Текст книги "Записки аэронавта (сборник)"

«перед тем как с темной горы спускаться…»

 
перед тем как с темной горы спускаться
надо всем откликнуться отыскаться
в одиночку ноша не по плечу
чтоб не ткнулись в проволоку под током
посигналю в ночь сигаретным оком
зажигалкой газовой посвечу
 
 
долго мы ходили куда хотели
кипарисы стаями асфодели
это прежним камешки или нам
с язычками газа все ярче в свите
ах неузнаваемые простите
если всех не вспомню по именам
 
 
здесь гора на том берегу вторая
звездный газ горит в руке не сгорая
высоко над пристанью подниму
покидая сушу огня не брошу
где написано оставляйте ношу
там вода а дальше по одному
 

«загрустив от нагрянувшей вечности…»

 
загрустив от нагрянувшей вечности
где по кельвину ноль холода
возражают другие конечности
что как рыба молчит голова
 
 
вот и лапки откинула с голоду
в полубоксе последняя вошь
вопрошают конечности голову
почему ты с утра не поешь
 
 
голова отвечает угрюмая
что ей петь совершенно нельзя
лучше молча о вечности думая
да и вы не пляшите друзья
 

«на полпути в степях кибенистана…»

 
на полпути в степях кибенистана
аж миражи вполнеба как в кино
мне чудо невозможное предстало
но выпало из головы оно
 
 
вернуть назад песчаные ухабы
мозоли от рюкзачного ремня
какое диво я вскричал тогда бы
какое блин вы спросите меня
 
 
но памятью оставлен я в покое
хоть все болты на раме подкрути
не допереть что собственно такое
предстало мне на этом полпути
 
 
с тех пор пройдя любые полдороги
в сортир и то протаптывая путь
я умственные подвожу итоги
стою как столб и жду чего-нибудь
 
 
как бы пилон электропередачи
из мозга праздную изгнав возню
стою духовно сам себя богаче
но чем не знаю и не объясню
 

«на уроке терпения в пятом классе…»

 
на уроке терпения в пятом классе
соколова сидела поближе к васе
чтобы вырасти быстро и не скучать
на линейке жемчужина всей дружины
но не ближе чем те что остались живы
скоро в загс да в печальной графе печать
 
 
этот вася почти эпический образ
у доски по алгебре вечный тормоз
постепенно в горкоме влксм
к выпускному они расписались с таней
но гражданских перечень состояний
невелик и последнее светит всем
 
 
я терпение выучил на пятерку
заграничную в срок получил путевку
ради прожитой жизни не жалко двух
но лет в двадцать раз возникает снова
пятый б любовь моя соколова
запорожье и детский немытый дух
 
 
там размолвка вышла вернее развилка
у него была на меня дразнилка
забежал вперед а то бы узнал
мы терпели долго но перестали
и старик перевозчик пометив крестами
закрывает за нами классный журнал
 

он

 
он не был в этом розвелле ни разу
зеленые личины ни к чему
а прилетел неразличимо глазу
неведомо вниманью ничьему
не существо а силовая область
сгуститься в нужной дате и версте
здесь приземленье лишь неловкий образ
зачем летать тому кто есть везде
условлено что запускали в паре
и приземлиться в неприметном баре
под снимком бейби рут в тени гардин
на сорок третьей но пришел один
он там сидит в притворстве полупьяном
на личность человек немолодой
но голова работает над планом
вернее план владеет головой
пока напарник сочетает кванты
чтоб незаметно у стола возник
в его мозгу хронометры и карты
которых здесь не выразит язык
а розвелл был затеян для забавы
как в парке лабиринты и завалы
бросок с оглядкой в сторону для псов
среди пустынь ненужных и лесов
конец судьбе и в дырах вся природа
когда к дверям припустит напрямик
лишь мельком в тусклом зеркале у входа
мое лицо но я уже привык
 

«или тот кому сперва писала…»

 
или тот кому сперва писала
в сумерки пленительный ходок
быстрая под липами присяга
стиснутого сердца холодок
 
 
все равно не тот с которым годы
крестиком робеет карандаш
или в зеркало с укором кто ты
что билет другому не отдашь
 
 
крестиком и есть на память вышит
защемило ниточку беда
не печалься кто-нибудь напишет
даже лучше правду чем была
 
 
потому что правда не похожа
на кривое что произошло
сорок лет не ладилась погода
а пришла расплата ни за что
 
 
суженый заворожит все ту же
к легкому подговорит греху
отовсюду выглядит не хуже
бархат в ртутных шариках вверху
 
 
молча льстить благодарить безустно
признаваться честно и всегда
тишина где исчезать не грустно
раз она роднее чем семья
 
 
здесь созвездий во весь мозг разверстка
не печалься дольше и умри
больно ли что сердце без наперстка
все иглой исколото внутри
 

«смотри как жизнь придумана хитро…»

 
смотри как жизнь придумана хитро
нас в телевизор видимо поймали
космическое в звездочку нутро
и семьдесят до пенсии в кармане
 
 
вот девушки продеты в сарафан
разнузданной фантазии услуга
но бороздит моря левиафан
устроенный для нашего испуга
 
 
луга любви в распахнутой двери
там соловьи чтоб чувство не дремало
кругом добро и кажется бери
здесь все твое но денег очень мало
 
 
хоть юности диета не указ
на финишной катетер или клизма
так витгенштейн старался но увяз
в песках логического атомизма
 
 
вся полнота протянутых горстей
в зубах травинка в головах березка
тем обольстительнее чем пустей
текущий счет откуда все берется
 
 
промешкаешь и в экстерьере брешь
а дальше тело завтраку не радо
и говоришь приказчику отрежь
на семьдесят а в долг уже не надо
 

цыганские напевы

 
слепой скрипач у перехода
в очках из черного стекла
пока смеркается природа
пытает музыку всегда
как по мозгам щербатый ноготь
бедой гармонии грозя
за эту технику должно быть
ему и вынули глаза
 
 
но если пламя черных впадин
блестит из мстительных глубин
прицел смычка его понятен
я слишком музыку любил
кругом торговые палатки
еще отнюдь не берег вод
но не укрыться от догадки
куда проложен переход
 
 
он в пиджаке своем грошовом
срезает грифом фонари
всю кожу щупая ожогом
сжимая жизнь мою внутри
когда слабей и ниже ростом
навстречу участи возник
с пустой толпой перед помостом
где нищий музыку казнит
 

романс

 
когда прижмет апрель и все свои березы
найдет наперечет в больничной наготе
зачем они дрожат как облако белесы
наворожив весны а мы уже нигде
 
 
венчать повадится и уточнять своя ли
судьба сподобила да сослепу окно
крестом на пустоту где мы тогда стояли
наверное не мы но месту все равно
 
 
описка сетовать что обнимались мало
китайский отсвистал в осоке соловей
сквозь прорезь в воздухе там след от талисмана
где систола росла с диастолой своей
 
 
апрель себе варяг и всей весне никто мы
щелчком последний взгляд погаснет из окна
рассветы нипочем раз дни уже фантомы
березе все равно что дерево она
 
 
из многоствольных рощ где жизнь уже не метод
однажды обнажить до самых жил и в путь
ах не ищи меня ни в прошлый раз ни в этот
прощай всегда и больше никогда не будь
 

«мгновенно вернулся но вдруг никого не узнал…»

 
мгновенно вернулся но вдруг никого не узнал
не люди никто а со стен типовые портреты
чьи черные вещи растерянно жмутся к узлам
пространства в которое годы премудро продеты
 
 
внезапно не стало и так продолжается быть
сидят безымянно где блюдо съедают совместно
кто быстро доест наконец принимается пить
но взгляд одинаково пуст а в душе неизвестно
 
 
ведь это же кто среди всех деревянно стою
над кашей впригиб чтобы глубже полощется хобот
и кажется движется время подобно слону
животное тоже под встречный невидимый топот
 
 
которым в дорогу неловких вещей не собрать
на ощупь целы да с собой никуда не годятся
все в свернутой лимфе пространство куда умирать
не только что страшно но даже боишься бояться
 
 
но в рыжее зеркало в зыбь с побережья борща
офелией сливочной бряк в соблюдение часа
кончины тем временем тихо едим сообща
как будто и не был зачем же вообще отлучался
 
 
сатурнов круги озирая и разных венер
оскалиться зевом беззубо где месть не опасна
всем воплем тому возражая который велел
чье слово напалмом во рту но и ярость напрасна
 

«зря изумрудна трава и воздух янтарен…»

 
зря изумрудна трава и воздух янтарен
нет никому не буду впредь благодарен
коротко счастье но раз достается даром
медленно через пески с тюками тугими
будет и нам во дворе караван с товаром
станем до зорь пировать со всеми другими
 
 
полно впадать в младенчество или древность
нет никого кто дарил бы в обмен на верность
и без того по жабры в каждом богатства
жертвенник в фортку теперь существуем сами
жить на вершине и никому не сдаваться
радость взаимна за это и выпьем с вами
 
 
встарь громыхали в горах грешили красиво
может быть им до свиданья но не спасибо
лучше спасибо шмелям на цветущей липе
новорожденным скворцам на скрипучем вязе
лучше улыбка в раскопе на глиняном лике
тост черепком по чернофигурной вазе
 
 
здесь на заре во дворе шевелятся люди
плачет бубенчик на головном верблюде
скоро наверно и нам отбывать куда-то
с севера ветер ударами в стекла люто
черное облако над головой кудлато
но и за это ни слова хулы кому-то
 

«черный ночной из баллона с шипением газ…»

 
черный ночной из баллона с шипением газ
чтобы о свет каменистый не стаптывать глаз
 
 
неописуемо словом какие пришли
посохи в сторону наземь пустые мешки
 
 
лозунг напутственный вязью попробуй прочти
если в мозолях изрезаны блеском зрачки
 
 
те ли тела из кого теперь вынуты мы
мнут в кулаках аварийные тюбики тьмы
 
 
в синапсах совесть гнездится не дольше тепла
встань и ходи что осталось нигде от тебя
 

«сообщат вначале устно…»

 
сообщат вначале устно
а потом придет письмо
и недолго будет грустно
а потом пройдет само
 
 
в сердце каждого живого
вшит защитный аппарат
превращает в шелест слово
если правду говорят
 
 
впереди тверда плотина
для которой мы река
если правда не противна
значит ложь наверняка
 
 
вышел в сумрак с сигаретой
на запястье тускл жетон
жизнь как в бане перегретой
из последней кожи вон
 
 
весть приносит против ветра
буквы глупые внутри
не бери у них конверта
хоть на дату не смотри
 
 
столько страшного бывает
что наверное к утру
только зорька запылает
заболею и уйду
 
 
вниз где свет с водой сливается
к отвязанным плотам
ложь и заживо сбывается
а правда только там
 

сад

 
вот гуляю степенно себе в саду
ковыряю у гипсовой нимфы в заду
подпираю где куст в беде
как понять в раю я или в аду
если надписи нет нигде
 
 
в том что умер особых сомнений нет
то ли месяц назад то ли пару лет
здесь хронометр умолк в груди
захочу стишки запишу в тетрадь
или даже на арфе дерзну сыграть
вон в гостиной стоит гляди
 
 
а у гипсовой нимфы в глазах роса
у нее не то чтобы есть глаза
два бельма как у них у всех
но лицо точнее день ото дня
и когда врасплох глядит на меня
словно мелкий глотает смех
 
 
почему я с ней один на один
вертограду праздному господин
а других не сыскать с огнем
то ли добрых дел комплект невелик
то ли мельком грехи как в облаке блик
каждый ноль и память о нем
 
 
вот цветы но ни птиц кругом ни стрекоз
только блеск запомнил и в бездну сброс
словно в устье прямой кишки
безысходный в восьмерку свернуть момент
то на арфе быстрый дивертисмент
то в саду то снова стишки
 
 
я на нимфу в упор на меня она
проступает кристаллами явь из сна
пробирает рентген цветы
только вспять отсюда струится свет
видно ад не другие которых нет
настоящий ад это ты
 
 
это гипсовая нагота до пят
в мшистой чаще маленький водопад
извивается меж камней
поперек ни души ни голоса вдоль
как же исподволь нарастает боль
мне никто не сказал о ней
 

«скончаться скажем в чине капитана…»

Устроиться на автобазу…

С. Гандлевский

 
скончаться скажем в чине капитана
зачем скончаться можно просто жить
быть менеджером среднего звена
помощником замзава по пиару
лауреатом премии дебют
поэтом премии поэт ловцом
простых монет в фонтанах госбюджета
 
 
и вот когда но это оговорка
когда не наступает никогда
а никогда становится работой
по графику с еженедельной явкой
на офисный брейнсторминг на утечку
мозгов
 
 
так можно жить почти везде
дремать себе в гробу без угрызений
в погонах с небольшой кассиопеей
за вычетом одной сидеть в гостях
у нового замзава доставать
одним ужасно дельным предложеньем
весь персонал но молча про себя
 
 
так тщательно что временами бред
отдать весь ланч бездомному коту
проверить небо разве это звезды
однажды все же вырваться на марш
каких-нибудь таких же несогласных
пусть даже не согласных ни на что
дрожать под алебардами омона
 
 
и больше никогда не умереть
 

пятый акт

С. Гандлевскому

 
сперва сюжет рождается из тьмы
струится речь в шатре притихшем нашем
на сцене свет там небольшие мы
роняем реплики руками машем
дурак в гробу но впереди река
где мужики цедили девку бреднем
мы нездоровы вроде бы слегка
мы сбиты с толку в действии последнем
внутри главврач простерся пауком
кто пациент тому весь мир больница
он призрака родителя боится
и на укол к сестренке прямиком
не рад ли ты ее фигурке юркой
с груженой галоперидолом фуркой
 
 
всегда в сознании к финалу сбой
из фабулы долой тогда свобода
так сложно персонажу быть собой
он выдумка а текст без перевода
вот опрометью зрители ко мне
между собой как все менты похожи
родитель корчится в ночном окне
то ухнет филином то строит рожи
потом фармацевтический покой
сомнамбул напряженные спирали
что за театр помилуйте такой
где отроду дверей не отпирали
вот буйный бог в издерганной узде
вот девкин труп с кувшинкой кое-где
 
 
тогда побег другой надежды нет
мы сами простыни крутить не промах
скорей спасатели с других планет
снимайте стражу на аэродромах
реви мотор мы улетим туда
где станем петь и толковать о многом
а кто записан в пьесе датским догом
тому и есть вся дания тюрьма
пора сквозь бархат звездного чертога
на пиршество всем чувствам и очам
 
 
есть многое на свете друг серега
что и не снилось нашим главврачам
 

реквием поперек

 
снова толпой алфавитно под голым небом
в списке откуда нужное вычеркнуть мелом
в сдвинутом спектре краски сурьма и кадмий
если нам лето позволят то зван не каждый
чутко над черной сиренью звенит пчела
кто-то умер вчера
 
 
кто-нибудь где-нибудь издалека не жалко
нет ему там ни лафета ни катафалка
под хасавюртом в лесу каменистом хмуром
в поле где реют стервятники над дарфуром
под занесенной с мачете слепой рукой
кто-то другой
 
 
если в сочельник цейлон целебес цунами
нам не беда потому что беда не с нами
или статистика спида скелетом с койки
наши ли станут портреты черны от скорби
смерть словно в смете итоговая черта
эта важней чем та
 
 
в сонме дежурных в шеренге грустящих хором
кажешься вороном хриплым крадешься вором
братской соборности конного бюста в нише
ближний с годами все дальше а дальний ближе
после салюта на землю ступать нельзя
кладбище вся земля
 
 
слава полынь и салют ничего не значит
если остался над кем никто не заплачет
стану стенать над тем что другим не надо
над нашпигованным дробью мясом багдада
слабо светил а теперь насовсем погас
кто-то из нас
 

«я жил плашмя я столько лет болел…»

 
я жил плашмя я столько лет болел
морская зыбь на горизонте лентой
лежала тоже и струилась летой
в ней брода бренный глаз не одолел
или другой придуманной рекой
но я вообще не слышал о такой
 
 
мне было мало лет я был больной
тутанхамон в стекле на жестком ложе
там воробьи пищали надо мной
подвижные что поражало тоже
мечтал летать но не умел ходить
носимый сутками из света в тень я
где паука невидимая нить
водила за пределы разуменья
 
 
я там лежал и жил и был дитя
а в черных поперечинах окошка
переплетались ласточки летя
пространство тратила шагая кошка
я так жалел лежачему нельзя
владея хоть послушными глазами
за горизонт переселить глаза
чтоб видели а после показали
 
 
исполнить над собою колдовство
что вмиг на подвиг взрослых поднимало
я ждал тогда я всех любил кого
увидеть мог но видел очень мало
они ведь умерли потом поди
лежат но не имеют формы тела
струится ночь и ласточка в груди
летит но никуда не прилетела
всего что остается на свету
паук и паутина в пустоту
 

эвакуация

 
забыл задумавшись за кем стою
взгляд в сторону и смежные в колонне
слипаются но очередь свою
чернилами читаю на ладони
гудят в затылок задние толпой
годину неурочную ругая
всплеск молнии как будто над тобой
но там не ты там кто-нибудь другая
 
 
откуда здесь мы кто сюда пришли
спросонок пригородными лугами
при каждом только тощие мешки
имущества на ощупь и бумаги
часы уже справляются едва
стучи вперед несчастная машинка
вот вновь сполох и словно ты видна
но загодя понятно что ошибка
 
 
построили как скаутских волчат
взгляд никуда равнение на древко
там впереди они уже молчат
а тут пока вполголоса но редко
потом затопчут тление в золе
рассеют облако стреножат ветер
кто разбудил не знаю на заре
зачем ладонь чернилами пометил
 
 
мы скопом все мы многие давно
хрипит равнина выбритая бурей
а при себе нехитрое добро
но третьей молнии тебе не будет
так страшно вчитываться в номера
лица в уме восстановить не в силах
кто напоследок вспомнит про меня
из заспанных вокруг и некрасивых
 

лес

 
на семи холмах до семи небес
ледяные ливни пронзает лес
до неведомой приговорен весны
насылать на город пустые сны
 
 
в нижнем городе жителей словно блох
даже множатся к той же что лес весне
людям чудится вот существует бог
а в действительности просто лес везде
 
 
снится жителям что живут в домах
провожают мужей выбирают подруг
а в действительности на семи холмах
до семи небес только лес вокруг
 
 
я запасся ветошью и песком
я суровой ниткой сошью мешок
потому что лес с каждым новым сном
придвигается к городу на вершок
 
 
прозорливы без радости мы с тобой
часто пяльцы валятся из руки
слышно за полночь дробно по мостовой
росомахи бродят и барсуки
 
 
если треснут над городом семь небес
и с семи холмов облетит туман
потечет в долины наследный лес
прекратится наш городской обман
 
 
сколько жизни внизу не знавали бед
так нам жалко мертвым что бога нет
 

снежная к

 
силуэты осень в сепию слегка
липкий блик кинематографа лесного
лето слизывает словно со стекла
пусть зима наносит снова
 
 
раз природа пополам населена
прыгнет грейфер кадры склеивать ребенку
кай ли сеет ледяные семена
герда нервная вдогонку
 
 
он не свидится наивный сея смех
с тем до времени полярным горностаем
чье дыхание в сюжете держит всех
если раньше не растаем
 
 
чебурашку крепче к сердцу не дрожи
охрой с кобальтом наш мыльный шарик вышит
кай возводит ледяные витражи
герда спящая не дышит
 
 
под плащом ее так мирно и светло
звонко стеклышки в ладошках обезьянки
в полушарии где кроме нас никто
с черной оспенной изнанки
 

ночью

 
от села невесела с того ли крылечка
ставни наперекос по двору куры востры
скок-поскок только смерклось старичок-калечка
стук-постук кривой клюкой о пустые версты
узелок приторочил в узелке заначка
гнать взашей стыдный страх исчезни луна в туче
а за ним опрометью малая собачка
хоть неказист человек а свой с ним-то лучше
вот идет калечка лугом семенит бором
ягоду ли берет гриб ни гроша не давши
в пуще лешие в крик русалки в пруду хором
чуть хлебнет из горлышка и шасть себе дальше
чу не мент ли из-за бугра шагами тяжко
послушно лезет в узел где печать на ксиве
справка из диспансера нужная бумажка
ан нет является ему сам господь в силе
стой говорит калечка ничего не бойся
глаза огнем палят борода снег на брюхе
говорит зычно но голоса нету вовсе
понятно без голоса просто слова в слухе
вот говорит господь лес поляна вот речка
в лесу лоси сохаты на лугах покосы
счастлив ли ты на такой дороге калечка
или еще что-нибудь сочинить для пользы
старичок в ответ а что кому еще нужно
тут говорит чуть вбок уйма грибов и ягод
когда не подеремся живем даже дружно
люди как проспятся довольны ну и я вот
и доволен что бог а не мент участковый
и уже идти дальше погоняет ногу
только вдруг внизу трава шелестит по новой
и собачка изо всех сил говорит богу
сделай просит господи и для меня тоже
чтоб и я собачка была на свете рада
сотвори другой мир а не нынешний боже
пусть жизнь в нем окажется не беда а правда
нет говорит бог не для тебя творил время
не для тебя пространство небо с легким паром
тебе говорит бог собачка волчье семя
ни дам ни отниму живи как жила даром
 
 
и пошел себе не страшный но шибко гордый
вот выпадает роса скоро овсы в колос
калечка с заначки ослаб весь лежит мертвый
собачка сидит рядом и воет и воет в голос
 

«ну тогда d’accord и вполне sehr gut…»

 
ну тогда d’accord и вполне sehr gut
из пробирки кровью разжавши жгут
подмахну договор с рогатым
поглумился над образом и вперед
я вообще не из тех кто у бедных берет
и как ты отдает богатым
 
 
если зло свобода я ратник зла
с тирсом черного лобызал козла
смерть и слава на выбор людям
уговор кто испуган тех и спасай
чудных зайчиков с речки старик мазай
а меня спасибо не будем
 
 
я на двадцать лет закопал талант
а в твоем зверинце любому бант
вся в лучах надо лбом бейсболка
но которому арфа не с той руки
сладко вспомнят зайчики как круги
разошлись по воде от волка
 

«углубимся в детали…»

 
углубимся в детали
старый сруб у реки
где в потемках летали
над водой светляки
 
 
многоточия ночи
на перилах крыльца
обличали как очи
очертанья лица
 
 
помечали пространно
окоем камыша
а под ним сасквеханна
шевелилась дыша
 
 
все непрочное счастье
вечной ночи простить
если стиснув запястье
навсегда отпустить
 
 
этим прошлым картинам
лишь лица не вернуть
пролагая пунктиром
в темном воздухе путь
 
 
как воздушный кораблик
в пенсильванском лесу
насекомый фонарик
пронося на весу
 

давыд и юрий

 
о том ли песню скажу о царе давыде
о князи славнем во граде ерусалиме
как по кровле терема при слугах и свите
он гулял ввечеру с министрами своими
а на дворе баба тонок стан черны очи
голая плещет в ушате бела как лыбедь
и восхотел ее царь пуще всякой мочи
похоть порты подпирает аж срамно видеть
цареву слову никто перечить не волен
министры по струнке небось люди служивы
только есть у той бабы муж юрий-воин
хоробрый зело вожатый царской дружины
 
 
давыд ему юрий поусердствуй престолу
а про себя погибни смертью и вся взятка
из хеттеян он был из русских по-простому
не жидовин как все а пришлого десятка
вот пошел юрий на фронт саблей в чистом поле
сражен упал себе и помер понемногу
доносят царю а уж терпежу нет боле
мигом жертву на аркан и в храм убить богу
берет давыд себе бабу под белы руки
кофточку с нее прочь сам сбрасывает брюки
в саду павы кричат ночь звездами богата
для царя вся правда нет ее для солдата
 
 
был бог на давыда в обиде да недолго
на то и царь как решил сам и поступает
восставлю говорит бог из твоего дома
сына возлюбленного пусть все искупает
в терему на горе тешится давыд бабой
то он так ее поставит то сяк положит
пискнула сперва но куда голой и слабой
бог сказал бог сделал а беде не поможет
а где прежний твой полег не метили вехой
во поле брехали псы вороны летали
хеттеянского роду пришел-понаехал
служил верой-правдой да гражданства не дали
чуть если смеркнется в ерусалиме-граде
царь персты на гусли и псалом бога ради
поют павы в саду кричат по белу свету
вся правда у бога а у нас ее нету