Текст книги "Марксизм как стиль"

Че Гевара остался в массовой памяти идеальным образцом наступательности, не смотря на две неудачи (в Конго и Боливии) и смерть в плену. Почему Че Гевара кто угодно, но только не «жертва»? Что сделало его новым «Робином Гудом»? Почему миллионы людей до сих пор хотят быть «таким же, как Че». Наступательный стиль жизни. Он не боялся вызываться и решать вопросы, в сельве лично расстреливал дезертиров, а после революции всерьез пытался отменить на Кубе деньги, и всё это с неподражаемой улыбкой наступателя, смеясь над врагом, подшучивая над товарищами, над Хрущевым и над своей астмой. «Мы устроим вам один, два, много Вьетнамов!» – обещал он империалистам радостно и уверенно, как обещает менеджер по продажам преуспевающей компании открыть сеть филиалов. При этом мало у кого повернется язык назвать Че просто «мачо», «каудильо» и искателем приключений. «Моя семья это все те, кто чужие слёзы ценит, как свои собственные» – говорил он без единого грамма сентиментальности в голосе, со спокойствием человека, предпочитающего наступать. С ним очень рано («Дневник мотоциклиста») случилась эта важнейшая мутация – солидарность с жертвой перешла в новый образ «устранителя проблемы любым необходимым способом». А способ есть всегда. Тоже можно сказать о Марксе, его непростая жизнь оставила нам портрет победителя, выигравшего идеологическую борьбу с системой. В этом смысле и Мао, победивший всех, кого хотел, как образ важнее для нас, чем Троцкий – образ самого умного большевика, которого убили ледорубом менее развитые сталинисты.

Вильгельм Райх писал, что «фашизм это революционная эмоция, нашедшая себе реакционную форму». Мне кажется, нам сегодня не хватает «революционной эмоции» и потому не грех поучиться кое-чему у правых. Что движет скинхедом? Желание прекратить говорильню и читальню, немедленно встать из-за стола, обуть обувь потяжелее и повоеннее и под наступательную музыку наконец-то разобраться и покончить со «всей этой фигней». Не будем уточнять, как с его точки зрения «вся эта фигня» выглядит, это всем известно. У левых есть другое представление о «фигне», другие адреса и фамилии. Другой сценарий решения, не менее действенный и конкретный. Но саму революционную эмоцию я бы позаимствовал и в себе разбудил.

Да, в отличие от правых, мы не садисты, которые собираются отомстить всем за свои несбывшиеся мечты, но это ещё не значит, что у нас нет зубов. Левые слишком долго подавали себя как нечто среднее между добровольными социальными работниками и политически грамотными хиппи-пацифистами. Но мы живем в обществе, где нельзя добиться результата, если тебя никто не боится и ты никому не мешаешь. Левым стоит стать реальной проблемой для чиновника, продавшегося богачам и для самого богача, покупающего власть. Левых должен опасаться и беспринципный мент и обслуживающий власть журналист и гламурная звезда, равнодушная к политике, и политтехнолог, помогающий классовой власти осуществляться. Каждый из них должен понимать, что если он не оправдается перед левыми, то может легко попасть в число мишеней их активности. У нас есть зубы и некоторым гражданам стоит почувствовать это в самом ближайшем будущем. Для людей, ослепленных своим положением, связями, суммой банковского счета левые станут кошмарным сном, угрозой их прибыли, их секретности, их власти, влиянию и «прайвеси».

Без этого за нами никто не пойдет, нам никто не поверит, никто не будет прислушиваться к нашим советам. И вся протестная энергия людей достанется тем, кто умеет показывать зубы, оставлять царапины и быть траблмейкером, опасным для порядка, тем, кто знает: «чтобы сорвать маски, нужны когти», как пела группа «Пинк Флойд», по своему перефразируя Ленина. Под какими бы странными знаменами и абсурдными лозунгами такие люди не выступали, именно им народ доверит роль «непарламентского представительства» своих интересов в стране, где никакой парламентаризм давно уже невозможен. У левых есть уникальный анализ ситуации, есть своя «среда», есть набор предложений, инструкций, рецептов по переустройству общества и решению локальных проблем. Мы накапливаем опыт и делаем выводы. Мы обновляем лексику и готовы завести полноценную культурную политику. Осталось сменить основное настроение. Когда нашим внутренним состоянием будет наступательность, ощущение крепких и острых зубов во рту, нас станет столько, сколько нужно для решения наших главных задач.

Ежедневное стремление к захвату присвоенной врагом территории. Наша цель – отнять у них «их» темы, «их» образы, «их» лексику, «их» прибыль и «их» власть. Отнять у них их спокойствие и уверенность. Есть тысяча и один способ делать это, до последнего более или менее оставаясь в рамках формального закона или, по крайней мере, ускользая от него. Впрочем, они всегда с легкостью игнорировали свой закон, так с чего бы и нам делать из него «священную корову»? Капитализм не знает никаких законов, кроме законов извлечения максимальной прибыли из «человеческого материала», так что всё, что требуется от левых – быть столь же циничными по отношению к формальному праву, как и их противник. Прежде чем делать что-либо, я предлагаю стать, глядя в зеркало, веселым и зубастым, чтобы не испортить всё дело пораженческим запахом валериановых капель.

Позволю себе не согласиться с той частью левых, которые регулярно предостерегают своих товарищей от опасности «ниспровергательства» и преждевременного радикализма, за которым, якобы, нет ничего, кроме самопиара. Думаю, те, кто так считают, мыслят строго рационально и аналитически, как ученые, а политика, жизнь общества всё же не равна науке, хоть и должна ей подчиняться. Левые рационалисты упускают один очень важный мотив перехода человека в оппозицию – психологическую сторону, а там немало иррационального, нравится нам это или нет. Человек становится под смелый флаг в том числе и потому, что хочет, как это ни грубо прозвучит, нарушить правила опостылевшего и несправедливого порядка, перегородить там, где не положено, ходить там, где запрещено и поорать то, что нельзя. Да, если бы всё сводилось только к этому, движение было бы просто сетью бойцовских клубов без политического измерения, но, с другой стороны, если бы всё наше дело сводилось только к рациональным, полезным для общества и необходимым для прогресса требованиям, то движение превратилось бы в колонну киборгов, монотонно требующих чаще смазывать им винты и менять батарейки. Не надо быть Зигмундом Фрейдом, чтобы знать – внутри человека полно темной энергии, которая толкает его к риску, заставляет его доказывать себе и всем, что он не боится и умеет нападать. У нас внутри целый «Солярис» бессознательного и воспитанию он не поддается. Если эта энергия не востребована слишком рациональным, миролюбивым и осторожным движением, такое движение никогда и нигде не соберет на свой митинг больше сотни людей, причем отнюдь не самых интересных, креативных, решительных и перспективных людей. Я уверен, что кроме рациональной программы и анализа левые уже сейчас, с самого начала, должны предложить всем желающим и «ниспровергательную» составляющую. Тысячу раз я слышал, что наша политика это не экстремальный спорт. Это повторялось настолько часто, что я начал сомневаться и полагаю, что наша политика должна быть в том числе и экстремальным спортом, как у арт-банды «Война», практикующей воровство в супермаркетах, концерты в суде, заваривание дверей раздражающих ресторанов и ночную проекцию «веселого роджера» на фасад Белого Дома.

Движение, которое предлагает санкционировано стоять с картонками на шеях в разрешенных для этого местах, никогда не станет массовым и влиятельным, оно всегда будет мечтать о временах, когда всё наконец правильно разовьется, дозреет, сложится и вот тогда-то мы и грянем в полный рост. Но так никогда ничего у нас не дозреет и не сложится. Если движение не предложит человеку способа быть смелым и (пардон за матерное слово) «пассионарным» здесь и сейчас, никуда не откладывая и ничего не дожидаясь, есть серьезный риск состариться, так и не увидев «дозревания общества» и «складывания условий». Энергия сопротивления – одно из главнейших условий, она должна быть применена, а не отвергнута, заперта или подарена правым. Внутренний «Солярис» глубже подземной нефти и потому есть шанс победить хозяина нефти. Движение, которое боится человеческой наступательности, отдает её своим конкурентам и теряет место в истории. Это отлично понимают в «Гринпис», у нацболов и в «Братстве» Дмитро Корчинского, но я не уверен, что это понимают наши левые. Движение, которое психологически центрировано вокруг оплакивания потерпевших и взываний к справедливости, а идеологически рационально, как таблица Менделеева, не состоится, не выйдет за рамки тусовки горестных скорбецов. Нужно покончить с этим имиджем незаслуженно обиженных чебурашек. Выплюнуть эту идентичность вон.

Да, история это конкуренция достаточно рациональных социальных машин. Но топливо, приводящее эти машины в движение, это отнюдь не самые рациональные эмоции: массовые чувства, мобилизованные героем, мифом, утопией золотого века и великого будущего. В 19-ом веке было хорошим тоном считать, что человек и общество рациональны, как машина и потому желательна столь же рациональная политика. Но вот уже более ста лет интеллектуалы открывают, что в человеке сидит обезьяна, и куча детских комплексов, надежд и травм, и сколько угодно грандиозных фантазмов и абсурднейших упований. Если есть смысл у слова «душа», то означает оно именно это. И так будет всегда, потому что человек не компьютер, да и компьютер, сами знаете, как ведёт себя порой. И если человека лечить от этого, от него останется одна голова, как от профессора Доуэля. В конце концов, именно побеждающая индустриальность и конвейерность, стремление максимально рационализировать человека, понять и обеспечить его как понимают и обеспечивают машину, стало одной из причин возникновения тоталитарного типа общества (в сталинской его версии) и появления бихевиористской психологии в США. Иррациональное ни там ни там не исчезло, будучи запрещенным (якобы «преодоленным»), оно ушло в подполье, попало под запрет, мстило, дав энергию всей «антисоветской» (у нас) и «битнической» (у них) культуре, превратилось в преследуемый, подрывной, мстящий элемент психики. Первой интеллектуальной реакцией на эту опасность и было появление франкфуртской школы в 30-ых, а потом и «новых левых» с их контркультурой в 60-ых.

Наша задача – не отворачиваться от этих истин. А принять их и найти им место, пока это не сделали другие, не столь прогрессивные силы.

Летом-09 арт-группа «Свои 2000» выставила в качестве «развлечения» на книжном фестивале в ЦДХ яркие трафареты, куда каждый желающий мог вставить голову и сфотографироваться в образе избиваемой толпой болельщиков жертвы, преследуемого ментами гастарбайтера, уволенного рабочего или собирающей бутылки нищенки. Остроумно. Любимая мыслительная операция многих нынешних левых и есть такой трафарет.

В обществе, где неугодных адвокатов убивают на улице, излишне любопытным журналистам проламывают черепа в темных подъездах, несогласных активистов пытают в милицейских клетках, а несговорчивых рабочих лидеров вышвыривают с работы, нельзя просто «справедливо высказываться» и «разумно предлагать». Нельзя просто стоять с картонками перед административными зданиями. Это антиреклама левых.

Давно пора развернуть движение в обратную сторону, от обороны к атаке, от отступления к нападению, от мудрой скорби к «безответственной» мобилизации. Ресурс для такого поворота есть всегда, просто потому, что по-прежнему все, что имеют и делят «они», создается «нами», и значит, возможность обратного движения никуда не делась. Бесполезность и неэффективность сопротивления – очень выгодный для власть имущих миф. Нам есть что отнять у них, и в материальном смысле и в символическом.

Победит тот, кто наступает, подобно дню перемены погоды, подобно великому и веселому празднику, такому, как седьмое ноября.

Красивый Холм

Это милая песенка моей молодости. Её принято было мурлыкать под нос, расслабленно сидя теплым вечером на асфальте Арбата, «Гоголей» или Ротонды, если это Питер. Выражая всей позой духовность и независимость. Или цитировать, отличая «своих» от не приобщенных к нашему «неформальному» культу. Не приобщенные, впрочем, тогда встречались всё реже. И сейчас она не забыта уже далеко не столь молодыми людьми, её образы выскакивают то в заголовках глянцевых журналов, то в рекламе, то просто в разговоре. При всей нарочитой простоте фраз, это одна из «песен поколения», а значит и один из его автопортретов. Кто именно там изображён? Гуманитарий c «неформальным» прошлым. Такие люди делают сейчас, кстати, львиную долю наших медиа и культуры. Но выйдем из под ублажающего слух гипноза и спросим себя, о чём поётся в песне? Хочется разобрать её, как это делали в школе надоедливые учительницы литературы со стихами Есенина или Пушкина.

Сидя на красивом холме

Герой за единение с природой, не урбанист, в душе эколог, любит бывать на даче и в деревне, по жизни расслаблен, предпочитает пассивно сидеть, нежели держаться на ногах или идти к какой-то цели.

Я часто вижу сны

Уважает сюрреализм, психоделию, Грофа, другие «сновидческие практики» т.е. не разбрасывается своими снами, а любовно коллекционирует их, чтобы делиться с себе подобными.

И вот что кажется мне

Мягок, на своем мнении никогда не настаивает, уважает «кажимость» как буддистскую майю т.е. всегда готов в случае опасности допустить, что между его снами и так называемой реальностью вообще нельзя обнаружить разницы.

Что дело не в деньгах

Отказывается от материального успеха, чтобы никто не смог упрекнуть его в лени или паразитизме. На всякий случай, чтоб не клянчили в долг, предпочитает всегда выглядеть «бессеребренником».

И не в количестве женщин

Кокетливо намекает на свою пресыщенность и опытность в этом вопросе и предлагает любопытным при случае проверить его чувственную искушенность.

И не в старом фольклоре

Не доверяет слишком простой для него утопии «духовного прошлого», как бы далеко ни был удалён этот «золотой век».

И не в новой волне

Сомневается и в последних экспериментах (музыкального и не только) самовыражения, пришедших из Европы, слишком технических и поверхностно имиджевых. Отчасти разделяет претензии к западной культуре, которой «не хватает нашей (восточной) глубины».

Но мы идём вслепую

Одной из его любимых стратегий поведения является детская игривая «зажмуренность», нарочитое непонимание окружающего. Любимый имидж – трогательный беззащитный ребенок «не от мира сего».

В странных местах

Как можно чаще подчеркивает чудесность того, что видит и свою зачарованность всем этим, не забывает рекламировать оригинальность своего восприятия самых обыденных вещей.

И всё, что есть у нас Это радость и страх.

Для всякого, склонного к бессистемной мистике, эмоции важнее размышлений и ими-то, а не смыслами или результатами деятельности, измеряется жизнь.

Страх, что мы хуже, чем можем

Некоторое отступление от буддизма в сторону монотеистических религий (иудаизм, христианство, ислам), обещающих страшный суд тем, кто не достаточно усердствовал в добродетели и не был максимально богобоязнен. Психологическая основа таких представлений – чувство вины, происходящее из детского страха перед родителями и другими «воспитателями».

И радость того, что всё в надежных руках

Обратная сторона монотеизма, нашедшая себя у суфиев и во многих христианских ересях. Бог позаботится о том, чтобы спасти всех без исключения и воздать нам сверх меры, при условии, если люди не будут наглым образом на это уповать. Психологическая основа – ожидание от родителей (вместо справедливости) ничем не заслуженного добра.

И в каждом сне я никак не могу Отказаться

Печальная для «почти буддиста», но зато по-человечески понятная для поклонников, невозможность вырваться из «сансарических» образов, представлений и связей, забыть свой опыт и очиститься от «эго», препятствующего окончательному просветлению. В монотеизме – невозможность очиститься от бесов гордыни и страстей.

И куда-то бегу

А хотелось бы, конечно, вечно «сидеть на красивом холме», став его частью. Цель мистика – абсолютная пассивность, возврат сначала в бессознательное, а потом и в неорганическое состояние «единения» и решения всех проблем. У холма и его частей не может быть никаких тревог, им не нужно никуда бежать, потому что их не волнует, существуют ли они вообще, в какой форме и с какой целью. Впрочем, «бежит» наш герой «сидя» т.е. во сне, понарошку.

Но когда я проснусь

Т.е. окончательно избавлюсь от своей личности, затмевающей льющий с духовных небес свет истины, не выразимой в словах.

Я надеюсь, Ты будешь со мной

Это «Ты», которое должно оказаться «со мной» – единственное, что явится герою после его «пробуждения». Любовь со времен «Битлз» примиряет все противоречия и выгодно экзальтирует женскую аудиторию. Вполне возможно, впрочем, что «Ты» в данном случае, это «мировая душа» гностических мистиков, буддистская «нирвана» или даже сам Бог монотеистов. С незапамятных времен они пишут стихи, выглядящие «для профанов» как вполне попсовые серенады под окном, а «для посвященных» расшифровываемые как самодельные молитвы, обращенные к божеству. Имам Хомейни, помнится, баловался этим, в свободное от наставлений иранскому народу, время. То, что «Ты» стоит в начале последней строки и пишется с большой буквы, усиливает такой намёк.

Для чего я всё это проделал? Это первая половина полезного упражнения в важной психотехнике освобождения от спектакля. Нравится ли вам такой «выясненный» вами персонаж и чем именно? Имеет ли он отношение к вашей жизни и самосознанию? Разобрав его на кирпичи, что вам теперь хотелось бы изменить, уточнить, переделать? Изменив, вы получите автопортрет и уже свою ситуацию. Хотя порой и кривоватое, но зеркало. Другим путём этого эффекта не достигнешь. К коммерчески успешному шедевру стремиться не обязательно. В конце концов, вы же делаете это для себя, а не на продажу. Для самоизучения и самотерапии. Для избавления от зависимости от приятных, но чужих образов. Я менял в этой песне каждую строку так, чтобы она лучше соответствовала моему, а не чужому, ощущению жизни. Исправил всё то, что меня не устраивает. Вот что у меня получилось:

 
Стоя на захваченной земле
Я часто гляжу в бинокль
И сужу о добре и зле
Я вижу, как в доходность
Превращаются тела
И все старинные звуки
И все сверхмодные дела.
Мы все ослеплены
Пиротехническим шоу
Осталось верить рекламе
Что всё будет хорошо
Верить попам
Что мы здесь жили не зря
И весь бюджет освоен
До последнего рубля
И пусть я оглушен
Очень громким сигналом
Мне видно как воздастся
Безналично и налом.
 

Предположим, вы тоже проделали подобное упражнение. Взяли песенку, которую вы частенько напеваете про себя и сделали так, чтобы она стала действительно про вас. Не важно, что это будет – Высоцкий, Виа Гра, Тимати или Егор Летов. Заменили каждую строку на более точную так, чтобы она описывала именно вашу, а не другую, чем-то похожую, реальность. Складность не важна, важна искренность. Сохранение ритмической схожести с оригиналом желательно, но совсем не обязательно. Теперь у вас есть собственный хит для личного пользования. Эта песня именно про вас, а не про героя, с которым приятно себя ассоциировать. Попытайтесь рассмотреть свою песню так же, как только что читали чужой, изначальный текст. Какой получился персонаж? Что вы можете сказать о нём? Какой вы желаете ему судьбы? Чего он достоин, а чего вряд ли заслуживает? Где смешон и явно фальшивит? В чем не любит признаваться даже себе, а вам со стороны всё отлично видно? Что вам в нём не нравится и что хотелось бы изменить? На что он рассчитывает и как его можно использовать для пользы дела? Предлагаю делиться результатами, а не держать в себе. Преодоление «прайвеси» и информационный коммунизм – стартовые условия для шагов к реальному коммунизму.

Это простейшая творческая игра в самоанализ с помощью присвоения.

Тени на стене

В Афинах как всегда была забастовка и пятый трамвай не повёз меня к морю. Размышляя, достаточно ли я хочу на пляж, чтобы платить за такси, я свернул в Эксархии в одну галерею, которую мне давно советовали совершенно разные люди, и пару минут ничего не понимал, а потом был по-настоящему «импрессирован».

Вокруг меня на полу галереи цвёл хлам, громоздились огрызки с обломками, гнутые останки вещей сплетались. Просто мусорные кучи, какие здесь на демонстрациях часто поджигают анархисты. Вообще-то я ко всему «авангардистскому» стараюсь относиться заведомо хорошо и считаю, что оно непростительно мало используется в нашем политическом сопротивлении, даже книгу о левом понимании эстетики начинал когда-то писать «Почему я модернист?», не хватило усидчивости закончить. Но тут ни ума ни сердца не хватало, чтобы понять или как-то почувствовать этот мусор. В отчаянии я схватился за мысль, что передо мной ребус, зашифрованное послание или стишок, и достаточно правильно назвать эти бывшие вещи под ногами, чтобы его прочесть, но я не знаю, как всё это по-гречески… Вспомнилось, что по-еврейски такая свалка называется «Голем». Я был беспомощен, пока, встав в отпечатанные на полу следы, не посмотрел на белые стены вокруг себя. Правильно расставленные лампы светили сквозь хлам, образуя на стенах точные тени беседующих в кафе и бегущих мимо с флагами людей, гербы государств и эмблемы корпораций, профили животных и машин, целые улицы. У этих легко узнаваемых теней не было привычного, «правильного» источника, это были мастерски организованные с помощью мусора иллюзии и это открытие окатывало мозг восторгом. Нобл и Вебстер, кажется, начали первыми такое делать, но кто что начал первым, пусть разбираются патентные бюро, а для всех остальных важно, что и где было сделано, а что не было.

На следующий день я пошел на коммунистический митинг. Слышно его было с окраин. На столбах полоскались плакаты с хмурым «Поднимающим знамя» и листовки с квадратными красными кулаками. Рабочие из советских иллюстраций красовались на обложках партийных журналов. Оглушали песни сталинских времён с греческим текстом: «Катюша», кажется, и «Вихри враждебные». Как я ни пытался воспитывать себя, припоминая подходящие цитаты из Лифшица, такое «оформление протеста» не вызывало никаких эмоций, кроме скуки, единственным и слабым оправданием которой было: «ну зато люди борются». Да и цитата из Лифшица выскакивала всё время в голове не подходящая: «НКВД ошибок делать не может!». Он доказывал этот тезис с помощью Гегеля. Философ любил и ставил всем «формалистам» в пример прозу Михаила Булгакова, что, по-моему, никого не красит. Позже ценил (советского ещё) Солженицына, а в живописи выделял художника Нестерова. Лифшиц верил в чекиста, как в гегельянского «субъекта», максимально воплотившего абсолют, и с удовольствием кланялся «великим консерваторам» (типа Достоевского), находя их реакционным утопиям самые парадоксальные оправдания. Недавно переиздали целых три его книги, вокруг которых состоялось немало интеллектуальных посиделок и возникла даже некая локальная «мода на Лифшица» в гуманитарных кругах.

Наиболее сложным и парадоксальным случаем поклонения Лифшицу из мне известных, является Дима Гутов, один из самых интересных современных художников. Будучи в своей стратегии стопроцентным авангардистом (кто не верит, пусть заглянет к Гутову на сайт), он постоянно подчеркивает свой пиетет к советскому теоретику. Проводит собрания, на которых московские художники и критики хором поют наиболее известные статьи Лифшица. Гутов даже создал «Институт Лифшица», впрочем, довольно виртуальный. В частной беседе Дима любит говорить, что этого философа нужно «читать и понимать наоборот», и что Лифшиц совершил ту классическую «ошибку великих людей» (отождествление своих идей с конкретной формой окружающего государства), о которой сам столько рассуждал в своих статьях. Вообще, Гутов с Лифшицем поступил, как когда-то Марсель Дюшан с писсуаром. В своё время Дюшан попытался найти предмет, максимально противоположный салонному искусству (стандартный писсуар в мужском туалете) и выставил его, превратив в «фетиш авангарда». Получилось это не сразу, сначала писсуар вызвал скандал, потом был отвергнут публикой и забыт на многие годы, как неудавшийся кунштюк, и только в пятидесятых (времена поп-арта) он действительно стал непререкаемой иконой. Дима, хорошо знающий эту историю, взял нечто максимально далекое, и даже самое враждебное, противоположное своему художественному стилю и своей среде, главного советского бичевателя «модернистов» Лифщица, и провокационно водрузив на свой алтарь эту подзабытую икону, по-авангардистки объявил его идеи своей путеводной звездой. Оружие авангардиста это апроприация, захват и присвоение территории противника. Всё может быть нашим, при условии если мы хотим и умеем актуально истолковать и использовать, сделать полезным выбранный материал. Всё, что угодно может работать на мобилизацию альтернатив буржуазному сознанию, а что именно сейчас на это работает, зависит от художественной воли и творческих способностей конкретного художника-авангардиста.