Текст книги "Сам без оружия"
Автор книги: Алексей Фомичев
Жанр: Шпионские детективы, Детективы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
– Лучше я, – вздохнула Диана. – У нас что-то со связью. Слышимость плохая. Чинят, наверное.
– Хорошо, звони.
Капитан наклонился, тронул губами ее висок, отступил и повернулся к лестнице. Диана проводила его долгим взглядом и пошла к столу.
14
Отыскать Зинштейна оказалось не так просто. С прежнего места съемочная группа уехала, искать их по городу – только время тратить. Пришлось звонить Игнатьеву и через него просить полицию. Там и подсказали, где могут быть режиссер, артисты и прочий люд, причастный к съемкам.
Потом Игнатьев вспомнил о своем приятеле издателе и позвонил ему. Тот просветил подполковника о том, где и как проводят время творческие люди, в какие рестораны и трактиры ходят, у кого в домах собираются, назвал имена двух меценатов, всегда готовых предоставить творческой богеме не только деньги, но и свои хоромы.
Издатель связался с кем-то из знакомых, тот позвонил своему приятелю – и так по цепочке вышли не только на адрес Зинштейна, но и на те места, где он мог быть.
– Если у него все в порядке с деньгами, искать следует в «Дононе» или «Кюба», хотя в последнем бывает редко. Если он на мели – трактирчик в подвале через две улицы от «Мясоедова». Не такая дыра, как последний, но все-таки, – просветил капитана Игнатьев и от себя добавил: – Оказывается, примечательная личность. Говорят, безумно талантлив, оттого бывает высокомерен. Снобизмом не страдает. А в охранном говорят – среди знакомых были сомнительные личности.
– Ну к сомнительным можно отнести кого угодно, – усмехнулся Щепкин. – Даже меня.
– Хорошо, я подскажу охранке, пусть обратят внимание! – раскатисто засмеялся Игнатьев и попрощался.
Щепкин рассудил, что после разрыва с режиссером Зинштейн вряд ли станет пировать у «Кюба», и поехал в трактир. Если и там Зинштейна нет, придется ждать у дома или искать у знакомых, о которых теперь капитан знал.
Но ему повезло. «Последователь Халтурина и первый террорист синематографа» был на месте. Он сидел за отдельным столиком у перегородки и задумчиво ковырял вилкой в тарелке. На еду не смотрел, взгляд уставился на перегородку. Выглядел Зинштейн злым и грустным одновременно.
В трактире было мало народу, заняты всего три столика, посетители вели себя тихо. Половой сновал между столами безмолвной тенью.
Щепкин шел по небольшому залу, на ходу прикидывая, как ловчее выстроить беседу и чем зацепить этого парня, чтобы тот дал согласие на участие в авантюре.
Половой, увидев нового посетителя, скользнул к нему, но встретив отрицательный жест капитана, застыл на месте. Бросил на Щепкина внимательный взгляд и склонил голову. Похоже, догадался, что за человек пожаловал. Чего-чего, а умения с первого взгляда распознать визитера у работников трактиров, ресторанов, гостиниц не отнять. Устойчивый навык.
Щепкин подошел к столу легкой уверенной походкой, чуть склонил голову, веселым тоном спросил:
– Позволите? Не помешаю?
Зинштейн бросил на него косой взгляд, кивнул.
– Прошу.
Капитан сел, небрежно одернул полу пиджака, закинул ногу на ногу. С интересом посмотрел на соседа. Тот доедал бифштекс, запивая это дело каким-то пойлом вроде кофе. Видимо, здесь кофе делать не умели вовсе.
– Позвольте представиться – Щепкин Василий Сергеевич, – сказал капитан. – Коммерсант. И меценат.
– Поздравляю, – буркнул Зинштейн.
Он отодвинул тарелку, вытер губы платком, хотел, видимо, зевнуть, но сдержался. Посмотрел на Щепкина, отметил хороший костюм, золотую заколку в галстуке, аккуратный пробор, оценил общий вид соседа и, наверное, пришел к выводу, что к нему подсел если и не богатей, то вполне состоятельный человек. Да и манера поведения, осанка, чуть ироничный голос, открытый прямой взгляд доказывали это. С таким человеком надо вести себя пристойно.
– Зинштейн. Сергей Михайлович. Сценарист, режиссер, пиротехник… правда, безработный с сегодняшнего дня.
– Не сошлись во взглядах с коллегами по поводу съемок? – насмешливо осведомился Щепкин. Перехватил недовольный взгляд Зинштейна и улыбнулся. – Простите. Был свидетелем эффектного трюка на улице днем. Как понимаю – ваших рук творение?
Зинштейн вдруг распрямился, весело взглянул на Щепкина.
– Признаю, слега перебрал с пиротехникой. Статист, дурак, бросил два заряда, а не один. Вот и жахнуло.
– Жахнуло знатно. В соседних домах как бы стекла не повылетали. Народ и так сейчас встревожен вестями с фронта, а тут вы еще со своими съемками. Но вынужден признать, вышло недурно. Весьма.
Зинштейн шутливо поклонился, развел руками.
– Сергей Михайлович, может, коньячку за знакомство? Исключительно полезно для внутреннего сугрева после обеда и душевного равновесия. А?
Уволенный пиросценарист остро посмотрел на Щепкина, развел руками:
– Извиняюсь, пока на мели. Причину сами видели и слышали.
– Так я угощаю. В чем проблема?
Половой примчался на зов капитана, выслушал, бормотнул «сей момент» и действительно вернулся через пару минут, неся поднос с двумя рюмками. Живо прибрал пустую посуду, поклонился и пропал.
Выпили, отсалютовав друг другу на европейский манер, без всегдашнего русского чоканья.
– А что же теперь, Сергей Михайлович? Смените команду?
– Простите? – не понял Зинштейн.
– Спортивный термин. Перейдете к другому режиссеру. В Питере сейчас хватает маститых…
Зинштейн брезгливо поморщился.
– Увольте. Опять бегать на поводу у новой знаменитости? Снимать типажные картины о неразделенной любви и пылкой страсти? Помогать ставить безвкусицы в стиле дешевых американских боевичков? Впрочем… – Зинштейн посмотрел на пустой стол. – Голодный желудок чужд излишней щепетильности. Может, и пойду.
– А если попробовать собственные силы? Вы же об этом мечтаете?!
Зинштейн покачал головой:
– Мечтаю!.. Какое пошлое слово. Мещанская сказка для бедных волей, для моральных импотентов. Я творю шедевры и создаю легенду! Пусть в мыслях, пусть вчерне, но творю! Зная, что однажды смогу это воплотить в жизни! Я отвергаю спорные условности старого искусства и иду вперед, к новым реалиям.
– Да, эти реалии я сегодня видел, – прервал заумную тираду собеседника Щепкин. – До сих пор в ушах звон. Впрочем, вы правы, не стоит ограничивать себя нынешним днем. Хотя само искусство синематографа весьма молодо.
– Тот, кто не стремится вперед, рискуя и экспериментируя, неизменно откатывается назад, – враз поскучнел Зинштейн. – День простоя приносит годы разочарований. Нельзя вечно мыслить одними и теми же категориями. Однако сейчас на пути моих… замыслов стоит одно небольшое, но значительно препятствие. Именуется оно просто – наличность. Капитал! Без которого все замыслы и планы просто тлен.
Похоже, этот спич Зинштейн готовил к какому-то разговору, может, даже с незабвенным Львом Яновичем, изгнавшим его днем с площадки. Однако на Щепкина особого впечатления спич не произвел. Но дал ответ на интересующий вопрос.
– В таком случае я попробую протянуть вам руку помощи. Если так можно высказаться. А?
Зинштейн вышел из образа обличителя и правдоборца, вопросительно посмотрел на капитана и вполне нормальным голосом спросил:
– Что вы имеете в виду?
Вместо ответа Щепкин подозвал полового и велел повторить заказ.
– За воплощение замыслов! – пояснил он Зинштейну. – И за сотворение шедевра.
Вторая рюмка явно пробила каркас скепсиса у Зинштейна, и на собеседника он уже смотрел вполне благожелательно.
Поняв, что клиент дозрел и можно переходить к делу, Щепкин чуть нагнулся вперед и сказал:
– Давно мечтал снять фильм. Даже не фильм, а шедевр. Вулкан! Но потом понял, что сам такого никогда не сделаю. Ибо ничего не понимаю в синематографе. И тогда решил найти умного знающего режиссера, талантливого сценариста, прекрасных актеров… И поддержать дело деньгами. Чтобы хватило на все. Думал об этом давно, а вот сегодня понял, что далее ждать не намерен. Ибо нереализованная мечта сродни протухшему пирогу – воняет страшно и нагоняет тоску. Согласны?
Зинштейн неопределенно пожал плечами. Трудно спорить с богачом, которому вожжа под хвост попала. Он готов швырять деньги направо и налево, лишь бы все было по его.
– Вам виднее. Ваша мечта, ваши деньги…
– Верно. И мой ум! А ум как раз подсказывает, что без профессионала здесь не обойтись. И вот судьба сперва везет меня на ту улицу, а потом сводит с вами. Сергей Михайлович, мне вас сам бог послал!
– Скорее, Лев Янович, – усмехнулся Зинштейн. – И что вы хотите?
– Чтобы вы сняли мне фильм!
Зинштейн откинулся на спинку стула, внимательно посмотрел на Щепкина и серьезным голосом, так не подходившим ему, сказал:
– А вы отдаёте себе отчёт, что это довольно рискованное предприятие? И никакой гарантии, что фильм принесёт доход, способный покрыть хотя бы затраты на его производство.
Капитан снисходительно оскалил зубы.
– Я, Сергей Михайлович, коммерсант. Я мало понимаю в синема, но зато разбираюсь в коммерции. Я знаю, что если на продукт есть спрос и этот продукт надлежащего качества, он не может не принести прибыль.
– Но чтобы создать хороший продукт, нужны хорошие вложения? Не так ли?
– Ну, за этим дело не станет… – Щепкин достал блокнот и карандаш, вывел на листке сумму и подвинул блокнот Зинштейну.
– Столько хватит?
Зинштейн бросил взгляд на листок, недоверчиво нахмурился, посмотрел на капитана.
– Именно, Сергей Михайлович. Именно! Я же сказал – моя мечта стоит дорого.
Будущий создатель шедевра вновь покосился на листок. Пока шел разговор, можно было относиться к собеседнику как к шутнику, пустослову. Но после демонстрации суммы следовало изменить мнение.
– Вы доверяете мне? Неизвестному вам человеку, которого вы не видели в деле, не знаете, чего от него ждать, на что он способен?
– Милейший Сергей Михайлович! – капитан добавил в голос иронии. – Коммерция к тому же учит видеть компаньона, пусть и потенциального, сразу. Для этого не нужно знать его много лет. Риск? Да. Но кто не рискует, тот… не имеет ничего. Я видел вас на площадке. Вы не выполняли свою работу, вы жили ей. Вы горели, пылали. Стремились достичь даже в мелком эпизоде идеала, совершенства. Выразить то, что зритель почувствует не глазами, а душой, сердцем. Вы были искренни. И так же искренне переживали за неудачу. В отличие от вашего Льва Яновича, который просто мастерил картину, как… ремесленник. А режиссер прежде всего творец!
– Он не мой, этот Лев… Янович… – ответил смутившийся Зинштейн.
Щепкин верно выбрал тон, и, как подсказывал Игнатьев, не пожалел дифирамбов. Творческие личности падки на похвалу и лесть, даже грубую, прямую. Особенно когда она произносится на полном серьезе, искренне и подана как откровение.
Сейчас, глядя в лицо молодого человека, Щепкин понимал, что тот уже согласен, уже ангажирован. Теперь только довести дело до конца и закончить разговор если не наймом, то хотя бы устным обязательством Зинштейна.
Деньги и перспектива – мощный импульс для молодого амбициозного человека. Вот пусть и творит свой шедевр… как хочет.
Зинштейн побарабанил пальцами по столешнице, убрал руку – дурной тон, выдает нервное состояние. Вопросительно посмотрел на Щепкина.
– А сюжет? Идея фильма? Съемочная группа? Где, наконец, вы хотите проводить съемки?
Щепкин украдкой посмотрел на часы.
– Вы же сами знаете, что зритель наверняка примет на ура. Сплав драмы, приключений, романтики. Со стрельбой, поцелуями, пылкими объяснениями в любви. Вот вам и идея.
– А сценарий?
– Увы, такового нет. Думаю, вы сможете его написать. Конечно, за отдельный гонорар.
– Но!..
– Снимать фильм будем во… Владивостоке. Вот где романтики хоть отбавляй!
– А как… – Зинштейн стремительно бледнел. – Как и где набирать съемочную группу. Артистов, оператора, директора?
– Кого?
– Того, кто будет доставать все, что нужно. Декорации, оружие, одежду…
Щепкин улыбнулся.
– Есть подходящий кандидат. Достанет все! Хоть луну с неба, хоть эскадру! Я снабжаю вас деньгами.
– Продюсер.
– Что? – пришла очередь удивляться капитану.
– Тот, кто финансирует проект.
– А, ну да.
– И все же… Василий… э-э…
– Сергеевич.
– Извините, Василий Сергеевич, – Зинштейн приподнялся, – но это довольно сложно. И в какие сроки?
– Сроки? – Щепкин встал, вытащил часы. – Послезавтра в три часа пополудни отходит поезд Петроград – Владивосток. Надо быть готовым вам и тем, кого вы наймете.
Зинштейн тоже вскочил, выпучил глаза.
– Как послезавтра? Но я ничего не успею! Это нереально!
Щепкин достал пачку ассигнаций, бросил на стол. Сверху положил визитную карточку.
– Думаю, этого хватит для того, чтобы ускорить процесс. Если нет – звоните, я помогу вам.
Видя, что Зинштейн пребывает в недоумении, Щепкин приобнял будущего режиссера будущего шедевра и задушевно проговорил:
– Смелее, Сергей Михайлович! Мы с вами такую кашу сварим! Самое время начинать творить! А?
Он схватил безвольную руку Зинштейна, энергично пожал ее, бросил «До завтра, встречаемся, в “Дононе”» и, продолжая играть разбитного мецената, пошел к выходу, оставив за спиной застывшего Зинштейна.
«Теперь не сорвется. Теперь, когда увидел деньги, увидел перспективу, почувствовал самостоятельность – сорваться не должен. Да и я не дам…»
Выйдя на улицу, Щепкин стер с лица приторную улыбочку, посмотрел на темное небо, натянул кожаный навес на кабину, сел в авто и завел мотор. От выпитых ста грамм коньяка во рту было горьковато. Пил Щепкин редко и мало. Сегодня пришлось разговеться. Теперь бы выбить алкоголь из организма хорошей нагрузкой и пропарить тело. Это будет хорошо.
15
До хаты Гриша-Скок добрался только перед рассветом. Сперва бежал, потом долго сидел в подворотне, а потом окольными путями пробирался к окраине города, где в небольшом домике жила его подруга, молодая разбитная девица Клавдия.
Он ввалился в дверь весь грязный, исцарапанный ветками, посиневший от холода и злой до предела.
Клавдия ахнула при виде своего хахаля, подхватила и почти донесла до горницы. Разула и раздела Гриню, бросила грязные вещи в угол и стала осторожно обтирать крупное тело рушником. Спрашивать милого дружка ни о чем не стала, знала, как он этого не любит.
Григорий немного пришел в себя, отстранил руки девушки и хрипло выдохнул:
– Дай водки.
– Что? – не поняла сразу Клавдия. Раньше ее дружок водки никогда не просил.
– Дай водку! – рявкнул тот, шарахнул по столу кулаком и грязно выругался.
Клавдия охнула, прижала руки к губам, опрометью бросилась за занавеску к шкафу и вынесла оттуда бутылку водки. Налила половину кружки, но Григорий выхватил у нее бутылку и стал пить прямо из горлышка. Поперхнулся, закашлял, пролив на грудь и пол почти половину, не глядя поставил бутылку на стол, вытер губы ладонью. Глянул на себя – почти голый – и нетвердым шагом пошел в спальню.
Там он ничком рухнул на кровать, смял руками подушку, спрятал в ней лицо и глухо зарычал. Клавдия тихонько присела рядом, положила теплую ладонь на его широкую спину, осторожно погладила.
– Гриша, соколик мой… что с тобой?
Григорий долго не отвечал, продолжал комкать подушку, порвал наволочку. Потом повернул голову и ответил:
– Батяню мово и брательника… легавые положили. Суки!
Клавдия вздрогнула от его скрежещущего голоса, ахнула, прижалась щекой к спине.
– Как же так? Гришенька, как же так?
– Ум-мм… гады! В спину!
Григорий повернулся, посмотрел на Клавдию и хрипло выдохнул:
– Дай еще водки!
Когда Клавдия вернулась в комнату с бутылкой, Гриня уже спал, разбросав руки и уткнув лицо в подушку.
Почти весь следующий день Скок пил и лежал на кровати, глядя то в потолок, то в окно. В голове было пусто, на душе больно. Говорить не хотелось, да и не с кем было. Клавдия молчала, приносила еду и закуску, ставила на столик, тихо сидела рядом, гладила его по голове и уходила. Григорий был ей за это благодарен.
В минуты забытья перед его глазами вставала фигура отца, в тот последний момент, когда он, умирающий, молил о мести. Григорий мычал от боли и скрипел зубами, давя в себе крик.
Брат и отец! В один день! И оба от рук легавых сук!
Как убили Мишку, он не видел, звуки выстрелов расслышал, когда спускался по лестнице. А потом среди мелькания фигур рассмотрел тело брата, лежащее у стола. И здорового парня рассмотрел, тот стоял поблизости. Легавый! Наверное, он и застрелил брательника.
Кто стрелял в отца, Скок не видел тем более, в темноте только вспышки выстрелов и можно было различить. Кто-то из городовых или жандармов.
«Отомсти, сына!» – молил отец. Кому же мстить? Жандармам? Или городовым? А может, тому здоровяку из трактира? Он дал клятву, а ее надо держать, ведь умирающий просил. Значит, Григорий должен взять плату кровью. Господи, за что так?
Мысли пошли вскачь, и Скок вновь протянул руку к бутылке. Уже вторая. Ладно хоть Клаша почти силком сует ему то огурчики, то капусту, а то и хлеб. Закусить надо, не то совсем хмель заберет. Черт ее возьми, эту водку! Но она помогает остановить карусель мыслей и изгнать из головы образы отца и брата.
Днем Григорий забылся тяжелым беспокойным сном. Сидевшая в соседней комнате Клавдия вздрагивала при каждом шорохе и стоне из-за двери. Сперва не решалась заходить к миленку, но потом осмелела. Тихонько подошла к кровати. Григорий лежал на животе, сбив одеяло в сторону и разбросав руки. Щека мокрая, наверное, во сне плакал.
Клавдия быстро разделась, скользнула на кровать, прижалась к могучему телу Грини, обняла его и замерла, слушая его тяжелое дыхание и стоны.
Под вечер Григорий очнулся. На ощупь нашарил банку с огурцами, выпил почти половину рассола, лег обратно, ощущая непривычную слабость в теле. Он так и лежал минут двадцать, пока вдруг не почувствовал, что рядом кто-то есть. Повернул голову. Клашка. Спит. Весь день вокруг него бегала, умаялась.
Гриня провел рукой по ее обнаженному плечу, спине. Вдруг ощутил желание обладать этим теплым мягким податливым телом. Повернул Клашу на спину, навалился. Девушка проснулась, когда Гриня раздвигал ей ноги. Сперва напряглась, потом покорно дала мужику лечь на себя, приняла его и застонала, обхватывая руками за шею и закрывая глаза.
Гриня завелся и до самой ночи то подминал под себя подружку, то лежал, бездумно глядя в потолок. Напор желания все не сходил, пережитый стресс словно усиливал его, не давал передыху.
Клавдия испугалась, что такими стараниями своего миленка она точно понесет, он же как зверь ненасытный. Но и сама не могла остановиться, стонала и охала, ощущая глупую бабью радость от такой животной близости.
Ближе к полуночи Григорий встал, потребовал еды, живо расправился со сковородкой мяса и картошки, отказался от новой рюмки, отправил Клавдию в комнату, а сам сел на кухне и задумался.
Из города следовало уходить. Раз пошла такая мура, искать его будут точно. Контакт с эсерами потерян, отца и брата нет. К корешам идти нельзя, там наверняка засады. Остается одно – бежать. Но сперва найти того фраера легавого и прихлопнуть. Раз дал слово, надо держать.
Только вот как его найти, этого легаша? И где? Тут надо думать. И быстро. Завалить падлу, а потом куда подальше. Лучше за границу. В тайнике денег и золотишка хватает, можно уйти. Лишь бы не попасть в руки легавых.
Скок допил остатки рассола, растер голую грудь и понял, что ему смертельно хочется спать. Просто спать. Он грузно поднялся, дотопал до кровати, перехватил встревоженный взгляд Клаши, мотнул головой и упал в кровать. Уже засыпая и чувствуя горячее тело подруги, подумал, что зря вернулся в Россию и встрял в дела отца. А тем более зря опять связался с эсерами. Прав был батя – политика никогда до добра не доводит.
…Гриша родился через год после возвращения отца с каторги. Павел Семенин рождение второго сына принял без большой радости, но мальца все же признал. Правда, его воспитанием, как и старшего сына, толком не занимался. Промышлял прежним делом, гулял с дружками, пил, часто исчезал из дома на неделю, а то и на месяц.
Во время неудачного ограбления, уходя от полиции, упал с крыши пристройки и сломал ногу. Кость срасталась долго и плохо, Паша сидел дома на радость жене Марье. Тогда-то и обратил внимание на подраставших сыновей. Стал заниматься с ними, обучал игре в карты, рассказывал страшные и смешные истории.
Марья радовалась недолго. Через два года ее скрутила лихоманка, и она тихо умерла, наказав перед смертью Паше беречь детей и не бросать их. И не пускать воровать.
Смерть жены Паша пережил плохо. Пока была рядом, мало обращал на нее внимания, а как умерла, стала изводить тоска. Видать, крепко приросла к его сердцу тихая и невзрачная бабенка.
Слово сдержал и детей поднимал сам. Старший Мишка был шалопаем и драчуном, младший рос тихим, тянулся к книгам. Паша и отдал его в начальную школу. Гриша проучился четыре года, получал похвалы от учителей. Но потом Паша вновь попался в руки полиции и получил три года каторги. Детей взяли в дом его старого знакомца, подельника по многим делам Митрофана Седого.
Мишка с пятнадцати лет стал обворовывать прохожих в темных местах. Благо ростом и статью родители не обделили, мог и по шее врезать, и ножичком припугнуть. Гриша сперва сторонился воровских дел, но потом стал помогать дядьке Митрофану сбывать хабар.
К возвращению отца его сыновья уже прочно связались с воровским миром и менять образ жизни не хотели. Так Паша– Гусь получил сразу двух помощников и нарушил данное жене слово. Но тут ничего не попишешь, судьба такая.
Первый раз Гриша попался в конце девятьсот десятого года. Взяли его на мелочевке, участие в банде не доказали и отправили на полгода в тюрьму. Там-то Семенин-младший и познакомился с политическими.
В тюрьме сидели все вперемешку – хватало эсеров, эсдеков, анархистов. Молодой парень таращил по сторонам глаза и мало что понимал в разговорах вполне интеллигентных и воспитанных людей. Знакомая компания – воры и их прихлебатели – приняла молодого коллегу доброжелательно, сказался авторитет папаши. Но Гришу тянуло к политическим. Уж больно интересно они говорили.
Смышленый, веселый, с острым глазом и открытым характером парень тоже вызвал интерес. Да и образованием он отличался от прочей уголовной шушеры, мог не только читать и писать, но и быстро соображал, до многого доходил сам.
Как-то так вышло, что один эсер стал учить Гришу русскому и французскому языку, эсдек натаскивать по математике и географии, а анархист разъяснял юноше особенности политической жизни в России.
Анархист же и втянут Гришу в историю. Сам разругался к одним залетным вором, а когда тот достал заточку, отступил. Гриша же отвесил вору хорошую плюху. Отчего тот едва не отдал концы.
Юноша получил еще два месяца к сроку, а эсеры и эсдеки, объединившись, отчитали анархиста и отлучили его от обучения молодого ученика.
На свободу Гриша вышел здорово обогащенный знаниями, но с кашей в голове. В политике так и не разобрался, однако на жизнь стал смотреть иначе, не как его брат и отец. Ему захотелось чего-то большего, чем простые ограбления и налеты.
Через пару месяцев Гришу нашел один человек, передал привет от знакомого эсера и шепнул слово – мол, нужна помощь в одном важном деле.
Дело оказалось знакомым и насквозь понятным – надо было отбить мешки с деньгами у инкассаторов. Их хотели использовать на нужды партии и ее печатных органов.
Польщенный доверием и уважением, Гриша дал согласие, внес в план налета пару дельных деталей и был назначен старшим. Раньше он был либо на подхвате у брата, либо помогал отцу. А тут главный!
Дело прошло как по маслу. Гриша дождался двух немолодых сотрудников почтовой службы в подъезде, стукнул обоих по голове (вполсилы, чтобы не убить), подхватил выпавшие из рук мешки и ушел через второй ход подъезда. На другой улице его ждала пролетка. Охрана спохватилась минут через пять, когда налетчиков и след простыл.
Успех окрылил и принес немалую прибыль. Даже отец не стал выговаривать, хотя был категорически против связи сына с политическими. Но младший сын уже вырос и сам принимал решения. Характер у него был отцовский – упрямства и упорства хватало.
Гриша участвовал еще в двух налетах, вполне успешно изымал средства. Потом взял с помощью брата сейф в одном товариществе.
Жизнь пошла веселая, рисковая. Денег хватало и на одежду, и на еду, и на девок. Плюс уважение от друзей-эсеров и некоторые планы на будущее. Жил Гриша легко, широко. Любил рестораны, баб.
С братом обошел почти все трактиры города, поучаствовал в кабацких драках – Мишка подговорил, он был большим любителем пустить кровь супротивнику.
Чего Гриша не любил, так это водку. Когда были пацанами, Мишка как-то угостил его, и Гриша всю ночь просидел у отхожего места, выметывая съеденное днем. С тех пор почти не пробовал. Зато по женской части был ходок, посещал дорогие бордели, крутил шашни со знакомыми девками из приблатненных, даже разок соблазнил дочь какого-то чиновника. Бабы Грише не отказывали, любили за веселый нрав и щедрость.
А потом был неудачный экс, когда полегли двое товарищей Гриши и трое полицейских. Самому ему пришлось впервые стрелять и убить городового. Он ушел один с простреленным плечом, с двумя пакетами денег, бросив третий.
Был большой шум, полиция устроила ряд облав, кое-кого забрали. Эсеры легли на дно, но охранка шла по пятам. Гриша тоже спрятался, однако знал, что его могут найти. Отец долго ругался и предлагал уехать сыну на Дальний Восток, где у него были знакомые.
Но вышло иначе. В дом Паши-Гуся пришел курьер от эсеров, неведомо как нашедший лежку. И сказал, что товарищи по партии хотят переправить Гришу за границу. Документы и деньги выданы, нужно выезжать немедленно, пока есть возможность.
Гриша давно мечтал поглядеть белый свет и согласился не раздумывая. Через час он был за городом, а через две недели уже в Бельгии.
Первое время он маялся от безделья. Плечо быстро зажило, и Григорий слонялся по улочкам Брюсселя, глядя на дома, на людей, на кирхи. Потом ему поручили доставку корреспонденции эсеров и охрану их сходок. Раньше в Европе оппозиционеры власти чувствовали себя свободно, но в последнее время из-за давления властей России полиция некоторых стран начала проявлять повышенный интерес к гостям из империи.
Через полгода его отправили во Францию, в Марсель, и попросили пока пожить там, взяв на себя пересылку всей корреспонденции эсеров во Франции.
Марсель – крупный портовый город, сюда приходили корабли с разных концов света, что было весьма удобно для тайной организации.
Григорий уже вполне сносно говорил на французском и без проблем устроился в небольшой квартире, которую снимала ему партия. Однако и здесь он заскучал, так как работы было мало. Хотя платили неплохо.
Приехавший как-то эмиссар партии, переговорив с Григорием, задумчиво проговорил:
– Вам бы в нашу боевую организацию. Жаль, ее расформировали… Хорошие были люди и много полезного для дела революции сделали.
– А зачем ее закрыли? – полюбопытствовал юноша.
Эмиссар вздохнул, махнул рукой и зло сузил глаза.
– Среди членов партии… даже если это старые проверенные товарищи… попадаются скрытые враги. Они способны разложить партию изнутри и напакостить больше любых царских ищеек. К сожалению, такие встречаются и у вас. Не так ли?
Острый взгляд эмиссара пронзил Гришу. Тот поежился, не зная что ответить.
Эмиссар отвел взгляд и вдруг сказал:
– У меня вести от вашей родни. Вашего брата арестовали. Он участвовал в каком-то деле… ограбление. Ваш отец уехал из города.
Григорий от неожиданности подпрыгнул на стуле и уставился на гостя.
– Как арестовали? Когда?
– Три недели назад.
– Но… я… я не знал. Мне никто не говорил. Я бы…
– Вы и не могли знать, молодой человек, – жестко проговорил эмиссар. – Вести пришли недавно. А вам в Россию нельзя. Вас там ищут. Сыскная, жандармы. Здорово вы насолили им. Надо ждать.
– Долго? – вырвалось у Григория.
Эмиссар пожал плечами.
– Год, два… О времени говорить нельзя. Главное, чтобы вас перестали искать.
Гость обвел взглядом комнату и вдруг улыбнулся.
– Я давно мечтал пожить в Париже. Марсель не хуже. У вас здесь масса возможностей. Мой совет – не тратьте время попусту. Учитесь, найдите дело. Изучайте буржуазное общество изнутри. Это много даст вам… и нам. Потом, когда мы изменим Россию и поведем ее к всеобщему благополучию и процветанию.
Слова об изменении и процветании Григорий пропустил мимо ушей, но совет эмиссара запомнил. Хотя тогда, после известий об отце и брате, ему хотелось упасть на кровать и заснуть, чтобы не думать о том, что с ними и как они.
Вечером он пошел в ближайшую таверну, желая выпить и посидеть на людях, послушать моряков, портовых рабочих. Они интересно рассказывали о плавании, о дальних странах, о жителях незнакомой и сказочной Африки, Австралии.
В таверне Григорий и столкнулся с двумя мужчинами, когда шел к стойке. У одного он, неловко повернувшись, выбил стакан. Мужчина – невысокого роста человек лет тридцати – что-то гневно сказал. Его товарищ – здоровенный тип, почти на полголовы выше Григория – толкнул того в плечо и попытался ударить. Григорий – выученный в питерских подворотнях и на воровских малинах, от удара ушел, отпрыгнул и встал у стены, прикрыв себе тыл. В кармане был складной нож, рядом на стойке пустая кружка – есть чем встретить здорового нахала, который прет напролом.
Невысокий опять что-то крикнул – Григорий разобрал слово «хватит», – но здоровяк словно не услышал. Он вдруг скакнул вперед, ударил ногой.
Гриша отступил в сторону, а когда здоровяк шагнул еще ближе, бросил ему в лицо кепку и ударил кулаком наотмашь. Здоровяк пошатнулся, нелепо взмахнул руками. Григорий добавил, вложив в удар злость и отчаяние.
Здоровяк рухнул на пол. Григорий затравленно огляделся. Вокруг них уже собиралась толпа. Пьянчуги могли запросто насесть на одного скопом, если вдруг решат, что Григорий сделал что-то не так. Страха не было, было желание свернуть кому-нибудь челюсть, а там и помирать не страшно.
Но толпа только смотрела, причем Григорий заметил несколько удивленных взглядов. А потом вперед шагнул невысокий мужчина. Григорий решил, что тот будет мстить за друга, и первым напал на него.
Невысокий легко уклонился от атаки, ударил ногой, быстро и хитро, так что Григорий рухнул на пол, чувствуя сильную боль в колене. Он вскочил, прикусывая губу, и ударил прямо в лицо невысокого. Тот отбил удар и врезал сам. Как-то странно, ладонью. В ухе словно взорвалась бомба. Григорий упал на колени и уже больше ничего не слышал.
В себя он пришел в небольшой каморке, где тускло горел фонарь. Рядом сидел здоровяк, прижимая к скуле завернутый в тряпку кусок льда. Григорий вскочил с лежака, отодвинулся в угол.
– Спокойно, парнишка, – проговорил здоровяк. – Я не трону тебя. Меня зовут Роб.
Григорий стоял в углу, не веря ни единому слову. Роб, видимо, это понял. Подошел к двери, толкнул ее, крикнул:
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.