начале каждой фразы, о чём бы не шла речь: «Конечно, очень хорошо, что…».

Чего, на мой взгляд, нам не хватает чисто психологически? Волнующего чувства того, что политическая практика это веселое рискованное дело классовой схватки, а вовсе не перечисление списка пострадавших в этой схватке дрожащим голосом. Это авантюрная конкуренция соперничающих типов сознания и человеческих коллективов, а не плачь беззащитного и напрасно пострадавшего в мире, полном скорбей. Лучше многих это понимал революционный синдикалист Жорж Сорель, писавший языком дерзкого пророка о всеобщей забастовке как мифе, необходимом нам, чтобы мобилизовать себя и других. Главный дефицит современных левых я бы сформулировал одним словом: НАСТУПАТЕЛЬНОСТЬ. Нужно переменить настроение. Избавиться от комплекса жертвы, выработанного в нас поражениями многих лет.

Раб перестает быть рабом в тот момент, когда перестает смотреть на себя глазами хозяина, перестает воспринимать мнения власти о себе, как свои собственные. Главная проблема не в том, что кто-то теряет жилищные метры и льготы, а в том, что нужно предложить людям кое что поважнее всех метров и льгот, то, что их вполне заменяет – жизнь активиста, полную опасного смысла. Диалектика в том, что именно такая «непрактичная» установка, распространяясь среди людей, сильно помогает решать проблемы и с метрами и со льготами.

Мы вечно кого-то и что-то оплакиваем, скорбим, говорим правду о страданиях – политически это верно, но психологически отталкивает. Способные на что-то, кроме слёз, люди никогда не пойдут туда, где преимущественно скорбят о жертвах и сожалеют об утратах (не важно даже, что именно утрачено: трамвай, сквер или «Советский Союз»). Это нужно убрать на второй и третий план. Зато люди, способные бороться и находить в этом особый политический кайф охотно идут туда, где устраняются причины страданий, туда, где наступают, и с удовольствием участвуют в этом. Да, мы не можем сейчас вернуть советскую власть, ввести демократию трудящихся или хотя бы пустить трамвай обратно, но сама смена настроения, обсуждение конкретных сценариев по изменению ситуации сильно улучшат атмосферу внутри наших движений. Левые должны уметь не просто «выразить протест» и «привлечь внимание», но просчитать: кто может решить конкретную проблему, и как с наименьшими затратами заставить его это сделать?

Солидарность с жертвой это психологическая ошибка. Нужна другая установка: с нами ты станешь тем, кто устраняет причины страданий, кто занимает частную территорию, делая её общей, тем, кто экспроприирует поле власти в пользу общества. Со стороны действия левых вполне могут восприниматься, как оправданная месть. Только не надо о «великодушии», оно пристало победителям, а у жертв оно слишком часто маскирует слабость и отсутствие воли. В нынешнем нашем положении мы никакого великодушия и гуманизма к противнику позволить себе не можем. Политически действия левых должны выглядеть, как решение проблемы, как устранение её причин (сначала частных, а потом и общих). Не всегда эта цель достигается, но с самого начала она должна заявляться как то, к чему мы стремимся.