Текст книги "Записки аэронавта (сборник)"

«если вдруг чего и жалко…»

 
если вдруг чего и жалко
напоследок это только
карусельная лошадка
шоколадная коровка
 
 
петушок из карамели
кто изгрыз его до древка
в детстве плакали и ели
но они живые редко
 
 
так за них обидно было
и вообще бывало грустно
чуть глаза прикроешь быстро
навсегда на свете пусто
 
 
вспомнится стояло лето
зной ковыльный у калиток
добывали в речке небо
легким неводом из ниток
 
 
кто живет мешая людям
понапрасну небо тратит
сколько неба ни добудем
все равно на всех не хватит
 

«дома уперлись в тучи и молчат…»

 
дома уперлись в тучи и молчат
в них полночь отмечают человечью
в логу волчица вывела волчат
и мучится что не владеет речью
 
 
как объяснить что рождены в чужой
стране зверей как передать потомку
что через поле движется межой
судьба с дробовиком наизготовку
 
 
когда бы говорить она могла
и если б ей язык а детям уши
то речь ее как черная игла
пронзила бы их маленькие души
 
 
пускай в лесу барсук на речке бобр
лось на лугу и дичь повсюду летом
но если мир на первый взгляд и добр
ты волк ему не забывай об этом
 

«однажды солнце село навсегда…»

 
однажды солнце село навсегда
особенно неистовствовал дворник
он клялся что взойдет-таки во вторник
но не взошло а ведь уже среда
 
 
мы поначалу стали делать вид
что в сущности не тяготимся этим
и лицемерно объясняли детям
что солнце есть и что оно горит
 
 
но вот работник лома и метлы
отчаявшись терпеть и как бы в шутку
нам объявил сложив приборы в будку
что жизнь прошла что мы теперь мертвы
 
 
и стало жалко тратить пот и труд
и стало слышно в тихом плеске леты
как маленькие детские скелеты
в песочнице совочками скребут
 

евразия

 
плотное прошлое в темени вещая брешь
время сочится как патока в черепе мглистом
шустрый родился мальчонка и личиком свеж
вырастет телеграфистом
 
 
или соседская только от пола вершок
нищим спешит пособить от чужого излишка
в питер конечно где знаний премудрый мешок
там и короткая стрижка
 
 
глупые добрые больше не сыщем таких
пусть хоть лесков хоть любой достоевский глумится
с совести время взимает обратный тариф
тленом ложится на лица
 
 
будущий свежую жертву привяжет к огню
пепел любых поколений развеет на травы
императиву который засох на корню
и револьверу расправы
 
 
вспомни россию она череда ноябрей
поздно взлетали да легок мороз на помине
нас как и прежних которые были добрей
тоже как не было в мире
 
 
только и вдавлены в липкое невдалеке
небо где всклень наливают последние в списке
телеграфист с окровавленной лентой в руке
всмятку глаза нигилистки
 
 
редкая гостья история в эти края
жизней до жопы у каждого жителя две лишь
родины эта и есть напоследок твоя
веришь не веришь
не веришь
 

день победы

 
умчаться в глушь пока желта в покое
по всей равнине рожь
бери себе правительство такое
какое унесешь
 
 
жить наугад невинно и нелепо
на нищие рубли
но это будет государство лета
республика любви
 
 
в такой разлуке тверже образ дома
то редкое родство
куда не вхожи ратники газпрома
и фрейлины его
 
 
вдали от удали поправить нервы
а то и мозг слегка
где родина шиповника и вербы
россия тростника
 
 
весь лес без лозунгов и рек пробелы
проштриховать стопой
здесь если и наступит день победы
то разве над собой
 
 
что общего меж их железом ржавым
и обмороком ржи
где в вечной дружбе жизнь не по скрижалям
со смертью не по лжи
 

контакт

 
пальмовая подозрительна поросль
юркие тени тюрбан борода
там анониму поправили пояс
смертника в потной руке провода
жизни похоже и не было кроме
мига пройти роковую тропу
вот поднимается облако крови
плотью парной поливая толпу
 
 
долго висеть в этом воздухе взятом
тенью взаймы неживому нельзя
что я спою остывающим взглядом
тем кто в пыли собирает глаза
что завещать очевидцам увечным
с гайкой в уме или в глотке иглой
зайчики в крестике что моя речь им
сказка кастрата о бабе былой
мечутся в неводе люди вы люди
слюбимся-слипнемся шарики ртути
 
 
правда не ложь но тогда это чьи же
жабры и лопасти в ромбе кривом
близко на бреющем нужно ли ниже
ангел с культей и багровым крылом
в небе ни голода больше ни жажды
божья ночлежка любому бомжу
разве не я уже умер однажды
но никому из живых не скажу
койки рядком в перспективу как были
в душ бы с утра но ни тела ни пыли
жизнь теорема итог ее факт
бей электричество
искра
контакт
 

ошибка

 
он думал все путем там бог и петр с отмычкой
умру себе чуток и электричка в рай
он полагал что жизнь была дурной привычкой
а вышло так что хоть вообще не умирай
 
 
здесь где в имущество превращены все люди
порочным был расчет на истеченье лет
где арфы эти все и созерцанье сути
ни звука и никто не зажигает свет
 
 
вот крупская его в трагической одежде
или дружбан в соплях печально кычет речь
а он совсем не там где представлялось прежде
он в месте где не встать кому однажды лечь
 
 
наслушался страстей о сказочном еврее
считал что жизнь трамплин а дальше все легко
вот он лежит в гробу и кто его мертвее
спросите у него он умер или кто
 
 
снаружи солнышко в траве шурует ежик
большой набор жуков вверху комплект комет
противно умирать давайте жить кто может
а кто не может жить того на свете нет
 
 
и разве плохо нам и разве так уж нужно
скончаться насмерть ради радости врага
как глупо умирать пока живые дружно
смешно воображать жемчужные врата
 
 
мы все выпускники нам больше бог не завуч
нет с ключиком ни буратино ни петра
пускай вся жизнь твоя была лишь сказка на ночь
она хорошая пусть длится до утра
 

«чуть гормональная накрыла грусть…»

 
чуть гормональная накрыла грусть
и в грудь кольнула
мне выучить мечталось наизусть
стихи катулла
 
 
в те дни я ничего не знал о нем
но был позером
и прозябать провинциальным пнем
считал позором
 
 
с любой из вас сойдусь на берегу
или в палатке
и лесбией игриво нареку
гамбит в порядке
 
 
пусть вертятся под окнами терпя
как сам недавно
ах лесбия любил бы я тебя
когда б не дафна
 
 
как щит персея зеркало давно
с лицом горгоны
с катуллом мы почти на равных но
в гробу гормоны
 
 
сегодня собран урожай в мозгу
а нивы голы
я выучил и наизусть могу
его глаголы
 
 
не потому ль с приплодом голова
что сердце в глине
и на устах все пристальней слова
иной латыни
 

«мы гадость горазды сказать о морже…»

 
мы гадость горазды сказать о морже
на зайца позорны наветы
охотник шпигует свинцовым драже
медвежье семейство с конфеты
с коровой наш дискурс кровав и непрост
змея возбуждает икоту
и если на шапке енотовый хвост
то с чем оставаться еноту
рабы распорядка носители брюк
лесных истребителей раса
все реже животных я вижу вокруг
но супа все больше и мяса
отныне вы мне никакие не мы
здесь узник родней персонала тюрьмы
 
 
подальше от всех обитаемых мест
где супа природа не просит
хоть волк этих зайцев местами и ест
он скоро заплачет и бросит
в раю где возляжет с шакалом барсук
волк примет морковку из заячьих рук
приветствуя дружбу как гостью
на вас же помет плотоядных лифтерш
и лордов положит презрительный морж
прибор с этой внутренней костью
 

«лишь начерно речь но уму неуступчив язык…»

 
лишь начерно речь но уму неуступчив язык
он магма внизу чей резон не извергнется сразу
сквозь лживые зубы где звук уязвимо возник
как органы рта ни терзай терпеливую фразу
 
 
умели же прежде которые лучше чем мы
но жало точи и в хандру не впадай переросток
подлеска спуская в потемках слепые челны
случайные речи которым гортань перекресток
 
 
ты раб своей правды и должен стараться как те
сливая слова километрами в макулатуру
пока эта фраза в упругой своей прямоте
не прянет как скальпель сквозь шейную мускулатуру
 
 
пока не сподобишься ясного слова с высот
над их просторечьем над спрятанным в охру и сурик
подлеском такого что каждому башню снесет
хоть даун собой из низов хоть фенилкетонурик
 
 
пусть время кромешно вращает свои жернова
над местом в строке где насквозь прогорела страница
свидетели шрам и ожог что надежда жива
что сбудется правда и древний язык повторится
 

«у фонарного ночью столба…»

 
у фонарного ночью столба
из кромешного мрака
неожиданно сбилась толпа
дтп или драка
 
 
чем им отдых всеобщий не свят
объясни мне бабуля
почему эти люди не спят
скопом кровь карауля
 
 
или смена им выпала в ночь
с перспективой отгула
может загодя вышли помочь
но прознали откуда
 
 
или всякое горе свое
счет слезам и обидам
тянет к горю как в копны жнивье
как опилки магнитом
 
 
я над горем своим не скорблю
над чужим не ликую
я себе среди ваших судьбу
не хочу никакую
 

парк

 
ныряло в пруд неловкое весло
с эстрады трель потрепанной певички
хотя в тот вечер мне с тобой везло
я нервничал страдая по привычке
парк был велик в нем бытовала боль
других времен в дубраве за эстрадой
но я не понимал я был с тобой
хоть вымок весь и с музыкой писклявой
я обещал тебе что не умрешь
соврал как мог но ты конечно знала
и умерла и все пейзажи ложь
за исключеньем парка и вокзала
 
 
вот полоса и всем она тесна
меж зеленью и рельсовым железом
там ширины в касание весла
дрожь искушения с дежурным бесом
возьми чуть вбок я здесь сходил с ума
пока цвело и липы подрастали
на берегу шумерского письма
чья глинопись сочинена дроздами
потом чертог свистка и чугуна
портал из пламени в слоях асбеста
откуда отбывала ты одна
оплаченное человеко-место
 
 
нам больше не доверят жить нигде
у них в запасе нет другого мира
где тоже отражение в воде
твое и лодка весла уронила
коль в кулаке плацкарта у меня
мент в кураже в буфете кофе редок
понять бы кто такая умерла
и на какой из предстоящих веток
сквер изгородь чугунные цветы
их поливали оловом наверно
и постамент на нем должно быть ты
с моим веслом и гипсовая серна
 

угорщина

 
помнишь друже родину в октябре
ветер лют и хмара вверху лохмата
как с ребятами мокро мерз на угре
против стремной рати царя ахмата
у татарина конь быстр крепка тетива
но и наши душ не щадят пищали
день пройдет то ли месяц а то ли два
выпьешь ковш вся масть от цинги прыщами
ночью байки в дозоре с кислой слюной
как в орде черниговский кончил миша
и донской пусть к непрядве силен спиной
но москве устроил месть тохтамыша
мы стоим скоро бросили пить и есть
тыловик донес на руси вверх дном все
терпим друже теперь это наша месть
или снова лажа тогда вернемся
 
 
нас не пнешь от брода как ни бодр урус
если плеть столетий не вразумила
пособляй литва постоят побузят и пусть
день дотерпим до помощи казимира
им самим несладко поди то ли пес завыл
то ли роздан паек на пасть по редиске
а касимовским крысам объясни кто забыл
как кирдык по-нашему по-ордынски
здесь в улусе раба у хана любая вошь
не погладят беглого по головке
поскреби татарина кого найдешь
врешь урус не того кто в твоей поговорке
предок мир копытом вытоптал и умре
так и мы ни вершка назад не давши
пять веков как вкопанные на угре
свист в ушах история мчится дальше
 

правда

 
в час серебряной ночи в логу соловьином лечь
словно листья в лесу голоса повисают с губ
там русалочьи дочери ночью заводят речь
о сынах человечьих которой который люб
 
 
вот забытыми снами всплывают они со дна
лунной плоти заря за столетье не обагрит
этот будет моим навсегда говорит одна
это суженый мой та что слева ей говорит
 
 
а которая справа молчит но ее глаза
как вода вековая в реке как зыбучий ил
заглядишься в зрачки и уйти никуда нельзя
и которого выберет тот ей и будет мил
 
 
в деревушке за логом сыны человечьи спят
каждый крестик нательный спросонок стиснул в горсти
а в углу где лампада спасительный образ свят
но из спящих ему никого уже не спасти
 
 
потому что серебряный им наколдован вред
потому что любовь у русалочьих дочерей
вековая вода из которой побега нет
горше крови людской человечьей тоски черней
 
 
если солнце взойдет если чары разгонит прочь
в одночасье русалок сразит смертоносный свет
и к которой притронется та умирает дочь
а которая рядом за ней умирает вслед
 
 
но оно не не взойдет и с небес не сиять ему
кто в черненом уснул серебре тот и ай-люли
потому что в подводном давно сыновья плену
те кого эти дочери выбрали по любви
 
 
сам свидетелем не был но вам рассказал как мог
если правда то вечное обречено червям
а неправду сказал отведите меня в тот лог
и верните без слова русалочьим дочерям
 

«сентябрь трава по круп нетронутая с лета…»

 
сентябрь трава по круп нетронутая с лета
без ветра взвизгнет дверь на траурных гвоздях
ты молча входишь в дом не зажигая света
но блик былой луны неугасим в глазах
 
 
я все равно не сплю и сослепу что ближе
нашарю зрением стакан и стопку книг
ты у стены а кто другой ведь это ты же
вот только нет луны тогда откуда блик
 
 
все правда и джанкой и пегий пес-приблуда
кипела молодость и жизнь была смешна
но здесь же нет кругом ни тропки ни приюта
там не живет никто откуда ты пришла
 
 
чуть время грянет град от грома до амбара
но пуст в стекле простор всей ночи остальной
что пользы вспоминать что я тебе не пара
не исчезай скажи что ты пришла за мной
 
 
слепа твоя стена лишь блики в ней двоятся
пока не пробил град из налетевших лет
рассказывай уже раз опоздал бояться
мне все равно теперь живая или нет
 

родина

 
не с цепными кто кычет у миски к утру
где вождя на притворной гимнастке женили
если выпало с теми кто умер умру
чем шептаться с живыми
 
 
мне сирена тревоги с младенческих лет
сладко пела о ненависти и помосте
а у казни в строю даже выживших нет
заманить меня в гости
 
 
видно в метрике выжившим жребий таков
за вождями в трясину возвратных столетий
и в пустыне своей после двух сороков
оставаться на третий
 
 
тем кто любит любовь велика и в аду
если тело в уплату и гибель на сдачу
всю последнюю совесть какую найду
я на гибель истрачу
 
 
ты гори мое гори глазами огня
ниоткуда не видно на горе ответа
много родин теперь на земле у меня
пусть побудет и эта
 
 
обожженные болью увижу края
и прольется как свет в перелетное тело
вся на свете любовь или гибель моя
и твоя
сакартвело
 

брат 2

 
чуть полночь с лязгом поползла ограда
надгробье тетрисом на весь погост
мы в августе закапывали брата
а в сентябре там ясень в полный рост
 
 
нашли ничком средь скудной пасторали
все в камеди глаза как монпансье
с попом над свежей ямой постояли
вернулись в дом и выпили на все
 
 
гляжу в упор не зная в чем неправда
бригадой бы с камазом не смогли
мы в августе здесь зарывали брата
а в сентябре он дерево смотри
все пришлые кого кричать на помощь
им кривотолки воблой не корми
топор проворен по стволу наотмашь
в суставах звон и лезвие в крови
 
 
ни ссадины в стволе и узкий лаков
лист на запястьях узловатых рук
ну ясень да его и звали яков
и тетрисы кровавые вокруг
 
 
жилец полей где за сто лет ни злака
лишь этих листьев жуткие флажки
я знал что ты и ты конечно знала
что знаю я что ты когда нашли
 
 
вернусь к тебе и слов неловких трата
бессмысленна и ясень как свеча
чадит в ночи где погребали брата
весь долгий август заступом стуча
 

попытка марша

 
станем жить вполсебя а не то нам
не вполне поясняли за что
заливая гортани бетоном
и железное солнце взошло
 
 
голова на размер маловата
но кираса под горлом тверда
к обгоревшим частям агрегата
не подводят теперь провода
 
 
не о всех ли до слез беспокоясь
и в прицеле спрямив перекос
нам полярный полковник по пояс
свежий ягель из тундры привез
 
 
скромный завтрак простую работу
без единого в пясти гвоздя
потому что не выжить народу
если чьи-то не в землю глаза
 
 
чтобы гордость в груди не угасла
озаряя мангейм и мадрид
наша совесть из нефтеюганска
ослепительным газом горит
 
 
пусть этнически чистое тело
за которым хоть с места к венцу
марширует с кем страстно хотело
маневрирует с ним на плацу
 
 
и крылато на ангельской дудке
семь голов золотая броня
чтоб железное солнце в желудке
из жерла не жалело огня
 

«короткое время они на цепи завели…»

 
короткое время они на цепи завели
то рысью стремглав то садится и воет ужасно
а тело то в воздухе чуть ли не метр от земли
то в землю по самое то что хоть брось где увязло
 
 
добро бы и рыскало если бы речь не ушла
на сверку просроченных дат у полярной параши
голодное время свирепствует из-за угла
где навзничь под камень мослы финишируют наши
 
 
хоть в горькую ночь искричись собирая ребят
к столу из заветных душе не поверженных наземь
но жилы на рожах от прожитой водки рябят
и жизни собачьей сезон умножаемый на семь
 
 
кто помнит трахеей твои вековые клыки
кто крови покорно подмешивал в твиши предтече
надорванной мышцей не держит пожатой руки
конечность увечную за спину прячет при встрече
 
 
в подстеленном воздухе ворвань рывком отстегну
и речь обесточу во рту чтоб мычать не мешала
пусть полуподземное тело пустую страну
червем населяет посмертно беда небольшая
 
 
рубиново вверх напоследок лингамы москвы
ее телеухари в стороны света стоусты
кастрюли на стартах конфорок где наши мослы
и маленький мук порученец с корзиной капусты
 

пепел беслана

 
вдоль стены стены высокой в сумерках совы
ходит петр дозором проверяет засовы
ходит петр с ангелами летучим отрядом
на бедре ключ золотой борода окладом
 
 
тверда райская стена только стража тверже
бережет сон праведников и явь их тоже
оглядел петр божий мир закатную тучку
видит дитя перед ним протянуло ручку
 
 
видно ищет мать-отца да найдет не скоро
троекратно обошло вкруг стены-забора
только с севера с юга ли все никого там
и подошло в третий раз к жемчужным воротам
 
 
не горюй дитя говорит петр не печалься
пойдем глядеть мать-отца кто б ни повстречался
спросим хоть ночь лети напролет хоть вторая
берет дитя на руки и ходу от рая
 
 
вот идет петр по миру в калитки стучится
ищет мать-отца дитяти где свет случится
четвертый год ходит слез в бороде не прячет
на плече у петра мертвое дитя плачет
 
 
и где упадет слеза что младенца что старца
порастет земля цветом из чистого кварца
светло насквозь горит пламенем камень луг ли
а сорвешь только пепел в ладони да угли
 
 
все голоса в сумерках то ли совы кычут
то ли дети кричат во сне мать-отца кличут
вой ветер-ураган райская стена гнется
ищет господь сторожа а он не вернется
 

«на что уж блохи сучьи пассажиры…»

 
на что уж блохи сучьи пассажиры
или на стебле желтенькие тли
но как и мы дрожа на свете живы
хотя быстрее дня примерно три
 
 
тем пламенней любовь вскипает в каждом
животном ставя жребий под вопрос
тех юношей хитиновых под кайфом
и девушек с глазами летних гроз
 
 
фасеточными факт но тем усердней
всосавши сок иль выпив крови литр
знакомишься с красивой тлей соседней
создать семью или затеять флирт
 
 
тут только второпях не перепутать
блохе не выбрать тлю в подруги дней
как мы допустим любим воблу кушать
но никогда не женимся на ней
 
 
любовь любовь таинственная сила
то аппетит а то союз сердец
вчера блоха флиртуя укусила
потом чума и ты уже мертвец
 
 
я не мертвец чужой любви вчерашней
мне чувство общей близости острей
пока рука лопаты рукопашней
с латинскими названьями костей
 
 
блоха целует суженого влажно
трепещут страстью органы у тли
а завтра гроб и им уже неважно
кто автор книги имена любви
 

«вдруг на шлее у трепетного древка…»

 
вдруг на шлее у трепетного древка
нам виноградны с гелием шары
мороженым торгует в голос девка
и жители желтеют от жары
 
 
всем сердцем к ним но медленные мимо
чуть сумерки наискосок семья
как всем наедине с погодой мило
как жарко жить но хочется всегда
 
 
долой глотками перелетной пыли
в пространства утешительные швы
спасибо всем что мы такие были
и следующим славно что пришли
 
 
кто испытал но юношеству сложно
уж как бы кажется любил вон ту
когда бы жил но и отсюда можно
хорошую с мороженым во рту
 
 
в сень лесопарка искреннее это
в ее альбом вполголоса давно
у года гость единственное лето
из всей зимы второго не дано
 
 
еще с колен мольбой и всплеск олений
в слепую опрометь сквозь воск в зевке
там на лету из всех исчезновений
последнее как снег на языке
 

«спросонок ни имени в мире ни рядом родни…»

 
спросонок ни имени в мире ни рядом родни
как будто продрогшее пригоршней сердце разжалось
и к зеркалу рысью но голые звезды одни
дрожат в промежутке где прежде лицо отражалось
 
 
неважно чужим что живое и жалко его
слипаются птицы в зрачках расступаются сосны
в лесу только зеркало тычет слепое жерло
наружу смотри как созвездия в нем кровеносны
 
 
так явь убеждает объекты в разлуке с собой
в пустеющем смысле стекла после птиц и растений
нулем в знаменателе сном в сердцевине самой
системы отсутствий сломав распорядок осенний
 
 
авральный архангел отбой воструби на губной
гармонике грома в искрящем зазоре контакта
обеих реальностей сердцу из двух ни в одной
не вычислить нынче чью полночь качало когда-то
 
 
отсюда вопрос на засыпку начальнику дней
в любой из действительностей где в зените десница
с гармоникой как относиться к отсутствию в ней
которому снилось бы снова но нечему сниться
 

рассказ очевидца

Zbyt stary żeby nosić broń i walczyć jak inni – wyznaczono mi z łaski poślednią rolę kronikarza zapisuję – nie wiadomo dla kogo – dzieje oblężenia.

Z. Herbert. Raport z oblężonego miasta[13]13
  Zbyt stary żeby nosić broń i walczyć jak inni – / wyznaczono mi z łaski poślednią rolę kronikarza / zapisuję – nie wiadomo dla kogo – dzieje oblężenia. (польск.) – «Слишком старому, чтобы держать оружие и воевать как другие, мне выпала по счастью последняя роль летописца, я записываю, неизвестно для кого, историю осажденного города», из стихотворения З. Херберта «Донесение из осажденного города».


[Закрыть]

 
на солнечных часах четвертый век
до нашей эры мобилизовали
большое войско и вперед на персов
я состою историком в строю
описывая ход событий скоро
царю придется не по вкусу тон
моих записок он себе придумал
культ личности придворные на брюхе
к нему ползут он азиатский дух
вселил в свободные сердца а мой
крамольный стиль сулит немилость персы
повержены но побеждают лежа
меня швырнут в темницу здешний зной
похлеще пыток скоро мне хана
 
 
я впрочем время изогнул не в ту
из двух наукой признанных сторон
проклятый зной вначале был вильгельм
завоеватель а за ним альфред
великий и вторая половина
империи прилипла к первой так
заподлицо что семеро держи
как будто и не распадалась дарий
мчит прочь от гавгамел пока великий
завоеватель в пелле на горшке
агукает таблетку бы от боли
они такие блин изобретут
с пяти колес экстаз неописуем
я молча мертв
 
 
о путник передай
когда вернешься в грецию народу
вернее деду или лучше дяде
внучатому он академик минц
я знаю дорогая угадайка
по сколько кубиков они за раз
здесь вкатывают за такие чувства
я описал все в точности но жизнь
случилась как могла и вот народ
молчит и море черное как вакса
полным-полно бумажных кораблей
взгляните на часы они стоят