Текст книги "Сам без оружия"

Гренадерские усы, густые сросшиеся брови, нос с горбинкой, румянец на щеках. Из-под фуражки выбиваются густые русые волосы. И только глаза смотрели знакомо.

– Хорошая маскировка, гос… э-э… Василий Сергеевич? – насмешливо протянул Гоглидзе. – Ольга просто умница! Обещала, что меня никто не узнает, и сделала!

– И что это значит, Георгий… гм… Дмитриевич?

– Это все Зинштейн. Пристал – такой типаж, такой типаж! Вот и уговорил. Небольшая роль, но очень важная!

Гоглидзе покосился на погоны, делано вздохнул.

– Что, не то дали?

– Куда деваться? Сам доставал в порту. Дали такие.

Щепкин усмехнулся. Лейтенант во флоте соответствовал штаб-ротмистру в кавалерии, то есть вышло Гоглидзе понижение в звании.

– Ну, если ради искусства…

– Ты мне вот что скажи, моряк, откуда эта публика здесь?

– А, эти… – Гоглидзе вздохнул, осторожно тронул кончик усов. – Вот тут мой дар убеждения сдал. Зинштейн буквально зубами держался за этих… статистов. Мол, натурально все будет, как и положено, без фальши. Только водку в бутылках велел заменить на воду.

Щепкин пригляделся. Сидевшие за столами статисты изредка украдкой опускали руки со стаканами под столешницы, потом пили из них «воду» и довольно крякали, утирая губы.

– Да, замена хорошая…

К ним подошел Браун. Тоже посмотрел в зал, поморщился.

– Бастэрдс! Напьютса, и будет драка!

– Согласен, ублюдки, – кивнул Щепкин. – Надеюсь, съемки затянутся не до утра…

В этот момент Зинштейн закончил объяснения, заставил всех лишних людей убраться с площадки, проверил готовность операторов, актеров, статистов и дал команду начинать.

Как понял Щепкин, снимали сцену визита гордого морского волка – князя в какой-то вертеп, где держали его возлюбленную. Как она в этом вертепе оказалась – непонятно, и почему морской волк не привел с собой всю стаю, то бишь еще пяток офицеров, – капитану тоже было невдомек.

Зато он с интересом наблюдал за происходящим. Морской волк Гоглидзе, сердито топорща усы, сидел за столиком и волком, а скорее даже акулой смотрел по сторонам. А посмотреть было на что. После начала съемки в зал спустились десяток пригожих девиц, чья профессия скромно именуется… хотя какая тут скромность – это были распутные девки из той, второй части трактира.

Девицы подсели к морякам и стали незамысловато играть, точнее, делать привычное дело – жеманничать, завлекать, строить глазки, громко смеяться, поигрывать плечиками, невзначай открывать щиколотки аж до самых колен.

На успевших подогреться «водой» моряков и грузчиков сие незамысловатое действо произвело нужное впечатление. И они стали недвусмысленно хватать девиц за филейные части, сажать себе на колени и поить водой. А потом и не водой.

Но внимание присутствующих все же было обращено на столик, где сидел морской волк Гоглидзе. Ротмистр, ставший временно лейтенантом, грозно смотрел на игравшего сутенера Никодима. И говорил ему, что негоже красть чужих девиц, да еще превращать их в путан.

Никодим, показывая всю подлую сущность сутенера, поигрывал бровями и, кривя губы, отстаивал свои интересы. Говоря иначе – не хотел возвращать похищенную княжну Диану.

Реплики актеров были сами по себе интересны, но послушать их целиком не получалось. Мешал Зинштейн. Стоя возле камеры с рупором, он руководил процессом с энергией и азартом.

– Кулаком по столу! Вот так! Еще раз! И взгляд вперить в его противное мурло! – демонстрировал знакомство с простонародным жаргоном режиссер. – И голову гордо вскинуть! Вскинуть, я сказал!.. Сутенер, губы криви, криви! Поиграй бровью, цыкни! И жест рукой! Жест! Так, хорошо! Эй, там, за пятым столиком! Не смотреть в камеры! И оставь ее платье, дубина! Так… хорошо! Хорошо! Привстаньте, князь! Еще! Выше! И за грудки его! И кортик вон! А… нет кортика! Ну тогда толкни его на стул! Вот! Вот! Вот так!.. Стоп, снято!

Короткая пауза, смена декораций – это Зинштейн обнаружил спрятанные бутылки виски и вина у матросов и потребовал убрать их. А также не трогать девиц. Требования были выполнены, но весьма неохотно. А взгляды статистов стали из довольных злыми. Но Зинштейн этого не замечал. Он опять побежал растолковывать задачи актерам.

Щепкин, пока было время, присматривал за Брауном и Скориным. Те сидели невдалеке, пили вполне приличное пиво и о чем-то говорили. Рядом с ними сидела Ольга Ванина, но потом ее позвал режиссер, и она отошла.

Капитан отметил улыбки на губах Брауна и Зинштейна, невольно нахмурился. Он подозревал обоих в пособничестве японцам, но теперь был вынужден изменить мнение. От Батюшина пришло сообщение о Брауне. Тот чист, аки слеза, ни в чем подозрительном не замечен, его поездка во Владивосток сопряжена с делами.

О Скорине опять ничего конкретного, в архивах контрразведки и охранки такого человека нет. А значит, он не был связан с врагами империи.

И все же Щепкин продолжал держать их в поле зрения. Уже по привычке.

– Как, командир, останемся еще? – подошел к Щепкину Белкин.

– Посмотрим немного. Наши все здесь, за консульством филеры следят. Вроде других дел нет, – негромко ответил капитан. – А ты бы проверил улицу.

– А что там?

– Лишних глаз нет?

Белкин без слов пошел к выходу. А капитан обратил внимание на зал. Зинштейн дал команду начинать съемки нового эпизода.

Появление Дианы совпало с падением из-за стола немного перебравшего подпольной водки грузчика. Он не попадал в кадр, однако Зинштейн отреагировал мгновенно.

– Уберите его быстро! Княжна, спускайся! Так, улыбку, улыбку! И печаль! Брови домиком! Вот так! Остановись, замри! Посмотри на возлюбленного, прижми руки к груди! Ах! Ах! Вот так! И лицо руками закрой! Никодим, не спи! Веди ее вниз. Хорошо! Вниз! Никому в камеру не смотреть! Оператор, крупный план княжны!

Диана была чудо как хороша в легком платье, в небольшой шляпке с вуалью, с обнаженными руками. Она играла радость, смущение, испуг, отчаяние, не переставая медленно спускаться по лестнице.

Сутенер Никодим вел ее под руку, злорадно ухмыляясь и поигрывая бровями. По команде Зинштейна он одернул Диану и не пустил к столу, за которым сидел грозный Гоглидзе.

Щепкин мимоходом подумал, что в отличие от ротмистра Диана была хорошо узнаваема и ее появление на экране синема может поставить крест на работе в контрразведке. Если начальство увидит фильм и решит, что это слишком… Но она и правда хороша! Капитан ощутил укол в груди, но тут же перед глазами промелькнуло лицо Акины, и боль прошла.

Второй эпизод сняли с одного дубля. Потом Щепкин вновь начал объяснять что-то актерам, а его помощник Леня Бровников через рупор объявил на русском и английском языках, что статисты должны вести себя прилично, им обещали бесплатную выпивку и закуску, но после съемок.

Вернулся Белкин, шепнул «все нормально» и отошел к Брауну со Скориным. Щепкин захотел подышать свежим воздухом и вышел на улицу.

Снаружи окончательно стемнело, и только фонари разгоняли тьму. В слабом свете были видны пролетки и дремавшие на козлах возчики. Малочисленные прохожие спешили по своим делам, бросая на яркую вывеску трактира любопытные взгляды.

Щепкин вспомнил свои прогулки по ночному Владивостоку и ту девушку, которую встретил у входа в ресторан и проводил потом до ее дома. Во мраке ночи она показалась молодому поручику очень похожей на Акину. Но это было только видением, днем он убедился в ошибке и своей холодностью вроде обидел ее. Зачем?..

Капитан очнулся от воспоминаний, еще раз глянул по сторонам, уже зорко, прицельно, потом поднял взгляд к небу и попробовал найти луну. Но небо было затянуто облаками, и луна плыла где-то за ними.

Из вестибюля вдруг раздались шум и крики, а потом кто-то уронил бутылку. Капитан потер руки и поспешил внутрь.

…Все началось с эпизода, где разгневанный князь Гоглидзе толкает подлого сутенера Никодима в грудь, возмущенный его условиями выкупа княжны Дианы. С первого дубля эпизод не сняли, Гоглидзе слишком тихо толкнул сутенера. Потом Никодим вместо стола с подпиленными ножками упал на стул. Третий дубль вроде бы сняли хорошо, но вот группа бандитов появилась за спиной князя слишком поздно. Опять переснимали.

К тому моменту подогретые статисты, которым порядком надело сидеть сиднем даже в предвкушении платы, стали более активно реагировать на происходящее.

И когда один из бандитов не слишком удачно упал под ноги матросов, те подняли его и показали, как надо бить на самом деле. Актер от приличного тычка отлетел к другому столику, там его пихнули к третьему. Получивший два тумака актер встретил нового статиста ударом в лоб.

Напрасно Зинштейн призывал всех остановиться, напрасно его помощник Леня унимал ближайших матросов. И актеры-бандиты тоже напрасно стали оттаскивать своего бедного товарища к дверям.

Отшвырнув девок и глотнув для куража водки (а кто и виски), матросы и грузчики начали так привычную и милую сердцу кабацкую драку. А в ней, как говорится, не бьют только женщин и тапера.

Гоглидзе влез в свару первым, просто ближе всех сидел. Подскочивший к нему матрос с американского торгового судна сделал слишком широкий замах. И отлетел от толчка. Пока ротмистр, временно ставший лейтенантом, в полную силу не бил. Но вот второй матрос, размахивая бутылкой (пустой, надо сказать), работал куда как активней. Его Георгий перебросил через стол. Третьего пнул ногой в грудь. Первый натиск был отбит.

Зинштейн, Бровников, оператор Палевский, художник Антонин забились в угол за столами, откуда достать их было непросто. Вместе с ними там засели костюмер Ольга и гример Виолетта. Девушки визжали, мужчины сурово ругались.

Сутенер Никодим и актеры-бандиты дали дружный отпор нескольким грузчикам, но понесли некоторый урон. Однако благоразумно отступили к вестибюлю и стали звать с собой остальных. Именно их крики и услышал Щепкин.

Браун и Скорин, застигнутые врасплох во время мирного и весьма интересного разговора, оказались лицом к лицу с несколькими драчунами.

Американец с ходу получил по скуле от здоровенного матроса-негра. Выругался, принял второй удар на плечо и от души вмазал классическим апперкотом в подбородок противнику.

– Ниггер бастэрд! – проводил упавшего матроса Браун и шагнул вперед.

Скорин вплотную к себе матросов не подпустил. Свалил двоих ударами ног, отскочил за стол и третьего, изрыгавшего проклятия на родном русском языке, отоварил четким хуком.

Именно в этот момент в зал влетел Щепкин, а за ним и Белкин, посещавший отхожее место. Мгновенно оценив ситуацию, они разделились. Белкин поспешил к группе режиссера, а капитан подскочил к Гоглидзе.

Тот прикрывал собой Диану, хотя на девушку никто и не посягал. Какой-то матрос, успевший получить пару тумаков, выскочил к ротмистру, но его перехватил Щепкин. Матрос схлопотал по скуле, сел на пол и стал трясти головой.

– Уводи ее. И вызовите городовых, где эти лентяи? – крикнул Щепкин.

– Пропустить такое? Да ни за что! – ответила Диана, с насмешкой глядя по сторонам. – Ротмистр, не тяните меня.

Капитан осмотрелся. Драка шла по всему залу, матросы били грузчиков, грузчики матросов, мелкие дельцы и тех и других. В ход пошли бутылки, тарелки, даже стулья. Но ножи никто не доставал. И огнестрельное оружие тоже.

К актерам особо не лезли. Только Гоглидзе не повезло да «бандитам». А вот на Брауна и Скорина наседали не на шутку. Но эта пара действовала на удивление слаженно и четко.

Щепкин обратил внимание, как работал в ближнем бою художник. Сильные удары ногами, хорошая боксерская техника рук. Трудно не угадать подготовленного бойца. Французский бокс – он же сават! Где это Скорин так наловчился? Когда писал в Европе пейзажи?

Браун почти не отставал, укладывал драчунов мощными ударами кулаков. А одного приласкал бутылкой. На лице американца презрительная усмешка, вид довольный. Соскучился, поди, по забаве молодецкой.

Щепкин засмотрелся и почти проморгал появление двух матросов с правого фланга. Первый махнул рукой. Капитан пригнулся, перехватил руку и провел прозаический бросок через спину. Отскочил в сторону, оберегая тыл, развернулся и… увидел, как второй падает на пол. А за его спиной стоит Диана с графином в руке.

Она перехватила его взгляд, чуть улыбнулась.

– Простите, сударь, не удержалась. Уж очень удобно стоял.

Ответить Щепкин не успел. Из вестибюля раздалась трель свистков, топот сапог. И в зал влетели с десяток городовых. Они с ходу пошли махать руками, выкрикивая скороговоркой:

– А ну прекратить, мать вашу ети! Рр-разойдись, олухи царя небесного! Куда прешь, рыло! Вот я тебе!

И матросы начали отступать перед таким напором. Видимо, хорошо знали, что с полицией лучше не связываться.

Тем, кто увлекся, попало от души. Имевшие богатый опыт противостояния матросам городовые действовали слаженно и быстро. К тому же к ним вскоре пришла помощь в лице еще двух десятков полицейских. Против такой силы матросы и грузчики устоять не могли.

Через полчаса зал опустел, в нем остались только съемочная группа и двое городовых. Зинштейн с помощниками осматривали технику, к счастью, уцелевшую, остальные наводили порядок с реквизитом. Слегка пострадал только штатив, которым ловко орудовал один из актеров-бандитов, лупивший по спинам всем, кого доставал.

Браун, довольно потиравший кулаки, возбужденно прохаживался по залу, а при виде Щепкина воскликнул:

– В Чикаго мы участвовали в такой… фан…

– Забава?

– Йес! Забава. Это здорово. Только плохо для бизнес…

Гоглидзе, успевший снять грим и стащить тесноватый мундир, подошел к стоявшему возле съемочного аппарата Зинштейну. Отковыривая пальцем клей с носа, ротмистр заявил:

– Знаете, Сергей Михайлович, вы, конечно, гений синема. Но в следующий раз натуру… место для съемок такого рода моментов выбирать буду я. И статистов тоже искать буду я. А то так фильм снимать будет некому.

Зинштейн виновато развел руками.

– Простите, ради бога, Георгий Дмитриевич. Виноват! Допустил промах. Будь по-вашему.

К ним подошел Палевский.

– Сергей Михайлович, а дубль-то мы сняли! Все нормально. Драку чуть урезать, и будет шикарный вид!

Гоглидзе плюнул и отошел в сторону. Пойми этих гениев синема! Все не как у нормальных людей!..

Оценив состояние техники и людей и мысленно представив, какой шум завтра поднимется в газетах, Щепкин невольно усмехнулся и скомандовал:

– Давайте-ка, господа и дамы, собираться. Нам всем не помешает отдых. Завтра продолжим… гм, работу. В более мирном ключе. Не так ли? Хватит на сегодня приключений.

Он подозвал своих и первым пошел к выходу, кивая вытянувшимся в струнку городовым. И правда, пора отдохнуть.

4

Давненько Григорию Скорину не приходилось так драться. Почитай с самой Франции, с портового кабака, где он уделал двоих докеров, а потом еще утихомиривал их дружков. А все из-за дуры девки, только начинавшей путь уличной путаны. Ладно, хоть отблагодарила тогда его как следует. Аж до утра ублажала.

В этот раз победу Скорин праздновал вместе с Брауном. Выпили виски, потом жахнули водки. Хозяин трактира выставил хорошую закуску, так что посидели знатно. Потом американец поехал в гостиницу, а Григорий остался.

Приглянулась одна из молоденьких девчонок местного притона, похожа была на ту путану из Марселя. И хотя в гостинице Скорина ждала Ольга, но Григорий решил попробовать что-то новое. Ольга при всех ее достоинствах немного приелась.

Местная девка была вполне ничего, смешлива, покорна, затейлива. Хотя кое-какие новшества не признавала. Но Григорий сумел ее убедить, что новое – дело хорошее.

Натешившись и выпив напоследок еще, Григорий покинул трактир-бордель и решил пройтись немного пешком, чтобы проветрить голову.

Настроение у него было хорошим. И дело не только в драке и девке, а в том, что он, наконец, определился с планами. Благо Джек помог, предложил стать компаньоном в новом бизнесе. Это так на американский манер торговые дела называют.

Решил Браун заняться прокатом фильмов в Штатах и в Европе. И поставить это дело на широкую ногу. Одному такое сделать сложно, а вдвоем вполне можно. Были бы деньги для начала и связи.

С деньгами у Брауна все в порядке, а связи есть у Скорина в той же Франции. Да и деньжата лежат в надежном месте. Надо только взять. А для этого вернуться в Петроград. И лучше это сделать вместе со съемочной группой – идеальное прикрытие на тот случай, если полиция еще ищет Гришку Семенина.

Григорий шел по улицам Владивостока вполне довольный, с жадностью вдыхал насыщенный йодом свежий воздух и мечтал о будущем.

На детский голосок, вдруг раздавшийся сзади, отреагировал спокойно.

– Дядечка, подайте на хлебушек сиротинке…

Дядечка обернулся, нашел слегка мутным взглядом маленькую фигурку у подворотни, сунул руку в карман пальто, ища мелочь, и на возникшую за спиной фигуру среагировал с запозданием. По голове ударило чем-то мягким и тяжелым. Тело обмякло, ноги стали подгибаться.

Григорий упал на мостовую, в голове промелькнули две мысли: что дети по ночам подачек не просят и что его словили как фраера на простую подставу. А потом все померкло…

Он пришел в себя после двух хлестких пощечин. Проморгался, приоткрыл глаза, посмотрел по сторонам.

Это была небольшая комнатушка деревянного дома, плохо освещенная. Стол, лавка, занавеска, за ней край русской печи. Оконце закрыто ветошью. В комнате пахло воском, сивухой и потом.

Григорий попробовал двинуть руками, но те не повиновались. Были связаны за спиной.

– Очнулся, милок? – раздался дробный смешок. – Вот и ладно. Подними-ка головушку, покажь зенки.

Григорий поднял голову. Перед ним стоял среднего роста мужик лет пятидесяти. Поношенная одежонка, невзрачный вид, но на безыменном пальце левой руки золотое кольцо с изумрудом. Лицо простецкое, но взгляд пронзительный, жесткий. А на губах улыбка.

Такие улыбки Григорий знал. Ничего хорошего они не обещали.

– Прости уж нас, мил человек. Но поспрашиваем мы тебя, а ты ответь прямо и честно, как на духу.

«Мы» – это еще один тип в углу комнаты, здоровый, мордатый, а взгляд у него пустой. Убивец, как пить дать. Руки длинные, ладони широкие. Задушить ими, что кружку воды выпить. Не он ли дал по затылку?

– Ну ча малчишь-та? – осклабился мужичок. – Аль совсем разум выбили?

– Кто спрашивает? – хрипло выдохнул Григорий.

Мужичок кашлянул, подошел ближе. Он немного припадал на левую ногу, отчего его походка выглядела ныряющей.

– Ты, фраерок, на голос не брал бы. Не то до боли дойдет – запоешь соловьем.

– Я закон знаю. И фраером не был. А ты разговор имеешь, так зови как положено, а не как лоха обуваешь.

Мужичок стер с губ улыбку, внимательно посмотрел на пленника.

– А ты никак деловой?

Григорий хмыкнул, попробовал на крепость веревки. Они были крепкими, да еще прикручены к чему-то. А значит, резко не вскочить и ногами не пошалить. Совсем худо…

– Тимофеем меня зовут, – промолвил мужичок. – А кличут Костылем.

Костыль? Слышал вроде такое имечко. Или нет? В голове еще гудел хмель, да и после удара мозги пока не на месте. Григорий чертыхнулся и дал себе зарок – коли выберется отсюда, пить больше не будет. Ну рюмку-другую, и то по большим праздникам. Через эту водку он и в подставу влип, и удар пропустил. А был бы трезв, разве ж купился бы на такую подлянку?

– А я Скок. Гриня-Скок. Не слыхал?

Костыль оглянулся на мордатого, скривил губы. Что его невольный гость окажется блатным, не ожидал. А ведь это другой расклад, совсем другой. Или нет?

Когда к нему пришел Азиат с просьбой взять в оборот одного фраера и вытянуть из него все, что тот знает о некоем портфеле и бумагах, что в нем были, Костыль думал, что дело это плевое. К тому же Азиат дал хороший аванс и пообещал вдвое больше за результат. Фраера же после допроса следовало прирезать и бросить где-нибудь на улице, предварительно вывернув все карманы, сняв часы и цепочку. Типа, убили ради грабежа.

Дело и впрямь плевое, хотя такой расклад Костыля насторожил. Зачем Азиату труп? Но раз платит, то получит и признание, и труп.

Однако когда подручный Козыря Ванюта Хвост походил за фраером, мнение старого изменилось. Фраер, оказывается, был не сам по себе, а вместе с какими-то залетными, и те вроде как снимали синему. Хватало там и баб приличных, и мужиков. Лезть к таким себе дороже. Сам фраер хиляком тоже не выглядел, здоровенный детина, такого на понт не возьмешь, в морду на улице не засветишь.

Пришлось пускать в ход Анютку – молоденькую уличную, которой и четырнадцати толком не исполнилось. Стрижка под пацана, худая фигурка, голосок тонкий. Переодеть – ну как есть пацан лет одиннадцати-двенадцати. Несмотря на молодость, девка была пробивная, дерзкая. Клиентов сама выбирала, из тех, кто поприличней. И брала с них хорошую деньгу.

Костыль держал ее при себе, пользовал по случаю, защищал, баловал мелкими подарками. Девчонка и рада была.

В этот раз тоже все сделала хорошо. Отвлекла, выжала слезу, а Морда врезал фраеру по затылку набитым песком чулком.

И все шло как надо, но тут фраер вдруг объявился, и вышло, что он честный вор с кличкой Скок. А своего вроде как западло под нож подводить. Впрочем, Костыль всякую кровь лил, и воровскую тоже. Но сейчас брать грех на душу не очень и хотелось.

– Должок за тобой, Гриня, – словно размышляя, проговорил Костыль. – Порт ты взял, камешки, хрусты… Хороших людей обидел.

Григорий хотел было спросить, откуда Костыль узнал про портфель, который он освободил, но сдержался. Пусть дальше говорит, авось что интересное ляпнет.

– За это ответить надо, – закончил Костыль, пристально глядя на пленника.

Подручный Костыля стоял молча, рта не раскрывал, видимо, вообще права голоса не имел.

– Ну что молчишь, милай? Аль помочь вспомнить?

Скорин поморщился, представил, что сейчас сделает этот мордатый по команде Костыля, и понял, что надо говорить. Молчание ничего не даст, его просто превратят в кусок мяса с кровью.

– Не было там ни хрустов, ни камней. Бумаги были. И ничего больше.

Костыль кивнул и ласково улыбнулся.

– И где бумаги?

– Отдал продюсеру, – видя, что Костыль не понял, пояснил: – Главному на съемках.

– А ты не врешь, Гриня? Может, заныкал бумаги-то?

– А ты спроси у того, кто тебя послал, – надо ныкать эти бумаги или нет? Он тебе растолкует.

Костыль подошел ближе, растянул губы в мерзкой усмешке и вдруг врезал Григорию по шее. Тот увидел удар, успел прижать плечо к голове, и кулак угодил в ухо. Больно не так чтобы очень.

– Не груби мне, Скок, – спокойно сказал Костыль, украдкой потирая руку. Отбил о голову этого баклана. – За грубость и голову оторву. Где бумаги?

– Я сказал – у продюсера. Хочешь узнать – спроси у него. Только смотри, он и сам может голову оторвать.

Костыль нахмурился. Не врет парень. Просьба Азиата выполнена – судьба неких бумаг выяснена. И кто взял – понятно. Похож этот Скок на кого-то, но на кого? Видел Костыль такие же глаза и улыбку. У кого? Да теперь и не важно.

– Ладно, милай… если соврал…

Костыль обернулся на мордатого, тот отлепился от стены. И Григорий вдруг понял, что сейчас его убьют. Просто придушат или нож под ребра сунут, и все. Глупая до смешного смерть. Накануне новой жизни. Ну, Гриня, пришел твой час. Зато отца с братом увидишь… может быть.

– Помолись перед смертью, – честно предупредил Костыль. – И не бойся, успокоим быстро, без мучений. За кого свечку поставить-то?

Мордатый встал рядом с Костылем, многозначительно поиграл плечами, но тот жестом остановил его.

Григорий покрылся потом, губы свело судорогой. Он глубоко вздохнул, унимая дрожь, и попробовал взять себя в руки. Подыхать, так человеком, а не слизняком. Хер с ними, с этими подлюгами, Скок не будет рыдать и вымаливать жизнь. Пусть подавятся.

– Григорий Павлович Семенин. Гриша-Скок.

– Может, весточку кому передать? – спросил Костыль. – Я сделаю.

– Некому передавать, один я остался. Сирота. Отца и брата легавые убили, а теперь блатные дружки и самого на тот свет определяют.

Костыль помрачнел. Совсем погано выходило. Своего блатного порешить в угоду Азиату – выходит западло. Узнай кто – за такое на сходняке и по ушам дать могут.

– Как родителя-то звали?

– Павел Семенин. Паша-Гусь.

– Что? Гусь? Твой отец – Паша-Гусь?

Костыль изумленно смотрел на пленника, не замечая, как отвисает его челюсть.

Григорий удивленно раскрыл глаза. Чего это он? Ровно покойника увидел.

Мордатый, словно почуяв, что расправа откладывается, зарычал и шагнул вперед. Костыль, не оборачиваясь, двинул локтем назад. Мордатому такой удар – что свинье щелбан, даже не заметил. Но послушно остановился и засопел.

– Так, значит, Паша-Гусь твой отец? Так, а?

– Ну так. И что?

Костыль упер руки в бока, разглядывая Скорина как диковинку.

– А то, что твой папаша знаком мне. Очень хорошо. Видишь, – он похлопал по хромой ноге. – На каторге сука одна пыталась меня пришить. А твой отец помог, спас… Вот ногой откупился. С тех пор Гусь побратим мне. А скажи-ка, мил человек, каков твой папаша из себя?

– Роста среднего, больше двух вершков с третью… волосы седые, на левой руке шрам у локтя.

– Верно, – кивнул Костыль. – Этот шрам от ножа. А брательника твоего как звать?

– Мишка-Храп… покойный.

– И обоих легавые порешили?

Григорий кивнул. Костыль постоял, думая о чем-то, потом вздохнул, подошел к Григорию, на ходу доставая нож. Встал сбоку, одним движением разрезал веревки, хлопнул парня по плечу.

– Отец твой жизнь мне спас, и я поклялся ему своей жизнью. Но он умер, царствие ему небесное. – Костыль небрежно перекрестился. – Должок свой я тебе верну. Это по-человечески будет. Ну, чего встал?

Последние слова были обращены к мордатому. Тот все еще тупо пялился на старшего, не зная, что делать.

– Иди, скажи Хвосту, пусть четвертинку ставит. И поснидать чего там… А ты вставай, Гриня. Зла на меня не держи, послушал я одного… да зря. Нельзя азиятам верить, нехристи они. Чуть руку на хорошего человека не поднял. Иди к столу. Поешь, выпей. Помянем твово отца да покумекаем, как быть дальше. Иди…

…Утром Азиат передал в японское консульство, что украденные Скориным документы переданы продюсеру. Больше ничего Скорин не знает. О том, что со Скориным, где он – ничего сказано не было. Костыль заявил Азиату, чтобы тот больше к нему не подходил и вообще забыл о нем. Старый должок отработан, так что разошлись без слез.

Чуть позже в консульство пришла срочная депеша от руководства. Идзуми предписывалось вывезти полученные документы в Японию запасным путем. К рейду Владивостока была послана малая подводная лодка, которая должна вывезти Идзуми в нейтральные воды, где ее будет ждать корабль.

Документы следовало доставить любой ценой. Однако если операция становилась бы слишком опасной и явной, нужно было уничтожить все документы и уходить основным путем на пассажирском пароходе.

Особенно было подчеркнуто, что операция ни в коей мере не должна была бросить тень на отношения двух стран и осложнить ситуацию.

Полученный приказ был четким и понятным. Но Идзуми еще долго сидел над ним, складывая куски мозаики воедино. Кажется, он вступил на тот отрезок игры, который всегда назывался – ходьбой по лезвию бритвы. Малейший крен в одну или другую сторону, и его голова полетит с плеч. Что будет наименьшей платой за провал и за напряженность в отношениях союзников.

«Художник Скорин не агент русской контрразведки, а ловкий проходимец, захотевший украсть содержимое портфеля. Зачем? Загадка. Он спас Кинджиро и меня, но украл бумаги. И отдал их продюсеру. Господин Щепкин – кто он? Контрразведчик? Тоже любитель сунуть нос в чужое барахло? А если он отдал бумаги полиции? Но тогда бы меня уже допрашивали… Или русские ведут свою игру? Непонятно.

Почему молчит «партнер»? Или он еще не приехал? Или разорвал сделку после провала диверсии? Нет, это ему невыгодно. Украденные Скориным документы не вернуть. Вся надежда на «партнера», если он отдаст вторую часть документов – я спасен. Во всяком случае, отставки не последует. А если нет?..»

От размышлений Идзуми отвлек Кихо. Он постучал в дверь, склонил голову.

– Идзуми-сама, это срочно.

Кихо протянул Идзуми небольшой клочок бумаги. Помощник посла почувствовал, как гулко забилось сердце. Он взял бумагу, развернул.

«Восемь вечера, ресторан «Ям», второй этаж, кабинет два. Внутри быть одному. Иметь чек на десять тысяч фунтов стерлингов. Прикройте отъезд».

Подписи не было, но Идзуми понял, что послание от «партнера». И ощутил некоторое облегчение. «Партнер» шел на встречу, «партнер» готов показать себя. И он потребовал деньги. Значит, вторая часть документов при нем. А это шанс для Идзуми выйти из воды если не сухим, то без больших потерь.

Идзуми посмотрел на часы. Было еще рано, времени в запасе хватит, чтобы просчитать встречу и подготовить выезд. И сделать кое-какие дела в консульстве.

Он сел в кресло, прислушался к сердцебиению и прикрыл глаза, выравнивая дыхание и унимая пульс. Прежде всего надо успокоить нервы и очистить голову. Чтобы начать работу с легкой душой и без лишних мыслей.

5

Утро не задалось с вечера – как-то пошутил один сослуживец Щепкина еще по регистрационному отделению. Намекал сослуживец на отсутствие выпивки и женского общества. Сейчас Щепкин был солидарен с ним, хотя спиртное выглядело лишним, а внимание женщины даже избыточным. В смысле сложности общения с этим самым вниманием.

Диана заявилась к нему поздним вечером, когда съемочная группа уже перестала обсуждать перипетии произошедшего в трактире и выпила почти половину запасов шампанского, вина и водки в баре. Пришла, благоухая винными парами и духами, неся в одной руке бутылку шампанского, в другой два бокала.

Капитан открыл дверь, оценил несколько растрепанный вид девушки, посмотрел в ее совершенно трезвые глаза, отметил грустную улыбку на губах.

– Очень надеюсь, что не разбудила вас, господин продюсер, – сказала она, проходя к столу и водружая на него бокалы. – Вы так быстро покинули нас и не услышали, какие дифирамбы вам и вашим друзьям пели наши дамы. А жаль. Честно говоря, таких перлов я давно не слышала.

– Лично мне? – холодно поинтересовался Щепкин. – А как же оценили остальных?

– Я же сказала – всем вам. Нальете, господин продюсер, или мне самой?

Щепкин взял из руки Дианы бутылку, разлил шампанское. Холодова взяла бокал, села в кресло. Капитан опустился в соседнее. Склонил свой бокал, ударяя им о бокал девушки. Легкий звон прозвучал как старт на скачках.

– За что пьем? – спросил он, разбивая странное молчание.

– За прекрасную даму не желаете поднять тост? Нет?

– За прекрасную даму, – эхом отозвался Щепкин.

Он все ломал голову, что такое с Дианой. Уж больно вид странный. Задор, грусть, даже затаенная печаль, некая решимость. Вот только на что? На визит? Но она не первый раз приходит к нему вот так, без приглашения. Или что-то произошло? Где и когда? И у нее самой что-то не так? Да, она же хотела поговорить! О чем только? Господи, как же бывает трудно с женщинами! Ни с одним шпионом, вражеским агентом не бывает так сложно, как с женщиной, которая что-то там задумала…