Текст книги "Марксизм как стиль"

Первое проявление их солидарности – берутся за руки в прямом эфире, чтобы остановить Игры – ничего не даёт. Шоу будет продолжаться, пока главная героиня не выстрелит электрической стрелой в искусственное небо-экран, на котором ночью все видят лица погибших героев шоу. Пока не будут разрушены искусственные небеса.

Главный символ народного неповиновения в этом мире: три пальца, поднятые вверх и поднесенные к губам. В исходном романе Коллинз есть туманное объяснение – это похоронный жест памяти. Почему он так выглядит, люди не помнят. Но любой человек, знающий недавнюю историю США, легко узнает этот жест.

В конце 1960-ых американские анархисты и бунтующие студенты стали поднимать вверх на своих сходках не два (как у хиппи), а три пальца, изображая вилы, а точнее, вилки, которые вонзали духовные чада контркультурного гуру Чарли Мэнсона в гламурные тела голливудских кинозвезд. Эта трехпалая «вилка» (fork salut) напоминала всем модным, успешным, и особенно, спекулирующим на молодежном бунте, людям о возможном возмездии и приходе этого самого бунта к ним домой. Не то чтобы новые левые поклонялись Мэнсону, который вообще-то был тем ещё шизоидом и расистом, но присвоение этой «вилки», как собственное приветствие, помогло левакам отделиться от мирных хиппи с их «викторией», и противопоставить себя истеблишменту. О вилках знали тогда в Америке все, кто читал газеты. В вилках был намёк на классовый каннибализм и это ужасало обывателя, который и был главной мишенью новых левых.

Жест не прижился, потому что заранее выдавал полиции «бешенных», готовых драться на любой протестной сходке. В семидесятых он превратился в левацкий лозунг «Ешь богатых!». Отсюда и прикосновение пальцев к губам.

Из кого состоит их революционный заговор? Это альянс пролетарских детей + креативные технари, знающие всё о защитных полях, окружающих власть + политтехнолог, тайно сочувствующий «невозможным» переменам.

Последний – самый неоднозначный герой фильма. Именно он, по принципу «чем хуже, тем лучше», подталкивает президента к провоцирующим бунт шагам: «Показываем в новостях свадебный торт, потом казни восставших, потом свадебный поцелуй и сразу после этого расстрелы несогласных!».

Без раскола элит никакая революция невозможна. Заговорщикам помогает распорядитель шоу, мечтающий сместить президента Капитолия, чтобы изменить весь расклад отношений в системе. У него серьезный личный мотив для ведения столь рискованной двойной игры. Он не хочет повторить судьбу своего предшественника, которого жестко «слили», как не справившегося с важной должностью.

Зрителю предлагается найти среди элиты «своего», меньшее зло, не такого уж плохого парня, готового к переменам. Это шаг от «излишнего» антисистемного радикализма к розовому реформизму. С другой стороны, мотивы распорядителя слишком личные и в следующей серии он вполне может оказаться слабаком, предателем революции или узурпатором, который просто хотел занять президентское кресло в Капитолии.

В дни выхода второго фильма по похожему принципу «меньшего зла» в Нью-Йорке избрали мэром «товарища Билла». Он выступает не только за бесплатную медицину, но и за бесплатные детские сады + строительство городом дешевого народного жилья, которое должно быть выключено из коммерческого оборота недвижимости. Ещё летом его винтили на акции против закрытия больниц и вот он уже мэр «большого яблока». Системный результат внесистемного «Оккупая» после 21 года власти республиканцев в главном американском городе.

Благая (но истинная ли?) весть: у мирового пролетариата есть тайные союзники в самом сердце угнетающей их системы, они недовольны и готовы (никто не знает, насколько долго) участвовать в заговоре и бунте против собственных хозяев.

В нолановском «Бэтмане» именно такие герои, перешедшие на сторону Бэйна, показаны с предельным отвращением. Но «Голодные Игры» это «Бэтман» наоборот – у положительных героев-заговорщиков как раз идеология Бэйна слово в слово. Это взгляд с другой стороны, ставящий мировое господство WASP-элиты под сомнение.

Зачем революции «звезды»? А тем более «звезды шоу». Нет ли гротеска в том, что восстание поднимают именно они, а не какие-то профессиональные борцы, которых в фильме нет вообще? Не лучше ли восставшим иметь программу расширения равенства и бороться за неё безо всяких там «звезд»?

Пока общество остается классовым, иерархическим, зависимым от медиа, спектакулярным и недемократичным, психика большинства людей с железной неизбежностью будет нуждаться в «звездах», «моделях» и «иконах», в том числе и в «звездах протеста». Сама экономика желаний людей в таком обществе, организация их эмоций, начиная с детства, требует «звезд», без которых они не могут пережить политической мобилизации и выйти за пределы частного существования людей-функций.

Люди, не нуждающиеся в «звездах», могут возникнуть только ПОСЛЕ, а не ДО большой революции. Конечно, человек, выбравший путь сознательной борьбы, становится свободнее от спектакля и ироничнее относится к «звездам», но это всегда лишь «отчасти» и всегда касается лишь меньшинства. Поэтому любая революция будет искать и порождать собственных «звезд» и «живых идолов».

Я существую постольку, поскольку меня снимают и показывают, а не наоборот. Спектакль позднего капитализма это массовое пристрастие «ебашить лук». Но именно в точке своей тотальной победы спектакль диалектически выворачивается наизнанку. Каждый человек получает возможность стать не только потребителем, но и источником зрелища с собственным, сколь угодно радикальным, сценарием. Так общество спектакля и одномерных зрителей, окончательно победив, перестает соответствовать своему классическому описанию, данному левыми меланхоликами в 1960-ых и поворачивается к нам своей другой, непредсказуемо-революционной стороной.

Как только у американского среднего класса начинаются проблемы с ипотекой и оплатой колледжа, он сразу же с гораздо большим сочувствием начинает относиться к шахтерам и пекарям, а так же к «людям третьего мира», о которых пишет проникновенные книги модная левая журналистка Наоми Кляйн. К тому большинству человечества, для которого, как метко подметил историк Хобсбаум, средневековье закончилось только в 1950-ых годах.

В третьем фильме героиня узнает, что бунтарский дистрикт не уничтожен, но живёт автономно, порвав с властью Капитолия. Там собираются все недовольные. Они готовят мировую освободительную войну. Но в следующих фильмах неизбежно и снижение слишком радикального пафоса, как это уже было в продолжениях «Матрицы».

К идее «не все представители элиты одинаково плохи для народа» добавится и другая – цель мировой революции уже достигнута. Этой целью является нынешнее положение американского среднего класса – домик, машина и пара детей, свобода проявлять себя в потреблении и относительная безопасность, а вовсе не другой мир новых отношений. Правда, чтобы обеспечить такое положение всем нынешним землянам понадобилось бы семь таких планет, как Земля либо небывалый технологический прорыв, принципиально не совместимый с сохранением капитализма.

Западному зрителю напомнят: ваш стиль жизни это мечта миллионов из пролетарских дистриктов за пределами «золотого миллиарда». Лучшее, что может случиться с ними это превращение в вас. И потому их восстание не имеет для вас никакого смысла и даже представляет угрозу. Не смотря на это главное послание – у вас есть всё то, за что отдают свои жизни герои на экране и уже потому ваш мир не так уж плох – беспорядки, охватившие за два дня десятки городов США в ноябре 2014, использовали это кино по-своему. Повсюду на стенах сожженных мегамоллов и окруженных полицейских участков появились символы сойки-пересмешницы и пафосные цитаты из фильма. Т.е. американскими протестующими игнорируется основное политическое сообщение и они используют фильм как более общую метафору восстания против Империи как таковой. Точно так же, как в Тайланде и Гонконге используют увиденное в фильме запрещенное приветствие как новый жест мирового сопротивления.

В третьем фильме базовым действующим лицом, коллективным основанием восстания по-прежнему является классический пролетариат. Именно рабочие (шахтеры чаще всего) взрывают под пулями киберомона плотину, чтобы оставить столицу без электричества. Именно индустриальный рабочий класс остается главным «слушателем» подполья и от него зависит исход финальной битвы элиты и контрэлиты.

Забавно, что захваченная повстанцами карикатурно-гламурная звезда (ведущая главного капитолийского шоу) вполне согласна работать на революцию, но от неё нет никакого толку т.к. она делает то же самое, что делала на службе у власти, только теперь в пользу повстанцев, а им это не нужно. Их целям не соответствует такая форма. Настоящую радикальную пропаганду делают совершенно другие люди – нон-профитные неформалы-киношники, сбежавшие из Капитолия к подпольщикам. Для наглядности в подростковом фильме образ революционного пропагандиста предельно утрирован. У одного из операторов, снимающих радикальное видео, когда-то в Капитолии вырезали язык. Буквально: показать сопротивление системе политически правильно может только тот, кого система лишила возможности говорить. Именно немой оператор просит главную героиню петь старую запрещенную песню. Она поет эту жутковато-романтичную балладу о повешенном бунтаре, дерево казни которого станет местом сбора народной революции. Похожую на гимны американского Индустриального Братства Рабочих столетней давности или на баллады каталонских анархистов той же эпохи. Эта песня становится призывом к всеобщей последней битве восставшей периферии против имперского центра. Революция тут движется с окраин к столице, как в классических бедных странах, а не из столицы к окраинам, как в классических богатых странах. Что за песня играла бы ту же роль в России? «Дубинушка»? Песня нужна сопротивлению, чтобы напомнить всем о том, что революция имеет глубокие исторические корни и подавленную традицию в этом обществе. Без этих корней и опасной традиции восстание будет только игрой контрэлиты и не мобилизует нужное число людей. Конечно, лидер восставших – женщина. И символ восстания – девушка. Эта дань феминизму становится общим местом фильмов о революциях будущего. Лидер наконец проговаривает в своей финальной речи два главных политических отличия от господствующей Системы, за которые борются восставшие. Дистрикты перестанут отдавать всю продукцию в Капитолий и начнут вместо этого свободно обмениваться с другими дистриктами результатами своего труда. Очевидно, что речь идет о рыночном обмене. Власть, наконец, будут выбирать всеобщим народным голосованием. Окончательно уточнено политическое послание фильма – это священная война за демократический капитализм против недемократического капитализма. Устав от собственного цинизма, гламурная ведущая шоу признает: «Любая старомодная хрень может снова войти в моду. Даже демократия!». Бегло проговорено и основное противоречие борьбы. Подпольная армия, под руководством харизматичной интеллектуалки, одетая одинаково и подчиненная военной дисциплине, сражается за демократию. Это явное противоречие между целью политического инструмента и его структурой. Противоречие остается латентным вплоть до победы, но после неё явно станет основным.

С точки зрения сценаристов, президент Койн представляет собой ленинско-робеспьеровский тип политика, нежелательный результат революции. Койн была идеальна для эпохи сопротивления, она – лучший инструмент свержения власти Капитолия, но в послереволюционном будущем ей места нет, потому что после победы она готова отложить свободные выборы на неопределенный срок, не верит в коллективный разум освобожденных людей и мечтает провести новые кровавые «голодные игры» с участием детей свергнутой элиты. Ей не дает этого сделать Китнисс, которая воплощает по сценарию правильный результат революции т.е. американскую демократию. Более того, президент Койн сознательно пошла на жертвы среди гражданского населения ради скорейшего свержения президента Сноу – «цель оправдывает средства» и всё такое, и это не может быть ей прощено. Китнисс выпускает свою стрелу и всё становится на свои места – выборы состоятся, кровавой и публичной мести бывшим господам не будет. Койн – бесчеловечная сторона и грязная работа народной революции, а Китнисс её этическая сторона и непорочный ангел. В последней сцене фильма мы увидим достигнутую цель революции и многолетней борьбы – муж и жена у своего уютного домика играют со своими детьми на семейном пикнике, разложив еду на скатерти в траве. Эта сцена радикально отличается от всего остального фильма и выглядит как реклама сыра, йогурта, памперсов, стирального порошка или вообще чего угодно. По-настоящему массовый фильм должен быть таким вот двухслойным. С одной стороны – романтика неповиновения, войны с имперским центром и личных жертв ради революции. Этот слой заряжает энтузиазмом и дает надежду на то, что всё можно радикально изменить, всему можно бросить вызов. С другой стороны, целью борьбы всегда должно оказываться нынешнее положение вещей, норма жизни современного американца, а точнее, рекламно-схематичное изображение этой нормы. Т.е. в этом кино есть две идеи: 1. Революция это круто. 2. Вы живёте не ДО, а ПОСЛЕ революции, помните об этом и цените ваше статус-кво, многие люди в мире могут о нём только мечтать и будут ещё не раз гибнуть ради его достижения. Революционная энергия, вырабатываемая капиталистическим обществом, должна быть подчинена задачам сохранения имеющегося порядка как воплощенной утопии.

Люси – эволюция продолжается?

На радость феминисткам всего мира, женщины в фильмах Бессона это именно те, с кем происходят главные изменения и за кем остается последнее слово в большой драме. Лилу, спасающая мир, «Леди», всю жизнь отдавшая политической борьбе против военной диктатуры, Матильда из «Леона» – меньше всего они похожи на живые эмблемы и призы в ярком мире мужских разборок классического кино. Как тут не вспомнить консервативную шутку о том, что рождаемость падает там и тогда, где женщины в массовом порядке получают образование и равные права.

Другая подкупающая черта режиссера – французская подозрительность к государству и, особенно, к секретным службам. В «Никите» спецслужбы превращают несчастную героиню в машину для убийств, в «Леоне» большая наркоторговля крышуется отделом по борьбе со сбытом наркотиков, а в «Леди» на нас оскалился целый полицейский режим во всем своем воинственном идиотизме.

Но на этот раз Бессон снял фильм не о том, как любовь спасет мир и не о том, насколько яркой может быть одежда, а про нашу эволюцию.

«Люси» – женский вариант имени режиссера. Но так же американские антропологи назвали самку австралопитека, скелет которой найден в Эфиопии. Копия этого скелета есть в московском палеонтологическом музее. Дети обожают меряться с Люси ростом и фотографироваться. А имя такое антропологи дали ей в честь песни «Битлз», где Люси летает в небесах с бриллиантами и получается аббревиатура «ЛСД». Для понимания бессоновского сюжета это важно.

После усталости от советской «прогрессивной» пропаганды и после разочарования в либеральных мечтах «западного развития» у нас настали патриотические времена и общим настроением сделался консерватизм т.е. крайнее недоверие к «прогрессу» во всех его версиях плюс изоляционистская солидарность. Но западный мир и его массовая культура по-прежнему «бредят» эволюционным скачком и резким ростом возможностей.

У Бессона интересное «геополитическое бессознательное». Брутальная Азия насильственно, но не специально, запускает скачек эволюции в Европе. Третий мир случайно провоцирует полезную мутацию западного человека, зашивая ему в живот ключ к сверхчеловеческому будущему, но не подозревая о последствиях. Обратное влияние мировой периферии на центр вдруг становится решающим.

От ответа на вопрос о прогрессе зависит, как мы воспринимаем общество, в котором живем, чего ждём от его истории и какое себе отводим в ней место?

Главных ответов три.

Первый: никакого прогресса нет и не было, а был золотой век, потом упадок, и теперь настали «последние времена», за которыми грядет конец света. В разные версии этого верят самые разные люди, от индуистов до христиан. Гордо встретить финал и спасти в последнем хаосе свою бессмертную душу – цель нашей жизни.

Второй: Никакого прогресса нет, но нет и упадка с близким финалом и всегда в жизни людей, с библейских времен, происходит примерно одно и то же, описанное в книгах, которые не стареют. Быть порядочным человеком во все времена, не соблазняясь суетой, этический стоицизм – вот всё, что нам остается.

Третий: Мы продолжаем всё быстрее изменяться в сторону большей точности и глубины мышления, самопонимания и власти над реальностью, развертывая свою миссию наведения порядка во вселенной, и этот процесс ничто не может остановить. Такой ответ предполагает острую полемику: какой тип общества, форма образования, вид технологий предпочтительнее?

В прогрессивном т.е. верящем в эволюцию, сознании, есть два проклятых вопроса:

Кто является агентом эволюции?

И

Какова её причина и движущая сила?

Обычно антропологи уточняют второй вопрос так: почему обезьяна резко поумнела, облысела и создала собственную реальность? Ведь наверняка именно «это» и продолжает до сих пор толкать нас вперёд?

В моем детстве первый вопрос не давал покоя братьям Стругацким. Под впечатлением от советских академгородков они рассчитывали на изолированные группы интеллигентов («мокрецов»), а под впечатлением от акселерации и оптимизма педагогов-новаторов надеялись на сообщества детей, сплотившихся вокруг гениальных учителей.

Сознание прогрессиста всегда занято поиском надежного агента полезной мутации, которая станет всеобщей. Желтые подводные лодки молодежных субкультур? Революционные организации? Университеты? Креативный класс в своих кластерах?

Биологи сходятся в том, что единицей эволюции является не отдельная особь и не весь вид, но популяция – сплоченная группа живых существ одного вида с общей судьбой. Если новая ценная способность унаследована популяцией в целом, можно говорить об эволюционном росте.

Социологи говорят примерно тоже самое: историческим агентом становится группа – религиозная община, партия, диаспора, движение – которая изобрела нечто новое и предлагает это остальному человечеству на тех или иных условиях, становясь примером подражания или объектом ненависти для окружающих.

Бессон, как и львиная доля нынешней фантастики, показывает нам волшебную фантазию на тему курсов улучшения своих способностей и личного роста. «Наш уникальный метод поднимет вашу эффективность!» – любимая мантра «креативного капитализма». И вот мы видим деву – бодхисаттву, полностью освободившую свой разум. Это крайне либеральное представление о прогрессе как о личном деле частного собственника своей судьбы. Поднять свой уровень до заоблачных процентов и обойти всех в индивидуальной конкуренции. Мир состоит не из классов, наций и общин, но из отдельных людей, соревнующихся за доступ к ресурсам и всеобщему интеллекту.

Буржуазность этой версии эволюции нагляднее всего видна в главной идее фильма: твой мозг «используется» менее чем на 10%. Имеется в виду, что твой мозг не развивается, не меняется вместе с тобой, а дан тебе изначально с гарантированным набором заданных функций, как купленный в магазине айфон. И этот гаджет мало используется тобой, «неумелым юзером».

Такая индивидуальная эволюция не может быть социальной. Новые навыки не наследуются группой и жизнь людей остается прежней. Мутировавшему сверхчеловеку, перепрыгнувшему через все границы возможностей, не остается ничего, кроме как превратиться в вездесущее божество. Стать кем-то вроде Софии, женской мудрости мира, которой поклонялись символисты сто лет назад и в которую ещё раньше верили средневековые гностики.

Ключ к любой идеологии это её рецепт бессмертия. Бессмертие может быть экономическим: созданный тобой капитал продолжит действовать после тебя, мистическим: душа получит всё, что заслужила, но не в этом, а в другом мире, или биологическим: победа над старением, крионика. Бессон предлагает другой популярный рецепт – чистый разум, присутствующий сразу во всех электронных устройствах. Женский вариант «Газонокосильщика» или «Превосходства».

Теперь о движущих силах эволюции. Рон Хаббард и Эдуард Лимонов, например, полагают, что человеческая история началась с пришельцев. У Хаббарда души пришельцев вселяются в земных обезьян, как в тюремные камеры. У Лимонова в его «еретических трактатах» человек это результат биологических опытов над обезьяной по созданию послушных и невежественных слуг для инопланетян. «Космический» империализм, хорошо известный по вполне земной колониальной эпохе.

Каждая новая теория прогресса обнаруживает в нашем прошлом нечто, что оправдывало бы важный конфликт современности. «Человека создал труд» – говорили марксисты эпохи индустриального бума и больших забастовок. Творчески работай и шагнешь дальше. «Правильное питание» – утверждают антропологи эпохи бесконечного разнообразия диет и ресторанов. Последнее сенсационное исследование британских ученых на эту тему доказывает, что везучие обезьяны ели особенно питательных муравьев с редким видом белка и это привело к взрывному росту обезьяньего мозга. Найди правильного диетолога и станешь сверхчеловеком.

Ближе всех к «Люси» оказался Теренс Маккена, «открывший» ещё в 1970-ых, что обезьяны просто научились есть псилоцибиновые грибы и это невероятно расширило их сознание, породив язык и всю нашу последующую цивилизацию. Главное выбрать себе правильное «вещество» и ты резко эволюционируешь. Идеология отшумевшей «психоделической революции» – ЛСД сделает тебя бессмертным и откроет ворота в радужную бесконечность! – в наше время стала идеологией ночных клубов: ищи своё вещество, оно тоже ищет тебя! Возможно, оно само в тебя проникнет, и заменит тебе курс личностного роста, сделав тебя всевидящим. Именно это и случается с Люси – химия, попав в кровь, запускает полное преображение сознания. В третьем мире наконец-то создали идеальный товар для мира первого. В этом смысле, фильм можно смотреть как «трип» – нарциссическую галлюцинацию героини насчет собственного величия под воздействием дозы наркотика, вряд ли совместимой с продолжением жизни.

Впрочем, когда с ЛСД по всему миру начались юридические проблемы, «волшебный товар» в этом рекламном мифе был быстро заменен холотропным дыханием, «одитингом» саентологов или легальными стимуляторами мозга.