Текст книги "Пиковая дама сузит глазки"

«Вдруг Танина мама с Надькой раньше времени вернутся – что тогда?» – пришло Метелину в голову, и он ухватился за это «вдруг», как за соломинку.

– Ну, чего ты остановился? – задышливо сказала Таня, но тут же стала высвобождаться из-под него. – Подожди, только скину эту лягушачью кожу, – засмеялась она и повернулась к нему спиной: – Расстегни.

Метелин расстегнул молнию на платье.

– Дальше! – нетерпеливо скомандовала Таня.

Непослушными пальцами он кое-как справился с застежкой лифчика. Таня ловко выскользнула из платья, переступила через него, и Сережа даже зажмурился, увидев ее смуглую наготу, едва прикрытую белым трикотажем коротких трусиков.

– А ты чего?

Сережа нервно задергал пуговицу на своей рубашке, пытаясь расстегнуть ее. Наконец, дернул так, что вырвал с мясом, и она покатилась, подскакивая по полу.

– Так ты совсем без пуговиц останешься, – сказала Таня и, подойдя вплотную, сама взялась расстегивать рубашку.

Она освобождала из петель пуговку за пуговкой, а Сережа остолбенело стоял, обжигаясь жаром ее нагого тела. Расправившись с пуговицами, Таня, чуть навалившись на Метелина, начала стаскивать с него рубашку. Ее твердые соски раскаленными стрелами воткнулись в голую Сережину грудь (Метелин с детства не носил маек), и он чуть не потерял сознание.

Освободив Метелина от рубашки, Таня потянула на себя ремень его брюк и жарко зашептала, как в каком-нибудь запретном фильме «до шестнадцати»:

– Ну, что же ты, ну, возьми же меня!..

– А разве можно?.. – пролепетал Сережа, не зная, как лучше выразить свои боязнь и сомнение. Но Таня поняла, и тут же попыталась их развеять.

– Ты ведь меня любишь, правда?

– Правда, согласился Сережа, хотя раньше он ей ничего такого не говорил.

– А если любишь, то можно! – решительно подвела черту Таня.

И тут совсем некстати из глубины затуманенного сознания выплыл парень-москвич с фотографии, уверенно по-хозяйски обнимавший Таню. Этот бы не оробел… А может, у них все это уже и было? И он говорил ей слова о любви, а они как пропуск – значит, можно… Пришедшая мысль обожгла так, что разом остудила жар Таниного тела и еще больше застопорила его самого.

Окончательно Метелин сломался, когда затрезвонил телефон. Таня на звонок не отреагировала.

– Телефон, – прошептал Сережа.

– Ну его! – с силой вжимаясь в Метелина, почти со стоном откликнулась Таня.

Телефон продолжал настырно трезвонить.

– Подойди! – чуть ли не с мольбой в голосе попросил Сережа и сделал попытку отстраниться.

Таня не пускала.

– Телефон, телефон… – бормотал он.

Иванова со вздохом отстранилась и пошла к телефону.

– Междугородка, папу спрашивают, – коротко объяснила она, вернувшись.

Пока она ходила, Сережа успел застегнуться и торопливо заправлял рубаху в брюки, уводя взгляд от Тани.

Покусывая губы, она подобрала с пола платье и пошла в другую комнату. В дверях обернулась и словно камнем в него бросила:

– Эх, ты!

Провожать его Иванова не вышла. Сережа в тоскливом одиночестве потоптался в прихожей, крикнул в глубину квартиры «Таня, до свидания!» и, не услышав ответа, захлопнул за собой дверь.

…Метелин вяло пережевывал котлету. Воспоминание о первом неудачном сексуальном опыте отбивало аппетит. Мало того что опозорился, но с того злополучного дня и отношения их, как сломанная ветка, стали засыхать. А ведь решись он на большее, как ждала от него в тот зимний день Иванова, тогда, возможно, и вся дальнейшая его жизнь пошла бы по-другому. С Таней. Но именно тогда он ее, наверное, и потерял. Метелин отодвинул сковороду. Есть совершенно расхотелось. Он вернулся на диван, закрыл глаза, пытаясь все-таки заснуть, но растревоженная память не давала погрузиться в благодатную дрему…

Сережа страшно переживал случившееся, ругал себя последними словами, пытался представить себе, как все могло бы закончиться, если б… Но правильно говорят: после драки кулаками не машут. А в драку он даже не ввязался – отступил, не начав.

Встречаться они перестали. В школе Иванова всячески избегала Метелина, а если разминуться не удавалось, демонстративно не замечала, смотрела мимо, «насквозь», на его взгляды никак не реагировала. На Сережино «здравствуй» коротко и безразлично кивала.

Каждый день, приходя в школу, Метелин давал себе зарок обязательно поговорить с Таней, объясниться, и каждый раз жгучий стыд позора останавливал его. А когда он все-таки, пересилив себя, решился и, догнав ее по дороге домой, тронул за плечо, Таня дернулась, как от удара током, резко развернулась, и Сережа увидел в ее глазах уже знакомое ему «эх, ты!». Были в нем и презрение, и обида, и глубокое разочарование. Будто взялся он познакомить ее с чем-то таким, чего она до сих пор не знала, но обманул, и в самый последний момент это незнаемое оказалось просто миражом. Сережа вдруг остро ощутил, что Тане он больше не интересен, а значит, и не нужен. И как в незримую стену, вставшую на их пути, он уперся. А Иванова, не проронив ни слова, продолжила свой путь.

Это «эх, ты!» обжигало Сережу всякий раз, когда он вольно или невольно натыкался на ее взгляд, и долго в дальнейшем, уже и после окончания школы, преследовало Метелина, рождая нечто вроде комплекса неполноценности по отношения к «прекрасному полу». Кто-то другой на его месте, наверное, проявил бы настойчивость, еще и еще раз пытался бы восстановить отношения, но Сережа Метелин не умел ни настаивать на своем, ни уговаривать. Получая от ворот поворот, он, как правило, новых заходов не делал. В жизни, особенно производственной, это ему, безусловно, сильно мешало, но искоренить в себе до конца сей грех Метелин так и не смог.

До конца учебного года Иванова с Метелиным прожили, никак не пересекаясь и не соприкасаясь. Иванова была по-прежнему деятельной, разносторонней, блистающей всюду, чем бы ни занималась, восхитительно прекрасной в своей жгучей южно-славянской красоте. Но все это существовало отныне совершенно отдельно от Метелина, который мог теперь лишь наблюдать за утраченной любовью со стороны и на расстоянии, мучаясь тупой болью непроходящей тоски.

Лето он снова провел на реке. И уже чувствовал себя на ней как рыба в воде. В школу возвращался с сожалением.

Появление Метелина Иванова встретила равнодушно. Сам он тоже не очень-то взволновался, ее увидев. Во всяком случае, не заколотилось отчаянно сердце, не перехватило дыхание, не прихлынула радостная волна. Молча кивнули друг другу и разошлись по своим местам.

Дальше потекло обычным заведенным школьным порядком. Метелин все больше привыкал, что Иванова хоть и тут, рядом, но в то же время в другом, как бы параллельном мире, для него недосягаемом. Да и учеба отвлекала. Класс выпускной. Настала пора задуматься о будущем.

С архитектурой, строительством городов Сережа его больше не связывал. Во-первых, что за архитектор, неумеющий рисовать? А Метелин еще тогда, когда первый раз увидел эскизы Ивановой, понял, что не умеет. К тому же слишком живо занятие это связывалось с Ивановой, вызывало ее образ. Да и две навигации не прошли для Сережи даром. Без речных просторов он себе дальнейшую жизнь уже не представлял. Поэтому заранее нацелился в водный институт.

А пока надо было окончить нормально школу, сдать выпускные экзамены, получить приличный аттестат, а там и вступительные… Но поскольку он – не Иванова, которой все дается легко, играючи, значит, придется хорошо попотеть. Был еще один, подсознательный мотив учебного рвения Метелина. Хотелось хоть этим удивить Иванову, доказать ей, что он тоже кое на что способен, и снова заслужить ее внимание.

И Сережа действительно здорово подтянулся в учебе. Но обратили на это внимание только классная руководительница, которая теперь ставила его в пример остальным, не успевшим или не желавшим взяться за ум, да родители, которые, конечно, нарадоваться не могли случившейся метаморфозе. На Иванову же учебные успехи Метелина не произвели ровно никакого впечатления. А когда после февральских метелей запахло весной, ей и вовсе стало не до этого. У нее появился новый объект внимания…

…Отчаявшись заснуть, Метелин спустил ноги с дивана, откинулся на его спинку и попытался вспомнить его…

Светловолосый, чуть выше среднего роста, не сказать, чтобы широкоплечий и атлетического сложения, но с какой-то кошачьей гибкостью и грацией, со слегка пританцовывающей походкой разбитной парень этот появился вдруг в самый разгар их школьного вечера, приуроченного к 8 марта. Бдительный физкультурник и неизменная его помощница гардеробщица посторонних решительно не пускали, но он вот прошел. И чувствовал себя здесь своим в доску. Взгляд его серых нагловатых глаз бесцеремонно обшаривал кучкующихся у стен старшеклассников, лавировал между танцующими парами. Иногда парень здоровался, не подавая руки, со знакомыми ребятами. В адрес девчонок отпускал замечания и шуточки, от которых у тех загорались щеки и уши. Он напоминал Метелину прогуливающегося в африканской саванне возле стада антилоп леопарда, который присматривает себе жертву. Как в телепрограмме «В мире животных». Сережа невольно позавидовал раскованности парня и его магнетирующей звериной грации.

На Метелина парень не обратил никакого внимания, тем не менее Сережа внутренне напрягся в ожидании неведомой пока ему опасности. Ждать долго не пришлось. Парень выцелил взглядом Иванову, оживленно болтавшую с Валей Осиповой, и, сразу весь подобравшись, как представитель семейства кошачьих перед прыжком, мягко переступая, направился к девушкам. Подойдя, наклонился к Таниному уху и стал что-то ей говорить.

Метелин подался весь вперед, пытаясь уловить слова разговора, но Иванова стояла у противоположной стены зала, и в общем гуле ничего было не разобрать. «Леопард» находился в полуоборота к Метелину и, плотоядно, как Сереже казалось, улыбаясь, что-то говорил и говорил Тане, пожирая ее взглядом. Вот-вот он прыгнет и вонзит в жертву свои когти и клыки! Брось сейчас Таня на Метелина взгляд мольбы о помощи, он, наверное, бросился бы спасать ее от «леопарда». Но Иванова совсем не походила на «жертву», которой грозило оказаться в лапах хищника. Она с явным интересом слушала «леопарда». Улыбка не сходила с ее лица. Ее веселый взгляд рассеянно блуждал по залу, но ни на миг не задержался на Метелине.

Перерыв между танцами кончился, зазвучал еще один любимый Сережин танец – «Маленький цветок». «Леопард» галантно склонил перед Ивановой голову. Она ответно кивнула, взяла его под руку и прошествовала с ним на середину зала. Зал быстро заполнился танцующими, но Метелин видел только их двоих. Танины руки вольно лежали на плечах «леопарда», а он то слегка отпускал Иванову, то притягивал к себе, то легкими движениями рук скользил по ее спине к бедрам. Как кошка с мышкой – пришло в голову Метелину. Но тут же вынужден был признать, что и в танце «леопард» хорош: красив и грациозен. И вспомнил себя на его месте. Как неловко и неуклюже топтался возле Тани, не зная куда деть и что делать со своими конечностями. Было это ровно два года назад, здесь же, на таком же восьмимартовском вечере. Какое удивительное совпадение!

Но кто он и откуда взялся этот самоуверенный нахальный «леопард»?

«Ты что – не знаешь Славку Артюхина?» – удивился его вопросу стоявший рядом Сережин одноклассник, из школьных старожилов, учившихся здесь с первого класса.

Метелин не очень-то интересовался жизнью школы и перипетиями уличного бытия этого микрорайона. И там, и там он был на отшибе, один. Компаний ни с кем не водил, с местным хулиганьем и шпаной не знался. Потому и про никакого Артюхина не слышал, хотя и тянулся за ним шлейф сомнительной славы…

Славка Артюхин был года на четыре старше ребят Метелинского выпуска. Он тоже когда-то учился здесь и был грозой школы и кошмаром учителей. Десятый класс Славка не успел окончить. Накануне последнего звонка его арестовали прямо в школе – совершил с подельниками разбойное нападение. Как несовершеннолетний к моменту преступления Славка и срок получил то ли минимальный, то ли вообще условный. Теперь вот надумал навестить родное учебное заведение.

Весь вечер Артюхин не отходил от Ивановой. Это не осталось незамеченным. Девчонки, косясь на них, шушукались, парни многозначительно переглядывались. Такое внимание только тешило Славкино самодовольство. А Таня, казалось, и не замечала ничего вокруг, устремленная только к Артюхову, ловя каждое его слово, жест.

Зато Метелин жестоко страдал. Страдать, когда рядом с Ивановой никого не наблюдалось, было куда легче и спокойней. Во всяком случае, оставалась надежда, что его пока просто отодвинули в тень до лучших времен, и все еще перемелется. Но теперь…

Не дожидаясь конца вечера, Артюхин с Ивановой пошли на выход. Метелин в полном смятении смотрел им вслед, не зная, как же ему быть. А потом бросился за ними.

В вестибюле у раздевалки их уже не было. Метелин торопливо оделся, выскочил на улицу. Парочка маячила в полусотне метров от школы по дороге к дому Ивановой. Таня держала «леопарда» под руку, тесно прижавшись к нему. Неужели она уходит навсегда? Мысль эта подхлестнула Сережу, сбросила с крыльца и погнала наперекор обычной нерешительности вослед удаляющейся парочке. Безрассудность отчаяния несла его сейчас на превосходящего по всем статьям «леопарда». Так, наверное, не добившись ничего другими способами, бросаются на амбразуру.

Догнав их, Сережа дернул Артюхина за рукав. Тот резко повернулся и удивленно воззрился на Метелина:

– Те чё надо, пацан? Закурить, что ли?

– Ты это… – задыхаясь от бега и возбуждения, сказал Сережа, – уйди… Не трогай ее… Она не твоя…

– Кто это? – удивленно повернулся Артюхин к Тане, молча наблюдавшей за происходящим.

– Так… – равнодушно ответила она.

– Понятно, – сказал «леопард» и коротко, без замаха ткнул кулаком Метелину под дых.

Небо поменялось у Сережи местами с землей, сознание отключилось, а когда он пришел в себя, рядом никого уже не было. Он с трудом поднялся. Голова кружилась, его мутило. Зато теперь не оставалось сомнений, что ударом этим в их отношениях с Ивановой поставлена окончательная точка.

Славка, кстати, оказался нормальным пацаном. Некоторое время спустя сам подошел к Метелину.

– Извини, – сказал, – что так получилось. Не знал, что ты с нею до меня был. А со мной она сама пошла. Силой не тянул. Но третий, сам знаешь…

Неожиданное благородство Артюхина Сережу растрогало, и он больше и не держал на Славку зла.

Метелин не раз замечал их, гулявших в обнимку на тех же парковых аллеях, где когда-то сам бродил с нею. Видеть это Сереже не доставляло радости, но он смирился. Третий должен уйти…

Говорили, что Славка собрался экстерном сдавать экзамены на аттестат зрелости, а Иванова ему в этом взялась помогать. И наверное, не только она. Артюхин подходил после уроков к учителям, что-то спрашивал, ему что-то объясняли, писали на доске формулы… А сердечная Танина подруга Валя Осипова, с которой у Метелина с первых же дней знакомства сложились доверительные отношения, по секрету сообщила ему, что у Ивановой с Артюхиным бурный роман, что Танька совсем потеряла голову с этим бандюганом, и все идет к тому, что он ее окольцует.

Метелин и сам видел, как преобразилась Таня. Глаза ее сияли. Счастливый румянец алел на смуглых щеках. Она не двигалась – парила. В выражении ее лица, да и во всей фигуре тоже, появилось нечто, свидетельствующее о постижении ею какого-то нового состояния. Метелин догадывался – какого…

И получил однажды косвенное тому подтверждение. Закончился урок. Народ рванул к выходу. Метелин чуть задержался, а когда стал выбираться из-за своей парты, почувствовал толчок в спину и короткое «ой». Обернувшись, увидел Иванову. Она сидела на корточках рядом с упавшим пластиковым пакетом (тогда они еще только входили в обиход, и из всей школы только Иванова использовала его вместо портфеля), из которого вывалилось содержимое. Метелин извинился за свою неловкость и присел рядом, чтобы помочь собрать книжки и тетрадки. Глаза их встретились. Давно уже Сережа не видел так близко ее лица. Тем более такого счастливого. И опять тяжело ворохнулась обида.

– Цветешь и пахнешь?

– А то! – с уничтожающей дерзостью парировала Таня.

– Чем же он лучше меня? – вырвалось у Метелина против воли (он вовсе не собирался выяснять сейчас отношения), но именно это он все время и хотел все время после их разрыва спросить.

– А он не размазня!

Подхватив пакет, Иванова рывком поднялась и умчалась, а у Метелина в голове помутилось почти как от Славкиного удара тем памятным вечером.

Выпускные экзамены Артюхин сдавал вместе с ними. Таня все время была рядом. Она повторяла с ним билеты, что-то советовала, а то и успокаивала нервничавшего Славку, гладя по плечу. Потом ждала, когда он выйдет с экзамена. Она жутко переживала за своего «леопарда», и Метелин ему так же жутко завидовал.

На выпускном вечере Иванова появилась в умопомрачительном нежнейше розовом платье, со струящимися по плечам смоляными локонами. Она снова показалась Метелину сказочной принцессой и разом затмила всех выпускниц. Пришла Таня вместе с Артюхиным. Подтянутый и элегантный, в новом, ладно сидящем на нем костюме, он хорошо смотрелся рядом с ней. И весь вечер не отпускал ее от себя ни за столом, где пили шампанское и легкое полусухое вино, ни когда пошли танцы.

Метелин тоскливо подпирал стену, исподлобья наблюдая за ними, и думал, что завтра начнется уже другая жизнь, в которой, может быть, и не доведется ему с Ивановой встретиться никогда…

Так, в общем-то, и получилось. Жизнь действительно пошла иная, с новыми заботами и проблемами. Сережа поступил в водный институт на факультет портовых и гидротехнических сооружений. С одноклассниками он практически не общался. Видел однажды Иванову в центре города возле строительного института с большим подрамником под мышкой. А осенью, уже на втором курсе, повстречал Осипову. Она долго рассказывала, кто где и чем занимается. Не забыла, конечно, и подругу свою Иванову.

Со Славкой они поженились. Танины родители и раньше-то от их связи были не в восторге, а теперь и вовсе. Но с упрямой дочерью совладать не смогли. Молодые чуть ли не тайком расписались и ушли жить к Славкиной матери. Таня поступила на архитектурный факультет. Славка перебивался разными шабашками, потому что на постоянную работу из-за его бурного прошлого никуда не брали. (Армия, впрочем, по той же причине ему также не грозила.) Вряд ли ему где-то хорошо платили, но, тем не менее, деньги у него водились, и Славка время от времени водил молодую жену в рестораны.

В этом месте своего рассказа Осипова восторженно округлила глаза – вот, мол, как надо относиться к возлюбленной, и Метелин невольно потупился, словно виноват был, что сам до такой простой вещи не додумался.

В институте, не в пример школе, Сергей учился с желанием. Отличником не был, но и «хвостов» не имел. «Основательным станет инженером», – отозвался о нем один из преподавателей. Не чурался Метелин и обычной студенческой жизни. Мог посидеть с однокурсниками, выпить при случае, пивка попить. Но все-таки слова известной песни «от сессии до сессии живут студенты весело» были не про него. Не заносило его, как некоторых, не срывало с тормозов, не разбивало на порогах соблазнов. Вряд ли его можно было назвать очень расчетливым, прагматичным. Но здоровая доброкачественная рациональность в нем присутствовала как корабельный балласт, придающий судну необходимую остойчивость.

Семестры, сессии, производственные практики… Студенческие годы летели быстро. Распределили Метелина в Якутию, на строительство самой северной и уникальной в стране гидроэлектростанции…

…Метелин встал с дивана, прошел к окну. За окном буйствовала тополиная метель, а ему виделось, как из клубящегося, словно пар в кипящей кастрюле, морозного утреннего тумана вырастает огромная железобетонная плотина. Уходящая в незримую глубину под углом стена водослива делала ее похожей на укутанную облаками гору. Когда же к обеду туман рассеивался, она начинала смахивать на египетскую пирамиду, зажатую в тисках холодных северных сопок…

Сергею здесь нравилось. Стройка была в самом разгаре. Сюда съехались молодые ребята со всей страны. И это создавало особую дерзновенную, азартную, романтичную атмосферу. Не оставляло прекрасное и возвышающее ощущение непосредственной причастности к большому делу. Что помогало переносить тяготы нескончаемой работы, которая оставляла мало времени для отдыха. Впрочем, в здешних величественной красоты северной природы местах его вполне хватало для того, чтобы зарядиться свежими силами, бодростью и энергией. Метелин пристрастился к рыбалке. Поэтому даже в отпуске не спешил на материк. За все время работы на стройке он только один раз и появился в родном городе.

Подремывая в самолетном кресле, Сергей предвкушал скорую встречу с родными. Он вез кучу разных подарков вплоть до расшитых бисером оленьих торбасов и дефицитной дубленки для матери. А что – зарабатывал он с северными надбавками хорошо, мог себе позволить! И неожиданно пришла мысль: а ведь он сейчас, пожалуй, мог бы не хуже Славки, по крайней мере, повести Иванову в лучшие рестораны…

А дома узнал – Ивановой в городе нет. С Артюхиным она успела развестись, вышла замуж за какого-то питерского архитектора, с которым познакомилась еще во время преддипломной практики, и теперь живет и работает в Ленинграде.

Информацию об этом Метелин получил, можно сказать, из первых рук – от самого Артюхина. Они столкнулись с ним прямо посреди шумной улицы. Славка обрадовался Сергею как родному, сходу предложил попить пивка, и Метелин не отказался. Они расположились в укромном уголке одной из летних кафушек и, потягивая прохладное пиво, проговорили до вечера.

Говорил, изливая душу, в основном Славка. Самолюбивый Артюхин был, конечно, страшно горд, что сумел покорить такую красавицу, умницу и многих талантов девушку, как Иванова. Пришел, увидел, победил… Утер нос всем ее малохольным одноклассникам. Но если кто и покорил кого, то скорее – Таня его. Она отдалась ему без всяких взамен обещаний. Но и без них Славка сразу же понял, что пропал, ухнулся с головой в бездонный любовный омут, что теперь он готов пойти куда угодно и сделать что угодно, шевельни только Таня пальцем. Ничего подобного Славка, никогда не страдавший недостатком внимания со стороны противоположного пола, доселе не испытывал. Он и замуж ее уговорил, чтобы обратной дороги не было, чтобы на законных основаниях она принадлежала ему одному.

Только вот плохо он знал Иванову. Сергей, расставаясь с ней, успел понять, что принадлежать кому-то Таня может, пока видит в нем что-то новое для себя, необычное. Она и за Артюхина пошла, потому что это было вопреки родительской воле и не походило на обычное бракосочетание с фатой, дурацкой куклой на капоте свадебного автомобиля, многолюдным застольем с пьяными возгласами: «Горько!» До Славки это дойдет слишком поздно.

А тогда он был ослеплен и оглушен молнией любовного удара. Под его впечатлением и находился в начале их супружеской жизни. Славка по мере своих возможностей старался сделать ее нескучной. А поскольку его понимание «нескучной жизни» было ограничено в основном киношкой и выпивкой, то и предложения были соответствующие: фильм на вечернем сеансе и, если появлялись деньги, ресторан.

Таня пыталась вовлечь его в круг своих интересов – музеи, выставки, театры, концерты, студенческие тусовки, но Артюхин там откровенно скучал, и Тане стал скучен он сам.

– Тебя вспоминала, – рассказывал Славка.

– Меня? – встрепенулся Сергей и удивился: – Зачем?

– В пример ставила. Говорила, что вот Метелину нравилось вместе с нею по всем этим интеллигентским завлекаловкам шастать.

Метелин промолчал, но на душе потеплело от того, что Таня хоть как-то его помнит. А Славка продолжал свою нерадостную исповедь…

Учеба, разнообразная и увлекательная жизнь архитектурного факультета, где Иванова опять-таки была не последней фигурой, еще резче оттеняла скудость их супружества. И то, и это сосуществовали как некие «параллельные миры». И в мире институтском Таня задерживалась все чаще, вызывая бессильную ярость у Славки. Сам же он учиться дальше категорически отказался, как ни настаивала Таня. Школьный аттестат был для него пределом, которого он и достиг только благодаря случившемуся с ним «любовному удару».

Приличной работы ему при отсутствии профессии и наличии уголовного пятна в биографии тоже не находилось. А на вагонах с углем и прочем «бери больше – кидай дальше» сильно не разживешься.

– На какие же шиши по ресторанам водил? – спросил Метелин.

– Да… – замялся Артюхин. – Находились источники…

Серегей догадался, о каких источниках речь, и не стал уточнять.

Трещина, разлада между тем росла. Все чаще возникали беспричинные на первый взгляд ссоры, которые Таня обычно и начинала, раздраженная каким-нибудь пустяком, например оставленной Славкой на краю пепельницы дымящейся сигаретой. На какое-то время их мирило супружеское ложе, но и оно чем дальше, тем помогало меньше.

Не добавляли прочности их семейным узам и родственники. Родители Ивановой Артюхина зятем своим категорически не признавали и вообще их супружескую связь демонстративно игнорировали. Славкина мать, в свою очередь, к невестке относилась настороженно, интуитивно ощущая, что сыну она «не по Сеньке шапка». Да и Таня, выросшая в другой среде и атмосфере, тяготилась простоватой полуграмотной свекровью, всю жизнь проработавшей на швейной фабрике.

Но, как бы там ни было, большую часть Таниного студенчества они со Славкой просуществовали совместно.

А потом была преддипломная практика, которую везучей Ивановой довелось проходить в одном из ленинградских проектных институтов, занимающихся архитектурными проблемами.

Когда она вернулась домой, Артюхин неприятно поразился произошедшей в ней перемене. Она светилась каким-то только ей ведомым счастьем. И свет этот электросварочной дугой полосовал Славкино сердце, исходящее ревностью и зловещим предчувствием. Хорошо «приняв на грудь» (а поддавать с тоски он в последнее время стал все чаще), Артюхин устроил жене «разбор полетов». Впрочем, ходить вокруг да около не стал, а сказал прямо в лоб – что, хахаля завела? И в сердцах грязно выругался. И если бы Таня начала оправдываться, убеждать, что он ошибается, и тому подобное, все, пожалуй, на том бы и закончилось. Но она не проронила ни слова, только вскинула горделиво голову и прожгла Славку взглядом, в котором презрение мешалось с брезгливостью. И он сорвался – впервые за их супружескую жизнь поднял на Таню руку. Он ударил ее. Она отлетела к стене и стала спускаться по ней на пол. Он мгновенно протрезвел, испугавшись, бросился к ней, поднял на ноги, стал взахлеб молить о прощении, заглядывая ей в глаза. И увидел в них ненависть.

Таня тут же собралась и ушла из квартиры Артюхиных. К Славке она больше не вернулась. Домой тоже не пошла. Кантовалась то у верной Осиповой, то у подруг в общежитии. Славка встречал ее в институте, пытался уговорить. Все было тщетно. Таня подала на развод, и в положенный срок их развели. В мае Иванова прекрасно защитила диплом и, получив (вероятно, не без помощи своего нового избранника) направление в Ленинград, распрощалась с родным городом.

– Я вот только одного не пойму: ну что ей вообще было надо? – горестно подперев свою голову, спрашивал Метелина Артюхин. – Ведь она не жадная, на деньгах, вещах, тряпках не помешана. Тут у нас никаких проблем не возникало, даже если я и на мели сидел. Как мужик я вроде тоже ничего – и до нее никто не жаловался, и она сама подтверждала… Рылом, что ли, не вышел? Так объясни мне, какое рыло ей надо было, коли ни я, серое, ни ты, светлое – ее не устроили?

Метелин только пожал плечами в ответ, но про себя вдруг подумал, что предложи Славка ей своей подельницей стать да вместе на «гоп-стоп» ходить, то, поразив ее тем самым еще раз, наверное, и реабилитировался бы. Правда, надолго ли? И получается: не размазня – а результат тот же…

С той встречи Метелин Артюхина больше никогда не видел. Одни говорили, что спился, сошел с круга, другие утверждали – снова сел и надолго. Верить можно было и тем, и другим.

А Метелин, утолив жажду северной романтики и отработав (даже с лихвой) положенные после института годы, вернулся в свой город. Насовсем. К тому времени и остроты ощущений поубавилось, и стройка, пройдя свой пик, начала понемногу затихать. Но была еще причина, по которой пришлось расстаться с Севером.

Там, на Севере, Метелин женился. Случилось это как-то тихо, незаметно. Познакомились они с будущей супругой «в рабочем порядке» – трудились на одном участке. И жили в одном общежитии. Домой со смены частенько вместе возвращались. На общей кухне каждый со своим чайником или кастрюлькой сталкивались, словцом перекидывались. Потом стали ходить вместе в клуб в кино, на концерты заезжих артистов. Все больше сближались и привязывались друг к другу. Валентине было далеко до харизматической яркости Ивановой. В сравнении с нею смотрелась она этакой серенькой мышкой. Но в душе ее горел ровный спокойный свет, и от этого Метелину было с ней легко и просто.

В тот единственный северный отпуск, проведенный в родном городе, Сергей уже через неделю остро ощутил, как не хватает ему Валентины, и едва дождался его окончания. Вернувшись, он сразу же отправился к ней. По пути, как всегда, заколебался, решимость начала стремительно убывать, а когда перешагнул порог ее комнаты, и вовсе приблизилась к нулю, но он, все-таки себя пересилив, сказал: «Валя, давай вместе…» Сказал чуть ли не шепотом, невразумительно, но она услышала, поняла и лишь молча согласно кивнула в ответ.

Свадьбы у них фактически не было. Съездили в райцентр, расписались, потом в столовой общежития узким кругом друзей и подруг это дело отметили. Администрация стройки выделила им комнату в только что отстроенном доме. Потом родилась дочь…

…Метелин с улыбкой вспомнил, как бережно, боясь зацепиться за какой-нибудь угол или косяк, вносил он свернутое в конвертик одеяло, из которого выглядывало розовое личико малышки. Малышка давно выросла, стала взрослой, живет теперь своей семьей отдельно от них, и у нее есть уже собственное продолжение…

Именно дочь стала главной причиной их расставания с Севером. Болезненной слабенькой девочке здесь был явно не климат. Чтобы сберечь ребенка, они вернулись на материк. Там, в родном городе Метелины купили приличную по тем временам кооперативную квартиру. Северных денег хватило и на обстановку, и на поездку с ребенком к теплому морю с отдыхом и лечением на прекрасном детском курорте. И это была едва ли не самая счастливая в семейной жизни Метелина пора.