Текст книги "Пиковая дама сузит глазки"

Позови меня с собой

Не возвращайтесь к

к былым возлюбленным.

Былых возлюбленных на свете нет…

Часть I

Наконец-то началась выдача багажа его рейса. Метелин подхватил плывший по транспортерной ленте чемодан с биркой авиакомпании и, лавируя в людской сутолоке, стал пробираться к выходу. Пассажиров скопилось много – сразу с двух рейсов, прибывших друг за другом. Метелина со всех сторон толкали, и сам он то и дело кого-то задевал, запинался о чьи-то вещи. У выхода и вовсе затор. Метелин решил переждать, пока толпа хоть немного рассосется, и остановился, опустив на бетонный пол чемодан. И тут же, как на неожиданно затормозивший в плотном уличном потоке автомобиль, в него врезались сзади с громким женским «Ой!» и выхлопом дорогих духов.

Бормоча извинения, Метелин обернулся и столкнулся с взглядом золотисто-карих глаз элегантной моложавой брюнетки в светло-коричневом брючном костюме. И уже не мог от него оторваться…

Когда-то далеко-далеко он уже видел, знал эти глаза. Только вот принадлежали они тогда вовсе не этой бальзаковского возраста, хотя и прекрасно сохранившейся статной даме. Что-то ворохнулось на дне памяти Метелина и стало медленно всплывать. Глаза женщины смотрели на него в упор, и тоже будто бы прояснялись от накатывавшего воспоминания.

Два-три мгновения это продолжалось, а потом глаза женщины вспыхнули так волновавшими когда-то Метелина золотыми искорками, и следом он услышал ее грудной, чуточку низковатый сочный голос, который он не спутал бы ни с чьим другим:

– Сережа… Метелин!..

У Метелина больше не оставалось сомнений.

– Таня… – отозвался он вдруг осипшим от волнения голосом. – Неужели ты?

– Я, конечно, я! Вот время идет – едва узнали друг друга!

Радостно и одновременно удивленно засмеявшись, женщина бросилась Метелину на шею.

– А я, признаться, и следы твои давно потерял, – сказал он и спросил, что-то вспомнив: – Да ты не из-за океана ли к нам нагрянула?

– Совершенно верно, – подтвердила она, слегка отстраняясь, но не переставая греть его золотистыми лучиками глаз, – оттуда!

– Дела или турпоездка?

– Я здесь теперь туристка. А в Штатах живу, – снова засмеялась она и коснулась ладонью его груди.

Это была холеная ладонь ухоженной, следящей за собой дамы, с изящным золотым кольцом на одном пальце и красивым янтарным перстнем, хорошо гармонировавшим с цветом ее глаз, – на другом. Но Метелин увидел не ее, а узкую девчоночью ладошку и почувствовал, как и много лет назад, исходивший от нее жар.

Метелин хотел спросить, как она сумела обосноваться в Штатах, да еще и много чего, но не успел: к ним спешили мужчина с женщиной, в которой едва угадывалось отдаленное сходство с Таней. Да это ж ее сестра Надька с мужем, дошло до Метелина.

Наблюдая за родственными объятиями, Метелин переминался рядом с ноги на ногу и не знал, как быть: тихо, по-английски исчезнуть, или же уйти, вежливо попрощавшись. Но не хотелось ни того, ни другого.

– Надя, – спохватилась Таня, – а это Сергей Метелин, мой одноклассник. Помнишь, еще в школе к нам домой приходил…

Надя сдержанно кивнула, бросив тут же отскочивший от него мимолетный равнодушный взгляд. Ни внешностью, ни характером она на сестру почти не походила, а к нему, Метелину, и тогда в детстве относилась с непонятным ему пренебрежением.

– Пошли, девочки, пошли, – заторопился Надин муж, – машина ждет, надо ехать.

– Сергею местечко найдем? – спросила Таня.

– Нет-нет!.. Не беспокойтесь, я сам… Мне еще тут кое-что надо… – поспешил отказаться Метелин, видя, как неодобрительно скосила глаза на Таню сестра и напрягся ее муж.

– Тогда вот… – Таня достала визитку и протянул ему. – В ближайшие дни обязательно позвони – встретимся, поговорим!..

Уже несколько минут прошло, как троица скрылась за дверями аэровокзала, а Метелин продолжал стоять, тупо уставясь в картонный прямоугольничек, на котором по-английски и по-русски было типографским способом начертано красивой кллиграфической вязью: «Архитектура малоэтажных зданий и малых форм. Ландшафтная архитектура и дизайн. Фирма „Капитель“. Татьяна Алексеевна Иванова, генеральный директор…» Дальше шли номера телефонов, в том числе мобильного.

Стряхнув оцепенение, Метелин бережно спрятал визитку в нагрудной карман рубашки и направился к автобусной остановке.

Автобус вырулил на шоссе, связывавшее аэропорт с городом. Народу в салоне в этот ранний утренний час было немного. Метелин откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза и сразу же ощутил на груди удивительное тепло узкой смуглой девчоночьей ладошки…

…Всего несколько дней назад семья Метелиных переехала в новый, на городской окраине, район, поэтому Сергей совсем еще новичок в здешней школе. Он и познакомиться толком ни с кем не успел. И с расписанием не освоился: последние два урока сегодня, оказывается, физкультура, лыжи.

Ребята были в свитерах, в удобных для лыжного бега куртках, а он, угловатый и нескладный, в поношенном куцем пальтишке, рукава которого не доходили до ладоней, в облезлой цигейковой ушанке и серых растоптанных пимах стоял посреди раздевалки, ловя со всех сторон насмешливые взгляды и нелестные реплики в свой адрес, и не знал, куда себя деть. Хорошо, лыжи были школьные, а не то, наверное, его вообще бы выгнали с урока…

…Какой же это был класс? – стал вспоминать Метелин. – Седьмой, восьмой? Нет, все-таки, наверное, восьмой…

Учитель физкультуры подобрал ему лыжи с ботинками по размеру и, скептически оглядев новичка, посоветовал болтавшиеся на худых ногах брючины заправить в носки, чтобы не набивался снег.

Лыжня начиналась недалеко от школы, и уходила в подступающий к жилым кварталам бор. Класс растянулся по лыжне длинной цепью. В самом ее хвосте плелся Метелин. Он вообще не был спортивным парнем, а уж лыжником – и подавно.

Впереди маячила невысокая гибкая фигурка, обтянутая свитером и спортивными трикотажными брюками (они еще только входили в обиход и были тогда редкостью). Забавный пушистый помпончик вязаной шапочки на голове девочки подрагивал в такт ее размеренным движениям, а Метелину казалось, что он укоряет его, тюху, плетущегося позади всех. И если бы не этот помпончик, Сергей, наверно бы, давно рухнул на лыжню.

Ботинки попались не совсем по ноге, и натирали ноги. Но хуже было с руками. Варежки Метелин потерял еще до переезда на новое место жительства. Матери он ничего не сказал о пропаже. Да ей сейчас и не до этого было. Зима стояла не очень морозная, и Метелин вполне обходился карманами пальто, заменявшими ему варежки. Но пальто (на лыжне не замерзнешь – сказал физкультурник) пришлось оставить в раздевалке. На ходу, в общем-то, и действительно было не так уж холодно. Голова в ушанке даже вспотела. Но вот руки… Голые руки, сжимавшие бамбуковые палки, которые он поочередно вяло втыкал в снег, почти не чувствовались. Дувший навстречу хоть и не сильный, но колючий знобкий ветер еще больше усугублял положение. Сергей приостанавливался, дул на ладони или прятал в карманы брюк, пытаясь хоть чуточку отогреть, но тут же приходилось пускаться вдогонку уходящему в бор классу.

Девочка впереди несколько раз оглядывалась на него. Метелин видел, что она могла бы бежать гораздо быстрее, но не хочет оставлять его одного. Когда Сережа очередной раз поднес руки, на кистях которых болтались бамбуковые палки, ко рту, девочка остановилась.

– Замерз… – посочувствовала она и спросила: – А что без варежек?

– Да… – неопределенно протянул Метелин и увидел, что девочка тоже без варежек, хотя ее-то рук, мороз, казалось, совсем не коснулся.

– Я не мерзну, у меня руки, знаешь, какие горячие! – сказала она и приложила свободную ладошку к его груди.

Метелин сразу же почувствовал в этом месте сухое, как от горчичника, тепло.

– А у тебя красные, как у рака, – засмеялась она и взяла его ладони в свои: – Давай, погрею.

Никогда не испытывал Метелин такого ощущения. Удивительно приятного, но и волнующе нового. Опыта короткого общения с девочками у него не было…

Она достала из карманов брюк две пушистые варежки и протянула ему:

– На вот…

– А ты? – опешил Метелин.

– Я же говорю – не мерзну!

И сама натянула ему варежки на руки. Были они Метелину малы, но сохраняли горчичное тепло своей хозяйки. Шапочка с помпончиком снова замаячила впереди него на лыжне, но теперь, когда руки в маленьких тесных рукавичках перестали мерзнуть, тянуться за остальными стало гораздо легче.

Урок, наконец, закончился. Вымотанный Метелин и в раздевалку приплелся последним, когда там почти никого не оставалось. Хозяйки рукавичек тоже след простыл.

Дома Метелин положил варежки посушиться на батарею, да и забыл там. А когда на другой день в школе стал оправдываться перед их хозяйкой, она беспечно отмахнулась:

– А, вернешь когда-нибудь! Обойдусь…

У девочки той были очень простые русские имя и фамилия – Таня Иванова. Но чувствовалось, что течет в ней кровь не одной национальности. Смуглая, черноволосая, кареглазая, она казалась выходцем из какой-нибудь жаркой Испании. Ощущение усиливали как два птичьих крыла изогнутые, словно углем прорисованные, брови, с изящной горбинкой нос и какая-то особая, можно даже сказать горделивая стать во всей ее ладной точеной фигурке, с вполне уже женскими формами и грудью, ощутимо натягивавшей ученическое платье с черным фартучком. (Хотя корни у Тани были все-таки славянские – в Сербии жили ее далекие предки.) В этой быстро зреющей пятнадцатилетней девочке, как в набравшем цвет бутоне, уже сейчас угадывалась красавица, к ногам которой сложит голову не один мужчина.

Училась Таня только на «отлично». Но зубрилкой не была. Учеба давалась ей легко. В отличие от многих одноклассников. Помимо уроков, хватало Ивановой времени и на разные другие занятия. Она ходила в изостудию, фотографировала, училась в музыкальной школе по классу фортепиано, посещала кружок бальных танцев, писала стихи… Разносторонняя, в общем, была девочка. И таланты свои по мере возможности обязательно старалась реализовать. Оформляла школьную стенгазету, давала туда свои стихи и заметки, на школьных вечерах играла на пианино, кружилась в вальсе… И все у нее получалось так же хорошо и легко, как и в учебе.

Сереже Метелину, звезд с неба не хватавшему, которому гранит иных школьных наук приходилось «грызть» чуть ли не со слезами, а каких-то талантов пока и вовсе не наблюдалось, было до нее, конечно, как до Луны.

Но отличница и любимица учителей Таня Иванова не задавалась. Она и с ребятами общалась так же легко, непринужденно, как и училась, как делала все остальное. Вокруг нее всегда роился школьный народ. И все-таки Таня не сливалась с ним, не растворялась в его гуще. Была она одновременно и вместе со всеми, и наособицу, как это часто и случается с личностями действительно незаурядными.

Иванова сидела за второй партой у окна. Метелин – за третьей в среднем ряду, и голова его то и дело непроизвольно поворачивалась в ее сторону. Отсюда, сбоку и чуть сзади, Сережа видел смуглый Танин профиль, обрамленный смолью волос, стянутых сзади розовым бантом в густой и слегка вьющийся хвост-метелку.

Времена в те годы, не в пример нынешним, были строгие. Подобные «хвосты», почему-то презрительно прозванные (скорее всего – учителями) «я у мамы дурочка», могли позволить себе лишь выпускницы. Восьмиклассницам же предписывалось носить косы. Иванова и здесь была девочкой особенной и как бы исключением из правил.

В ясные дни, уроку к четвертому, когда солнце окончательно просыпалось и врывалось в школьные окна, Танин профиль на их сверкающем морозным стеклом фоне приобретал удивительный янтарный оттенок. Иногда, видимо, ощущая на себе пристальный Сережин взгляд, девочка, не меняя положения за партой, на мгновение слегка поворачивала к нему голову, скашивала глаза, и сноп золотистых искр, вырвавшихся из них, накрывал Метелина с головой, как рой каленых стрел кочевников, поджигая предательским огнем щеки и заставляя колотиться сердце.

Метелин пытался Таню с кем-то сравнить, провести аналогию. Но в голову лезла в лучшем случае египетская Клеопатра, внешность которой Сережа мог себе представить только по картинке из учебника истории древнего мира, или же Кармен с заколотой в волосах алой розой, изображенная на этикетке одноименных духов.

Так и пялился на нее Сережа, забываясь на уроках до того, что в наступившей тишине над его головой вдруг раздавался зычный голос крупногабаритной массивной математички: «О чем задумался, детина!» Метелин вздрагивал, возвращался под смех класса к действительности. Бросая на него свой искристый взгляд, Таня смеялась со всеми, добавляя в душу смятения. Сережа наливался краской до корней волос, и если бы в этот момент его поменяли местами с Ивановой, он, наверное, походил бы на фоне солнечного окна на только что вытащенный из кузнечного горна раскаленный прут железа.

На переменах Метелин одиноко подпирал в коридоре подоконник и с завистью наблюдал, как вьются вокруг Ивановой одноклассники. Проклятые застенчивость, неуверенность в себе не позволяли ему запросто подойти к Тане, о чем-нибудь спросить, завести непринужденный разговор. Уже почти месяц он в новой школе, но так почти ни с кем и не сошелся, не подружился. А с Ивановой только «здравствуй» да «пока». Провожать ее до дому Метелин тоже не мог: было им не по пути – жила Иванова в противоположной от его дома стороне, а главное, всегда за ней кто-то увязывался: либо свои же ребята-одноклассники, либо кто-нибудь из параллельного, но чаще Таня уходила домой в компании своей подружки и соседки по дому рыженькой Вали Осиповой. Странно было видеть их вместе – жгучую юную Кармен и золотистый подсолнушек; умницу, красавицу, многих способностей и достоинств отличницу и бесталанную троечницу. Тем не менее, они дружили.

На уроках физкультуры шапочка с помпончиком уже не маячила перед Метелиным – Таня теперь была все время в голове растянувшейся лыжной цепочки. А позади Сережу и еще парочку девочек, таких же, как он, никудышных лыжниц, подстегивал голос физрука: «Шевелитесь, родимые, шевелитесь! Палками активнее работайте, палками!» А потом на границе зимы и весны ударила ранняя оттепель, лыжня просела, и занятия перенесли в спортзал, где девочки занимались отдельно от мальчиков.

Рукавички Метелин так и не вернул. Таня больше не вспоминала, а Сереже уже и не хотелось их возвращать. Он спрятал варежки в ящике письменного стола. А когда доставал взглянуть, сразу же ощущал на груди горчичный жар ее смуглой ладошки.

С мертвой точки их отношения сдвинулись на школьном вечере в честь 8 марта.

Раньше Метелина такие мероприятия мало интересовали. Танцевать он не умел, хотя музыку любил и чувствовал. Дома имелось немало пластинок с записями народных и популярных песен, танцевальных мелодий. Когда в квартире никого не было, Сережа включал проигрыватель и слушал в приятном одиночестве. На шумных вечерах в больших залах усиленная динамиками музыка звучала уже как-то жестче, крикливее, резала ухо. Да и сама их сутолочная взвихренная атмосфера заставляла Сережу, больше склонного к тишине и размеренности, быть не в своей тарелке.

Он бы и на этот раз никуда не пошел, если б не Иванова. А то, что без нее вечер не обойдется, Метелин и без посторонней помощи догадывался.

Полдня накануне вечера Сережа находился в полнейшем смятении. Что надеть? Как он будет выглядеть? Никогда раньше он об этом не думал – не было никакого повода, но сейчас… Сережа пристально всматривался в зеркало и ничего утешительного для себя в нем не видел. Уши большие, русые волосы кажутся пылью припорошенными, высокий лоб портит кучка, как опят на пеньке, высыпавших возрастных прыщей, впалые щеки и худой, чуть выдвинутый вперед подбородок подернулись светлым пушком, который старший брат Дима, смеясь, называет недозрелой щетиной. Подпирающая голову худая шея переходит в тощую угловатую фигуру. А вот налитые густой чистой синевой глаза его, по утверждению Сережиной мамы, еще не одной особы противоположного пола могут привлечь внимание. Только что в них особенного, не верил Сережа, – глаза, как глаза.

С одеждой тоже проблема. Жили Метелины небогато, можно сказать, сводили концы с концами. Новая квартира добавила материальных забот. Обычно Сережа донашивал вещи за старшим братом. Что-то специально для него покупалось нечасто. Так что выбора, по сути, и не было: что в мир, то и в пир, в чем в школу ходил, в том и на вечер собрался. Отутюжил несколько коротковатые темные (истинный цвет их определить было уже невозможно) брюки, пошоркал щеткой предательски поблескивавший на локтях поношенный кургузый пиджачишко, почистил стоптанные ботинки. Хотел позаимствовать у брата и нацепить себе на шею модный тогда узенький галстук-селедку, разрисованный пальмами, но, примерив, раздумал: каким-то совсем чужим он в нем себе показался. В общем, пошел, в чем ходил всегда.

Широченный школьный коридор на втором этаже, служивший заодно и актовым залом, был полон. Народ собрался с восьмого по десятый классы. Что уж там про девятиклассников, а тем более выпускников говорить, которые вообще пижонами выглядели, – восьмиклассники и те преобразились. Модно подстриглись, причесались, некоторые даже набриолинились. Метелин, и постричься-то забывший, при виде одноклассников запаниковал. А когда заметил в толпе нарядной публики Иванову, и вовсе пожух, как ударенная заморозком трава.

Таня появилась на вечере в длинном вечернем платье. Его темно-фиолетовая ткань, хорошо оттенявшая смуглую кожу, при каждом движении волшебно переливалась в залитом электричеством зале. Неглубокое декольте приоткрывало Танину спину и ложбинку на груди. Исчез перетянутый розовым бантом на затылке хвост. Вместо него появилась какая-то умопомрачительная прическа, делавшая Иванову еще привлекательней и взрослей. А бант украшал теперь ее правое плечо.

Женщин в таких нарядах Метелин видел только на экране телевизора во время праздничных концертов да иногда в кино. Сережа не мог отвести от Тани взгляда.

И не он один. Восхищенно шушукались вокруг девчонки, обсуждая наряд Ивановой. Переглядывались ребята. С интересом посматривали в ее сторону выпускники. Благосклонно улыбались учителя, прощая неслыханную вольность (кому другому это с рук не сошло бы).

Сережа вдруг представил себя рядом ней, сверкающей, как сказочная принцесса, и от стыда и тоски у него заныло под ложечкой.

Потом начался концерт школьной самодеятельности, и Метелин понял, что в таком наряде Иванова пришла вовсе не для того, чтобы просто поразить публику. Она села за школьное пианино и сделалась как бы продолжением его черной полированной поверхности, по которой при каждом взмахе над клавишами Таниных рук метались ее отражения. Что она тогда исполняла – Шопена ли, Шуберта – Метелин уже не помнил, насколько хорошо играла, судить по своей музыкальной неразвитости – не мог. Но и рояль, в черной полировке которого отражался школьный зал, и извлекаемые из инструмента красивые сочные звуки, и сама Иванова в эти минуты, грациозно раскачивавшаяся из стороны в сторону в такт музыке, завораживали.

Когда начались танцы, Метелин затосковал окончательно. Таня была нарасхват. Она и танцевала замечательно. А в вечернем своем наряде так и просто эффектно! Сережа решил, что делать ему здесь больше нечего, пора уходить? и собрался уж было отлепиться от стены, но кто-то из присутствующих учителей объявил: «Белый танец. Дамы приглашают кавалеров!» Не без некого педагогического умысла, видимо, поскольку Метелин в своем угрюмом стоянии у стены был далеко не одинок, и девочкам чаще приходилось танцевать самим с собой.

Ребята приосанились, расправили плечи и, напустив на себя безразличие, с напряженной надеждой ждали приглашения. Метелин не ждал ничего, но заиграло любимое им «Арабское танго», и он остался послушать. Ну и… все-таки интересно было посмотреть, кого же пригласит Иванова. Он поискал ее глазами и не нашел. Куда подевалась?

– А ты чего не танцуешь? – оживилась Валя Осипова, давно стоявшая тут, рядом, искоса поглядывая на Сережу. За вечер ее никто ни разу не пригласил. – Скучно ведь так…

И, не договорив, осеклась, замолчала, глядя за его плечо. Метелин оглянулся и увидел перед собой Иванову. Она разрумянилась, глаза ее возбужденно блестели, а оттого показалась Сереже еще прекраснее.

– Молодой человек, разрешите? – легким изящным движением подала она ему руку, и Метелин почувствовал, как наливается до краев жарким волнением.

Он глупо улыбался, враз отяжелевшие ноги прилипли к полу. На него, хихикая, посматривали девчонки. Ухмылялись ребята. Положение становилось катастрофическим. Тогда Таня сама решительно взяла его за руку и повела в гущу танцующих. Опустив голову, чтобы не видеть провожающих его насмешливых взглядов, Сережа, как телок на привязи, поплелся за нею.

– Я не умею, – шепотом признался он по пути, чтобы раз и навсегда покончить с этим делом.

– А чего тут уметь? – удивилась Таня так, будто ходить и танцевать любой человек должен был начинать в раннем детстве одновременно. – Это ж тебе не джайф какой-нибудь и даже не вальс, а примитивное танго. Давай: одну руку мне на плечо, другую – на талию? и – поехали! – скомандовала она.

Сережа послушно расположил свои руки, где было сказано, и Таня сама повела его в танце. Сначала он неуклюже топтался возле своей партнерши, но, быстро уловив ритм и рисунок танца, стал двигаться почти в унисон с нею. Это удивительным образом раскрепощало Сережу и возвышало в собственных глазах. Он ловил на себе удивленные взгляды и невольно расправлял плечи, словно готовился выпустить из-под тесного пиджачка крылья.

– А ты молодец – на лету ловишь! – похвалила Таня, когда танец кончился. Метелин зарделся и готов был вот-вот взмахнуть крыльями.

Когда через несколько ритмичных мелодий зазвучало опять что-то медленное, Метелин, словно в ледяную воду ухнувшись, сам бросился приглашать Иванову. Она засмеялась, показывая аккуратные, ровные и такие же, как вся она сегодня, ослепительные зубки, и как-то загадочно сказала:

– Проснулся, наконец, царевич Несмеян!

Чем дальше, тем уверенней чувствовал себя Метелин. И если сначала, от страха деревенея, не ощущал близости партнерши, то потом каждое прикосновение к девушке наэлектризовывало Сережу так, что, казалось ему, между ним и Ивановой вот-вот пробежит электрический разряд. Что-то похожее, видно, происходило и с Таней. В очередном их танце она на миг приостановилась и вдруг стремительно подалась грудью к нему. Два налитых упругих шара, чуть не прорывая фиолетовую ткань платья, со всей силой уперлись ему в грудь, и он чуть не потерял сознание…

Метелин вошел во вкус и танцевал бы теперь еще и еще (только с Ивановой, естественно), но, когда он попытался пригласить ее в очередной раз, Таня замотала головой.

– Душно здесь, – сказала она и тут же предложила: – Лучше пойдем, погуляем? Только я переоденусь. Жди меня внизу, у раздевалки.

И умчалась. А минут через пять Метелин увидел ее уже без вечернего наряда, в брюках и свитерочке. Осталась только замысловатая прическа. Таня протянула ему большой целлофановый пакет с платьем и туфлями, и они вышли из школы.

Они шли по аллее высоких тополей. Мартовский морозец пощипывал щеки. Таня, совсем как взрослая дама, взяла Сережу под руку, и он даже сквозь несколько слоев их одежды почувствовал, как приливает к нему жар ее тела….

…О чем же они говорили тогда? – силился вспомнить Метелин, глядя, как за окном автобуса проплывают дома пригородного поселка.

Скорее всего, делились впечатлениями о вечере. Сережа восхищался Таниной игрой. Да и как не восхищаться, если он и звуки живого (а не по радио или телевидению) рояля услышал впервые в жизни. Вспоминали, кто и что прочитал нового, интересного в последнее время. Читал Сережа с детства всегда много и с удовольствием, поэтому здесь он был с Ивановой на равных. Расспрашивали друг о друге, о том, кому что нравится. И здесь у них неожиданно обнаружился общий интерес.

Еще в седьмом классе Метелин увлекся архитектурой. Получилось это как-то неожиданно, но захватило с головой. Он брал в библиотеке книги по архитектуре, читал архитектурные журналы. Не все, конечно, понимал, но вполне уже улавливал, какие в этой области идут процессы, какими закономерностями она отличается. Архитектуру Сережа воспринимал как гармоничное искусство. Как живопись, например, или ту же музыку. Архитектура, как и любое другое, искусство многих жанров и форм. Свое предпочтение Сережа отдавал формам крупным. И больше всего увлекала его градостроительная симфония. Чертить планы-схемы кварталов, домов, жилых районов стало его стихией. Ими был забит ящик его стола. Теперь вот собрался один из «спланированных» им микрорайонов воплотить в макете.

– Ух, ты! – восхищенно пропела Таня, услышав об этом. – Значит, у тебя пространственное мышление развито. А у меня дальше отдельных домов фантазия не идет. Представить себе сразу целый жилмассив мне трудно, – призналась она. – Я коттеджи люблю рисовать: небольшие такие, уютные домики. Хочешь посмотреть? Ты мне свои рисунки приноси, а я свои покажу.

От такого предложения у Метелина захватило дух. Приглашения в гости он не ожидал…

…Автобус уже катил по городским улицам. Метелин потянулся, зевнул, подумал, что надо выспаться. Рейс задержался, полночи пришлось проторчать в аэропорту отправления. И в самолете не спал, а только кемарил.

Жены дома Метелин не застал. В холодильнике нашлась тарелка с жареными котлетами. Метелин положил парочку на сковородку разогреть. Но аппетита не было. Поесть решил, когда поспит. А пока переоделся в домашнее, прилег на диван в зале и закрыл глаза. Но сон не шел. Неожиданная встреча с Ивановой не выходила из головы…

…Уже чуть ли не час Метелин нарезал круги вокруг дома Ивановых и никак не мог решиться войти в подъезд. Наконец собрался с духом, поднялся на третий этаж и замер с гулко бьющимся сердцем возле массивной, обитой дерматином двери квартиры Ивановых. Потянулся к пуговке звонка, но дверь вдруг распахнулась сама, и на пороге возникла Таня.

– Я видела, как ты в подъезд вошел, – сказала она удивленному Сереже и потянула его за руку.

Сережа переступил порог и оказался в просторной прихожей. Пока раздевался, снимал тяжелые осеннее-зимние ботинки и всовывал ноги в тапки, в прихожей появилась белобрысая девчонка лет двенадцати, чем-то отдаленно напоминавшая Таню, и, как ему показалось, презрительно уставилась на него.

– Это Сережа, одноклассник, – сказала Таня и, в свою очередь, представила девочку: – А это Надя, моя младшая сестренка.

Квартира показалась Сереже огромной. Просторная прихожая, широкий коридор с ковровой дорожкой, большие комнаты с высокими потолками, коврами на стенах и современной дефицитной мебелью. А кухня, где вольготно чувствовали себя и круглый стол, и диван, и буфет, и большой холодильник, и много разных других предметов, Метелина поразила особенно. На ее пространстве, наверное, запросто вместилась бы вся их малогабаритная двухкомнатная «хрущёвка».

«Живут же люди!» – вздохнула б с завистью Сережина мама, но вряд ли удивилась. От нее Сережа уже успел узнать, что Ивановы – люди с положением и достатком: Марьяна Николаевна, мать Тани, главный врач районной больницы, а отец, Алексей Федорович – начальник крупного строительного управления.

Такой же просторной и высокой, как и все здешние апартаменты, была и комната сестер. У каждой на своей половине по письменному столу с книжными полочками над ним, плательному шкафчику и диванчику. На Надиной половине Сережа увидел огромный аквариум с подсветкой, где резвились рыбки самой причудливой окраски, а на Таниной – сверкающее черным лаком пианино с иностранными буквами на передней крышке. Проходя мимо, Сережа непроизвольно погладил его, но Таня потянула его к письменному столу.

– Садись, – пододвинула ему пуфик на трех ножках.

Сережа неуверенно присел, озираясь. Он чувствовал себя здесь, как в другом царстве.

На Танином столе легкий беспорядок. Вперемешку учебники, альбомы для рисования и папки для черчения, ноты, художественные книги. На другом конце – рисовально-чертежные принадлежности: разной твердости карандаши, ластики, краски, огромная на множество предметов готовальня, линейки и даже небольшая компактная чертежная доска с настоящей рейсшиной. От всего этого богатства у Метелина чуть слюни не потекли. А Таня уже тянула с его колен потертую канцелярскую папку, которую он принес с собой:

– Что там у тебя?

От волнения у Сережи вспотели ладони, но папка уже перекочевала в Танины руки. Она развязала тесемочки и стала перебирать-разглядывать ее содержимое. Делала она это очень внимательно, отчего Сережа волновался еще больше. А потом засыпала его вопросами: а что это? а это? а почему здесь ты решил сделать так? а не лучше ли вот так?.. Вопросы из нее лились фонтаном. И чем больше их было, тем сильнее воодушевлялся Сережа. Он раскраснелся, глаза его горели, руки сами собой чертили в воздухе какие-то фигуры. Ему давно хотелось рассказать кому-нибудь о тех замечательных городах, которые рождает его воображение, и которые он хотел бы подарить людям. И вот сейчас такого заинтересованного понимающего слушателя в лице Тани он нашел.

Метелин, наверное, еще долго бы разглагольствовал, но тут вдруг из-за спины Тани выглянула ее сестра и, скорчив рожицу, показала ему язык. Метелин запнулся, смешался и сконфуженно замолк.

– Надька! – прикрикнула на нее сестра, и та мигом исчезла.

– Не обращай внимания, – успокоила Таня, обдавая Сережу сыпанувшими из карих глаз теплыми золотистыми искорками. – Мелкая хулиганка.

– Тебе, наверное, неинтересно было? – упавшим голосом сказал Метелин.

– Ну что ты! – запротестовала Таня. – Очень даже интересно! Такая фантазия! Только знаешь… – замялась она. – Ты не обижайся, ладно?.. У тебя с рисунком… да и с черчением слабовато. Даже удивительно…

– Да я знаю, – согласился Метелин и вспомнил, как маялся на уроках рисования, когда приходилось переносить на бумагу те или иные предметы.

Однажды в шестом классе рисовали с натуры молочный бидон. Надо было, чтобы он получился выпуклым, объемным. Достичь этого можно было правильным наложением светотеней. Но именно этого Сереже как раз никак и не удавалось. И вместо стройного круглобокого молочного бидончика из Сережиного альбома выглядывало какое-то перепачканное графитовыми штрихами страшилище. Учитель рисования долго изучал его творение, потом, покачав головой, сказал:

– Смотри, это же так просто: надо только почувствовать, как ложится свет. Представь себе солнечный зайчик, блик. Он упал сюда… – учитель сделал несколько движений стирающей резинкой по корявой штриховке Сережи, и все светотени сразу же легли на свои места. Потом еще несколько едва уловимых пассов карандашом и ластиком…