Текст книги "Марксизм как стиль"

Главная опасность в любом воспитании – навязать свои взгляды и модели вселенной. Поэтому я всегда предлагал ей все мне известные модели на выбор. В раннем детстве ей больше всего нравилось православие и буддизм, но ближе к десяти годам заинтересовала саентология. Уж больно красиво закручена у Хаббарда «космическая опера» с огненной стеной и разнопланетными душами, спрятанными внутрь земных обезьян. И вот дочь выросла т.е. завела страницу в соцсети и презирает певицу «Нюшу» просто за то, что её слушают все девочки в её классе. Теперь её впечатляет идея из «Саус парка» – реальность это реалити-шоу т.е. вся наша история это один сплошной «Дом-2». После моей скептической улыбки, она просит привести доказательства против такого взгляда. Слабость подобных идей в том, что на них нечего возразить, а их прилипчивость в том, что они разрешают нам делать всё, а точнее, разрешают как раз ничего не делать.

Если некто создал нас в качестве «реалити-шоу» для собственного развлечения, тогда всё понятно. Мы отчасти похожи на своих создателей, иначе им не было бы интересно наблюдать за нами и предоставлять нам условную, в рамках шоу, свободу. Но похожи мы только отчасти, не полны, утрированы, спектакулярны и ни к чему не способны до конца. Так и должно быть на сцене. Человек есть условное изображение кого-то серьезного, когда этот серьезный хочет посмеяться. Или даже: человек это смех кого-то серьезного над самим собой. Кому не нравится сравнение с шоу, может использовать метафору испытательного полигона, лаборатории, в которой создатели моделируют ситуации со своими условными подобиями, чтобы сделать полезные для себя выводы. Но что если сама эта метафора – мы чьи-то актеры, неполноценные клоны, театральные маски, лабораторные эффекты – что если само это сравнение есть всего лишь попытка скинуть с себя ответственность, попытка иносказательно проговорить свою зависимость, не самостоятельность, подчиненность другим, но другим ЛЮДЯМ, а вовсе не сверхчеловеческим существам. Что, если мы никем не созданы и существуем вовсе не для кого-то. Если это так, нам всем придется однажды стать коммунистами.

Человека принципиально отличают от животных две способности. Мы можем пользоваться языком, достраивая его и можем действовать совместно с себе подобными ради добровольно выбранной, полезной всем, цели. Наш доступ к языку – всеобщий и бесплатный. Эта способность – прообраз правильного отношения ко всему, что человек создает, к любым продуктам общего труда. Вся собственность однажды станет общей, как язык. Слова и мысли, в чьей бы конкретной голове они не родились, это то, что невозможно приватизировать, та первичная общность, которая сохраняется как «призрак коммунизма» в любом нашем высказывании и даже в самой интимно-личной мысли. А вторая способность – прообраз будущих производственных отношений, когда каждый будет делать нечто, нужное всем. В разговоре с ребенком я сжимаю это максимально:

«Мы перестали быть обезьянами, став долговременно сотрудничать ради оговоренной цели и говорить на общем языке, который от этого не тратится, а растёт. Поэтому наша эволюция приведет к тому, что все мы будем работать на общество и иметь не ограниченный доступ ко всему, что обществом создано. Если ты согласна со мной, значит, ты тоже – коммунист».

Ребёнок смотрит лукаво и не спешит объявлять себя коммунистом. Его не отпускает чарующая, щекочущая кожу идея о тотальном «реалити-шоу», о том, что всю жизнь ты танцуешь для тех, кого тебе нельзя видеть и только они и могут тебя верно оценить и наградить. Ребенок помнит, из каких странных иероглифов состоит китайское обещание: «Все металлы станут золотом, а все люди – коммунистами». Если каждый элемент иероглифа разбирать отдельно, от первоначального смысла там не останется и следа. И это вызывает у него смех. Возможно, наш общий язык пока вырос не достаточно, чтобы сформулировать ту же задачу более серьезно и адекватно. Труднее всего подготовить себя к самому простому. К тому, что из твоих слов ребенок сделает свои выводы.

Гимназисты

Первое, что дети осваивают в школе – сотовый телефон, который им покупают вместе с портфелем.

Сентябрьским утром, когда я впервые повёл туда дочку, свинцовые тучи угрожающе хмурились в ледяном небе, в микрофон с крыльца говорились неприятно знакомые речи, читались никому не нужные стихи и неслись из репродуктора вечные песни. Все ждали, покрываясь мурашками, что сейчас пойдет снег и мечтали попасть внутрь здания, но древний ритуал нужно было довести до конца. Жмурясь от ветра, я удивлялся, как мало изменилось в этой вселенной со времен моего детства. Разве что выпускник, по традиции взявший Алёну за руку, был с серьгой и в повязанном вместо шарфа зеленом палестинском платке. Это вселяло слабый оптимизм. Другие изменения, замеченные мной за два школьных года, это мелодии звонков: Битлз, Джо Дассен, Газманов и «Подмосковные вечера» т.е. музыка, которой нынешние дети гарантированно не знают, вместо требовательного зуммера, который я помню. Да ещё на обложках всё тех же дневников (вы тоже видите их линованный разворот, когда считаете дни недели?) фото квадратного двора родной «гимназии», ну и, конечно, собственная форма в мелкую клеточку, чтобы всё было совсем как в клипе «Пинк Флойд» про кирпичную стену.

Школа, армия, тюрьма и больница – заведения, в которых люди находятся не вполне добровольно, изменились за двадцать лет меньше всего. Заглядывая в класс, вспоминаешь, что это придумали монахи-иезуиты: долго сидеть на одном месте, поднимать руку, выходить к доске, получать баллы, следить за учителем, шагающим между парт, а не ходить за ним гуськом, как в античных «ликеях». Целью такой практики была массовая привычка к подчинению, контроль ордена над телом и сознанием сирот, подраставших в монастырях. Конец света нужно было встретить организованно. И эта цель оправдывала любые средства.

Из разговоров с дочкой я вскоре выяснил, что у них в школе существует три устойчивых вида лидеров – «крутой», «дежурный» и «модная».

«Крутой» никогда не моет руки и всегда имеет деньги на пиццу, которой делится в долг. Отдавать этот долг он ни у кого не просит, однако постоянно всем о нём напоминает. Все взаимные долги, обязательства и обещания в младших классах обнуляются в полночь и «не считаются» уже на следующий день. Недавно одному мальчику объявили бойкот за употребление слова «сука», но и бойкот не продержался дольше.

– «Дежурный» командует и на всех орёт. Опасен тем, что может на других ябедничать. Ему училка всегда верит на слово, доказательств не требуется. Поэтому день твоего «дежурства» это день сведения счётов.

«Модная» это когда две девочки соревнуются, кто лучше изобразит «феичку» и победившей достаются несколько часов славы.

– Все выстраиваются к «модной», чтобы она нарисовала им такую же, и она рисует на переменах и на уроках, пока не устанет, а кому не досталось, те обижаются, больше не признают её «модной» и ищут себе новую «модную».

Дети, конечно, остаются детьми с их вечными ценностями. Для девочек это по-прежнему – домики и куклы, а для мальчиков – машины и оружие. Но в любой неизменной вселенной меня всегда интересовали именно те детали, которые меняются, а вечное казалось скучноватым.

Многие второклассники приносят в школу «ноутбуки», собранные из «лего» с привязанными к ним на веревочках «мышками» и, сев рядом, с важным видом стучат на перемене по условным «клавишам», хвастаясь, у кого сколько установлено программ и кто с кем связывался «по аське». Так котенок играет с клубком, пока не станет настоящим охотником.

На прогулке девочки организуют «Клуб одуванчиков», куда запросто могут и не взять, нужно пройти конкурс. Мальчиков из классов постарше зовут охранниками. Все украшают выбранный под деревом «офис» или «клуб» одуванчиками. Мальчики упрямо называют это место «базой».

Главная в клубе Сонька. Она решает, кто принят и раздает должности: кому убираться, кому собирать яблоки-боеприпасы на случай нападения «не принятых» мальчишек.

– Как же Сонька попала в лидеры, она же невысокая, из первого класса, а у вас в клубе даже девятилетние есть?

– Ну, она самая активная, если ей не понравишься, она и укусить может.

Эта варварская готовность укусить противника вызывает у всех уважение и даёт право на власть.

Ещё Алёна состоит в «тайном обществе отрезанной пуговицы». Верхнюю пуговицу на своей клетчатой форме отрезают, неправильно перестегивают и постоянно подмигивают друг другу. Членам такого общества полагается часто созваниваться и ничего не говоря, дуть в трубку, кто сильнее? Или, как вариант, слать друг другу эсэмэски с многоточиями. Собственные ритуалы поддерживают на расстоянии чувство общности.

Специализация «отрезанной пуговицы» – списывать друг у друга «домашку» на продлёнке, сделав её по частям. Другая вероятная причина создания тайных обществ – защита от детского рэкета. Те, кому в классе уже исполнилось восемь, нередко «ставят на деньги» тех, кому ещё семь, и «общество» – способ защиты «своих» вне зависимости от возраста.

– Мы все связаны, одну ниточку тронешь, и вся паутинка на тебя как кинется!

– А есть другие тайные общества?

– Конечно есть, но я в них не вхожу и не знаю их тайных знаков.

Школа учит думать, договариваться и организовывать полезные иллюзии.

Тот, кто хорошо ест за обедом, назначается следящим за остальными. «Можно дать ему 20 рублей, чтобы он себе купил, что хочет, и отправить его в ларёк, а в это время отнести свои полные тарелки на конвейер».

Но тут в игру вступает новая опасность – нужно правильно обогнуть зоркий учительский стол, с которого видно едущую ленту посудного конвейера. Вариант «просто съесть обед» мало кем рассматривается всерьез т.к. здесь же продается пицца.

«Нужно сгрузить второе в первое, подложить между тарелками вилку, ложку и хлебушек, чтоб не выплескивалось, и идти к конвейеру особым путем».

Если ты сделал всё слишком быстро, то подозрительно сразу же возвращаться в класс. «Поднимаешься по ступенькам и на каждой ждешь 5 секунд, а если кто-то из учителей навстречу, то делаешь вид, что нормально идешь, но потом нужно вернуться назад».

Другой вид иллюзии организуется сверху самими учителями. В субботу, когда приезжала комиссия, позвали самых «надежных» детей. «Учительница показала нам, как собирать конструктор и соединять его с монитором компьютера, чтобы управлять собранным зверем. Потом сказала: идите обедать, а когда вернетесь, делайте удивленные лица, будто вы все это впервые видите. После обеда там была «комиссия» и мы при ней всё повторили».

На все вопросы комиссии, замерявшей уровень развития второклассников, учительница отвечала сама, а когда её ласково попросили помолчать, то дети говорили все вместе, и всё равно ничего понять было нельзя.

Насколько я помню, мне там не очень нравилось. В первом классе наступало некоторое разочарование во взрослости. Но Алёне нравится учиться:

– Сидишь, кусаешь ластик ароматизированный, пока училка читает вслух про осёдлых птиц…

Самое страшное, это когда очередная записка с «ты – дурак!» или «я тебя люблю» не метко приземляется учительнице на стол. Если злоумышленник не сознается, то можно и «колонной» т.е. всем классом двойки за поведение получить. Эта кара не минует даже «любимчиков».

«Любимчики» есть у каждой учительницы и они имеют неопределенные, точно никому не известные, привилегии. «Самый простой способ стать «любимчиком» – находить первым опечатки в учебниках, которых там видимо-невидимо». Недавно, впрочем, у них поменялась «музыкалка» и открылась вся относительность статуса «любимчиков». У новой «музыкалки» они совсем другие и никакие опечатки и прочие детские таланты тут не при чём. Возможно, учителя отличают своих по запаху, как пришельцы из сериала «Визитёры».

Есть и другая часть школы, воплощенное ближайшее будущее, пугающий и манящий образец поведения. Там мечтают «натаскаться на ЕГЭ» и говорят: «Мне на тебя всё равно», «Не выноси мне мозг», «Попустись уже, хватит», «Сиди в своём компьютере» и «Перестань исполнять». А всю правду о своей жизни там узнают из сериалов, вроде «Школы». Подростки особо восприимчивы к телевизионному эффекту «грубой правды», но эффект этот ни к чему, кроме правил зрительского восприятия, отношения не имеет.

Утрированный пример: если мы покажем в сериале аккуратную отличницу, которая на перемене подходит к учителю и спрашивает у него, что ей почитать о поэте Есенине, чтобы знать о нём больше, чем в программе, зритель скажет: не правда, лакируют действительность. Хотя в реальности таких ситуаций сколько угодно. А если мы покажем, как на той же перемене пьяная девочка выходит из туалета, разбивает о стену бутылку из под вина и кричит учителю: «Да пошли вы все в жопу!», большинство зрителей подумает: а вот и неприятная правда о школе выплеснулась и прорвалась на экран. Хотя ситуации типа «Есенин» происходят, наверное, в сто раз чаще, чем ситуации типа «да пошли вы…!», но зритель доверяет грубому, брутальному и крайнему, как прорыву истины, и ничего тут не попишешь. И представьте себе теперь, что нам по любому нужен рейтинг, чтоб рекламное время продавать. Что мы выберем: «в жопу!» или «Есенина»?

Чего бы я теоретически хотел от учебного заведения, раз уж попал в “родители»? В идеале нужно добиться одного – научить ребенка учиться, чтобы обладатель аттестата умел создавать нужные ему связи, как с другими людьми, так и с мировым архивом накопленных знаний, а так же мог легко обрывать те связи и зависимости, которые ему мешают и тормозят. Он должен знать, как найти нужную книгу и ради чего выключить телевизор, уметь сохранять автономию от всего, что «считается» и «всем известно». Но этим сладким упованиям на свободное развитие можно предаваться сколько угодно, школа же останется иезуитской техникой подчинения, советским заповедником и утрированным шаржем на мир родителей. У этой системы есть серьезный охранительный аргумент – вот проведут все реформы, коммерциализируют окончательно, и любые знания выше таблицы умножения станут элитарной роскошью, так что лучше уж оставить «как сейчас». В конце концов, «как сейчас» помогло столь многим на личном опыте осознать условность любой социальной системы ещё в первые десять лет своей жизни…

Снова на Луне?

В детском зале книжного магазина, где я работаю, целая полка выделена советскому писателю Носову. Спрос устойчиво высокий. Лидируют книги про Незнайку. Этот одетый как стиляга персонаж ростом с огурец вот уже полвека не выходит из моды, а это что-нибудь да значит. Не растворимая рынком часть советского сознания? Внутрисемейная память поколений? Или что-то ещё? Лидером же продаж уже из книг о Незнайке является именно роман о приключениях на Луне, потому что там описывается реальность, а не модель аграрной или технократической утопии, как в остальных книгах. Запечатлен капитализм, а точнее, современные Носову США. Отдельные детали писатель прямо позаимствовал из доступной ему тогда американской литературы. Например, костюм, который по очереди надевают лунные коротышки, чтобы пройти дресс-код в привилегированную часть города, попал в роман из раннего рассказа Брэдбери, опубликованного в «Иностранной литературе».

Во всех носовских книгах Незнайка это герой, который, запуская сюжет, тестирует общество на гуманизм своим не вполне социальным и авантюрным поведением. Потому никакого другого места, кроме «тестирующей» роли, этот «лишний человек» и не имеет.

Актуальнейший Михаил Елизаров в своей новой книге «Бураттини» посвятил этому герою едва ли не самую интересную главу о взаимоотношениях мифологического и социалистического. И модный журнал «Большой город» цитирует Носова, чтобы точнее описать типажи современных москвичей.

Но что всё же делать с этими детскими антибуржуазными книгами? Не читать их детям, чтобы они спокойно выросли эффективными менеджерами? Перестать издавать? Объяснять ребенку «какое было время»? Но тогда придётся объяснить, что именно на носовской Луне «неправда» или какой именно «правды» там не хватает, и тут мы рискуем запутаться в собственном отношении к капитализму.

С недавних пор это стало последним аргументом наших неолибералов, мол, вот рисовали нам капитализм как оскорбляющую человеческое достоинство систему, разменивающую на деньги любой смысл жизни, и потому у нас именно такой капитализм и получился. Эту наивную аргументацию часто можно слышать из уст Хакамады, Латыниной, Сванидзе или Льва Рубинштейна. То есть в том, что наш капитализм дикий и не имеет внутри себя никакого почти ограничения рыночных интересов, виновата, оказывается, советская пропаганда и книги вроде «Незнайки на Луне». Именно там, наглядно и в деталях, мы видим пошлейшую систему с олигархической конкуренцией, финансовыми пирамидами, непременной государственной и частной ложью и рейдерскими перехватами чужого бизнеса.

Другие бы книги читали в детстве, другой бы и капитализм получился? Такая поразительная вера в силу слова и текста как первичных начал по отношению к любым производственным и обменным связям, не объясняет, к сожалению, почему наша версия рыночного общества так близка мексиканской или турецкой его разновидностям. Главная разница – всеобщая грамотность, всё остальное сопоставимо. В Мехико и Стамбуле тоже слишком любили советскую пропаганду? Есть валлерстайновское мнение, что у любой страны имеется место в миросистеме и это место, экономическая роль, и задает внутренний политический и даже культурный климат, эта роль определяет границу между «возможным» и «несбыточным» в каждом конкретном обществе. Но такое мнение кажется марксистским бредом сторонникам теории дурного влияния советской пропаганды.

Случайно включишь шоу Кургиняна и Сванидзе и узнаешь, что из позвонивших в студию семидесяти примерно тысяч человек в девять раз больше тех, кто желает капитализму гибели в самом ближайшем будущем, да и задумаешься, только ли в телезрительской «ностальгии» тут дело? А посмотришь «Елену» Звягинцева и яснее становятся вполне современные мотивы звонивших. Чтобы не расстраиваться, я хочу знать как можно меньше об «особом пути», который предлагает абсолютное большинство позвонивших «вместо капитализма».

«Я буду жаловаться!» – кричит Незнайка, когда его воздушный шар падает. Кому? Государству, которого нет у коротышек? Богу, о котором они не упоминают? Судьбе?

Надежда на патернализм приобрела у нас космический масштаб и превратилась из доверия в требовательность к миру, как будто вселенная это одно большое, созданное неизвестно кем, социальное государство, а личная судьба это получение льгот. В политически парализованном обществе, где каждый мечтает однажды пожаловаться «сильному» и заранее готов ненавидеть «сильного» за его равнодушие, мало кто помнит, откуда взялись второй выходной, гарантированный отпуск, восьмичасовой рабочий день и сколько пороха и крови было потрачено в борьбе за эти «популистские» и «угрожавшие экономической эффективности» права. Зачем об этом знать в стране, пропитанной усыпляющей нефтью? Эта липкая жидкость выедает историческую память и социальную ответственность.

Некоторые постоянные посетители детского отдела нашего магазина играют, например, вот в такую литературную игру, известную с древнегреческих времен – родители и дети пишут письма от имени одного понравившегося героя к другому, а потом сравнивают, у кого что получилось. Вот, например, что написали отец и восьмилетняя дочь после прочтения «Незнайки на Луне»:

Письмо девочки:

«Здравствуй, Козлик. У меня всё хорошо, правда я чуть не умер от болезни, которая развилась от тоски по земле. Хорошо что Пилюлькин это в последний момент остановил. Надеюсь, у тебя тоже всё в порядке. У нас закончился лунит и ракета не в порядке. Ремонтировать её без невесомости мы не можем и другую строить тоже не можем. Так что привезите нам невесомости. У вас там её очень много!»

Письмо отца:

«Здравствуй, Козлик, вспоминаю тебя всякий раз, когда вижу Луну на небе. Как ты там? Надеюсь, что даже во сне ты не становишься барашком ни на минуту и острова, где мы с тобой катались на каруселях, больше, надеюсь, нет. Что поделывают у вас бывшие полицейские и бывшие богачи, удалось ли их приспособить к полезному труду или они до сих пор шляются без дела? Взошли ли все семена наших гигантских растений или некоторые из них не прижились в лунном грунте?

У меня много нового. Во-первых, я пишу книгу о своих, а точнее, о наших с тобой, лунных приключениях. В Солнечном Городе есть художник, механик, ученый, врач, но нет ни одного писателя, который бы увлекательно описал всю нашу жизнь и из книг которого могли бы узнать о нас будущие коротышки. Я решил занять это место и вчера уже читал первые главы своих мемуаров собравшимся на поляне после работы коротышкам. Селедочке и Фуксии понравилось, а Знайка мою книгу раскритиковал, сказав, что в ней слишком много про меня, а остальных коротышек почти и не видно. Но это он завидует просто, я же не виноват, что я самый интересный коротышка во всём нашем городе. А чтобы показать, что я не хваста какой-нибудь и слава мне не нужна, я пообещал себе взять псевдоним и опубликовать книгу, когда закончу, под чужой фамилией. На это Знайка сказал, чтобы я нос-то слишком сильно не задирал, а я ему ответил, что раз он так говорит, то и возьму себе псевдоним «Носов», чтобы с носом Знайку оставить.

В моей книге будет глава «Новая жизнь на Луне», поэтому пиши мне все ваши новости как можно подробнее и шли космической почтой, а я тебе за это прямо в книге объявлю благодарность. Но ещё лучше мне бы к вам прилететь ещё разок и увидеть все перемены самому, надеюсь, это получится, если мне удастся убедить руководство ближайшей экспедиции в том, что им обязательно нужен свой талантливый писатель в экипаже, чтобы прославить их полёт на весь мир.

Очень надеюсь вновь вскоре увидеться с тобой и другими своими лунными друзьями, передавай им всем привет при встрече, твой друг и первый писатель цветочного города – Незнайка («Носов»).

Удивительно, насколько эти письма различаются и являются портретами пишущих. Какие проблемы волнуют ребенка? Собственное здоровье (решение – доктор), связанное с родной средой (консервативная детская зависимость от своего места, семьи и т.п.). Исчерпанность энергоресурса и следующий из неё технологический коллапс (решение – космическое вмешательство другого мира, который возобновит поставки истраченной землянами энергии). «Лунит» есть всесильная обобщенная нефть. Социальность, которой переполнен роман, никак в письме не проступает. Интересно, почему? Потому ли, что в восемь лет социальность не является интригующей? Человек становится общественным существом за пределами семейного микрокосма только после десяти? Или потому, что капитализм давно не экзотика, ибо вся эта «Луна» видна ребенку в телевизоре, на улице, в разговорах взрослых и на каждом фантике от шоколадки?

Что волнует отца? Во-первых, социальная проблема: что делают с «бывшими» представителями власти и владельцами капитала (решение неизвестно). Расторжима ли связь между социализмом и репрессивностью? Во-вторых, собственный успех – нужно занять место в обществе, даже может быть создать это «место», и посрамить всех оппонентов. Т.е. в обоих случаях его волнует положение тех, кто ещё вчера не имел (или вдруг утратил) никакого статуса, доступность социального лифта.

Что воспитывает такая игра? С одной стороны, она учит перевоплощению, психологической пластичности, полезной для сочинителя, актера, художника и просто полезной чтобы уметь посмотреть на ситуацию глазами другого. С другой стороны, она дает более глубокое, чем при обычном чтении, переживание прочитанного текста. Греки делали в ликеях акцент на своей истории и писали письма Одиссея к жене или Телемака к Одиссею. И со стороны третьей, ребенком осваивается эпистолярный жанр т.е. форма последовательного рассказа о себе и вопросов к другому, приводящая в порядок сознание пишущего.

МАЛЕНЬКИЕ ЧЕЛОВЕЧКИ КАПИТАЛИЗМА

Тема крошечных людей всегда будет нравится детям. Приятно знать, что ты не самый маленький. Вот и в новом японском мульте культовой студии «Хибли» про Ариэтти, снятом по известной детской книге Мэри Нортон, тоже говорится про маленьких, но не таких веселых, как у Носова, человечков. Это история семьи нелегальных эмигрантов (лица у них совсем не японские), которых официально нет и которые вынуждены «одалживать» необходимые им вещи у тех, кто официально существует. Главная проблема мульта – достаточно ли мы счастливы для того, чтобы делиться с кем-то чем-то, не требуя ничего взамен? Против нелегалов выступает наименее образованный и стоящий ниже всех представитель разрешенного мира – служанка, на которой большая часть физической работы в доме. Те, кто повыше классом, проявляют гораздо большую толерантность, терпимость и даже романтизируют «добываек». Лучше всех к ним относится тот, кто особо остро ощущает ценность жизни т.к. сам может в любой момент умереть – мальчик с больным сердцем. Однако, долгое сосуществование невозможно и старинная (викторианский кукольный дом) мечта о социальном симбиозе и интеграции неосуществима. Нелегалы отбывают в свой мир, к дикарям с расписными лицами, делая реальность полярной и однозначной.