Текст книги "Записки аэронавта (сборник)"

змея

 
когда наш бриг швырнуло за гебриды
и гибель подступала велика
все были злы и третий день небриты
кромешный шквал несло с материка
сломайся грот ничто бы не спасло
но штиль настал как серое стекло
 
 
мы за сент-кильдой сеть бросали с юта
все снасти в клочья чертова зима
потом на палубе в бреду как будто
плашмя лежала женщина-змея
вся влажная в ожогах поздних звезд
и радужный стучал о мачту хвост
 
 
я знаю зло я раз безделки ради
убил и нож не залежится вновь
но лезвие в ее зеленом взгляде
срезало звук створаживало кровь
смерть пустяки смешно считаться с ней
коль страх на свете есть и пострашней
 
 
нас вскоре вынесло из мертвой зоны
и бригу бы ни горя ни вреда
но шкипер спятил и открыл кингстоны
там кабельтов от гавани едва
ни мы вверху ни мертвые со дна
не видели как уплыла она
 
 
теперь не пугало ни шквал ни плаха
лишь вспомню и до судорог струхну
она как будто в самом центре страха
у каждого потрогала струну
стыд извела испепелила честь
пожалуй что-то в вашей смерти есть
 
 
а впрочем как подумаешь однако
вдруг нам кресты надгробные сулят
не пустоту до истеченья мрака
а этот пристальный зеленый взгляд
навек в незатворимые глаза
уж лучше жить
нет
умирать нельзя
 

ахейская песня

 
я рос внутри троянского коня
играл в войну ходил к соседям в гости
хотя впотьмах сдирали кожу гвозди
и плотники сновали гомоня
мы даже выпив пели иногда
вполгорла за столом в натекшем воске
где сквозь неплотно пригнанные доски
заглядывала редкая звезда
там в небесах она жила одна
внизу была холодная война
 
 
звезду несло куда-нибудь за крит
там нивы целы и скоты рогаты
потом пришли из центра делегаты
с известием что наш проект закрыт
так я увидел город на горе
где афродита поднимала пену
багровую и саша любит лену
оружием холодным на коре
нет стороны которая права
конь юности разобран на дрова
 
 
здесь взгляд пристрастен сверху он верней
когда-нибудь и я взойду в светила
в зенит откуда столько лет следила
за мной звезда моих минувших дней
в зазор где мать как раньше молода
друзья поют вполголоса рябину
в холмах увижу прежнюю равнину
где обрекает ревность города
конь у стены как был и мы внутри
не исчезай за крит гори гори
 

определение поэзии

 
приложить к зубам ободок жерла
траектория ровно в район затылка
потому что живопись умерла
сладко пела музыка да затихла
 
 
антилоп в альтамире нагнать не мог
беден бубен у капища вот наверно
почему себе ухо состриг ван гог
вот какая оса укусила берга
 
 
или в сторону ствол и обратно в дом
ни престолу отныне ни ржущей черни
в топку тряпки паяца остаться в том
что вернее со временем снимут черви
 
 
не как нежный уже укротитель лир
а библейских кровей проедатель плеши
жалить в жопу штырем онемевший мир
динамитом из дыр выгонять ослепший
 
 
жить без умолку зверем за дверью выть
шатуну в декабре вся земля берлога
во вселенной где кроткому трудно быть
богом надо быть больше бога
 

«срок пробьет испарится река…»

 
срок пробьет испарится река
только ветры повадятся с юга
здесь вода и сегодня редка
камень мелок и с воздухом туго
 
 
постепенно растает и лес
где пустоты пространство расставит
лучше пусть он останется весь
лучше пусть никогда не растает
 
 
если вспомнить начало начал
там не существовало природы
только демон протоны качал
растопырив клешней электроды
 
 
я люблю чтобы было как есть
не дадим чтобы жизнь опустела
и посмел из расщелины лезть
за молекулой демон максвелла
 
 
надо воздуху быть и воде
хоть в глазах облаками одними
городам чтобы было нам где
обитать со своими родными
 
 
даже если все небо огнем
и судьба по нему полосами
иногда вспоминайте о нем
если вы существуете сами
 

элегия не без аллегории

 
ударил экскаваторный черпак
вмиг многолюдно с непривычки в луже
там жил на берегу один червяк
теперь их стало два и это хуже
 
 
откроем правду он гермафродит
ну то есть чтоб ни деверя ни зятя
бывало в тыл себе же поглядит
а там другой зовут допустим катя
 
 
или наоборот он был двупол
я в ихней зоологии не дока
кто за двоих работает как вол
тот и в любви не соблюдает срока
 
 
порой чем бог перекусив в земле
набравшись романтического пыла
они встречались с катей на заре
и разное тогда меж ними было
 
 
теперь они друг другу не семья
а были ведь как в капле две кровинки
вот так и нас разлучница-судьба
на трепетные режет половинки
 
 
кто состоял из двух материй встарь
наутро вдруг продукт утраты горькой
он червь еще но он совсем не царь
не генрих грубый с римскою восьмеркой
 
 
так человек заходит в туалет
внезапный болт под диафрагмой крутит
вдруг грохот глядь назад а кати нет
прощай любовь другой уже не будет
 

биполярное

 
в окне с малышами мамаши
авоськи с кульками крупы
мы мирные люди но наши
надбровные дуги круты
 
 
ты помнишь как явь наступила
завоз долгожданного пива
запой до заречной весны
в три вахты накатами пота
пока вдоль аллеи почета
рабочие лица честны
зазнобу с цигейкой на вате
в кино сорок первый патрон
и мы не рабы на плакате
а кто мы такие пардон
до выписки самой до срока
руин новогодним огнем
в испарине конусы сока
соседний светил гастроном
 
 
мы вышли из прежней икая
и в лучшую вечность вошли
так вот она значит какая
о чем рассуждали вожди
расправила члены стальные
страна отмыкая браслет
стакан бы сюда ностальгии
но тара пуста на просвет
приют на конечной трамвая
где двести на грудь принимая
томатного люди равны
добры санитары в палате
они нам опять на плакате
напишут что мы не рабы
 

«пес на песке невысок как с реверса в трубу…»

 
пес на песке невысок как с реверса в трубу
тучи отчетливы плавленым оловом в форму
чуткие чайки сбиваются к ночи в гурьбу
к шторму
 
 
мнимый сеанс если фейсом к буфету в фойе
самый в уме маринист айвазовского толка
скоро с порога мороз и орехи в фольге
елка
 
 
в памяти ветер которым до ребер продут
властвует налысо липы ноябрьские брея
пса позови на ночлег даже если продукт
бреда
 
 
буря притворна из воздуха выпущен газ
след в канители где елка погасшая стыла
елка была наяву это знание в нас
сила
 
 
с детством в прощальной коробке собой невесом
сквозь паутину куда ни пощада ни почта
полуисчезнувший с несуществующим псом
точка
 

шенберг в брентвуде

 
давай долой умляут из фамилий
как древле гендель новой честью горд
среди парадных пальм и бугенвиллей
здесь путнику вергилий верный форд
вот на одной из мутных фотографий
тропические признаки везде
садовый шланг свой силуэт жирафий
в пейзаже жадно изогнул к листве
не нас ли скопом подстрекал споем
предтеча в purgatorio своем
 
 
тогда и тот живущий в полумиле
глупей соседства в баснях не найдешь
кого сперва народы полюбили
а после освистала молодежь
уже душе по жабры ожиренье
а сердце плотно к прежней славе льнет
на берегу где небо в ожерелье
двенадцати зодиакальных нот
кто жаловался зря что жизнь страшна
ей год едва и вся она прошла
 
 
тринадцать бьет в одном отдельно взятом
раю под сводный хор небесных орд
там цру там царь зверей над златом
а утром умер от инфаркта форд
беда в ком скоро шестерни шершавы
и шустрых пассажиров ни души
там у ворот свидетель из варшавы
он говорит что все уже ушли
спуститься в сад где быстрый вывод прост
вдруг вспомнишь что не помнишь этих звезд
 
 
никто не вождь а сухожильный шорох
в синайском пекле брошены одни
двенадцать нот какой там в жопу шенберг
ты в зеркало и в паспорт загляни
не в старину на диспуты в сорбонну
лечить мозги всю голову долой
есть родина где труд сулит свободу
есть моисей но нет пути домой
и рожки микеланджело увы
умляутом торчат из головы
 

то не ветер

 
мы маленькие мы каждый лежим в постели
стрижены под ноль на висках синие жилки
мне дали книжку и я читаю про степи
и леса которых в глаза не видел в жизни
люся спящая слева помнит что ходила
в ясли но смысл воспоминания неясен
как ни описывает все темна картина
не могу себе представить никаких ясель
мы больны но ничего не знаем об этом
потому что болели всегда сколько были
многие взрослые добры кормят обедом
взрослые для того чтобы детей кормили
 
 
после тихого часа делают уколы
приходит важный завотделения в маске
справа дурно пахнет оказалось у коли
открылись пролежни и он на перевязке
коля когда ходячий важничал и дулся
видел жука и лошадь говорит большая
как слон но после операции вернулся
в гипсе и как мы с люсей молчит не мешая
в книжке пишут про партизана уверяют
что сражен фашистской пулей книжка похожа
на правду одно хорошо что умирают
взрослые а дети знай себе живут лежа
 
 
в день когда умер сталин нас носили мыться
плачут а все же моют банный день в палате
люся на топчане как на тарелке птица
ни косы никогда не носила ни платья
пока мы так лежим с ней рядом в голом виде
нас намыливают а санитарка верка
поет про то не ветер ветку поднимите
руку кто не забыл на языке вкус ветра
помню играли резиновыми ежами
почему именно ежами этот день я
запомнил поскольку сталин и мы лежали
в мыле дети эдема в день грехопаденья
 

amor vincit omnia

 
у меня в незапамятном детстве
одна елкина валя была
я носил ее образы в сердце
но она не любила меня
 
 
а в какой-то из смежных вселенных
если мысль эверетта верна
в заведенье для старцев степенных
гардеробщицей служит она
 
 
или может она санитарка
там для гигиенических нужд
ради чувству такого подарка
я мечты дерзновенной не чужд
 
 
и меня в этот госпиталь скажем
привезли отравившись едой
при последнем свидании нашем
я лежу совершенно седой
 
 
старику эта елкина валя
ставит клизму дрожащей рукой
а потом встрепенувшись узнала
и рыдает что боже ты мой
 
 
здравствуй валя мы встретились снова
я известный писатель цветков
в тихом образе старца седого
вот скончаюсь и буду таков
 
 
на тебя изводил я чернила
с той поры пролетели года
что ж ты елкина чувств не ценила
и меня не любила тогда
 
 
у руин моего организма
ты как перст санитарка одна
и расколется вдребезги клизма
и опять зарыдает она
 
 
но седой я и есть в самом деле
а пишу среди ночи хуйню
лучше лягу вон там на постели
и наверное все же усну
 

«на кольце где последняя самка трамвая…»

 
на кольце где последняя самка трамвая
случки ждет электричеством в ночь остывая
провидение прогнуто в форме седла
там вожатый в оскал соискателя пойман
чей чугунный искря эрегирует орган
отвернемся пока возникает семья
 
 
в декабре у судьбы искривляется форма
в смысле жертвы саженями снежного шторма
продвиженья предместий в пургу на аршин
в непосильном за скрежет либидо ответе
чернобурые плачут звериные дети
и на рельсах железные дети машин
 
 
но останется сколько в бетон ни возьмете
после злых машинистов и шпал в креозоте
тишина обведенная в мае огнем
электричество сердца спасенное в громе
и земля меж опорами радуги кроме
метров двух на один остальную вернем
 

мельница

 
ветер ветлы треплет вода в горсти прохладна
знойно в полдень у быстрой реки с утра росно
там один от любви утонул ну и ладно
не его беда первая горевать поздно
не его последняя утешаться нечем
говорят из вечных ключей течет-струится
мельница брошена черны окна под вечер
а все вертится колесо скрипит ступица
скрипнет раз и на свете живой душой меньше
выйдешь к мельнице не уйдешь вернешься к ней же
 
 
жутко да любовь сильней тут к повернигоду
сходятся девицы как страда отлегает
пляши себе жги костры лишь не гляди в воду
кому припрет замуж утопший помогает
а глянешь в реку не девичий лик увидишь
сверкнет радуга сквозь столбы водяной пыли
позади город узорчат весь в башнях китеж
там он и князь над всеми кого не любили
так говорят поди знай что на самом деле
в камышах колесо вертится еле-еле
 
 
и кто глянет в бездну та ему и невеста
среди немолчной воды на зеленом ложе
а поутру проснется нет такого места
стоит мельница пуста и жизнь вокруг тоже
а в прошлой ушедшие пропавшей не помнят
никому не расскажут никто и не спросит
зачем трава почернела где платок поднят
кто любил забудет кто за кем ходил бросит
насытится ненависть а любовь не прощает
знай течет бесконечно колесо вращает
 

«синий кобальт желтый хром…»

 
синий кобальт желтый хром
горький город за бугром
рай припадочный ван гога
мертвой радуги каркас
у последнего вагона
счетчик щелкает как раз
 
 
летом сумерки прохладны
полдни зимние теплы
от полыни до лаванды
плоть исподняя стены
 
 
синий кобальт желтый хром
мир в котором все умрем
труп лавандой убирая
роной матерью рекой
нет у них другого рая
соглашайся на такой
 
 
любоваться мертвым ухом
положив на полотно
как оно пунцовым пухом
вдоль ущелий поросло
 

«человек не прекращается…»

 
человек не прекращается
исчезая без следа
просто в память превращается
и собака с ним всегда
 
 
прежнего лишаясь облика
словно высохший ручей
остается в форме облака
в вечной памяти ничьей
 
 
ничего с ним не случается
просто прекращает жить
там собака с ним встречается
или кошка может быть
 
 
мертвому нужна попутчица
тень ушастая в друзья
без собаки не получится
одному туда нельзя
 

«вспоминай откуда ночь на свете…»

 
вспоминай откуда ночь на свете
шепотом домой с продленки дети
тьмой беретик к темени прибит
в горле глупая на мир обида
в луже неживой комок карбида
пахнет и шипит
 
 
в этом стираном тебя дебила
мать пока жива была любила
уж на что отец терпел как мог
жизнь лежит притворно как чужая
только в луже лжи не отражая
все шипит комок
 
 
чтобы память не вошла в привычку
подноси смелей к карбиду спичку
глубже в темень голову нагни
мать с отцом мгновенный фотоснимок
сам в соплях с детсада до поминок
синие огни
 

вспышка

 
вся в черно-белом в советском за миг до угона
трап в стратосферу с востока слоистая льдина
рейсом в одессу пора выходить за другого
из запорожья где редко во двор выходила
 
 
просто сначала соседка а после невеста
прочь в одночасье в пучину селедки и вальса
что же так прошлое в кадре корежит нерезко
словно пропеллер взревел и угон состоялся
 
 
виснет сосульками свет передержанный с неба
мертвая в кадр на полвека вонзается птица
плохо снимала нас подслеповатая смена
глыба слоистого льда искалечила лица
 
 
долго мы блеклые будем глядеть друг на друга
ты с фотоснимка а я из проклятого края
издалека из девятого дантова круга
где исполняется вера неверных карая
 
 
пуст этот космос расколотый эта страна ли
древняя в дантовом пламени в пепел сгорели
годы где мы не любили а просто стояли
друг против друга у трапа и просто смотрели
 

сумерки

 
быстрый как сон
след истребителя в небе зеленом
заячий гон
панцирный взвод за элейским зеноном
 
 
слабо видна
тускло на стеклах распластана светом
в раме окна
женщина в образе полураздетом
 
 
если бы я
стал обитать в человеческой коже
мне и моя
так бы мерещилась женщина тоже
 
 
вечер велит
телу в тисках похотливой неволи
пусть оголит
или теплее оденется что ли
 
 
грудь и рука
в гулком бинокле смеркаются сутки
явь коротка
глазу что сну не идет на уступки
 
 
сердце к торцу
к сколу стекла и капелью на китель
богу-творцу
мстит атакующий бог-истребитель
 

игра

 
у тебя была подруга
у нее была игра
с виду верности порука
на поверку неверна
 
 
у нее глаза с закатом
грудь упругая в тепле
что мы делали за кадром
видно не было тебе
 
 
жизнь прошла с двойным сюжетом
под поверхностью ковра
я живой тебе об этом
не признался никогда
 
 
там внизу пазы сквозные
закоулки пыльной тьмы
жаль что мы такие злые
отчего такие мы
 
 
нас лепил из глины лишних
ваш в косматой бороде
ветхий бог который в вышних
больше нет его нигде
 
 
высоки за гробом травы
проще ангелов пасти
мы наверное неправы
ты наверное прости
 

эклога

 
в древнем греческом отечестве на поляне
гуляют овечки сплошь обшиты овчиной
мальчик подбирает полечку на баяне
попадись ему девочка станет мужчиной
допустим выйдет нимфа спортивно одета
в ожерелье проследим за этим моментом
но пока из лесу на вокал нет ответа
пыхти продолжай овладевать инструментом
ой колосс мой родосский в гизе пирамиды
пой гармонь на опушке вжарьте пиериды
 
 
в некотором царстве в греческом государстве
ходят овцы подбиты цигейковым мехом
а пастух пропал просто музыка в пространстве
мечется по пустошам рикошетным эхом
империя в период полного упадка
скоро турки толпой от вены до севана
дуракам если ослепнут поется сладко
на манер кальпурния и немесиана
надо взять себя в руки жить до нашей эры
не пробовал но приму экстренные меры
 
 
или как некий китс видишь пейзаж из веток
и жертву а вблизи лишь гончарный обломок
передвинули время ты полагал предок
а сунешься к зеркалу там полный потомок
галоперидол в глотке голова обрита
турки порвали баян из живота вата
говорю врачу сам читал у феокрита
что нимфы им давали за полтора такта
китса вон выписали и шелли уже там
врач мимо но мигнул мол следи за сюжетом
 
 
ладно слежу еще не теряю надежду
приобрел гармонику marine band c-major
гляжу нимфа в одном ожерелье а между
ног но об этом потом и говорю ей же
вот мол песня в вашем древнем греческом духе
лад лидийский изволь скулу свело от боли
но не дрогну подобно маклаю-миклухе
мужествен животновод со свирелью в поле
поспевай турнепс наливайся соком свекла
на холме храм свищет ветер вдребезги стекла
 

слово о слонах

 
сидишь в кино какао пьешь в буфете
все время мысль преследует одна
как хорошо что есть слоны на свете
как жизнь без них была бы здесь бедна
 
 
когда тревога в воздухе вечернем
в печальный час для мира и страны
смахнешь слезу но вспомнишь с облегченьем
как славно что на свете есть слоны
 
 
пускай на службе выбранит начальство
но стоит лишь оставить нас одних
все мысли о слонах о как же часто
и с нежностью мы думаем о них
 
 
возьмите всё морских допустим свинок
летучих рыб подземных ползунов
но в сердце есть запечатленный снимок
слона и вы оставьте нам слонов
 
 
нам скрашивают подлости режима
отцы и дети жены и друзья
жить без жены уму непостижимо
жить без слонов практически нельзя
 

тайна времен

 
бывало смолоду среда
как ясень пнями
окружена была всегда
другими днями
 
 
махнешь с соседом по второй
плеснет брательник
глядишь то пятница порой
то понедельник
 
 
не так чтоб вторники одни
но вдруг под старость
повыпали другие дни
среда осталась
 
 
сидели пили без вреда
года летели
зачем пропали и куда
все дни недели
 
 
мы как на острове стоим
нам нет спасенья
ни брата с вермутом своим
ни воскресенья
 

«снег на земле на ветке сойка плачет…»

 
снег на земле на ветке сойка плачет
жизнь теплится но ничего не значит
 
 
промчится чье к полуночи слабея
последнее лицо в стекле сабвея
 
 
тоннель сбривает кожу точно лента
наждачная на нужды документа
 
 
ложащегося на черпак перчаток
в нем черепа и крови отпечаток
 
 
душа ушла и телу поделом бы
раз врозь глаза и в дуплах набок пломбы
 
 
с платформы вслед пока в своем уме я
всей костью силясь быть но не умея
 

в поисках диагноза

 
я бросился исследовать себя
что твой набоков бабочек упорно
за брачными повадками следя
сверяя стул с дневным составом корма
смотрел с кем пил с кем горе горевал
по графику чертил температурку
и наносил на карту ареал
но исподволь чтоб не забрали в дурку
а свой объект именовал в конце
в четвертом грамматическом лице
 
 
как просто сжиться сироте с людьми
носи штаны и будешь им парнишкой
но все-таки не бойся и уйди
мерси за все и градусник под мышкой
когда объект отправился в бега
я бомжевал с сачком и микроскопом
как дон жуан без женского бедра
и весь в снегу как русь перед расколом
постичь обмен веществ развеять грусть
знать всю температуру наизусть
пока он ночь в канаде или в чили
чужим наречием изрезан рот
пусть хоть со словарем но не соврет
где ночевал и чем его лечили
 
 
жить без себя стараясь быть внутри
двумя людьми вести себя культурно
на публике движение руки
отлаживать под метроном котурна
знать назубок с конца или вразброс
текст биографии с которой рос
пока не смерть полна простых намеков
тогда сачок в чехол и спи набоков
 

муравьиный лев

 
в кармиэле на площади столики полукругом
чтобы млечная ночь отовсюду текла видна
мы разлитое наспех давясь допивали с другом
сам я брезжил не шибко а он и вообще едва
 
 
он пытался сказать что автобус назавтра в девять
а где рвется время там выйдет и нить тонка
но зачем же настолько я тоже не мог поверить
или это сказал не он и вообще не тогда
 
 
я ему возразил хоть язык в колтунах как вата
дескать время внутри потому что кругом края
самый анкер земли в получасе езды от цфата
или что-то другое сказал и вообще не я
 
 
был он тучен в ту пору и еле отлип от стула
круассан над поселками друзов сиял высок
а наутро шуршало в ушах я решил простуда
как сухая листва как в песочных часах песок
 
 
эта память на дни как на рыбий парад акула
но и другу пробоина в календаре не в упрек
он тогда не сказал да и вспомнить ему откуда
было что не пройдет полугода и он умрет
 
 
вспомнил школа на стенке часы чернила справа
книжка с членистоногими не прозевай звонок
муравьиный лев анкер мира воронка страха
и песчинки послушные с шелестом из-под ног
 

«сквозь зной из глаз по воробьям и вербам…»

 
сквозь зной из глаз по воробьям и вербам
зарубку выгрызая на коре
сообрази что дальше делать с ветром
и кровяные реки в рукаве
 
 
в черемухе в очередях пчелиных
чуть рвется время тотчас отруби
по вечерам нетопыри в чернилах
синицы днем сильней любой любви
 
 
апрельский воск напрасно не прольется
пока ракиты в трос не скрутит грусть
пусть лучше так всегда и остается
или уже нельзя но лучше пусть
 
 
будь ближе рукокрылым небо бреда
ночь рытый бархат в стразах и под ним
те на кого в груди надежда грела
те из которых сам я был одним
 
 
всегда на крайнего короче список
кто в луже обнаруженный малек
так к челюсти исчезновенья близок
и так от божьей жалости далек
 
 
и жалость ложь и блажь надежда эта
в излучине кровотеченью вслед
когда из-за стрекоз не видно света
но тьма в лицо еще быстрей чем свет