Текст книги "Записки аэронавта (сборник)"

мы

 
пламя смахивал кретин
с фитиля
поснимали как один
кителя
в угол ставили унты
чепчик прочь
злое время темноты
нынче ночь
 
 
снится странное в кругу
время год
с диплодоком на лугу
теплоход
сильный пойманного ест
в створки рта
не покинет этих мест
темнота
 
 
пустоту свою дитя
обниму
нам проснуться бы хотя
одному
каждый в ужасе своем
недвижим
там где порознь и вдвоем
мы лежим
 
 
ни подвинуться ни лечь
половчей
нету ангельских сиречь
трубачей
слов со смыслом не связать
после тьмы
больше некому сказать
это мы
 

свидание

 
спи раз оно само спится спешить не будем
в лунном компосте в заре в золотой мякине
можно кольцом кормило и обратно к людям
давно их правда не видел забыл какие
лица здесь сбривают на входе пункт обряда
люди как люди забыл и жалеть не надо
 
 
нас разливали по формам в угольном дыме
нас извергала наружу звездная домна
люди может я тоже был однажды ими
или не был это же так неудобно
лучше еще поскулю над тобой немного
тут мне мохнато и очень четвероного
 
 
помнишь ли кто ты была и как тебя звали
с кем ночевала в какой изощрялась позе
тоже и с этим с которым на сеновале
я и нашел а сюда закопали после
осень и осы пожитки пакуют в соты
я из последних кто здесь вспоминает кто ты
 
 
ладно хоть сторож сегодня в отруб без стука
падок до зелья бесхвостый пердун порою
слушай потерпишь вон симпатичная сука
есть в батарейке заряд побегу покрою
прошлое кость надкуси да не суй в карман ты
спи разве есть у тебя теперь варианты
 

«когда-нибудь я вспомню все что знал…»

 
когда-нибудь я вспомню все что знал
и все что вспомню рассую по полкам
и даже тем чего не вспомню толком
набью до люстр библиотечный зал
 
 
пусть служит мне последняя своя
просторная хоть и на склоне века
александрийская библиотека
где все из бывшей памяти слова
 
 
не упущу в реестре ни одно
из прежних лиц что радовали око
но горько будет мне и одиноко
глядеть в библиотечное окно
 
 
под визги сверл и циркулярных пил
сквозь стеллажей ажурные границы
от неудачи в поисках страницы
где было про тебя но я забыл
 

откровение

 
повадились переставлять слова
в мозаике словесной
чтоб возникала истина сама
из их игры совместной
 
 
как афродита в греческом бреду
на лезвии обмылок
или годзилла миру на беду
из ядерных опилок
 
 
не языком заделывать изъян
где правда ослепила
машинописной своре обезьян
соавторов шекспира
 
 
мы были в глину глупую плевком
в укор слонам и людям
кого из них теперь любить и в ком
души не чаять будем
 
 
скрижали по неровной букве в год
чей бог подошвы вытер
и задними конечностями бьет
по клавишам без литер
 

heart of darkness

 
да будет верен долгу надевший корону
по гроб пока судьба не обрезана пряхой
твердит сенека воспитаннику нерону
нерон в сердцах посылает сенеку на хуй
или дальше мельтеша огурцом и водкой
арсенал адресов у нерона короткий
 
 
тем временем евреи украдкой вдоль тибра
будут массовые теракты и аресты
узи наизготовку в голове хатиква
прямиком к домику ромула к храму весты
поппея в подполье отбивает морзянку
уже вплотную к императорскому замку
 
 
кругом вражьи рыла и все меньше любимых
из зажженной свечи сочатся вверх потемки
учини опись погосту где вмиг в могилах
наши предки и бок о бок наши потомки
тесно им шуршат как опарыши в парашах
евреи за красных или они за наших
 
 
уволокли в храм словно муравьи менору
об руку с арабами и всеми другими
куда гонять сенеку не пришло нерону
ни в одну из голов пока не отрубили
ветер чуть доносит бравое харе кришна
пробуем подпеть да не у каждого вышло
 
 
просыпаешься ты опять в сопящем классе
марья львовна выдает секреты вселенной
андромеда в уме лишний парсек в запасе
перемигиваешься через парту с леной
рука рефлексом на коленке у смирновой
новый космос трепещет под сердцем сверхновой
 

«лето которому финиша нет…»

 
лето которому финиша нет
зубчатый стрекот в эфире планет
ворот над звездным проломом колодца
все остается
 
 
лемеха землю жующий металл
было и сам на земле обитал
борозду вдоль по линейке каната
правил когда-то
 
 
штоф на столе если гости придут
кадка в саду где сулила приют
лунному диску сортир на отшибе
здесь мы и жили
 
 
звезды проворны как блохи в меху
как же сужается небо вверху
исстари здесь предвещало кончину
небо с овчину
 
 
где я в каком несусветном раю
чем я нездешнюю землю жую
пусть навсегда остается под паром
челюсти даром
 
 
лемех и ламех чиновник и ной
снов навигатор в юдоли иной
челюсти марлей леченье от боли
в темной юдоли
 
 
лето споткнется подернется пруд
пеплом когда напоследок придут
снов насылатели знают они лишь
где этот финиш
 

утрата симметрии

 
приснилось зеркало но сам я в нем не сплю
мне даже невдомек что вот лежу и вижу
себя во сне глаза распахнуты вовсю
с той стороны стекла сквозь жир его и жижу
 
 
добро бы зависть в нем мерещилась к тому
кто глупым первенством предпочитал кичиться
но отраженному не втолковать уму
чем подлинней в стекле ребро или ключица
 
 
и что за фишка явь когда чугунным сном
объят оригинал от копии отлично
а зеркало во сне и призрак бдящий в нем
к моей реальности не пригнан симметрично
 
 
уже всерьез боюсь что встану и уйду
не тот который сплю а тот который видит
меня в стеклянный лес попавшего в бреду
откуда из двоих один на волю выйдет
 
 
открыл бы кажется уже глаза но свет
скребет пустой зрачок и огибает тело
а наяву нигде оригинала нет
там смерклось зеркало и время опустело
 

лабиринт

 
сперва на выбор стороны равны
идти и верить не меняя галса
и я держался правой стороны
какую выбрал с той и оставался
мне объяснили правило руки
у входа где привратники оравой
но если петли или тупики
то выбор между левой или правой
ничья и я ступил в припадке сил
но что в конце не знал и не спросил
 
 
я честно шел и старился внутри
аттракциона мой маршрут был долог
а выбор тверд пройди или умри
в пути как праздный приказал тополог
на срезе жизни множились года
скребло в глазах от пыли и опилок
крутой зигзаг направо и тогда
глаза уперлись в собственный затылок
отныне способ стал и вовсе прост
и я пристроился себе же в хвост
 
 
там гады понавешали зеркал
он пер вперед покачиваясь в пьяном
бреду и поминутно извлекал
на свет бумагу с самопальным планом
я честно шел сквозь камень и стекло
пока меня как в циклотроне атом
не расщепило и не обрекло
блуждать с неотличимым дубликатом
вдвоем а на ближайшем вираже
маршировало четверо уже
 
 
стремись неисчислимая орда
на шлюзы напирающая свора
но как себя в ней вычислить когда
на выходе пусть даже и нескоро
взорвется свет испугом окатив
что предпринять чтобы толпа отстала
и точно отличить локомотив
от единиц порожнего состава
из легиона тел который тот
кто собственными заплатил за вход
 

«за ближним востоком есть дальний восток…»

 
за ближним востоком есть дальний восток
там был в старину император жесток
из жителей жег смоляные огни
чтоб ночь со стены освещали они
а днем подмываемый ленью
был слаб к соловьиному пенью
 
 
за ближним востоком есть дальний восток
там новые сутки пускают росток
давно император вмурован в скалу
но в чанах начальники месят смолу
вперяя чиновные очи
в чертог наступающей ночи
 
 
за ближним востоком есть дальний восток
там птица садится на шаткий шесток
там ходят у самой рассветной каймы
примерно такие же люди как мы
по каменным стенам и башням
огнем полыхая всегдашним
 

тиресий

 
он удержался от высоких фраз
и выразился сдержанно и скупо
когда свой собственный увидел глаз
глядящим нагло из тарелки супа
еще не то случается порой
в иной корчме в обеденную пору
с биточками он проглотил второй
и весь открылся внутреннему взору
представ себе в изнаночной красе
без якоря на бурных водах буем
он понял что субъект неописуем
и перестал писать а жил как все
 
 
быть может это был теперь не он
слепец скулящий в придорожной нише
но стала суть прозрачна как нейлон
на чьих-нибудь шальных ногах и выше
орбиты упирая в небеса
стрелял заплесневелые коврижки
и слыл в округе мудрым как лиса
но был молчун и виртуоз отрыжки
лишь за амбаром переждав дождя
блокаду где кругом коровьи слитки
он представал самим собой без скидки
прозревшим задом звезды обводя
 

каплан

 
в овраге катаракт в краю поганом
где камни на сочувствие скупы
полуслепая женщина с наганом
лицом к лицу с немилостью судьбы
 
 
ну дурь курила бы или хромала
а то глазным изъяном подвела
кто ей диоптрий отслюнил так мало
что целясь в зло она не видит зла
 
 
и будущее алыми волнами
толпу смывает с пирса как котят
судьба одержит верх что будет с нами
хоть с тем же мной когда меня родят
 
 
в стране где вся навыворот плерома
под сажей божий промысел угас
история на месте перелома
срослась но кости вдребезги у нас
 
 
плеснешь в стакан но утешенье мнимо
и вымучен зовущий к бунту стих
на стогнах где всегда стреляют мимо
очкарики поводыри слепых
 

элегия на приход ночи

 
все вповалку и в храп понемножку
под калиновым в поле кустом
тракторист проглотивший гармошку
спит с гофрированным животом
в городах где свирепствует разум
чтобы ртуть в капиллярах текла
гальваническим екая глазом
прокурор подшивает дела
желтопузая жаба в болоте
убеждает что жизнь хороша
отчего вы неправду поете
земноводные нам кореша
 
 
ночь нежна но в юдоли угрюмой
на излете людской суеты
наливай понемногу и думай
кто ты есть и зачем себе ты
в поймах рек и в ландшафте гористом
рассуждай пропуская сто грамм
для чего прокурор с трактористом
увенчали творения храм
кто завел для забавы скотина
человека в очках и пчелу
а теперь словно дня не хватило
эта ночь эта немочь к чему
 

сказание о невидимом граде

 
мы счастливы мы всенародно горды
что нас пригласили на праздник воды
и ящик заверил бегущей строкой
что всем обязателен праздник такой
 
 
паек принудительной выдачи прост
на каждого столб в человеческий рост
и вдвое воды выше уровня лба
кому недостанет такого столба
 
 
отныне мы рыбы плотва и угри
кто плавать не любит ступай и умри
и раки тебя безвозмездно съедят
которые за дисциплиной следят
 
 
ночами подводное царство в огне
невидимый китеж пылает на дне
последней свободы и равенства град
где прежний прихожему жителю брат
 
 
в честь праздника нынче со стапелей спуск
подводная лодка по имени курск
мы двинемся в ней под пучиной седой
по темя отсеки наполнив водой
 
 
поставлена цель в кругосветном пути
диаспору в китеж скорее свезти
и бронзой соборной восславить христа
когда ваша суша мертва и пуста
 

fuente ovejuna

 
внезапно через вечность после смерти
я впал в полусознание и был
в числе припадочных стоявших вместе
в смятении от подступивших сил
сгустившихся из тьмы возникших возле
как если б время развернули вспять
кто как исчез в позеленевшей бронзе
которой сам уже не выжил снять
я в них не опознал знакомых кроме
единственного кто наглядно жил
над тусклой лужей из овечьей крови
нацеженной из отворенных жил
 
 
в ознобе словно выступал опять я
с копьем пока расплата не смела
мне матери мерещились объятья
и бабника трусливая стрела
вдруг лица обозначились белея
мучительно мерцали имена
и я спросил о жребии пелея
но он не знал и в чем его вина
всем опытом который тенью нажит
я понимал теперь куда уйду
он может быть запомнит и расскажет
но нет у тени памяти в аду
 
 
там наверху где даже и не тень я
еще ребенок жив или жена
что мужество безмозглой жертве тленья
и пользы в том что троя сожжена
всей радости в аду не умирая
блуждать земные горести дотла
испепелив но эта смерть вторая
весь ужас первой к горлу подняла
не бронзой месть вершится и не ядом
свиданием в бессолнечном краю
где тень его с моей скрестившись взглядом
уже не вспомнит как зовут мою
 

имена

 
для простоты он поступил ребенком
в одну семью и тем закрыл вопрос
поскольку ничего не смыслил в тонком
регламенте а ел себе и рос
и приживаясь в их белковом мире
как будто в пазле складывал куски
знал например что дважды два четыре
но в школе ошибался у доски
составил опись бабочкам и птицам
учил язык и точно применял
и приглядевшись к их двуглазым лицам
мать за отца уже не принимал
 
 
он выдюжил лиха беда начало
где прежних жребий ожидал иной
но что его от местных отличало
так это страсть к скитаньям под луной
беседуя с созвездиями немо
личину прочь пока спала семья
он мог легко ночную карту неба
нарисовать он знал ее всегда
светясь как фосфор где ключей и речек
журчание до утренних лучей
он смутно понимал что он разведчик
и резидент но плохо помнил чей
 
 
но после школы воротясь к обеду
сдвигая ложной личности слои
шифровки отправлял на андромеду
своим хоть и не помнил кто свои
худющий в вечных ссадинах на коже
лет десять но на вид и тех не дашь
как жаль его он был ребенком все же
мы были все уверены что наш
а на борту в их орудийном зале
пока всерьез не вспыхнула война
все призраки уже прекрасно знали
птиц и цветов чужие имена
 

quatuor pour la fin du temps

 
где два зрачка сияют неслиянно
в стекле пересыхающих морей
сыграют напоследок мессиана
герои бедной родины моей
 
 
предел осточертевшему кочевью
но перед ним смычком поправив лист
рассядется медведь с виолончелью
и чем тебе козел не кларнетист
занять партер потянутся бараны
отборные из лагерной охраны
изыскан вкус в ком голова тверда
в последний раз проблеемся тогда
 
 
звезде в зенит и вертухаю с вышки
осел копытной дробью на фоно
скрипичное страдание мартышки
в последний раз страдается оно
в дорогу доза музыки полезной
вороний грай на очной ставке с бездной
свиданье в топке с пламенным лазо
дрозды в зубах abîme des oiseaux
 
 
жмуры горой в гробах и с гимном в припять
друзья-мутанты постсоветских лет
мы с ними кой-чего успели выпить
но похмелиться дня в запасе нет
не встать на суд из-под креста кривого
медведь работы дедушки крылова
мохнато в струнной трудится семье
и pussy riot в пляс на солее
 

смерть на марсе

 
становятся сумерки строже
сильнее сияет луна
она и в аркадии тоже
но есть ли на марсе она
 
 
ученые люди из nasa
уверены где-то на треть
что жизнь на поверхности марса
способна как мы умереть
 
 
а если неправильно в насе
научный придумали вклад
то есть у сатурна в запасе
такая луна энцелад
 
 
равнина ее ледяная
под ней залегает вода
и устали снова не зная
мы зонды отправим туда
 
 
там нет стрекозы или гризли
родных человеку зверей
все это не поиски жизни
а происки смерти скорей
 
 
науке привиделись чтобы
в просторах космической тьмы
великой печали микробы
которые смертны как мы
 

бедные мы

 
в том сне где вода нагибается к небу
а сучья торчком вроде маленьких женских запястий
и пальцы ветвей заплетает молитва над долгой рекой
это послеполуденный сон атеиста с похмелья
и трудные верные рыбы
к поверхности льнут перевернутым телом
но тени стекаются к плесу пустые глаза
отражают молву как изогнута водная плоскость
поверхность чужих отражений
и чавкает мшистая топь под подошвой
всегда эти бедные бедные мы
 
 
когда малолетним еще несмышленышем счастья
слонялся наотмашь еще увлекался надеждой
кого узнавали во взрослых глазах
но примерно вполне понимаю механику мира
в котором не я существую я не существую
уже существую не я
но пожалуйста вот вам и рыбы
у многих слезинка в стеклянном зрачке
уложив на распиленный бублик
в далекой юдоли изгнанья и сам на поверку баркас
в деликатных объятиях рыбы родной
 
 
обратно вода задрожала в оазисе света
и все-таки луком разит от такого впотьмах поцелуя
запястьями вверх почему ты уснул не один
полустиснув полуотпустив пациентку
осталось навеки своим перевернутым телом
молитва и трудные верные рыбы ее
несмышленышем тщетной надежды
что дескать не я существую и бедные мы
но поверхность чужих отражений
ложится плашмя на разрезанный бублик
вся водная плоскость невидимой горизонталью
впериться в пустые глаза чья вода нагибается низко
а там только рыбы и крабы внутри
астролябия labia magna
и все же формально я прав я ведь ясно сказал
вроде маленьких женских всегда
 

боярышник

 
пускай казарма замолчит на миг вся
и голосами ясными с утра
споем ребята о бозоне хиггса
о моли стерегущей свитера
 
 
или отвертку наждаком заточим
в устройстве мира выправим изъян
всю землю нахуй отдадим рабочим
а фабрики оставим для крестьян
 
 
ах мон ами романтики не мы ли
сердечко вскачь и оторопь берет
оттопали за синей птичкой мили
пока в гробы не уложил черед
 
 
а то ведь помнишь иваси настойка
боярышника юности симптом
но я мон шер скончался не настолько
чтоб черви строем в черепе пустом
 
 
он слыл устройством для ношенья шляпы
во рту гостила песня и еда
но фабрики мышам летучим в лапы
ежам и лисам землю навсегда
 
 
спит на столах порожняя посуда
еще посветит солнце до восьми
и будет мрак где точит моль-паскуда
отечество и мы лежим костьми
 
 
тот хмурый край где жизнь была сиротка
и потому финал ее фантом
лишь крепче спирт да солоней селедка
и весь в цвету боярышник потом
 

зайчик

 
вот зайчика жалко его укусила змея
когда он на цыпочках куст объедал до цветочка
теперь ему лапу пожать солидарно нельзя
мы все существуем а зайчик в могиле и точка
 
 
ты скажешь читатель что зайчика я изобрел
солгал и гадюка притянута за уши даже
корова свой клевер грызет и в зените орел
порхает а зайчика нет изначально в пейзаже
 
 
змея мне не друг закадычный и зайчик не зять
зачем бы я стал продвигать их родство или свойство
а сам-то читатель ты кто с позволенья сказать
чтоб мне диктовать из партера природы устройство
 
 
вот гул затихает и я на подмостках стою
на тыкве следы косяка зарастут понемногу
читатель исчез изложив мне платформу свою
но зайчика жальче с него я и начал эклогу
 
 
пушистый на ощупь он был и приятный на вид
но слишком хорош для недоброго мира и нате
и только змея нога за ногу в кресле сидит
и уши в прожилках ее розовеют в закате
 

кораблик

 
вода стекловидна и вечер пригож
кораблик кораблик куда ты плывешь
 
 
на стыке стихий полыхает заря
кораблик безмолвен и мчит почем зря
 
 
тогда во второй поупорствуем раз
куда ты кораблик несешься от нас
 
 
ответа не слышно и третий тогда
отчаянный оклик кораблик куда
 
 
и молвит кораблик вы мелете вздор
я очень простой деревянный прибор
 
 
не надобно право большого ума
чтоб выяснить быстро где нос и корма
 
 
всегда направленье по курсу где нос
и это ответ на ваш глупый вопрос
 
 
ответил и мы бестолково стоим
мозгами крутя над вопросом своим
 
 
что если секрета действительно нет
и это единственный верный ответ
 

возмездие

 
развеет ветер облака нам
и станет ясно
здесь хорошо быть тараканом
хотя опасно
 
 
заесть раздавленной ириской
гнилую грушу
от катастрофы от кембрийской
сбежав на сушу
 
 
авось и впредь не околеем
везде подарки
хоть сорок дней питайся клеем
с почтовой марки
 
 
спасибо вам из недр стакана
благие боги
что все усаты постоянно
и шестиноги
 
 
а подлым ползающим вяло
живым доныне
настанет время трибунала
в одной долине
 
 
объявят им огонь и трубы
в вердикте устном
за то что нас топтали грубо
морили дустом
 
 
проставят всех в последнем списке
споем и спляшем
а марки или там ириски
оставят нашим
 
 
вся их молва тогда теперь ли
поклеп на нас но
мы честно жили и терпели
и не напрасно
 

кони

 
над речкой стояла изба кузнеца
под копотью плотной и потом
никто различить не пытался лица
мы знали по грохоту кто там
страшней колдуна и кощея худей
он плуги прямил обувал лошадей
как ворон кувалда летала
под черную песню металла
 
 
ночные куранты над скудным жнивьем
в ноябрьской предательской жиже
мы слушать к плетню приходили втроем
ни порознь не смея ни ближе
там пламя ночами пылало года
и если он спал мы не знали когда
гремела печаль вековая
всю правду из недр выбивая
 
 
но только однажды он лег на кровать
покорной сказав половине
что больше коней не намерен ковать
что кони свободны отныне
и мы прибежав с ежедневным огнем
лицо человека открыли на нем
нездешним отмытое светом
мы вскоре окажемся все там
 
 
наутро сказала что будет ничья
и сгинула как не бывала
соперника вскоре нашли у ручья
украдкой родня отпевала
не мой ли черед позабросив дела
куда эта песня упрямо вела
где кони без шрамов на коже
свободны и всадники тоже
 

«ни слова о неправедном суде…»

 
ни слова о неправедном суде
такой исход подозревал не зря ты
о совести о чести о стыде
теперь слова из языка изъяты
 
 
тем более ни строчки о стране
пластом до океана и обратно
приговоренной отмывать в говне
налипшей крови вековые пятна
 
 
нам в справочнике отведут графу
о зоне смерти в полосе подзола
поскольку у истории в шкафу
не остается средства от позора
 
 
ей похуй и заказан вход сюда
в вольер жестоковыйных и неправых
где мы скрываем лица от стыда
в примерзших к мертвой коже балаклавах
 

17 августа 2012

«если б времени на свете…»

 
если б времени на свете
было вдоволь трать не трать
а кузнечики и дети
перестали умирать
 
 
если б время не летело
как в луче паучья нить
на любое плюнув дело
мог бы с ним повременить
 
 
но не выклянчить отсрочки
точен анкерный отсчет
как вино из битой бочки
прочь вселенная течет
 
 
смерть стремительная птица
в ночь прокладывает путь
надо очень торопиться
надо сделать что-нибудь
 

окно

 
в произвольном окне зажигается свет
пешеход запустивший монету
замирает но чуда внезапного нет
он и правда любил но не эту
 
 
как попало одет неказист небогат
а квартира поди угловая
и монету которой в окно наугад
он вначале берег для трамвая
 
 
он растерян но стекла хотя бы целы
память всмятку с минувшего года
не дадут в угловой настоящей цены
за ошибку в душе пешехода
 
 
почему же тогда не отходит она
занавеску в ладони сминая
но упорно вслепую глядит из окна
очевидно ошибка двойная
 
 
или ложная память в карьер по пятам
под сиянием диска серпа ли
ночь в которую оба искали не там
и в совместной ошибке совпали
 
 
пусть стекло где не всякий вчерашнему мил
на лету опрокинет монету
на орла он когда-то не эту любил
или просто не ту а не эту