Текст книги "Пиковая дама сузит глазки"

Пиковая дама сузит глазки…

Ужасная судьба отца и сына Жить розно и в разлуке умереть…

Уже третьи сутки трясется Виктор в душном вагоне. Отлежал бока, устал сидеть, стоять. Менялись в купе попутчики, а он продолжал уноситься с поездом в бесконечность сибирских просторов. Виктор отрешенно смотрел в окно и ничего там не видел. Все сливалось в сплошную пеструю ленту, разматывавшуюся в противоположном движению поезда направлении. Но время от времени всплывало на ленте и фиксировалось стоп-кадром сумрачное, как грозовое облако, лицо Марины в обрамлении темных вьющихся волос и уничтожающим взглядом черных глаз. И не обидные слова, камнем брошенные при прощании ему вслед, а именно взгляд этот преследовал Виктора теперь всю дорогу.

«Пиковая дама сузит глазки – Жизнь пойдет, как поезд под откос… —

выдал поэт и выпивоха Пашка, приятель Виктора, после того, как завалились они к нему однажды после уже изрядно выпитого «отполировать». Не следовало бы, по-хорошему, но Виктору, словно шлея под хвост, захотелось немедленно представить поэту свою любовь, о которой он ему столько рассказывал. Она уже была в положении, что, конечно же, следовало учитывать, но когда море по колено, никакие резоны не в счет.

Дальше порога их не пустили. Молча, без скандала. Только сузились, заполыхали грозовыми бликами ее глаза. И тут же захлопнулась перед ними дверь. Вот тогда Пашка и выдал…

Поезд стало заносить на стрелках, и показались станционные постройки. А через несколько минут, скрипя тормозами и лязгая вагонными сцепками, состав после долгого изматывающего перегона остановился. Виктор вышел на перрон размяться, подышать.

Вдоль вагонов бежали рысцой местные тетки, предлагая пассажирам горячую вареную картошку, соленые грузди и рыжики, домашние пирожки с той же картошкой и грибами. От аппетитных запахов засосало под ложечкой. Виктор и не помнил, когда в последний раз ел. Поглощенному переживаниями ему было не до еды. Но сейчас организм решительно заявлял о себе. Виктор купил картошки, грибов, пару пирожков и, прижимая к груди газетные кульки со снедью, поднялся обратно в вагон.

С самого утра Виктор в купе ехал один. Но, вернувшись, застал нового пассажира. Немолодой мужчина с седым ежиком на голове, подняв нижнюю полку, втискивал в багажный рундук под ней пухлую дорожную сумку. Справившись с задачей, опустил полку и, увидев Виктора с кульками, посторонился, освобождая дорогу к столику.

– Будем попутчиками? – широко улыбнулся мужчина.

Виктор нервно дернул плечом. Он и с теми, кто ехал с ним раньше, не общался. Не хотелось разговаривать и сейчас. Но у мужика была такая располагающая улыбка, что Виктору сделалось неловко. Разве человек виноват в его личных неурядицах? И, пытаясь как-то реабилитироваться, сам спросил первое, что пришло в голову:

– А это какая за станция?

Впрочем, из-за товарняка на первом пути, загородившего вокзал, Виктор и впрямь названия станции не разглядел.

– Ксеньевка. Следующая, часика через два – Могоча, – с той же улыбкой отозвался попутчик. – Как в здешних местах говорят: бог создал Сочи, а черт – Ксеньевку и Могочу.

– Что так? – удивился Виктор.

– Да тайга непролазная, гнус. А стоит углубиться в нее, и вовсе гиблые места пойдут.

– Бывали?

– Приходилось. Я – инженер-связист. Много где бывал. В здешней тайге – тоже.

– И сейчас из тайги?

– Ну, что вы! Года не те по дебрям лазить. Я ведь уже человек предпенсионного возраста. Правда, в своей конторе еще востребован. Опыт, знаете ли всегда в цене… Даже в командировки иногда езжу. Чаще, правда, по местам, так сказать, своей «боевой» славы. Вот Ксеньевку посетил с «дружеским визитом», – хохотнул попутчик Виктора. – Когда-то я участвовал тут в линейных изысканиях по проектированию магистрального телефонного кабеля. Четверть века назад его проложили, а сейчас пришла пора трассу реконструировать…

Разговаривая, мужчина развернул скатанный матрас, принял у возникшего в дверях купе проводника комплект постельного белья, заправил его, огладил напоследок одеяло и плюхнулся на полку.

– Ну, вот, можно ехать, – удовлетворенно сказал он и протянул руку: – Давайте знакомиться. – Виктор Павлович.

– А я – Виктор.

– Надо же – тезка! Ну, и чудненько! За такое совпадение, да и вообще за знакомство не грех и выпить по маленькой. Заодно и хорошенько закусить. Время-то к ужину подкатывает. И я вижу, Виктор, вы тоже как раз поесть собирались?

На Виктора накатил такой приступ голода, что, не в силах и слова сказать, он только кивнул в ответ.

– Ну, тогда минутку терпения.

Виктор Павлович извлек из-под вагонного столика довольно объемистый пластиковый пакет и стал доставать оттуда колбасу, консервы, помидоры, сыр, малосольные огурцы, котлеты. Быстро и ловко (бывалый, по всему видно, путешественник) все это порезал, вскрыл, не забыв и картошку с грибами Виктора, которые переложил в одноразовые пластиковые тарелочки. Напоследок торжественно водрузил на столик бутылку водки.

– Ну вот! – удовлетворенно потер он руки, оглядывая возникший его стараниями натюрморт, и жестом пригласил Виктора: – Прошу!

Также ловко, почти не глядя, Виктор Павлович разлил в небольшие пластмассовые стаканчики, поднял свой первым:

– За знакомство и добрый путь!

Они выпили, захрустели огурцами. И тут Виктор, утихомиривая зверский голод, почувствовал на себе пристальный взгляд попутчика. Он поднял голову, и глаза их встретились…

Нет, Виктор никогда не встречался с этим человеком, но мог поклясться и спорить на что угодно, что его лицо ему знакомо.

Виктор Павлович тоже впервые видел этого, лет тридцати симпатичного русоволосого голубоглазого парня, но что-то просматривалось в нем удивительно знакомое, если не сказать, родное. Виктор Павлович собрался, было, поинтересоваться, не пересекались ли они когда-нибудь раньше, но его остановили смутная пока догадка. Он снова плеснул в стаканчики. А когда выпили, спросил:

– Откуда и куда путь держим?

– Из Новосибирска в Хабаровск.

– Смотри-ка – опять совпадение! И мне в Хабаровск. Конечный пункт моей командировки. Домой едете?

– Да нет, к матери в гости.

– К матери…

Виктор Павлович замолчал, начал смотреть в окно. Виктор тоже повернулся к окну. И станция, и поселок остались позади, уступив место уходящим к горизонту бесконечной череде сопок, обросших хвойной растительностью, и жмущейся к железной дороге реке. Перед поселком она отступила, но теперь, обогнув его, снова вернулась на место верного спутника магистрали, чтобы продолжить с нею прокладывать путь среди забайкальских сопок.

«Как мы с Маринкой когда-то – неразлучной парочкой», – подумалось Виктору, и умягченная, было, алкоголем тоска снова навалилась на него.

– Что это за река? – спросил Виктор.

– Урюм, – отвлекся от созерцания Виктор Павлович. – Черный Урюм.

– Почти Угрюм.

– Под Угрюм-рекой Шишков скорее всего имел в виду Нижнюю Тунгуску. А в Забайкалье писатель, насколько я помню, не был. Но Урюм тоже достоин изображения. Красив и с характером. Как там в песне поется? «По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах…» Это про Урюм. Золотишко здесь с середины девятнадцатого века мыли. Сейчас, правда, тут старателя с лотком вряд ли найдешь – в основном драгами добывают. Вон, кстати, одна из них…

Виктор глянул туда, куда показывал попутчик, и увидел невдалеке сидевшее прямо на речном русле внушительное многоэтажное сооружение, похожее на громадную землечерпалку.

– Может, где-то тут и своя Синильга отыщется?

– Синильга – не Синильга, но без легенды о несчастной красавице и здесь не обошлось. Станцию-то неспроста Ксеньевкой назвали.

– И чем она знаменита?

– Да особенно-то ничем. Геологи, золотодобытчики, железнодорожники… Вот ее население. Невеликое. Тысяч пять, не более. Интересна история ее названия. Вообще-то две версии существуют. Одна связана с дочерью Ерофея Павловича Хабарова, именем которой селенье это, якобы, названо. По иной версии замешана тут другая Ксения – дочь крупного сибирского золотопромышленника, владельца местного прииска. Сказывают, влюбилась та Ксения в молодого старателя, а родитель, узнав, сильно осерчал. Он-то ей совсем другую партию подыскал – за человека из своего круга решил отдать. А возлюбленному Ксении пригрозил, что если тот не отступится от нее – на каторге сгноит. Парень ушел в тайгу и не вернулся. А безутешная Ксения буквально накануне свадьбы с крутого обрыва в Урюм бросилась. С тех пор, прозрачный до самого дна Урюм, якобы потрясенный случившейся трагедией, помутнел и стал Черным, а золотоискатели дали своему поселку новое имя – Ксеньевка. Как все на самом деле – не знаю, но мне этот вариант импонирует больше.

– Очень романтично! – согласился Виктор. А знаете, – оживился он, – у меня мама – Ксения! Ксения Николаевна.

При этих словах Виктор Павлович встрепенулся и вполголоса, будто себе самому только, пробормотал:

– Ну, вот, еще одно совпадение…

– Что? – не расслышал Виктор.

– Да так… – замялся Виктор Павлович, но все же пояснил: – И мою первую любовь Ксенией звали. Кстати, я ее в Новосибирске встретил когда-то. Там я свою самостоятельную жизнь начинал… – Виктор Павлович сделал паузу и поднял стаканчик: – Значит, сам бог велел выпить нам с тобой за Ксений.

Зашуршал, зашипел, словно выпуская скопившийся воздух, висящий над окном репродуктор, послышались среди шума и треска слова, обрывки фраз, среди которых можно было разобрать: «Добрый день, дорогие радиослушатели! Радио „Шансон“ продолжает свою работу». Потом помехи стали освобождать эфир, и трогательный женский голос из репродуктора начал заполнять собой пространство купе:

В шумном городе мы встретились с тобой,

До утра не уходили мы домой.

Зорька звезды погасила,

И нам ночи не хватило.

Чтоб друг другу все сказать…

И у них с Маринкой, вспомнилось Виктору, тоже все, как в песне, начиналось. Шел он по улице, поравнялся у светофора с девушкой, повернул голову в ее сторону, встретился взглядом и вдруг – замкнуло. Чуть удлиненные в разрезе черные глаза, напоминавшие формой косточки слив, с непреодолимой силой повлекли Виктора к себе. Но и черноглазая незнакомка в облаке темных вьющихся волос смотрела на него, как на долгожданную, давно желанную находку.

– Виктор, – протянул он ей руку.

– Марина, – откликнулась она, ответно вскидывая свою.

И они шагнули навстречу друг к другу. Светофор не раз подмигивал им зеленым глазом предлагая перейти улицу, а они, словно оглушенные, продолжали стоять, мешая прохожим. Наконец, очнувшись, взялись за руки и бродили по городу весь день, а потом до рассвета сидели на скамейке, обнявшись, в дальней аллее до рассвета. Короткой летней ночи им тогда тоже явно не хватило.

А дома Виктор никак не мог заснуть. В пустой квартире было одиноко, неуютно. Оставив ее сыну, мать уехала в Хабаровск к больной сестре, за которой требовался уход. Звала с собой и Виктора, но он недавно удачно нашел работу в одной неплохой фирме, поэтому бросать все это ему совсем не хотелось.

Мне бы забыть, не вспоминать этот день, этот час.

Мне бы больше никогда не видать милых глаз…

Любимая мамина песня. Когда еще жили вместе, мама иногда ставила старую виниловую пластинку на массивный диск такого же видавшего виды проигрывателя и, подперев голову ладошкой, слушала запись этой песни, уносясь отрешенным повлажневшим взглядом куда-то в одной ей ведомую даль.

«Наверное, молодость вспоминает, первые свидания, – предполагал, глядя на нее, Виктор. – С кем, интересно, они были? С отцом?»

Отца своего Виктор ни разу не видел. Он ушел из семьи, когда Виктора еще не было на свете. Или сразу после рождения. Виктор в детстве сильно по этому поводу переживал. Все попытки узнать о тайне своего рождения и об отце подробнее, мать категорически пресекала одной фразой: «Я не хочу об этом говорить!»

Виктор Павлович, закусывая, вяло жевал колбасу. Знакомые слова старого романса будили давние воспоминания. Насчет «никогда не видать милых глаз» все в точности и сбылось. Действительно, с момента их расставания – никогда!.. А вот «не вспоминать этот день, этот час» ему не удалось. Вспоминал, помнил. И помнит, оказывается, до сих пор…

Начиналось же все тогда вполне банально. По распределению после окончания Московского института связи он приехал в Новосибирск. За столицу Виктор не цеплялся, покидал ее с легким сердцем. Хотелось новизны, мир посмотреть.

Новосибирск ему сразу понравился. Город большой, просторный размашистый, разделенный надвое широкой лентой великой сибирской реки.

Всего несколько дней он здесь. Успел только оформиться в проектном институте, куда был направлен, да получить место в общежитии.

Конец рабочей недели. На улицах много народу. Из парка неподалеку слышна музыка.

Виктор пошел на ее звуки и вскоре оказался на танцплощадке. Сколоченный из досок настил, приподнятый над землей, ограждала ажурная деревянная балюстрада.

Виктор купил билет, поднялся по небольшой лесенке, миновал на входе тетку-контролершу и оказался внутри. Работать танцплощадка, видимо, начала недавно, народу пока мало.

Виктор сразу же обратил внимание на двух девушек стоявших на противоположной стороне. Одна из них была вся такая округлая, сдобная, как пампушечка. Однако привлекла Виктора ее соседка. В сравнении с пампушечкой казалась она худенькой. И в фигуре ее ничего особенного не было, кроме природной изящности и стройности, и в миловидном, но неброском личике с некрупными правильными чертами. В толпе на такую, пожалуй, и внимания не обратишь. Но останавливали заполненные до краев сияющей синевой глаза. И Виктора, как бабочку на огонь, неудержимо повлекло к ним.

Он пересек площадку и подошел к девушкам. Танцуете, спросил. И обе – пампушечка весело и радостно, а голубоглазая сдержанно – кивнули ему. Пауза кончилась, и из динамиков, укрепленных на столбах по бортам танцплощадки, полилось:

«В шумном городе мы встретились с тобой…»

«Можно?» – Виктор коснулся короткого рукава светлого ситцевого платья. Голубоглазая встрепенулась, виновато глянула на подругу, но послушно последовала за ним на середину площадки. Там уже топтались парочки.

Виктор взял девушку чуть повыше талии. Она ответно вскинула руки ему на плечи. Виктор слегка притянул партнершу к себе и ощутил пробежавшую по ее телу нервную дрожь, словно под порывом ветра рябью взялась тихая доселе гладь незамутненного голубого озерца. Виктор попытался прижать ее сильнее, но почувствовал сопротивление. Ладно, решил он, не надо спешить.

– Как вас звать? – спросил Виктор, не надеясь, впрочем, что у них сию минуту завяжется знакомство. Но она сразу же откликнулась:

– Ксения.

– Вы местная?

– Да, с рождения здесь живу.

– А я вот после института тут оказался. Совсем недавно.

– Я тоже в институте учусь, – сказала Ксения. – На заочном. Только мне еще два года до диплома, – вздохнула она.

– Они незаметно пролетят, – успокоил Виктор и поинтересовался: – А по какой специальности?

– Связь, – коротко ответила Ксения.

– Надо же! – удивился и обрадовался он. – И у меня связь. Вот совпадение!

Они остановились и рассмеялись…

– Виктор, а матушка ваша чем занимается? – вынырнув из глубины воспоминаний, спросил Виктор Павлович.

– На пенсию вышла.

– А раньше?

– Да она всю жизнь на телефонной станции проработала. Сначала просто телефонисткой, а после окончания института выше пошла.…

Еще одно совпадение – его Ксения тоже была телефонисткой, констатировал про себя Виктор Павлович, и подумал, не многовато ли их, совпадений? А вслух поинтересовался:

– В Хабаровске?

– Да нет. В Хабаровске она недавно. За больной сестрой ухаживает. Хотя… Когда я был маленький совсем, мы там, кажется, тоже жили. Но потом вернулись.

«Так вот куда она тогда, наверное, пропала!..» – встрепенулся Виктор Павлович, пораженный внезапной догадкой.

Он еще внимательнее всмотрелся в своего визави. И опять пришло ощущение чуть ли не родственной близости с этим парнем. Словно в волшебное зеркало он сейчас глядел и видел в нем себя тогдашнего – молодого, вырвавшегося на простор самостоятельной жизни.

…И снова они танцевали, даже не возвращаясь, когда замолкала музыка, к пампушечке. Ксения все так же сдерживала его попытки прижать ее к себе. Но Виктор чувствовал, что сопротивление девушки слабеет, однако из элементарной, наверное, стеснительности или зажатости она продолжает держать дистанцию.

– Не хочу больше, – вдруг прямо посреди очередного танца заявила Ксения и потянула Виктора за руку к выходу. На подругу она и нее оглянулась.

Виктор охотно последовал за ней. Ему и самому не терпелось быстрее уйти отсюда и уединиться где-нибудь в укромном местечке.

Только вот где его найти? Не в комнате же общаги на шесть коек. Тогда, наверное, где-нибудь здесь, в парке.

И они пошли вглубь аллей. Ксения продолжала держать Виктора за руку, а он, чувствуя тепло ее ладошки, высматривал по пути свободную лавочку. Но очень быстро понял, что это напрасное занятие. Погожий выходной вечер шансов им не оставлял. Все скамейки были в плену влюбленных парочек. Побродив еще немного по парку, они пошли на выход. Возле ажурной арки парковых ворот с минуту молча постояли и огорченно посмотрели друг на друга.

– Ты где живешь? – спросил Виктор.

Ксения назвала улицу, а Виктор ругнулся про себя – и чего спрашивает, коли все равно города не знает. Конечно, самым, наверно бы, правильным было прямо тут распрощаться и пойти каждому в свою сторону. Чтобы потом, возможно, и не встретиться никогда. Но не затем же они убегали с танцплощадки. Да и совсем не хотелось Виктору расставаться. Ксении, чувствовал он, – тоже.

– Тогда пошли? – тронул он девушку повыше локтя.

– Пошли, – эхом отозвалась она и, как показалось Виктору, облегченно вздохнула.

Парк располагался почти в самом центре города, чуть ли не под боком у знаменитого на всю страну оперного театра, словно бы венчавшего своим гигантским чешуйчатым куполом сибирскую столицу. Но уже через несколько минут скрылись в сумраке и театр, и парк, осталась позади многоэтажная застройка центральных улиц, пошли небольшие двухэтажные кирпичные и брусчатые дома. А дальше и вовсе начался частный сектор с едва проступавшими из оград и палисадников одинаково серыми контурами одноэтажных строений. В нос бил терпкий дух огородного разнотравья.

Пыльная дорога все время шла под уклон. А вскоре потянуло откуда-то снизу речной сыростью и помоями. Фонари здесь отсутствовали, и Виктору казалось, что они спускаются в глубины какого-то мрачного ущелья. Или некой фантастической «зоны». Как в новом романе братьев Стругацких «Сталкер», им недавно прочитанном. И чем дальше, тем все более не по себе ему становилось.

Виктор не был отчаянным храбрецом, однако за себя постоять мог. А на самый худой конец у него всегда был с собой складной нож. Пускать в дело до сих пор не приходилось, но его присутствие придавало уверенности. Так что тревожили Виктора не столько возможные хулиганы или гопники, для которых подобные уголки и в самом деле настоящее раздолье, сколько почти мистическая аура этих мест.

Сначала Виктор заливался соловьем, веселил Ксению смешными историями, острил, не давая заскучать девушке. Но потом умолк, притих, и дальше они шли молча.

Наконец, Ксения свернула в узкий переулочек, очень быстро закончившийся тупичком.

– Вот, пришли, – сказала она, останавливаясь возле покосившегося штакетника с такой же кривоватой калиткой, за которой серым пятном проступало приземистое строение.

– Ты здесь живешь? – неуверенно спросил Виктор.

– Ага.

Ксения открыла ржаво скрипнувшую калитку, шагнула в крохотный не то дворик, не то палисадник, и потянула за руку Виктора. Они обогнули замшелый домишко-засыпуху с маленькими оконцами, больше похожий на полувросший в землю блиндаж. Здесь оказался еще один клочок земли и вход в дом, в метре от которого Виктор увидел у стены лавочку – толстую плаху на вкопанных столбиках.

На ней они и просидели до самого утра. Сначала тесно сомкнувшись плечами. Потом Виктор сделал осторожную попытку обнять Ксению. И на сей раз сопротивления не встретил. Она только еще сильнее прижалась к нему.

О чем они тогда говорили? Виктор Павлович сейчас уже и не помнил совсем. Время сдуло слова, как дым, унесло, растворило. Да и какая разница – о чем? Вовсе не это было важно для них, а то, что сидят они вот так, до невозможности близко, ощущая тепло друг друга и биение своих сердец.

Виктор поднял глаза к небу и удивился, какое оно здесь огромное и чистое, какие яркие на нем звезды. Словно и нет вокруг большого промышленного города.

– Я такие звезды только в детстве, в деревне, куда мы отдыхать ездили, видел, – признался Виктор.

– А у нас тут тоже деревня. Посреди города, – засмеялась Ксения, и вдруг воскликнула, ткнув вверх пальцем: – Ой, смотри, спутник!

И действительно, прямо над их головами неспешно пересекал Млечный Путь крохотный светлячок.

– Жаль, не слышно его. Может, он нам сигналит, а мы не слышим, – вздохнула Ксения.

– Пик… пик… пик… – попытался изобразить сигналы спутника Виктор. – Ксении привет… Ксении привет…

Слегка отстранившись, девушка повернулась к нему, и Виктор совсем рядом увидел ее лицо. Правда, в темноте теплой августовской ночи его очертания скорей угадывались, нежели явственно просматривались, но от этого казались особенно привлекательными. В глазах Ксении в жарком ожидании плескался звездный свет. Он завораживал, манил космической бездонностью, призывал окунуться и раствориться в нем. Глаза Ксении неотвратимо приближались. Волна нежности захлестнула Виктора и бросила навстречу…

В их дальнейшей совместной жизни поцелуев было не счесть, но не они, а вот именно этот, самый первый – необыкновенно жадный, затяжной и головокружительно стремительный, как прыжок с нераскрытым парашютом, бьющий по телу нервным высоковольтным током – в памяти и остался навсегда…

Виктор Павлович вздохнул, посмотрел в окно. Река опять отступила от железной дороги, ушла в сторону, уступив место мрачным лиственницам, карабкающимся на склоны сопок, спряталась за их спинами, исчезла, затерялась в дремучих таежных распадках. Как тогда Ксения…

– А ваша первая любовь… – услышал Виктор Павлович голос Виктора.

Шел голос откуда-то издалека, но был странно знакомым, словно не от сидящего напротив молодого попутчика исходил, а от самого Виктора Павловича тридцатилетней давности.

– Что? – переспросил Виктор Павлович, стряхивая наваждение.

– Ксения, первая любовь ваша – что с ней сейчас?

Виктор Павлович хмуро молчал, а Виктор, истолковав это как реакцию на собственную бестактность, начал извиняться.

– Да ладно, – остановил его Виктор Павлович, – дело прошлое… Недолго наша музыка играла. Расстались мы… А Ксению я с тех пор не видел. И не слышал о ней ничего. Как сквозь землю провалилась!

Виктор Павлович повертел в пальцах пустой стаканчик. И вдруг увидел вместо него клочок бумаги с тремя короткими фразами: «Так больше продолжаться не может. Я ухожу от тебя. Прощай и не ищи!» – ее прощальную записку. А как поначалу все замечательно начиналось!..

Уже совсем рассвело, когда Виктор возвращался в общежитие. «Нахаловка» досматривала утренние сны. Засыпухи в слоеном тумане призрачными видениями выплывали на пути. Но склоны глубокого оврага, обсиженные ими, как мухами, в свете нарождающегося дня уже не внушали Виктору мистического страха. Тем более что в крохотных палисадниках заливались проснувшиеся раньше всех птицы, а сверху, со стороны парка им отвечали звонкие трели первых трамваев. Радость переполняла Виктора. Вечером его ждало новое свидание с Ксенией, и он уже сейчас жил сладостным его предвкушением.

Свиданий тех оказалось у них совсем немного. Недели не прошло, как Виктор остался ночевать у Ксении.

Жила она с бабушкой – подслеповатой, глуховатой старухой, согнутой годами. Виктор почему-то сразу пришелся ей не по душе. Наутро после первой их «брачной» ночи, когда он с наслаждением плескался на улице под рукомойником, бренча железным носиком, он вдруг услышал почти над самым ухом ржавый бабкин голос:

– Ходют тут, прохиндеи всякие, добро наше замают.

От неожиданности Виктор выпрямился, чуть не ударившись лбом о рукомойник. Согбенная старуха буравила его злым взглядом глубоко посаженных глаз.

– Чо пялишь-то зенки свои бесстыжие, – продолжала она скрипеть. – Чисто коршун, горлинку сцапавший…

– Баба, перестань! – одернула ее Ксения, выныривая из-под низенькой притолоки входной двери. – Чего ты к человеку прицепилась?

– Ничо!.. Явился, вишь, не запылился… – еще сильнее распалилась старуха и накинулась на внучку: – Ты тоже хороша, шалава! Ишшо не венчаны, не расписаны, а уже сразу в койку… с кем попало…

– Да не с кем попало…

Ксения нежно погладила голый торс Виктора и коснулась губами его шеи. А бабка, плюнув в сердцах, поковыляла к двери.

– Вот ужо я матери отпишу, как ты тут со всякими кувыркаисси… – слышалось ее возмущенное бормотание.

– Не обращай внимания, – успокоила Ксения. – Любит поскрипеть. Она и маму все время донимала: и то ей не так, и это… В конце концов достала – сбежала моя маманя от нее, на Дальний Восток.

– Что так далеко?

– А к бабушке. К матери своей и моей бабушке?

– А это чья мать-бабушка?

– Отцова, – пояснила Ксения и, как бы предупреждая следующий вопрос, сказала: – Погиб он. Авария на заводе, где он работал, случилась, вот его и…

– Извини, – смутился Виктор, не знал.

– Да ничего, давно это было. Мы хотели сразу же уехать, но мне надо было школу заканчивать. И бабку оставлять совсем уж одну после случившегося тоже как-то… В общем, так и жили, будто три сироты. У бабки чердак все сильней набекрень съезжал. Мамино терпение лопнуло, полтора года назад об эту пору она и уехала.

– А ты?

– А у меня институт, работа. Я хоть и заочно учусь, но ведь два раза в год на сессии оттуда сюда в такую даль не наездишься. И бабка опять же. Кроме меня, у нее никого больше не оставалось. Ладно, пошли завтракать… – легонько подтолкнула Ксения Виктора к двери.

Так и начали они жить вместе: никакими официальными узами не связанные, но фактически мужем и женой. Наверное, их любовный союз с юридической точки зрения являлся гражданским браком, а с обывательской – просто сожительством, но Ксении с Виктором было тогда совсем не до определения своего «статуса». Их захлестнул с головой вал страсти. Они с упоением отдавались друг другу, друг в друге растворяясь. И ничто, казалось, не могло омрачить их сладостного любовного помешательства. Разве что бабка…

Она-то как раз и стала той самой ложкой дегтя, которая портит бочку меда. Старуха то и дело возникала перед ними в самый неподходящий момент, что-то бормоча и пришептывая, буравя Виктора ненавидящим взглядом, от которого он невольно ежился и спешил скрыться с глаз долой. Но она снова и для него всегда почему-то неожиданно нарисовывалась в другом месте. Ее свистящее змеиное пришёптывание преследовало его даже на работе. Случалось, что и ночью она давала знать о себе. Уже почти достигнув любовного экстаза, Виктор в тишине ночной слышал вдруг за дверью их комнатушки непримиримый бабкин голос:

– И порются, и порются… Как кролики, ей бо! Скоро сетку на кровати порвут.

И Виктор, которому до вожделенного пика страсти оставалось всего несколько движений, при этих словах, как альпинист, потерявший точку опоры, обрушивался вниз. Ксения прыскала в кулак, возмущенно, хотя и не зло, кричала старухе, чтобы не подслушивала и гнала прочь. А Виктор как тот покалеченный альпинист долго еще не мог прийти в себя и начать новое восхождение.

Бабка, в конце концов, его достала. Виктор снял комнату, и они от нее съехали. Виктор вздохнул свободно. Теперь, когда старая коряга уже не путалась в ногах, их совместное житье-бытье, верилось ему, станет совершенно безоблачным и солнечным, а любовный огонь никогда не угаснет.

Много позже Виктор Павлович в стихотворении одной поэтессы наткнулся на такие строки: «Нас греют только первые костры. Последние – сжигают нас дотла». И поразился тому, насколько это верно. И пожалел, что никто не сказал ему ничего подобного тогда, когда их с Ксенией костер еще только вспыхнул.

– …По молодости так часто случается, – продолжал мять пальцами пустой пластмассовый стаканчик Виктор Павлович. – Встретились, очертя голову бросились в объятия друг другу, а потом так же быстренько и безоглядно разбежались. Сначала ослепляет вспышка любовной молнии, в свете которой кажется, что вы теперь сплавлены воедино навсегда, а уже чуть погодя вослед сполоху – громовой раскат сомнения: а нужны ли вы друг другу вообще, готовы ли, что бы ни случилось, идти в одной связке… – Стаканчик выскользнул из его пальцев, покатился по столику. – Не сочти, Виктор, за старческое брюзжание в адрес молодых. Я это о себе говорю – о том, более чем тридцатилетней давности балбесе, убежденном, что вся жизнь еще впереди и не надо спешить обременять себя разными там узами. Н-да…

Виктор Павлович замолк, снова ушел в себя…

Неужели и в самом деле это было только вспышкой, «солнечным ударом», помутившим их обоих? Но почему избирательная память не похоронила ту вспышку в своих глубинах как нечто случайное, не имеющее продолжения, а, наоборот, время от времени напоминает ему о тех днях, заставляя сжиматься сердце? Бог весть!

А тогда…

Жаркий костер их любви с искрами до неба полыхал недолго. На удивление быстро они насытились друг другом. Уже и постель все меньше сближала их. Даже наоборот, все чаще становилась причиной новых ссор.

Хотя чему тут удивляться, усмехнулся Виктор Павлович: сладкое без меры очень даже быстро оскомину набивает. С насыщением улетучивался любовный дурман, спадала розовая пелена. Взор очищался, становясь четче, контрастней, и то, что еще совсем недавно едва проступало где-то там, у горизонта, сейчас вдруг оказывалось перед самыми глазами во всем своем реально-конкретном бытовом черно-белом существе, и те мелочи-пустяки, которые оба они в любовном угаре просто не замечали, стали все назойливее и раздражающе напоминать о себе.

И обнаруживалось, что у каждого из них свои привычки, вкусы, свое понимание совместной жизни. И свой характер.

Они были разные. Ухоженный мальчик из интеллигентной семьи, где все вращалось вокруг него, а он привык принимать это как должное. И пролетарских корней девочка, рано лишившаяся отца и до срока ставшая самостоятельной.

Этой своей самостоятельностью Ксения ему и докучала больше всего. Она не выносила малейшего беспорядка. Каждый день мыла полы, посуда у нее блестела, все у нее было разложено по полочкам, знало свое место. Того же она и от него требовала.

Надо было подлаживаться друг к другу, учиться им, таким разным, жить вместе, отыскивая точки соприкосновения. Но это требовало немалого труда. Долгого, утомительного. А терпения не хватало. Да и особого желания, видимо, – тоже. Проще было все объяснить и утешиться спасительной мыслью, что, наверное, они просто не созданы друг для друга и с этим ничего не поделаешь.